Свои

© Издательский дом «BookBox», 2025

Посвящается Герою России Максиму Бахареву

Максим Бахарев

Сергей Байбородин (Шаман)

Журавли[1]

Памяти моего боевого друга Зенита

Тревожную тишину разрезал противный свист мины. Ударившись о землю недалеко от дома, у которого укрылись бойцы разведгруппы, она разорвалась с оглушительным треском, подняв столб дыма вперемешку с комьями земли. По стене дома и по ветвям стоящего рядом дерева смачно зашлëпали осколки.

– К бою, по местам! – скомандовал командир группы с позывным Зенит.

Группа занимала неплохую позицию среди наваленных друг на друга толстенных, в два-три обхвата, тополей. Сырая и мягкая древесина тополя практически не давала щепы при попадании в неё осколков, пуль, что было большим преимуществом этого дерева, поскольку при взрыве щепки становились дополнительным источником поражения. К тому же брёвна надёжно маскировали и защищали от дронов.

Разведгруппа, командиром которой был Зенит, получила задание провести разведку боем на околице села Волчанки, где организовала оборону 57-я ОДШБр ВСУ. Помимо него, в группе было пять человек: Гром, Петля, Муха, Кум и Серый. Они должны были спровоцировать противника на огонь, чтобы обнаружить его огневые точки для последующего нанесения удара артиллерии.

На исходной позиции парни из миномётки кинули несколько мин с дымами. Они под прикрытием дымовой завесы, скрытно, как он думал, по оросительному каналу миновали пустырь, отделяющий их от крайней улицы, и обосновались на взгорке у полуразрушенного дома. Было понятно, что их обнаружили, и как будут развиваться события – известно только небу.

Пятачок, на котором закрепилась группа, в одно мгновение превратился в филиал ада на земле. Били одновременно 82-й и 120-й миномёты, СПГ. Ухали один за другим разрывы миномётных снарядов. Хлёстко, со звоном взрывались гранаты СПГ. Было впечатление, что всю огневую мощь обороны вэсэушники обрушили на этот несчастный клочок земли. Причём били прицельно, куда надо, а значит, знали координаты.

– Дрон, наверное, срисовал нас всё-таки, когда по меже двигались, – обратился Зенит к Мухе, занявшему позицию справа от него.

– Он, падла. Ты видел, как прицельно бьют? Уроды. Видать, скинул цифры арте.

Справа с пригорка злобно залаял АГС, плюясь остервенелой пеной своих паскудных гранат. Бойцы больше всего не любили его за то, что ранения от ВОГ всегда сложные. Тонкие извилистые осколки очень плохо извлекались и часто навсегда оставались в теле раненого бойца немым свидетельством войны, регулярно напоминая о себе болью.

Первые гранаты легли метрах в пятидесяти от ук-рытия.

– Пристреливаются суки, – сквозь зубы процедил Зенит. – Сейчас скорректируются, и жить нам, сколько продержимся.

– Что будем делать, командир? – с тревогой спросил Муха.

– Кобыле хрен приделаем и за мерина продадим. Откуда я знаю?

– Зажали нас, ни назад ни вперёд. И там, и там мёртвая зона. Выбраться под таким огнём шансов нет. Ляжем тут все.

– Не каркай, братуха, и не хорони себя раньше времени, – ободряюще подмигнул Зенит, – час-полтора осталось, и стемнеет. Даст Бог, продержимся, а потемну парами попробуем выскочить.

– Дрон, наш проводник, видел, где мы. Может, помощь будет или арта наша в ответку сработает.

– На може нет надëжи. Помощи ждать нам неоткуда. Сюда сейчас даже мышь не проскочит. Маякни Куму с Серым, чтоб правее метров на десять ушли – сидим сильно кучно.

Муха знаками показал бойцам сменить позицию и вопросительно повернулся к Зениту. Тот внимательно изучал прилегающий участок.

