Бог рекламы – немой

Глава 1 – Закат и падение

Солнце садилось за горизонт, окрашивая небо в цвета жженого апельсина. Стас стоял на обрыве, обдуваемый соленым ветром, который трепал полы его белоснежной льняной рубашки. Рядом, как верный пёс, стоял винтажный кабриолет. За ним, в почтительном отдалении, замерла съемочная группа. Сцена была проста: Стас, звезда, смотрящий вдаль, как будто владеющий миром.

– Стас, милый, поверни голову чуть левее – да, вот так, идеально! – крикнула фотограф, сама меняя положение и делая ещё несколько кадров.

Он повернулся к камере, его движения были выверенными, полными достоинства и силы. Он знал, что этот взгляд, этот жест – всё это купят. Купят миллионы людей.

– Отлично! Перерыв! – объявил режиссер.

Ассистенты тут же засуетились вокруг: один поправлял ему волосы, другой подносил бутылку воды с соломинкой, чтобы не испортить макияж.

– Стас! – донесся до него голос режиссера, наполненный неподдельным восторгом. – Это просто… магия!

Стас улыбнулся. Ему нравилось это слово. Он и сам чувствовал, как излучает эту «магию».

Он подошел к режиссеру, который уже склонился над монитором, восхищенно покачивая головой.

– Станислав, ты лучший. Мы сделали это. Чистое золото.

Стас кивнул, принимая комплимент как должное. Он ощущал приятную усталость, которая сопровождает хорошо сделанную работу.

Он отошел к трейлеру, чувствуя, как пот стекает по спине, но не показывая усталости. Сергей, его менеджер, ждал у двери. На его лице не было привычной ехидности. Лицо было напряженным, почти обеспокоенным. Это было так непривычно, что Стас сразу почувствовал неладное.

– Что-то случилось? – он сделал глоток воды из бутылки, стараясь выглядеть невозмутимым.

Сергей не ответил. Он просто протянул Стасу свой телефон, на экране которого уже играл видеоролик.

– Посмотри, – сказал он коротко, его голос был глухим.

Стас нехотя взял телефон. Это была реклама. Мужские часы, которые он рекламировал последние пять лет. Бренд, с которым у него был долгосрочный контракт. Но что-то было не так. Кадр был новым.

Завораживающее, крупное, абсолютно неподвижное лицо. Он узнал его сразу. Влад Соколов.

Он сидит у окна в пустом кафе, смотрит на дождь за стеклом. Камера крупно ловит его лицо. Его глаза. В них – не уверенность звезды, а целая история. Легкая грусть, задумчивость, воспоминание о чем-то дорогом и утраченном. Он подносит чашку кофе к губам, и его пальцы слегка касаются циферблата часов на запястье – не демонстративно, а как бы ища опору, связь с чем-то вечным в этом текущем мире. Это не жест продажи. Это жест тоски и нежности.

Он поворачивается к камере. И смотрит. Прямо в объектив. Прямо в душу зрителю. И в этом взгляде – бездонная глубина, понимание, тихая сила. Он говорит без единого слова. Он гипнотизирует.

Ролик закончился. Экран погас, отразив его собственное, побелевшее лицо.

В ушах стояла звенящая тишина, сквозь которую пробивался лишь далекий шум прибоя. Телефон в его руке дрожал. Не от вибрации, а от дикого, животного напряжения, сжимавшего его пальцы. В груди что-то оборвалось и рухнуло с оглушительным грохотом, заливая внутренности ледяной яростью и жгучим, унизительным стыдом. Его, Ковалёва, мастера слова, виртуоза интонации, чья игра строилась на мощных монологах и отточенной харизме, заменили. Заменили на мальчишку, который просто… смотрел.

– Их новый контракт, – сухо произнес Сергей. – От нашего отказались. Сообщили, что им нужно… «новое видение».

«Новое видение» – это он? Этот юнец с глазами, которые говорят? Стас почувствовал, как к горлу подступила горечь.

– Обычный мальчишка с красивой рожой, – его собственный голос прозвучал странно чужим, плоским и холодным, как лезвие ножа. Он изо всех сил старался вложить в эти слова привычное высокомерие и презрение, но изнутри они вышли выхолощенными, пустыми. – Вечно они ведутся на дешёвые эффекты.

Он толкнул дверь и скрылся в прохладной, темной утробе трейлера, захлопнув ее за собой с таким грохотом, что вздрогнула вся конструкция.

