Темные воды

Симан жестко препарировал собственные чувства, извлекал и выжигал пагубные эмоциональные компоненты, мучительно раздирая свое человеческое нутро. Он, подобно хирургу, отрезающему часть плоти, производил изъятие из разума вредно влияющих элементов чувств. Он сжег и подверг кремации свой мрачный страх, изгнал человеческую примитивную мораль, считая, что она вносит излишнее беспокойство и пробуждает всевозможные огорчения. Он вырывал вредные элементы чувств и уничтожал эти изъяны вместе с адской болью, ведь, несмотря на нежелательное присутствие душевных дефектов, они являлись частью его больной внутренней сущности. Однако Симан продолжал процедуру распотрошения и кремации своего внутреннего чувственного мира. Он непоколебимо и безумно преданно следовал своей единственной цели, продолжая нарушать структуру и упорядоченность своих обусловленных чувств, которые прежде регулировали его эмоциональное поведение и бесконтрольно распоряжались его восприятием.

Симан использовал созданные им самим комбинации чувств. Он усиливал важные для него компоненты эмоций, а те, что были неприемлемы, ослаблял. Он нарушал процесс преобладания одной эмоции над другой, провозглашая иной порядок. Это было выдающееся мастерство, созданное и известное только одному человеку, позволяющее создавать эмоциональные шедевры, которые становились произведением искусства в мире чувственных переживаний, редким величайшим творением среди многообразия ощущений. Симан эстетично раскладывал свои чувства на составляющие компоненты и сплетал из всевозможных элементов новую реальность. Бессвязные фрагменты суждений превращал в закономерную самостоятельную структуру и с легкостью моделировал из них уникальный мыслительный процесс. Он систематизировал свои исследования и эксперименты, научился выводить в своем мышлении эмоциональные формулы и начал использовать точный расчет. Его мозг становился загадочной вычислительной техникой, творившей новую реальность.

Он сотворил в своем чувственном мире тысячи новых ощущений, потрясающих воображение, которые прежде были неизвестны человеческому виду. Достиг тотальной саморегуляции внутренних бессознательных процессов, что позволило ему непрерывно контролировать собственные чувства. Симан нарушил структуру нейрохимических взаимодействий мозга, забрел в потаенные зоны сознания и перекроил собственный разум. Полностью систематизировал свой новый внутренний мир и разместил все свои чувственные шедевры в отдельные ячейки. Самые выдающиеся образцы расположил поближе к эмоциональному центру, пользуясь ими с тщеславным удовольствием, ощущая вокруг себя ранее неизвестный чудесный мир. Он стал творцом нейрохимической реальности, обрел абсолютное господство над своими мыслями, чувствами. Бессознательное больше не проявляло себя без его контроля. Он не просто держал в узде свои эмоции, он повелевал ими, уничтожал или хранил их. Применял крайне разборчиво, они стали верными подчиненными своего сурового хозяина. Симан создал свою систему восприятия мира таким образом, что премудрости мышления больше не распространяли эпидемию пагубных предрассудков в его всепоглощающем сознании, что позволяло ему впадать в глубинные прозрения и созерцать иную, свою собственную уникальную реальность.

Симан мимолетными часами, переходившими в скоротечные дни, проводил время в своей укромной темной пещере, пребывая в состоянии, которого только могло пожелать его необузданное воображение, будь то безмерная всевышняя благодать, неиссякаемое беспричинное удовольствие или святая всеобъемлющая любовь ко всему бытию. В своем промозглом убежище Симан испытывал чувственное опьянение. Его душа переполнялась от восхитительного воодушевления. Он достиг величайшего восторга, трепетал от головокружительного, эмоционального экстаза. Его сердце охватывало безмерное, дьявольское ликование. Он вне всяких сомнений считал себя единственным подлинно счастливым существом в мире и был уверен, что его неоспоримое счастье не вымысел, вовсе не жалкая людская подделка, а настоящий эмоциональный шедевр. Он провозгласил себя вездесущим бессмертным богом. И никто не смог оспорить его священную доктрину, усомниться в его бесспорных утверждениях, в его величайшем праве на этот престол. Ведь он создал для себя иную реальность, в которой пребывал в абсолютной изоляции от человеческого мира. Симан дорожил своим блаженным уединением. Добровольное отчуждение позволяло ему не просто упиваться вдоволь своей свободой и ликовать от своего безмерного одиночества, но, что важнее, предоставляло возможность наблюдать и наслаждаться в полной мере своим чувственным экстазом, своими эмоциональными шедеврами.