– Поставленную задачу мы выполнили, хлопцы вон все карты открыли. Будем теперь решать задачу, как выбраться отсюда, – ответил тот на его немой вопрос.

Обстрел не прекращался. Небо почернело от дыма разрывов, в воздухе стоял терпкий смрад тротила. Слева заработал крупнокалиберный пулемёт. Пули с хлюпаньем впивались в стволы деревьев, но бойцы по этому поводу особо не тревожились. Толстые брёвна тополей пробить пулемёту, даже крупнокалиберному, не под силу.

Другое дело АГС: пристреляется точнее и гранаты начнут сыпаться в расщелины. Если его не заткнуть, он рано или поздно достанет всех…

От дыма, гари и адреналина ужасно хотелось пить. Зенит сунул руку в разгрузку, где обычно носил небольшую фляжку с водой. Карман был пуст.

«Выронил, наверно?» – подумал он.

Потом вспомнил: когда собирались, он, набрав воду, поставил фляжку на стол и стал надевать разгрузку. В это время в комнату вбежал Кум и сказал, что всю группу срочно вызывает к себе Змей – командир роты. Второпях он и оставил её на столе, о чём сейчас жалел.

Разведрота 132-го полка 53-й ОМСБр квартировалась в селе Кринице, что недалеко от Волновахи. Село совсем небольшое, в нём даже магазина не было, только лавка передвижная. Когда он вспомнил про воду, шагая по улице к командирской хате, купить её было негде. Потом в суете сборов и вовсе забыл об этом.

Метрах в семи был удобный выступ, откуда можно было отработать по АГС, но для этого надо было перелезть через брëвна и открыться на пару секунд. Левее заняли оборону Гром с Петлёй.

– Гром, прикройте меня. Где Петля?

– Двести Петля, осколок прямо в висок, под шлем, даже не ойкнул. Вон он у камня.

– Принял, давай сам. Две длинные, две короткие.

– Подсоби Грому, – повернулся Зенит к Мухе, – на раз-два – ноль.

– Лады, командир, сделаем.

– Раз-два – ноль, – скомандовал Зенит и, согнувшись в пружину, обхватив руками пулемёт, прихватив запасной короб, перекатился через бревно и броском кинулся под выступ.

От напряжения лоб покрылся испариной, спина под бронëй стала липкой от пота.

«Стареешь, брат, – с ухмылкой подумал он про себя, – на покой тебе надо. Дай Бог, выберемся отсюда, больше ни ногой на войну!»

Заняв позицию под выступом, установил пулемёт, упëр сошки в выступающий из земли валун и замер на секунду в ожидании, выискивая глазами цель. Сейчас уже он был охотником, выслеживающим свою добычу, и решал, как ему лучше накрыть расчёт.

В бою часто время замедляет свой бег либо совсем останавливается. Порой тебе кажется, что ты непозволительно долго принимаешь решение, а по факту проходит лишь мгновение.

Вновь глухо залаял АГС. Теперь гранаты ложились на их позиции.

Справа вскрикнул и застонал Муха, но Зенит даже не обернулся. Он хищным взором впился в кусты на пригорке, метрах в семистах, и, заметив характерные дымки, нажал на спусковой крючок.

Разрядив полкороба одной очередью, прекратил огонь, чтобы не перегреть ствол. По трассёрам, которые предусмотрительно вставил в ленту, было видно, что пули ложились точно в цель. АГС замолчал. Для убедительности отпустил в сторону врага ещё две длинные очереди и, только опустошив короб и убедившись, что выполнил задачу, повернулся к Мухе.

– Куда тебя? Сильно?

Муха не отвечал. Свернувшись калачиком, он лежал между брëвен и тихо стонал. Прошипела полька, паскудная мина, которая не издавала характерного свиста и не давала возможности предугадать прилёт. Ударила в бревно рядом с Мухой, тот дёрнулся и затих. Было понятно – он тоже двести.

– Муха минус, – обратился Зенит к Грому.

– Твою мать! А Серый с Кумом как?