Снаружи остался шум ветра и закат. А внутри у Стаса бушевал пожар. Пожар из обиды, уязвленного самолюбия и самого страшного, самого тщательно скрываемого чувства – леденящего страха. Страха быть забытым, отброшенным, ненужным. Страха, что его выученная, отточенная годами игра в конце концов проигрывает одной-единственной, пронзительной искренности чужого взгляда.

Глава 2 – Бог в тени

Ритмичный грохот басов сотрясал стены старого заводского цеха. Воздух здесь был пропитан запахом пыли, пота и неонового дыма. Световые пушки метались по залу, выхватывая из темноты то лица танцоров, то силуэты декораций, то мерцающие блики на металлических балках. Влад был в самом центре этого хаоса.

Камера летела на него, и он, не отступая ни на шаг, ловил её объектив взглядом. Его тело двигалось в такт музыке, подстраиваясь под пульсирующий ритм. Каждый поворот, каждый шаг давались ему с усилием, но никто, кроме него самого, не мог этого заметить. На его лице – ни тени усталости, только отточенный профессионализм.

– Влад, супер! Но давай еще резче в конце, когда разворачиваешься! Больше ярости в глазах! Ты не просто уходишь, ты стираешь это место с лица земли!

Влад кивает, ловя дыхание. Он быстро проводит пальцем по виску, смахивая каплю пота, которая грозила скатиться в глаз.

Аня, его менеджер, стояла в углу, скрестив руки на груди, её каблуки тихо постукивали по бетонному полу в ритм музыки. Она знала Влада лучше, чем кто-либо – видела, как он маскирует усталость за профессионализмом.

В паузах между дублями он едва заметно переносил вес на левую ногу. В один момент, когда никто не смотрел, он на секунду прижал ладонь к стене, будто ловя равновесие.

– Влад, ты в порядке? – тихо спросила Аня, приблизившись.

Он почти незаметно отвёл взгляд. Сделал шаг назад к холодной, шершавой бетонной колонне и чуть прислоняется к ней бедром. Плечо расслабляется – едва уловимое движение, которое со стороны можно принять за обычную позу отдыха. Но это расчетливый жест, чтобы перенести вес с правой ноги. Глухая, ноющая боль пульсирует от бедра до колена, знакомым, ненавистным ритмом.

Он достал из кармана затёртых джинсов маленький, потрепанный блокнотик в черной коже, размером с пачку сигарет, короткий, почти игрушечный карандаш, и быстро вывел на бумаге угловатые, но разборчивые буквы:

«Нормально.»

Аня нахмурилась, но не стала настаивать. Она прекрасно знала, что спорить с Владом было бесполезно, когда он надевал свою маску стойкости.

– Ладно, но если что – скажи. Я прикрою.

Влад жестом показал благодарность: ладонь к сердцу, легкий кивок. Внутри он чувствовал усталость – не только физическую, но и ту, что накапливалась от постоянного маскарада. Быть "Богом рекламы" значило всегда быть в кадре, всегда прятать слабости. Но Аня была опорой – она понимала жесты, как никто другой, и никогда не жалела, только поддерживала.

– Ты хотя бы поешь немного и отдохни.

Влад отрицательно покачал головой.

В этот момент оператор уже махнул рукой:

– Камера! Работаем!

Влад выпрямился, будто никакой боли и не было. Взгляд – сосредоточенный, в движении – сила и точность. И когда заиграла музыка, он снова стал тем самым «Богом рекламы».

***

После съёмки в гримёрной стояла тишина. Только гул кондиционера и мягкий шорох одежды, когда Влад снял куртку и осторожно сел в кресло, будто каждый его шаг был выверен, чтобы не показать лишнего.

Анна достала телефон, набрала сообщение и, прежде чем показать ему, всё-таки сказала вслух:

– У меня новости. Тебя утвердили.

Он вопросительно приподнял бровь.

– На фильм, – продолжила она, садясь напротив. – Военный. Со Станиславом Ковалёвым.

Она сделала паузу, всматриваясь в его реакцию.

– Ты будешь играть его товарища. Солдата, контуженного на войне.

Влад замер. Потом медленно потянулся к телефону, то оставлял на зарядке и набрал лишь одно слово: «Когда?»

Анна улыбнулась.

– Через месяц начинаются пробы. Но решение уже принято. Это твоя роль.

Влад посмотрел на неё, и впервые за день его глаза наполнились живым светом. Будто усталость и боль отступили, оставив только тихое, но упрямое пламя надежды.

