- -
- 100%
- +
Старик спокойно, с легкой улыбкой смотрел на Симана и видел глаза, полные настороженности и скептицизма. Однако не собирался сдаваться и рассчитывал достучаться до упрямого ученого.
– Главной идентичной общностью я считаю поразительные точки пересечения, в которых SRK140 не поддается объяснению, и ее понимание становится недостижимо известными научными методами, – говорил Старик. – Так же как Источник невозможно постичь разумом. Это некое недостижимое состояние единства и абсолютного понимания. Совершенная пустота, в которой отсутствует любая человеческая обусловленность.
Навязчивое мнение Старика возмущало Симана, его начинало раздражать это непробиваемое упрямство.
– Да, действительно, сходство есть! – восклицал Симан. – Но только в том, что объект поиска недоступен ни при каких условиях. Твой Источник – абсурдная бессознательная фантазия, спровоцированная мозгом перед неизбежностью собственной смерти, а SRK140 – ошибка науки, содержащаяся в расчетах. Это грубая закономерная неточность, ошибочное моделирование космического пространства, тупик математики, в котором решение достигает бесконечных значений, тем самым искажает иллюзиями единственно реальную космическую модель. И виной всему несовершенный математический алгоритм.
– Смею тебе напомнить, что космическое пространство и нервная система человека считаются наиболее целостными и сложными системами в известной науке. Они структурированы и взаимодействуют похожим образом, а также обладают взаимной абсолютной корреляцией, – Старик настаивал на своем. – Структуры космических систем и строение человеческого мозга сильно различаются, но они содержат в себе аналогичные необъяснимые загадки. Они организованы и структурированы одинаково сложно и, соответственно, их изучение может вывести науку на принципиально новый уровень. Привести к ошеломляющим выводам относительно истоков мироздания. Вывести понимание на совершенно иной уровень сложности, что в конечном счете приведет к единому окончательному результату.
Философские воззрения Старика о сходстве SRK140 и Источника не добавляли убедительности его теории и против глубоко научных взглядов Симана звучали по-детски наивно.
Симан продолжал подвергать испытаниям и сомнениям слова Старика:
– SRK140 не имеет материальных и физических свойств, к тому же ее существование предполагается, но не доказано, в отличие от человеческого сознания, которое существует и безупречно функционирует, – возмущался Симан.
Старик заметил излишнюю грубость в словах Симана, никогда прежде этого не проявлялось.
– Несомненно, – ответил Старик ровным тоном, взвешивая каждое услышанное слово.
Он имел возможность в очередной раз убедиться, что Симан со своими жесткими методами не откроет в себе чувство, превосходящее всякое понимание. Старик хотел помочь ему отыскать первоначальный смысл мироздания, приоткрыть вершину его сути. Но Симан, позабыв о дружеских отношениях и не найдя больше аргументов, пренебрежительно спросил:
– Неужели ты сам не чувствуешь, насколько жалко звучат твои доводы? На чем они выстроены, кроме как на фантазиях больного старика?
Старик ответил слабой улыбкой:
– Для того, чтобы установить связь с SRK140, необходимо познать Источник. Я помогу оказать содействие в поиске.
После этих слов Старик схватил с земли тяжелый камень и с размаху ударил Симана по лицу. Профессор покачнулся и грохнулся на землю, потеряв сознание. А Старик достал складной охотничий нож и крупно вырезал на его запястье слова: «ИЩИ В СЕБЕ!»
Через пару часов Симан очнулся в медицинском кабинете с забинтованными головой и рукой, а Старика поместили в подвальный изолятор. Спустя несколько дней к обсерватории подъехал джип медицинской службы: начальник лазарета вызвал спецтранспорт, чтобы отправить Старика в психиатрическую лечебницу. В автономных условиях обсерватории невозможно было обеспечить больного необходимым уровнем лечения. Симан обрадовался, что Старика увезли так быстро, ведь теперь от его присутствия на станции профессор не ждал ничего хорошего.