– Не знаю, мне отсюда их тоже не видать. Надеюсь, живы.

– Командир, левее меня на десять часов, метров сто – сто пятьдесят, вижу движение. Три-четыре фигуры за трансформаторной будкой.

– С фланга решили зайти хлопцы. Дай по ним карандашом с трубы, пусть остынут.

Зенит только на войне узнал, что у РПГ-7, самого надёжного гранатомёта в мире, есть не только кумулятивные гранаты. Есть, например, тандемные – «Резюме», термобарические – «Танин». А ещё есть осколочная граната – «Осколок ОГ-7В».

На самом деле это достаточно серьёзный боеприпас, напоминающий по форме карандаш с множеством колец. Он несёт в себе до 1000 осколок, и площадь в 150 квадратных метров покрывает сплошным, плотным осколочным полем. Уцелеть под этим полем очень сложно, а если ты не в окопе, то практически невозможно.

– Я тебя прикрою, – сменив короб и развернувшись в сторону Грома, сказал Зенит. – Давай! – открыв огонь по флангу, крикнул он.

Гром привстал из укрытия. Выстрел – и граната, издавая шипящий звук, ушла в цель. Сработал он как надо, осколок лёг аккурат под трансформатор, и, рупь за сто, ребята там этому не были рады.

Место, откуда работали пулемёт с гранатомётом, на той стороне наверняка засекли – нужно было быстро менять позицию.

– Отходи за угол дома, я прикрою, – крикнул Зенит Грому и, прильнув к пулемёту, открыл огонь.

Гром, пригнувшись, насколько это было можно, короткими перебежками скрылся за углом.

В ту же секунду в дерево абрикоса, стоящего у дома, попала сто двадцатая. Она разворотила дерево: оторвав макушку, швырнула её на крышу дома, раскидав вокруг ветви.

Зенит не слышал взрыва, было ощущение, что прямо в голове ударили в колокол. Он почувствовал боль и жжение в левом боку, понял, что ранен. Попробовал перевернуться, но ноги отказывались его слушаться. Ухватив правую ногу под коленом, с усилием перевернул себя. От этого движения потемнело в глазах, и он потерял сознание.

По занятой ими позиции одна за другой ложились мины, перемалывая деревья и смешивая их с землёй, непрестанно долбил пулемёт.

Спустя какое-то время в ответ заработала наша артиллерия. Зычно ухали крупнокалиберные снаряды гаубиц и САУ. Выпью болотной запели в небе снаряды «Градов», перемалывая в кашу линию обороны противника. Сценарий Армагеддона изменился и, усилившись многократно, обрушился на врага. Наступила тишина.

Он лежал на спине, устремив взор к небу, по которому неспешно тянулся журавлиный клин, оглашая окрестности своим курлыканьем. Журавлям не было никакого дела до того, что творится внизу, что там война и гибнут люди. Они летели на север к местам своих гнездований.

«Летит, летит по небу клин усталый, летит в тумане на исходе дня»[2], – пронеслись в голове слова легендарной песни М. Бернеса.

Отведя взгляд, безучастно посмотрел на лежащий рядом, искорëженный осколками пулемёт. Ему больше не было больно – просто стало как-то холодно и неуютно. Зенит понимал, что умирает, но это его не пугало.

Он знал, куда шёл, был готов к этому. Ему представлялось, что просто уходит куда-то по делу и непременно скоро вернётся.

Тревожно было только за Настюшку, его любимую дочурку.

«Как она без меня? Кто ей поможет войти во взрослую жизнь? – озадачился он. – Эх, не сдержал я своего обещания, Настюша, не свозил тебя на море, ты уж прости отца, не обижайся, любимая».

Скупая мужская слеза скатилась по щеке.

Силы оставляли его, глаза застилала пелена, голубая, как небо. Навалилась какая-то нечеловеческая усталость, усилился озноб.

Он прикрыл глаза и провалился в полузабытьё. Привиделась его мама Степанида Ивановна, всегда добрая и ласковая женщина.