В этой безгранично свободной и феноменально поразительной реальности Симан повелевал как всесильный творец, однако его всеобъемлющее сознание в равной доле принимало на себя роль и обязанности единственного обитателя этого царства, который почитал непосредственно самого себя. В необузданном воображении Симана все без исключения неуклонно придерживалось ориентиров, которые наметил создатель, любое действие подчинялось безупречно установленным заповедям, предусмотренным идеологической доктриной Симана. А если в этом мире суждено было зародиться неким идолам, то избирались и утверждались они исключительно с одобрения хозяина. Всякое зло, которое здесь присутствовало, – порождение его бессознательной сущности. Симан терзал себя, словно раскаивающийся преступник, он же сокрушительно карал в лице уполномоченного жреца правосудия. В этом мире Симан являлся источником добродетели и причиной жестокости. Свершение любого акта благочестивого деяния, так же как и любая бесчеловечность, каждое зверство были результатом его мысли, его чувства, его желания. Он управлял этой непостижимой реальностью, и только ему было по силам разрушить этот мир по воле мысли. Симан освоил роль всевышнего пророка, вознесся единственным, неподражаемый ангелом этого мира. Он в совершенстве исполнял роль благодетеля, однако так же безупречно справлялся с обязанностями нечестивого грешника. Только Симан, исключительно он сам, его глубинная суть, его возвышенная душа, его безудержно-палящие помыслы и неугомонные стремления были олицетворением несравненной гениальности и необузданного безумства этого мира. Его реальность была освобождена от всяческой условной морали и общепринятой нравственности, ведь он провозгласил себя верховным владыкой и наделил безусловной властью над своей вселенной. Единственным огорчением, которым был обременен дивный мир Симана, – его собственными дьявольскими соблазнами. Он искушался своей безмерной силой, которая очаровывала его самого. Прельщенный удовольствиями, он с каждым разом искушался охотнее и сладострастнее, теряя контроль над сгорающим разумом.

Симан испытывал абсолютно совершенное прозрение. Он был в состоянии удовлетворить самую вожделенную потребность своей души. В его разуме содержалось достаточно безумства и неоспоримой власти, чтобы ощутить несокрушимость бытия, испытать мириады форм и вариантов экстаза, прочувствовать величественное и бесконечное присутствие бога. Симан пребывал в непостижимой для здравомыслящего человека реальности, невыразимой для его интеллекта. Ему чудилось, что он испытывает нескончаемое эфемерное прозрение, переживает безмерное всеобъемлющее откровение, перед ним будто была обнаженная совершенная сущность творения. Он искушался чувством запредельной красоты своего мира и очаровывался бесконечной значимостью своего исключительного присутствия в этом мире. К досадному огорчению, потрясающие ощущения фальсифицировали его восприятие реальности, а вовсе не открывали ему новые горизонты мудрости и откровений. Симан погружался в свой выдуманный обманчивый мир, неудержимо-страстно блуждал в нем и наконец затерялся в неизведанных пропастях разума. Он погрузился и утонул настолько глубоко, что практически утратил связь со своим телесным обличием. Не осознавая свое ухудшающееся душевное состояние, он каждый раз исполнял все более сладострастные и изощренные спектакли в своем больном воображении, которое неизбежно истощалось и медленно умирало. Симан, одурманенный фальшивым блаженством, упивался своими чувственными грандиозными наслаждениями, растрачивая ресурс искалеченного разума.

Он вконец отощал. Только единственный раз за ночь он спешно выбегал на улицу, чтобы по-быстрому ухватить ягод, грибов, возможно, каких-то съедобных корешков, в редких случаях собирал мелкую падаль. Симан скорее напивался у ручья, давясь водой. Он очень торопился и после трапезы бежал прочь в самый дальний темный угол пещеры, чтобы быстрее продолжить свой чувственный экстаз.