Профессор был возмущен его поступком. Ведь прежде Старик был близким товарищем Симана, но теперь он хотел поскорее забыть о его существовании. Но не тут-то было: Старик, а точнее, его антинаучные суждения не выходили из головы Симана, пробуждая свободомыслие. А самое возмутительное, что Симан начинал видеть в концепции Старика особый смысл, который порицала наука.
Симан замкнулся в своих противоречивых, тревожных размышлениях. Ведь в том случае, если он признает хотя бы частичную истинность абсурдных утверждений Старика, его семилетнее исследование SRK140 и общие методы изучения космического пространства придется признать ошибочными и неполноценными.
Симан был не готов сказать самому себе и всей научной общественности, что он потратил более семи лет на досадные заблуждения. Ему было морально тяжело признать бессилие науки и разработанные под его руководством ошибочные исследовательские методы. Симан твердил себе: «Недопустимо верить в эту дурную, отвратительную философию, в основе которой нет ничего, кроме бессознательной игры ума, неуправляемых эмоций и страха перед неизвестным».
В случае принятия философской теории Старика он будет исключен из научного сообщества, от него с презрением отвернутся все коллеги и подчиненные, а сам он станет одиноким искателем истины, потратившим большую часть своей жизни на ошибки и заблуждения. Все, что ему останется, – признать собственную несостоятельность как научного деятеля. Симан продолжал злиться на Старика, однако вовсе не за нанесенные им травмы, а за те моральные страдания, которые были вызваны крахом его убеждений, казавшихся прежде нерушимыми.
Спустя несколько тяжелых дней, переполненных болезненными размышлениями, Симан получил официальный рапорт, в котором говорилось, что Старик сбежал из-под стражи в неизвестном направлении и вновь может представлять серьезную опасность.
Невзирая на обиду за уничтожение системы его научных взглядов, Симан испытал неудержимое душевное ликование: вероятность новой встречи со Стариком была велика. А значит, снова появился шанс отыскать истину.
Симан, вопреки собственным установкам, продолжал беспрерывно думать об удивительном сходстве двух явлений, имеющих общие точки пересечения. Загадочный Источник, недоступный человеческому рассудку, самому профессору казался теперь таким же проявлением чего-то грандиозно-непостижимого, как и SRK140, которую он безуспешно пытался описать научным языком. Симан пытался уловить связь между SRK140 и Источником и порой даже начинал видеть некое сходство. Но это была лишь игра ума. Разум Симана погружался в мучительные сомнения, но долгие размышления не прибавляли ясности: он только плодил иллюзии, зарываясь еще глубже в бездну непонимания.
Иногда профессору казалось, что он уловил призрачное подобие смысла, но, начиная рассуждать об этом как ученый, Симан тут же терял первоначальную идею и не мог выявить закономерность или логический порядок, чтобы прийти к целостному умозаключению. Его размышлениям не суждено было пробиться сквозь непроницаемую тьму бездонного космоса и отыскать желанную суть.
Вопреки технологическим сложностям, профессор продолжал свои исследования и с упорством безумца отстаивал реальность SRK140, приводя в качестве доказательств не имеющие общего смысла факты, которые коллеги воспринимали как вопиющее проявление антинаучного подхода и пренебрежение ученым методом. Симан, не обращая внимания на трудности, старался возродить путь к своей мечте. Он предавался фантазиям, предвкушал грядущий успех и с лихорадочным рвением отдавался работе. Это была самозабвенная преданность, доказывающая нерушимую верность своей мечте. Но может ли безрассудного, неудержимого порыва быть достаточно, чтобы попытаться рассмотреть SRK140 и Источник как единую систему?
Фундаментальная наука неодобрительно высказывалась относительно этого вопроса. Симан свыкся с принципами ученого метода и окончательно примирился с расхожими взглядами научной комиссии, объявившей его экспериментальный проект технически сложно реализуемым из-за критических противоречий, отсутствия значимых фактов и антинаучной аргументации. Поэтому на финансирование рассчитывать не приходилось.