Вдруг увидел себя мальчиком. Вот он, набегавшись на улице и озябнув до клацанья зубов, прибежал домой. Быстренько скинув пальто и валенки, забравшись к маме на колени, прячется у неё на груди, прижавшись всем телом. От мамы вкусно пахнет домашним хлебом, ему тепло и уютно.

Он открыл глаза, взглянув на небо. Проводил взглядом улетающий журавлиный клин и вновь погрузился в забытьё.

Теперь мама, сидящая у печи, ласково говорила с ним, манила к себе:

– Иди, Санечка, на ручки ко мне, я тебя согрею, а то озяб совсем.

– Иду, мамуля, – отвечает он, делает шаг и проваливается в густой синий туман.

Спи спокойно, солдат. Славен был твой путь!

Владимир Горелкин

Весна

Он шагает по весенним скользким дорогам, теряясь в жидкой тени голых веток кустарников, рыхлых складок рельефа. На десятый день необъявленной войны улёгся звериный огонь адреналина и остался простой холодный расчёт да человеческая осторожность. Бесшумная походка след в след впереди идущему, невесомая тяжесть оружия стали новой привычкой, без которой не жить.

Полуразрушенный дом – «Проверено, мин нет», – можно сделать короткий привал. Одна стена дома обвалилась, обнажив воспоминания чьей-то жизни, протекавшей здесь всего полторы недели назад. Оголённый интерьер вывернул наизнанку в холодный мартовский день своё нутро, превратив её в музейный паноптикум, театр абсурда.

Стол у окна накрыт белой скатертью с заботливо наутюженными складочками, на столе ваза с увядшими цветами. На стене старое семейное фото, чуть ниже глянцевый календарь с образом Божьей Матери.

Он устало садится на единственный уцелевший стул, даже не смахнув с него пыль. Сквозь пустой проём окна виден сад, дальше за ним – поле. На деревьях набухли почки и напоили воздух тонким запахом весны. Над головой вместо крыши одно лишь высокое утреннее небо.

Выстрела он не слышит, неловко падает, завалившись вместе со стулом набок, и так лежит, не мигая, с открытыми глазами, прижавшись небритой щекой к усыпанному сухой штукатуркой полу.

Она лежит в тёмном подвале на обломках досок и битых кирпичей. Через огромный проём в стене виден утренний рассвет.

Сюда она перебралась неделю назад, вместе с дру-гими жильцами пятиэтажки, после того, как к ним во двор, прямо на детскую площадку, въехали танки. Угрюмые танкисты принялись их окапывать, зарывая в землю по самую башню. Стволы танков упёрлись в пространство притихшей улицы, настороженно замерли.

Она стоит у окна подвала, придерживая снизу обеими руками большой живот, и смотрит фильм про войну. Ей кажется, что сейчас кино закончится, а потом, как всегда, хлопнув дверью, домой вернётся он, весёлый, слегка небритый, обнимет её…

– Отойди от окна, нельзя здесь стоять! – кто-то тянет её за рукав вглубь подвала.

Она слышит грохот взрыва, её бросает на пол, сознание накрывает темнотой.

Она лежит в разбитом подвале на обломках досок и кирпичей бесконечно долго – так кажется потому, что бесконечно долго больно внизу живота и мокро.

Тишина давит нестерпимым звуком и болью в висках. Упавшая стена закончила все разговоры и причитания соседей, оставила только оглушительную тишину да пыль.

Она кричит в эту тишину от боли протяжно и безутешно до тех пор, пока снизу, у ног, ей не отзывается тонкий плач беззащитного существа.

Трое бегут по весеннему саду. Он большой, сильный, она смешливая и хрупкая. Их пятилетний сын, широко расставив руки, ловит бабочку.

На горизонте клубятся облака.

В самое сердце к нему, непрошеным гостем, когда-то поселилась пуля, теперь ноет глухой болью – как всегда, к дождю.

Василий Демченко

Война пришла в хутор 1-й Русский