Симан заживо погибал в пещере. Фатальное поражение неминуемо настигло его. Он потерял контроль над своими убийственно поражающими чувствами. Они стали чрезмерно обособлены, научились преобладать над разумом. Они всецело захватили власть и прекратили служить хозяину. Симан превратился в раба своих бесконечных наваждений, они подвели его к смерти. Он был повержен своим могуществом, которое стало ему неподвластно. Прежде верная сила отныне ослабляла и истощала его. Он перестал покидать свою темную пещеру. У него не осталось возможностей, чтобы добывать самое скудное пропитание и удовлетворять даже минимальную потребность в пище.

Он настолько ослаб, что не мог подняться на ноги, чтобы доковылять к ручью и напиться воды. Угнетенный и исхудавший, он пребывал в темноте и неподвижности, в строгом заключении своих бесконтрольных наваждений. Его обессиленное тело погибало от собственных многострастных ощущений, он был, словно покойник, которого пронзило трупное окоченение. Ночью, когда Симан был уверен, что его жизнь окончательно угасает, в пещеру заползла шипящая свирепая змея. Она обвилась вокруг его бледной руки. Симан почувствовал холод ее чешуйчатого туловища и, не раскрывая глаз, из последних сил вцепился в нее обеими руками, жадно откусил ей голову и сожрал, не сдирая шкуры. Этого хватило, чтобы провести еще несколько мучительных дней в затхлой темной пещере, окончательно потерявшись в глубинах своего разума. Единственным пропитанием осталась слабая пещерная влажность. Его бедное истощенное тело начало иссыхаться и разлагаться. Его душа увядала, а мозг утрачивал способность мыслить. Мохнатые пауки плели на его жалком обличье свои громадные липкие паутины, словно подготавливали к похоронной процессии, облекая в скорбный кокон.

Истощенный длительными головокружительными наслаждениями, Симан болезненно погибал. Его кончина была похожа на долгую мучительную казнь. Он безмолвно молился смерти, чтобы она скорее проявила интерес к его невыносимому положению и исцелила его от страданий.

Вскоре в пещеру ворвался ветер и принялся дико шуметь, поднимать песок и завывать в стенах убежища. Явилась Неведомая, чтобы освободить свое дитя от земных мучений.

К моменту их встречи тело выглядело мерзко и отвратительно, прерывистое больное дыхание прекратилось. Неведомая представилась с твердым намерением забрать испепеленную душу Симана в загробный мир. Она обнажила свою темную суть перед ним, безупречно откровенно заявив, с какой целью представилась его последнему взору.

– Я единственное в мире явление, которому ты можешь довериться без страха и опасений, ведь я безупречный абсолютный замысел бытия, – изрекала Смерть. – Мой практический, многовековой опыт столь же огромен, сколь безгранична в своем величии и грандиозна в своих возможностях Вселенная. Послушай меня внимательно и задумайся, что я предлагаю взамен твоих страданий, ведь только я в состоянии освободить тебя тотально, – шептала утешительно Смерть. – Лишив тебя абсолютно всех огорчений и мучений, бескорыстно и великодушно забрав себе весь абсурд твоей ничтожной жизни, наконец освободив твою душу от ущербно-тусклого мировосприятия. Невероятно большая фортуна быть избранным судьбоносной Смертью для заключения такого сладострастного обмена – страдания взамен на освобождение. Не правда ли? – нашептывала тихонько Смерть, не скрывая своего трепещущего возбуждения.

Симан возжелал сдаться, слишком привлекательно звучали сладкие обещания Смерти, чересчур искушенно она заманивала в неземные объятия. Выбора не существовало. «Я не могу сопротивляться, у меня нет сил. К тому же говорит она чистейшими истинами», – думал безвольно Симан.

– Внимай смиренно и почтительно, – продолжала непостижимо красиво и заворожено пришептывать Смерть. – Я приоткрою для тебя сокровенное, а именно то, что весь без исключения людской род уже мертв. Это неизбежная природа ваших жалких, лишенных предназначения, пустых жизней. Неотвратимость смерти в ее неминуемой предопределенности. Грядущая неизбежность события – уже большая доля его предстоящей завершенности. Для реализации задачи необходима максимум сотня лет. Ради чего ты противишься?