Научная комиссия продолжала утверждать, что рассматриваемый научно-технический проект бесперспективен и никогда не получит финансирования на разработку инновационной технологии, но это вовсе не означало, что решительность Симана подвергнется сомнению. Напротив, его стремление не иссякало. Его безумное желание доказать справедливость своей идеи только крепло. Он еще сильнее погружался в размышления о сходстве SRK140 и Великого Ничто и постоянно вспоминал слова Старика. Но тут же снова начинал сомневаться, и в нем вновь просыпался ортодоксальный ученый, отрицающий метафизические принципы в науке. Ему мешала рабская преданность научной доктрине.
Симан думал, что, смешивая науку с шаманством, разбавляя ее нелепой философией, он подрывает ее авторитет, сомневается в способности человеческого разума познавать мир. «Нет, научное знание не должно подвергаться влиянию дурной философии», – размышлял профессор.
Но тут же в нем просыпалась другая сторона его личности и говорила: «Признавая иные методы, необязательно отвергать науку и подвергать сомнению свое прошлое. В этом и есть главный принцип ученого и важнейшее отличие науки от духовного культа: рассматривать все доступные версии и подвергать сомнению собственные теории». И мысли профессора снова шли по кругу.
Любая точка зрения, не вписывающаяся в его привычную картину мироздания, мгновенно отвергалась излишне последовательным, логическим складом ума. Симан испытывал стрессовый диссонанс между убеждением и стремлением, он был безвольно загнан в строго научную реальность, которая сковывала его сознание.
Спустя несколько тягостных и бессонных недель, Симан разобрался в своих запутанных суждениях и принял волевое решение быть верным своим научным взглядам. С намерением доказать самому себе подлинность личного решения он отправился на ежегодную научную конференцию.
Продираясь сквозь толпу на вокзале, он вдруг почувствовал жжение между лопаток. Непереносимое, обжигающее нечто, сводящее с ума. Резко обернувшись, Симан увидел лишь спешащих мимо людей. Он встряхнул плечами, пытаясь сбросить неприятное ощущение, и увидел метрах в десяти от себя бесформенную фигуру в темно-коричневом балахоне. Из рукавов выглядывали сморщенные руки, опирающиеся на древний посох. Опущенная голова прикрыта капюшоном. Но где-то в тени капюшона прятались глаза, которые так и прожигали Симана. «Это он», – прошептал Симану внутренний голос.
Глядя на Старика, Симан осознал: неведомая сила, мощь которой сравнима разве что со стихийным природным величием, определила его дальнейший путь.
Симан подошел к Старику и заглянул в его глаза, темнеющие из-под капюшона. Оба молча смотрели друг на друга, им не нужны были слова. Симан вдруг ясно понял, почему в его жизни появился этот Старик: чтобы убедить его покинуть научные рамки земного диаметра, чтобы перестать пытаться объяснить недосягаемое, и принять, что в каждом человеческом сознании таится маленькая SRK140 бесконечных масштабов, это спящее состояние Источника. В одну минуту вся научная убежденность Симана рухнула, и он окончательно и бесповоротно принял версию Старика о бессмысленности слишком далеких поисков.
– Ты готов? – еле слышно прошелестел Старик.
– Готов, – не раздумывая ни секунды, ответил Симан.
И они будто растворились в толпе. Так Симан променял свою достойную научную жизнь на неведомые скитания, на неизъяснимую безликую пустоту…
Глава 2. Склеп Смерти
Симан осознал, что самые матерые астрофизики не способны разрешить вопрос относительно классификации SRK140 и ее взаимодействия с пространством, ведь потенциал научно-исследовательского оборудования строго ограничен технологиями современности. Он поверил Старику, что ему действительно никогда не удастся разобраться в непостижимых тайнах Вселенной, пока он не осмелится познать темную бездну своего внутреннего мира.
Симан отправился со Стариком в чарующую неизвестность. Они странствовали по миру, подобно смиренным паломникам, и множество раз с грохотом ударялись о сложности, когда приходилось ночевать в холодных пещерах или кочевать по степям, будто скитающимся бездомным переселенцам. Еще Старика постоянно тянуло в море, несмотря на то, что именно там их преследовали самые свирепые жестокости, однако он настойчиво твердил:
– Ты должен научиться выживать под гнетом штормового ужаса!