Глава 3 – Слово, которое ранило

Утро в офисе Сергея было пропитано ароматом свежемолотого кофе и едва уловимым запахом старой бумаги от стопок сценариев на столе. Солнечные лучи пробивались сквозь жалюзи, отбрасывая длинные тени на полированный дубовый пол. Стас сидел в кожаном кресле, ноги закинуты на край стола, пальцы перелистывали страницы свежего сценария. Бумага шуршала под его руками, а в воздухе висело напряжение ожидания – как перед премьерой.

Сценарий был от Алексея Анатольевича, режиссёра с репутацией мастера, который не гнался за блокбастерами, а копал вглубь человеческих душ. "Тени войны" – военная драма о солдатах, сломанных не только пулями, но и воспоминаниями. Роль капитана: лидер, терзаемый виной, с монологами, что рвут душу. Стас почувствовал, как по спине пробежал озноб возбуждения. Это не его привычные роли харизматичного героя – это шанс показать глубину, уязвимость. "Наконец-то что-то настоящее," – подумал он, губы тронула улыбка. Сердце стучало чаще, пальцы сжимали страницы крепче. Это могло стать поворотным моментом, доказательством, что он не просто звезда, а актёр.

– Стас, это золото, – сказал Сергей, входя в комнату с чашкой в руках. Его голос был деловым, но с ноткой триумфа. – Алексей настаивал, чтобы ты был первым, кто увидит. Читка через два дня. Будут все: актёры, продюсеры.

Стас кивнул, откидываясь назад. Кожа кресла скрипнула под ним. Внутри теплилось редкое чувство – предвкушение без подвоха. "Я покажу им всем," – мелькнуло в голове.

***

Комната для читки была просторной, с высокими потолками и стенами, увешанными постерами старых фильмов. Воздух был густым от запаха пыли и свежей краски – недавно обновлённый конференц-зал в студии. Длинный стол из тёмного дерева был уставлен бутылками воды, блокнотами и стопками сценариев. Шум голосов эхом отражался от стен: ассистенты суетились, поправляя микрофоны, режиссёр Алексей Анатольевич стоял у окна, потягивая кофе из бумажного стаканчика, его седые виски блестели в свете ламп.

Стас вошёл уверенной походкой, рубашка идеально отглажена, осанка прямая, как у человека, привыкшего быть в центре. Он кивнул знакомым, занял место во главе стола, чувствуя, как адреналин пульсирует в венах. "Это мой проект," – подумал он, перелистывая сценарий, испещренный его пометками – он уже знал текст почти наизусть. Эта роль, капитан Егоров, с его изломанной судьбой и горькой правдой, была его шансом. Шансом напомнить всем, что он – не просто красивый голос и умелая улыбка.

Он окинул взглядом собравшихся: режиссер Алексей Анатольевич, ассистенты, парочка знакомых характерных актеров.

И только потом его взгляд зацепился за фигуру в углу. Влад.

Тот сидел особняком, на старом, скрипучем стуле, слегка наклонившись вперёд. В руках – сценарий, испещрённый карандашными пометками. Он не смотрел по сторонам, не пытался привлечь внимание. Казалось, будто весь мир сжался для него до этих страниц. Он не просто читал – он впитывал текст. На Владе была простая черная водолазка, и в этом аскетичном образе его красота казалась еще более вызывающей и неестественной. Как икона в заводском цеху.

– Что он здесь делает? – вырвалось слишком громко.

Несколько человек подняли головы.

Режиссёр, мужчина с усталым лицом и проницательным взглядом, спокойно ответил:

– Он утверждён на роль.

Стас резко откинул сценарий на стол, словно его только что облили холодной водой.

– Простите, что?

– Влад играет твоего товарища, – спокойно продолжил режиссёр. – Его персонаж контужен, он почти не говорит. Это важная роль.

– Это смешно! У него даже нет слов в этом фильме! – ядовито выплюнул Стас, его голос, отточенный годами, резал воздух, как лезвие. – С таким успехом можно взять любого немого на эту роль!

Слово «немого» повисло в воздухе, тяжелое, уродливое, намеренно брошенное как унижение. Оно не просто больно задело – оно разоровало старую, никогда не заживающую рану. Не ту, что на ноге, под тканью джинс, а ту, что глубже – в горле, в самой возможности звука.