Симан не отвечал, а Смерть продолжала успокаивающе шептать повесть о собственном величии, указывая на свое высокое положение в мире людей.

– Я благородна, не знаю притворства и не скрываю своих сладостных желаний забирать человеческие души. Я открыто исполняю последнюю волю существования, не прикрывая лицемерным сочувствием свою страсть делать то, что предопределено.

Симан отыскал в себе силы и попросил Смерть приблизиться поближе. Он невинно и растерянно вопросил:

– Ты действительно обладаешь величием и благородством, которым славишь себя?

Смерть поразилась. Ее желанная жертва очнулась! Измученная, жалкая человеческая душа посмела завязать беседу. Вдохновившись, Смерть вновь разразилась пламенной речью:

– Я – всесокрушающая Смерть, важнейшее событие в жизни всякого существа. Я гораздо больше, нежели просто величие и благородство. Я – самый непостижимый феномен людского существования, именно я являюсь гениальным художником человеческих жизней, только я наношу завершающий кульминационный взмах своей кистью, придавая вашим жизням целостность. Исключительно я, властная Смерть, провозглашена хранителем гармонии и равновесия между живыми и мертвыми!

Смерть продолжала заливаться пламенными речами о своем величии, нескромно воспевая песнями свое могущество:

– Я – могущественная Смерть, извечный неподражаемый свидетель всей известной эпохальной изменчивости, я – первозданная чарующая тайна запредельного происхождения, я – первопричина самого бытия. Я – непревзойденный идеальный замысел, который не допустил малейшей досадной неточности со времен зарождения первой жизни. Я – абсолютно совершенное явление, не терпящее возражений и противостояний. Я – настоящий специалист в сфере великих перемен. Всякая душа должна быть благодарна мне за любезность помнить о ней. Ведь в конечном итоге только я имею достаточно власти, чтобы решить любые затруднительные обстоятельства ваших бестолковых жизней своей жесткой, но абсолютно действенной манерой преобразовывать и приводить к окончательному заключению любое положение ваших скверных дел, оставляя после своего радикально поглощающего деяния неземной покой для ваших слабых душ, желавших отыскать царство безмятежности и обрести состояние вечной бессмысленности.

Симан невозмутимо спросил Смерть:

– Позволишь ли ты взглянуть на твой потусторонний мир?

Смерть не сдержала своего изумления. Прежде никто не посмел обратиться к ней с подобными просьбами, напротив, людские души сторонились ее грозного ремесла, а Симан – первый и единственный доброволец, осмелившийся наблюдать процесс своего загробного перехода. Смерть позволила его душе посетить ее мир и прикоснуться к вечности. Симан добровольно склонил голову и покорился безграничному могуществу Смерти. Он испытал колоссальное облегчение. Его падшей душе больше не придется томиться в больном физическом обличии. Смерть с благородством, бережно извлекла душу Симана из бездыханного тела и отправилась в свои похоронные владения.

В мрачном склепе Смерти измученная, но еще не поверженная душа Симана, по священному позволению владыки загробного мира, наблюдала последние моменты своего безвольного существования. Симан чувствовал, как Смерть медленно следует по темному холодному коридору, неся его душу на своих смрадных руках, чтобы определить и поместить ее на отведенное погребальным кодексом законное место. В склепе он поразился эстетическому порядку, с которым Смерть размещала души. Это место скорее походило на изысканное хранилище дорогих сердцу экспонатов, нежели на свалку жалких душ. Симан чувствовал все обессиленные и опустошенные души, однажды прибывшие сюда. За годы одиноких скитаний он пропустил через свою жизнь все возможные человеческие чувства и хорошо представлял себе, что его ждет, когда жизнь однажды не сможет вдохнуть новый день и он больше не проявит себя в мире живых. Ничего своеобразного или необычного Симан в этом не находил. Путешествие по загробному миру нисколько не будоражило его чувства, которые не дрогнули ни от предвкушения, ни от страха.