Симан никак не мог уяснить, чему именно ему предстоит обучиться, воспринимая проповеди и выходки Старика как эксцентричные причуды. Но пройдет совсем немного времени, и Симан пожалеет, что не в полной мере внимал наставлениям Старика.
В один из наполненных странными событиями дней разыгрался особенно злой шторм: черные волны яростно нападали на яхту, молнии одна за другой разрезали небо сверкающими стрелами, стена дождя довершала картину невероятного буйства природы.
Странники неистово пытались удержать судно на плаву. К этому времени они уже настолько привыкли друг к другу, что без слов и взглядов чувствовали, какие действия каждый должен предпринимать.
И вдруг очередная молния пронзила небо и поразила Старика. Симан только успел увидеть, как его тело превратилось в пепел, который штормовой ветер мигом развеял над темными водами.
Симан оцепенел от ужаса, он никак не мог поверить, что человеческая жизнь оборвалась столь неожиданно. Внезапная гибель единственного наставника обернулась для Симана затяжной скорбью, которая породила бесконечно терзающую его печаль.
В его жизни случилось повторное затмение всех жизненных ориентиров, но он продолжил хладнокровно преодолевать возникающие трудности и предпочел путь самопожертвования ради достижения своей великой цели. Симан сделал осознанный выбор и, разумеется, предполагал, что значимые прежде ценности будут утрачены. Он пережил по-настоящему переломный момент. В интересах единственной цели ему пришлось разорвать связь с историей своей жизни, с привычной реальностью, уничтожить свою личность. Симан остался один, обреченный на бесконечные скитания в поисках своего единственного смысла. Это было абсолютное самоотречение. Гонимый ветрами Забвения, он пустился в последний путь, конечная точка которого была неизвестна. Симан продолжал поиски, пробиваясь в глубины своего разума, ровно как обучал его Старик, он погружался в неизведанные бездны сознания, изучая свои противоречивые чувства и запутанные эмоции. Это был хладнокровный разбор. Симан наконец осмелился приступить к изучению своей души.
Спустя несколько лет одиноких беспросветных скитаний судно Симана настиг жестокий прибрежный шторм – гораздо мощнее тех, что ему уже покорились. Тяжелые смерчи внезапно обрушились с небес и ударили всей своей громадой по маленькой парусной яхте. Штормовой ветер отдирал от поверхности моря огромные пласты воды и мгновенно уносил прочь. Симан вступил в борьбу против неукротимой стихии. Яхта выглядела, словно темное пятно вздыбленной водной массы, прорывающееся сквозь неведомый штормовой хаос. Истерзанный парусник был обречен на сокрушительное поражение. Один из водяных вихрей подхватил и унес Симана в темные безжалостные воды, оставив яхту на растерзание стихии. Симана несло течением в неизвестном направлении, пока на его обезвоженное тело не набросилась хищная касатка. Свирепое морское создание не причинило ему вреда, а, напротив, вытолкало его тело на дикое побережье. Будто бы для него был предопределен иной путь, нежели сгинуть в морской пучине.
Симан очнулся на побережье. Он не получил ни физических увечий, ни душевных страданий. Таким образом он продолжил свой одинокий самоотверженный путь без особых эмоциональных потрясений. Симан уже давно не являлся сторонником неизменной благоприятной стабильности. Он понимал, что любые привычные обстоятельства рано или поздно покидают своего обладателя.
Ему не хотелось ни минуты оставаться на берегу. Собравшись с силами, Симан отправился вглубь острова – он был уверен, что отыщет нужное ему укрытие в лесу, который начинался в паре километров от берега моря.
Симан углубился в самую чащу. Он совершенно не замечал, что колючие кусты изодрали его одежду, исцарапали кожу, а израненные ступни молили о пощаде. Странник продолжал идти, будто скрываясь от своего проклятия, ему казалось, что впереди ждет спасение.
Продравшись через бурелом, Симан неожиданно оказался на большой поляне, на противоположной стороне которой открывался вход в пещеру – именно она звала его, манила.