У Влада внутри все оборвалось и похолодело. Словно ледяная вода хлынула в грудь, сковывая дыхание. Он почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а пальцы, сжимавшие сценарий, внезапно онемели. Он поднял взгляд на Стаса. И в его обычно невыразительных, спокойных глазах на секунду вспыхнуло что-то дикое, животное – острая, свежая боль, смешанная с немой, яростной злобой. Это был не просто взгляд оскорбленного актера. Это был взгляд человека, которого снова, в который раз, свели к его главному недостатку, к его немоте, к его травме, как будто за всем его трудом, всей его жизнью не стояло ровным счетом ничего.

Он не видел больше никого – ни побледневшую Аню, ни хмурого режиссера. Только насмешливое, красивое лицо Ковалева, которое казалось ему сейчас маской самого жестокого высокомерия.

Он не мог этого вынести. Еще секунда – и эта боль, эта ярость вырвутся наружу каким-нибудь неуклюжим жестом, дрожью в руке, чем-то, что выдаст всю глубину его уязвимости. А показывать слабость перед этим человеком было хуже любого оскорбления.

Резко, почти срываясь со стула, он встал. Движение было порывистым, неловким – забыв на мгновение о постоянной осторожности, он слишком резко перенес вес на правую ногу. Острая, знакомая боль пронзила бедро, но сейчас она даже принесла странное облегчение, отвлекая от жгучего стыда в груди. Он не смотрел больше ни на кого, отвернувшись быстрыми шагами направился к выходу. Дверь показалась ему единственным спасением, щелью в стене, за которой можно было спрятаться, остаться наедине с этим внезапно нахлынувшим адом унижения.

Он вышел в пустой коридор, и звук захлопнувшейся за ним двери прозвучал для него оглушительным грохотом, окончательно отрезавшим его от того мира, где его снова увидели только как «немого».

– Давай, вали! Раз нечего сказать! – фыркнул Стас, все еще пытаясь сохранить маску презрения, но его голос прозвучал слабо и фальшиво в гробовой тишине, воцарившейся после хлопка двери.

Он поймал на себе взгляды собравшихся. И это были не взгляды поддержки. В глазах коллег-актеров читалось откровенное осуждение, а у Анны – ледяная, безмолвная ненависть. Воздух стал густым и тягучим, как сироп.

– Ну ты и засранец, – тихо, но четко произнесла пожилая актриса, игравшая медсестру, и отвернулась к окну.

Стас почувствовал, как почва уходит из-под ног. Эта всеобщая реакция была несоразмерна его, как ему казалось, колкости. Что-то было не так. Что-то, чего он не знал.

– В чём дело? – наконец спросил он, не выдержав атмосферы.

Алексей Анатольевич медленно отложил сценарий. Его взгляд был тяжелым и усталым.

– Станислав, этот парень немой. Ты разве не знал?

Стас замер. Мир на миг сузился до этой фразы, эхом отозвавшейся в голове. Немота – не трюк, не выбор, а реальность? Он почувствовал, как кровь отливает от лица, оставляя кожу холодной и липкой. В груди что-то сжалось, как кулак, – смесь шока и внезапного, острого стыда. "Я не знал," – пронеслось в мыслях, но это не оправдывало. Он вспомнил свой яд, свои слова – "любой немой". Это было как удар в спину, только он сам себя ударил.

Но следующий удар был еще точнее, еще безжалостнее. Анна, менеджер Влада, с ледяным, почти бесстрастным спокойствием добавила:

– И он согласился на эту роль за половину своей обычной ставки, потому что ты – его любимый актер. С десяти лет. Он тебя боготворит, Ковалёв.

Внутри Стаса все рухнуло. Гнев, высокомерие, защитная броня – все рассыпалось в прах, обнажив голую, неприглядную правду. Он почувствовал себя не просто засранцем. Он почувствовал себя палачом, который с усмешкой растоптал что-то хрупкое и преданное. Перед его глазами встало лицо Влада – не холодное и отстраненное, каким он его видел секунду назад, а искаженное той самой, внезапно понятной теперь, болью. Болью от жестокости кумира.

Рука непроизвольно потянулась к горлу, словно пытаясь разжать невидимую хватку. "Я не знал," – снова подумал он, но это звучало жалко даже в голове.

Комната молчала, все ждали его реакции. Стас опустил глаза на сценарий, буквы расплывались. Внутри бушевал вихрь: вина, смешанная с раскаянием, и под ними – все тот же страх, но теперь он казался глупым, мелочным.

– Я… не знал, – наконец выдавил он, голос низкий, почти шепот. – Извините.