Ему была хорошо известна любая движущая сила, которая разоряет человеческие жизни по различным причинам, а также закономерное следствие всех сопутствующих базовых ощущений. Симан был способен уловить останки всех человеческих душ, ведь никто не умирает тотально, не оставив после себя хотя бы глухого рокота, он ощущал, что после самой истлевшей души остается какой-то неведомый след, не говоря уже о том, что блики давно забытой жизни могут проявить себя и всколыхнуться спустя долгие годы.

Симан имел возможность наверняка определить, в каком погребальном зале расположилась публика, погибшая в мучениях и ужасе, где находятся души людей, которые закончили свой жизненный путь трагически, какое место Смерть отвела умершим случайно и загадочно, и без труда бы указал на тех, кого разорвала адская боль или невыразимая печаль. Симан понял, что в самом дальнем зале Смерть хранит души, покинувшие этот мир в состоянии умиротворения, предвкушая грядущее упоение бессмертием. Этот зал не имел порядкового номера и не славился большим количеством гостей. Он был почти пустой, Смерть в него заглядывала крайне редко. Побродив по своим владениям с душой Симана на руках, Смерть начали одолевать сомнения. Куда же отправить необычайно странную душу Симана? Ей было сложно классифицировать его состояние на момент их встречи. От чего же он умер? Она впервые за последние несколько тысячелетий запуталась. Этого промедления оказалось достаточно, чтобы обессилевшая душа Симана почувствовала в склепе Смерти необычайное душевное волнение и зацепилась за это неведомое чувство, принадлежащее иному миру: ни земному, ни загробному. Симан чувствовал, как в прошлом кто-то осмелился поднять мятеж в склепе Смерти. Он ощущал присутствие останков восставшего людского духа. Симан впал в замешательство, обескураженный чувством, которого не знал прежде. В нем пробудилась заинтересованность. Похоже, что в давно позабытые времена усыпальницу Смерти посетила нерушимая абсолютная сила, которая не подчиняется загробному кодексу. Это могущество не имело происхождения и обитало в великой, особенной душе, которая облачилась в земную плоть родом из Назарета. И самостоятельно явилась в склеп захоронения, чтобы вглядеться в неземной лик Смерти и заставить ее отвести в сторону свой убийственный взгляд.

Симан почуял слабое присутствие неведомого, ощутил чувство великого тихого неповиновения, которое проносилось по склепу Смерти две тысячи лет назад. Это была блуждающая, взбунтовавшаяся душа, которая осмелилась явиться без ведома Смерти, без ее персонального приглашения, что для нее стало болезненным страданием. Смерть запылала необузданным вожделением любым беспощадным способом разгромить и окончательно распотрошить бунтующую душу. Но, к огромному ее разочарованию, это была душа, познавшая вкус неземной бесконечности.

Симан немедленно осознал, что ощущает призрачный след души родом из того самого Источника, о котором толковал Старик, и почувствовал неоспоримую грандиозную тишину. Это пустое безмолвие не могло сравниться с чувствами, которыми Симан упивался в пещере. Природа Великого Ничто не имела ничего общего с системой обусловленности или идеологическими концепциями. Великое Ничто – это воцарившаяся окончательная тишина, в которой меркнут субъективные переживания и бессознательные отождествления. Симан зацепился за это неизведанное чувство и осмелился воспротивиться Смерти. Он забрел вглубь своего разума, прикоснулся к внутреннему источнику, тотально растворился в нем и оказался за пределом ощущений и мысли. В этот волнующий момент Симан открыл для себя самое невыразимое состояние души. Впервые в жизни он ничего не чувствовал, наблюдал пустоту, окунувшуюся в необъятность. Ощущал вечность, танцующую в бесконечных просторах. Это была первая и последняя свобода. Великая тишина.