Большой скалистый грот, куда не проникал солнечный свет, – то, что было ему нужно. Симан обустроился там, словно первобытный дикарь, поначалу питался кузнечиками и червями, позднее обучился ловить мышей и лягушек. Жадно сдирая с них шкуру, он поглощал их тощие тельца в совершенно сыром виде. С приходом весны Симан наслаждался особым лесным лакомством: корнями лопухов и молодыми хвойными почками. Из крепкого пня вырезал подобие кастрюли и варил в ней мелких рептилий и змей, когда получалось развести огонь. На зимний период запасался замороженными ящерицами и грибами. Иногда удавалось найти мертвых птиц – его любимое блюдо. Симан был счастлив, рацион был достаточно разнообразный.
Невзирая на странность своей уникальной жизни, Симан продолжал невозмутимо изучать себя, свято придерживаясь своего единственного замысла. Его душевные потребности полностью удовлетворяла окружающая действительность. Ветерок протяженно и медленно шумел в соснах, зеленоватый молодой мох переливался на солнце. Симан созерцал чудесный первозданный неизменный мир, который существовал для него одного. В окружающей действительности он чувствовал себя последним человеком на земле.
Это вовсе не было состояние обреченного одиночества, напротив, он испытывал тотальное сакральное единение с миром. Симан прекратил разделять свою личность с первозданным лоном природы. Его безудержная душа обрела наконец приют, он провозгласил собственную независимость от мирских привязанностей. Он чувствовал себя здесь частичкой в чреве целостного абсолютного единства. Симан блаженствовал от своего бессмертного покоя, и ему был безразличен остальной мир, однако он не забывал о своей единственной цели и продолжал погружаться в темные глубины разума, всецело посвящая себя загадочной неведомой доктрине.
В изоляции от цивилизации Симан отслеживал и изучал свое чувственное восприятие, следил за привычными ощущениями, наблюдал за причудливым неугомонным мыслительным процессом, за бесконтрольным формированием своих одновременно неукротимых и бестолковых желаний. Он обшарил самые темные закоулки эмоционального диапазона и превосходно выучился премудрости шпионажа за своим внутренним миром.
Симан продолжал хладнокровно все глубже вскрывать свою душу, вспарывая и расковыривая самые тайные чувства. Он со жгучим интересом исследовал эмоции, которые всякий раз перерастали в губительное самопрезрение. Его ужасало содержимое собственного чувственного мира. Его обнаженная душа, собственное нутро вызывали в нем отвращение, поскольку он имел неосторожность обнаружить внутри себя тысячи отдельных видов страхов и пороков и не меньшее число разновидностей бессилия. Симан совершенно точно уяснил, что внутри каждого человеческого сосуда, ровно как в нем самом, содержится нечто безобразное и уродливое.
Очень скоро Симан выявил ужасную статистическую закономерность, что абсолютно во всех без исключения человеческих чувствах маскировалось страстное желание обладать, а также в меньшей или большей степени скрывался мучительный страх. Симан принялся изучать его с особым вниманием, определяя источники его возникновения и находя даже в самой безмерной радости. С еще большим удивлением он обнаружил, что в колоссальной силе всегда присутствует гнетущий и мрачный страх утратить эту силу. Сильнейший страх проявляет себя, когда человек опасается лишиться силы, которая подкрепляет его непоколебимую волю. Симан объективно осмыслил, что общечеловеческий образ функционирует и замыкается на страхе утраты. Человеческие души боятся, что в один ужасный день пошатнется незыблемый фундамент стабильности, потускнеет и выгорит красота, перестанут крепнуть и возвышаться желания, почувствуется горечь. Это отравляющие душу страхи Забвения, которые вынашивают и плодят люди.
Он наконец осознал, что его чувства – всего лишь обусловленное барахло обыденности, бесценный эмоциональный мусор, которым он бездумно и механически пользуется каждый день.