Но слова повисли, не убеждая даже его самого. Актриса фыркнула, режиссер покачал головой.

– Продолжим читку, – сказал Алексей Анатольевич, но тон был сухим. – Без лишних драм.

Стас кивнул механически, но внутри все кипело. Он сидел, читая реплики, но голос звучал плоско, без огонька.

Читка была формально закончена через пятнадцать минут. Никто не хотел задерживаться. Стас выскочил из комнаты первым, не глядя ни на кого. Он прошел по коридору, не видя ничего вокруг, и тяжелой походкой зашел в мужской туалет, щелкнув замком.

Опираясь руками о холодную столешницу раковины, он смотрел на свое отражение в зеркале. Знакомое лицо, которое он считал своим главным оружием, теперь казалось ему чужим и уродливым. «Засранец». Да, именно.

Дверь открылась без стука. Вошел Сергей, его менеджер. Его лицо выражало не сочувствие, а скорее раздражение.

– Стас, что за херня? – начал он, зажигая электронную сигарету. – Можно было выразиться элегантнее. Ты только что настроил против себя полкомнаты. И режиссера.

– Я не знал, Серёж, – голос Стаса прозвучал хрипло и неестественно тихо. – Я не знал, что он… что он правда не может говорить.

Менеджер посмотрел на него долгим взглядом.

– А теперь знаешь. Поговори с ним, извинись. Иначе проект под угрозой.

Стас не ответил, лишь молча кивнул. Внутри него бушевал ураган. Ураган из вины, стыда и нового, незнакомого чувства – желания искупить свою вину.

Глава 4 – Стена из стыда

Кабинет Ани был ее крепостью. Мягкое кресло-мешок, пастельные стены, приглушенный свет от торшера, пахло лавандой и свежемолотым кофе. Здесь не было места глянцевой суете, которую они покинули час назад. Влад сидел, сгорбившись, на низком диване, его пальцы бесцельно перебирали бахрому на декоративной подушке. Он смотрел в одну точку на ковре, но видел, вероятно, только насмешливое лицо Ковалева.

– Влад, – тихо начала Аня, подсаживаясь рядом. Она не пыталась его обнять – он не любил тактильного контакта в моменты слабости. – Послушай… Этот тип – просто самовлюбленный мудак. Его слова ничего не значат.

Влад медленно покачал головой. Он потянулся к своему телефону, лежавшему на столе, и с неохотой начал печатать. Пальцы двигались медленно, будто через силу.

«Я в порядке. Просто устал.»

Аня прочитала и вздохнула. Она знала этот «в порядке». Это была стена.

– Не ври мне. Я же вижу.

Он замер, потом снова принялся за телефон, но на этот раз быстрее, с каким-то отчаянным напором.

«Тяжело, Ань. Очень.»

Он снова начал печатать – строки становились длиннее, пальцы метались по электронной клавиатуре.

В дно мгновение он отшвырнул телефон, будто тот обжег его. Эмоции, которые он так тщательно подавлял, прорвались наружу. Его руки взлетели в воздух, и он заговорил с ней на своем языке – языке жестов. Движения были резкими, угловатыми, полными боли и гнева.

«Ты знаешь, я не должен был… Ты так много для меня сделала. Я – просто… – он замер, руки судорожно застыли в воздухе, а затем сжал их в кулак. – Просто… картинка».

– Влад, перестань, – попыталась остановить его Аня, но он не слушал.

Слезы текли по его лицу, оставляя влажные дорожки на щеках. Его жесты стали хаотичными, и он, не в силах справиться с эмоциями, начал жестикулировать так быстро, что Аня едва успевала следить.

«Мне двадцать пять. А я уже так устал. Этот мир, этот глянец, поклонники, контракты… Я просто… я просто не выдержу».

Его руки опустились на колени, и он сгорбился еще сильнее, будто сжимаясь от невидимого груза.

Аня наклонилась, чтобы поймать его опущенный взгляд. Она говорила голосом, тихим, но твердым, чтобы пробиться через его отчаяние.

– Послушай меня. Я сделала ставку на тебя не потому, что ты «просто картинка». А потому что ты – самый сильный человек, которого я знаю. Ты прошел через ад и не сломался. Ты построил карьеру в мире, который не приспособлен для тебя. И ты сделаешь это снова. Мы сделаем это.

Влад закрыл глаза. Его дыхание постепенно выровнялось.