Именно это абсолютное безмолвие помогло Симану выпутаться из коварных объятий Смерти, которой доводилось впервые, замерев в неведении, вынужденно лицезреть противоестественное для могильного склепа пробуждение духа. Разумеется, для Смерти эти непредвиденные осложнения означали возникновение пагубных проблем, которые в случае повторения ознаменуют крах погребальной империи и переворот мироустройства. Смерть предчувствовала, что если подобный порядок массово распространится, то загробному миру предстоит испытать презренный непереносимый крах и страшный позор. Все, что Смерть забрала в мрачный склеп, принадлежит ей по праву, которое провозглашено могущественным вечным Забвением. Отсюда следует, что Симан вызывающе отважно попросту обокрал Смерть. Он нагло разгромил ее неоспоримое господство и вырвал свою душу из загробного мира, отныне объявив себя для Смерти самым ужасным напоминанием о ее недостаточной власти. Впервые Смерть вместо того, чтобы с неудержимой страстью отобрать жизнь, одарила ее импульсивным порывом, мгновенно обратившимся в триумфальное возрождение, которое вновь разожгло в потухшей душе Симана самоотверженный рывок.

Смерть поневоле освободила Симана от унизительно покорного вожделения, на которое чувственные ощущения обрекли его разум. Он вырвался из невольного заточения и отныне мог продолжить восхождение, более не сдерживаемый сладким бесконтрольным эмоциональным экстазом.

Симан беспрепятственно покинул усыпальницу Смерти и снова очутился в своей затхлой промозглой пещере. Очнувшись после загробного путешествия, он настороженно огляделся, незамедлительно поднялся и поспешил скорее отправиться в путь. С противоположной стороны острова он обнаружил свою яхту, которую шторм вынес на прибрежную мель и крепко посадил килем в коралловый риф, словно надежно зафиксировав для стоянки. Парусная яхта совсем не пострадала, прибрежные воды словно оберегали и бережно хранили ее. Симан поспешно заглянул внутрь. Невероятно, но вся утварь находилась на своих местах, а бортовое оборудование совершенно не повредилось, будто судно никогда не встречалось со штормом. Даже памятная скрипка Старика висела на месте, истязая сердце Симана своим скорбным видом. Он поднял паруса и благополучно снялся с рифа, покинув прибрежную акваторию.

Прежде Симан был околдован малозначимым чувственным наслаждением, теперь же его прельщенная душа освободилась от оскорбительного самозаточения и узрела сияющий откровением Источник. Тем не менее удержать при себе непоколебимое Великое Ничто, которое, несмотря на свою тотальную пустоту, несет смысл несокрушимого единства, чарующее своим непостижимым великолепием, оказалось невероятно сложно. Симан никак не мог обрести Источник вновь. Ему казалось, что это неописуемое состояние ускользнуло от него навсегда. Чем более крепко и отчаянно он желал ухватиться за Источник, тем более неуловимым тот становился. Симан испытал подлинное познание Источника, как только его пылающий разум затих, и он ощутил, что Источник присутствует одновременно везде и нигде, при этом совсем не принадлежит миру восприятия, а прикоснуться к Источнику может исключительно никто, пройдя путь, которого не существует. Симан отыскал и обрел его вновь, как только прекратил поиски и перестал желать его постоянного присутствия. Это было познание состояния Великого Ничто. Чувство, которому мечтают предаться тысячи ищущих душ. Однако обнажается оно исключительно перед теми, кто безоглядно отвергает его.

После того как Симан подлинно познал в себе Источник, он неразличимо сливался с пространством, становясь никем, таким образом знаменуя себя неуловимым призрачным объектом для Смерти. Она безуспешно гонялась за ним, но находила лишь безликую пустоту. Симан перестал существовать в измерении, доступном для ее понимания. Смерть лихорадочно искала его, но не чувствовала биение его сердца, старалась выследить, но не ощущала дыхание его жизни, не замечала его перемещений, она будто слепла, когда пробуждалась желанием отыскать его.

Смерти не удавалось следовать за Симаном, ведь она привыкла идти на запах душевной скорби, неодолимого бессилия и постыдного страха, однако Симан исключил подобные чувственные алгоритмы из своей жизни, став никем, в некотором смысле обернувшись отражением самой Смерти. В его безликой жизни отсутствовала всякая обусловленность, он отвергал любые судьбоносные предначертания. Духовные устремления и грандиозные идеи Симана воплощались в иную реальность, недоступную общепринятому смертному пониманию.