В этот миг Симана озарило: глубина и осмысленность эмоций человека предрешена его инстинктивным нутром и примитивным восприятием реальности. Симан начал ясно понимать обнаженный чувственный мир человека, когда вгляделся в свою человеческую суть. Он с ужасом обнаружил, что любой представитель людского скопища, ровно как и он сам, является более скверной копией другого, и весь людской род в единой мере замкнут на одном и том же, а именно – на стремлении к бессмысленному, на страхе утраты малозначимого и тщеславии о всякого рода нелепице. Оголенное человеческое нутро все более ужасало Симана своим уродством.
Он начал презирать и ненавидеть всякое общество во главе с самим собой, ведь наконец обрел целостное понимание своего замкнутого предопределенного мира, которое страшило его собственной обусловленностью. В его душе умерло влечение к чувственной природе человека, а в его опустошенном растерянном разуме отныне не господствовала тяга ни к одному из известных эмоциональных состояний.
Симан, разобравшись в природе чувств, осознал, насколько они заурядны и бессмысленны. Отныне он принимал необузданный гнев так же, как ранее предвкушал долгожданную радость.
Любовь и счастье стали интересовать его освобожденный разум не более, чем досада или разочарование. Он даже присвоил порядковые номера своим бестолковым, нелепым чувствам: Любовь – базовое чувство № 1, Счастье – базовое чувство № 2, Грусть – № 3, Злость – № 4.
Симан прекратил смиренно довольствоваться формальными смыслами и однообразными стремлениями вроде кочевания от призрачного несуществующего счастья к абстрактным грезам о почтенном величии. Он понял, что именно эти никчемные душевные порывы тяготили и нагоняли крайне тревожную тоску на его жизнь. Ведь он по собственному согласию заключил вольность и естественное течение своей жизни в незримые оковы и подписал каторжный приговор своей свободе.
Симан больше не стремился обрести состояние устойчивого благополучия. Впредь он не желал жертвовать первозданной свободой в угоду одержимых навязчивых стремлений. Он полагал, что чувственный потенциал человека гораздо обширнее, нежели обусловленное мировосприятие. Симан решил отвергнуть привычное понимание мира, возвыситься над собой, своей личностью, своими стремлениями. Первообраз абсолютной реальности – вот то, что ему было важно понять. Однако для этого ему нужен был особенный материал, состоявший из запредельных душевных переживаний.
Симан начал разбираться в происхождении каждой эмоции. Он с азартом препарировал свои чувства, расчленял на фрагменты. Казалось, он распотрошил все известные переживания, однако, обращаясь к внутреннему архиву своего прошлого, вновь и вновь находил то, что требовало его пристального внимания.
Он продолжал искать нечто непостижимое, то, что выходило за грань известного и общепринятого, то, что было недоступно и скрыто от человеческого разума. Симан имел абсолютное намерение отыскать скрытую реальность, которая затаилась за гранью человеческих базовых чувств. Он выискивал несуществующий путь в неведомых просторах разума, ведущий к запредельному восприятию реальности. Симан стремился отыскать чувственные образцы, которые были неизвестны миру, и создать из всего этого недоступного многообразия редких ощущений великую и неповторимую реальность, возносящую за горизонт известного понимания.
Его сумасшедший анализ распространялся все глубже в бездну неизведанного разума. Он детально, по ниточке, разбирал на части свои чувства и эмоции, проникая в их суть, в их происхождение. Симан подвергал глубочайшему анализу всевозможные мыслительные процессы и придавал им надлежащий порядок, оперируя и перекраивая собственный разум. Он обрел способность настолько тщательно разбирать ощущения на составляющие частицы, что начал находить в содержимом совершенно не связанные, скорее противоположные компоненты. Несовместимые чувственные элементы не должны были содержаться вместе согласно известной человеческой природе, но они присутствовали, специфично взаимодействуя друг с другом. Таким образом, Симан заметил неистовую вспышку гнева в святой благодати, разоблачил самые великодушные и благородные чувства, в которых скрывалось уродство и непристойность, отыскал нить ненависти в любви, в бессилии находил твердую решимость, изведал, что за талантом всегда скрывается одержимость и страсть. В беспомощности могло притаиться могущество. И совершенно точно везде присутствовал страх, маскируясь более хитроумно и запутанно в отваге, изобретательно в решительности и замысловато в стойком безразличии.