В этот момент зазвонил её телефон. На экране горело имя «Ковалёв». Аня посмотрела на него с таким ледяным презрением, что, казалось, телефон мог покрыться инеем. Она подняла трубку – и тут же услышала его сбивчивый, виноватый голос:

– Аня, я… я хотел извиниться… Я был не прав, я…

Она не дослушала. Палец нажал «сбросить». В кабинете снова воцарилась тишина. Влад открыл глаза и вопросительно посмотрел на неё.

– Ничего важного, – сказала она коротко, убирая телефон.

Через несколько минут пришло сообщение: «Аня, это Стас. Мне нужно поговорить с Владом. Я хочу извиниться. Я не знал».

Она прочитала, ее губы сжались в тонкую ниточку. Она показала экран Владу. Он посмотрел на сообщение, и в его глазах не появилось ничего, кроме усталой пустоты. Аня убрала телефон, не удостоив ответом.

***

Съёмки начались через неделю.

Воздух в съемочном павильоне пах краской и пылью. Влад, уже в солдатской форме, старался держаться в тени декораций, становясь частью теней. Когда в павильон вошел Стас, Влад мгновенно отвернулся, делая вид, что изучает реквизит.

Стас чувствовал себя последним подлецом. Он видел, как Влад его избегает, и каждый такой взгляд в сторону был новым уколом в его совесть. Подойдя к гримерке Влада, он постучал тихо, почти несмело.

– Влад? Это Стас. Можно на минуту?

Из-за двери не последовало ответа. Только тишина.

– Мне очень жаль. Я… я не должен был так говорить. Я не знал, правда. Понимаю, что это не оправдание, но… – его голос звучал натянуто, фальшиво. Даже ему самому слова казались пустыми и дешевыми.

В ответ – тишина.

– Пожалуйста, Влад. Мне очень жаль.

За дверью послышался легкий шорох. Потом – тихие, быстрые нажатия на экран телефона. Спустя мгновение из-за двери донесся механический, безжизненный голос синтезатора речи, холодный и абсолютно лишенный интонаций

– Мне не нужны ваши извинения.

Стас замер. Этот голос, этот металлический робот, озвучивший отказ, подействовал на него сильнее, чем любая человеческая ярость. Ему стало физически плохо. Он представил, как бы прозвучали эти слова, если бы Влад мог произнести их своим собственным голосом. Возможно, он был бы полон горечи, или в нем слышалась бы ярость, а может быть, прощение. Но ничего этого не было. Только мёртвый, механический звук.

Он остался стоять у двери, и единственное, о чем он думал, это о том, как бы звучал настоящий голос Влада. Тихим, с хрипотцой? Глубоким, как его взгляд? Дрожащим от сдерживаемых эмоций? Он никогда его не услышит. Эта мысль пронзила его острой, почти физической болью.

Он постоял еще мгновение, не в силах найти слов, которые не звучали бы еще фальшивее, и молча отошел от двери, чувствуя тяжесть стыда, которая, казалось, придавила его к самому полу.

Утро на съёмочной площадке было сырым и холодным, как осенний туман над рекой. Земля под ногами – размякшая грязь, смешанная с гравием, хрустела под ботинками команды, а воздух пропитан запахом мокрой травы и дизельного дыма от генераторов. Огромные софиты гудели, бросая резкий свет на декорации: импровизированные окопы, вырытые в поле на окраине города, с мешками песка и фальшивыми руинами, покрытыми искусственной пылью. Вдали слышался гул моторов – грузовики подвозили реквизит, ассистенты сновали с термосами кофе, их дыхание клубилось паром в прохладе.

Напряжение висело в воздухе, густое, как дым от сигнальной ракеты. Команда перешептывалась, бросая взгляды на актёров: все помнили ту читку, слова Стаса всё ещё эхом отдавались в головах. Алексей Анатольевич стоял у монитора, его куртка намокла от росы, лицо сосредоточенное, но с лёгкой морщиной беспокойства между бровей.

– Давайте работать, – сказал он тихо, но твёрдо, хлопнув в ладоши. Звук разнёсся, как выстрел, и все замерли.

Стас стоял в стороне, в военной форме – потрёпанной, с пятнами "грязи" от грима, – чувствуя, как ткань натирает кожу на плечах. Он потягивал кофе из бумажного стаканчика, пар обжигал губы, но он едва замечал. Взгляд его скользнул к Владу, который уже был в кадре: форма висела на его поджаром теле, он стоял у края окопа, опираясь на винтовку.