Телохранитель Аттилы

Восьмая глава

Всю последующую ночь армия гуннов готовилась к штурму Сингидуна. Вокруг крепости пылали огромные костры. Римский полководец, возглавлявший оборону города, с тревогой наблюдал с крепостных стен за действиями неприятеля, ожидая подкрепления от Феодосия 2. Но её не последовало, ни в эту ночь, ни на следующее утро, когда вокруг города выросла огромная армия с длинными лестницами наперевес и тяжёлыми стенобитными машинами. Позади которых стояли лучники, засыпавшие стрелами защитников крепости, словно тучи каплями дождя в сырой, ненастный день. Как и предсказывал Онегесий, битва продолжалась до полудня. Древние стены Сингидуна не выдержали мощных ударов стенобитных машин. Вначале треснула и рухнула восточная сторона крепости. В образовавшийся проём лавиной устремились разгневанные, сопротивлением горожан, гунны и герулы, а через час упала и западная её часть, через которую в город поползли, будто тараканы, гепиды, сарматы и готы. Город, в один миг охватили пожары. Крики, визг и безутешные мольбы несчастных жителей слышались далеко за пределами городских стен, превратившихся в одночасье в развалины. К трём часам дня сопротивление оказывала лишь малая когорта римских легионеров, укрывшихся в центральном соборе города во главе с римским центурионом Секстилиусом. Остальная его часть была предана разграблению. Онигесий, объезжая крепость в окружении своей охраны, равнодушно наблюдал за происходящей вокруг вакханалией. Остановившись у собора, он поинтересовался у тысячника из союзного войска гепидов:

– Почему сопротивление ещё не сломлено?

На что тот, поклонившись в ответ, промолвил:

– Стены в здании слишком толстые. Машинами их не взять.

– Тогда поджарьте их. От дыма и огня сами выползут.

Мрачно пробормотал полководец. Что и было сделано. Через час, двери собора открылись, и из него, отчаянно, бросились в последнюю атаку римляне. Но силы были не равны. Гепиды порезали их словно баранов на бойне. После чего, настало время разграбления собора, из коего выносили всё, вплоть до одежды монахов. Онегесий спокойно наблюдал за этим со стороны. Последним аккордом стала девушка, которую воины тащили за волосы. Её колени были стёрты в кровь, а лицо, измазанное грязью, отражалось синим цветом, но она по-прежнему не сдавалась, издавая звуки, наподобие мычанья. Иногда, вырываясь из цепких рук гепидов, она бросалась на них разъярённой львицей, кусая зубами и царапая окровавленными пальцами рук с таким остервенением, что сердце знаменитого полководца дрогнуло, и он громко крикнул воинам:

– Разве вы не видите, что она немая?

Гепиды на миг остановились, не понимая, что хочет от них военачальник. Это осознал и Онегесий, а потому выехав из кольца охраны, обратился к ним проще:

– Кто у вас главный?

Тащивший за волосы девушку воин, отпустил её, и вызывающе глянув на полководца, проговорил:

– Я тысячник короля Ардариха. По закону гуннов, после взятия крепости, я могу поступать с добычей, как вольно мне.

– Это правда!

Согласился с ним полководец и уже намного мягче, поинтересовался:

– Если я тебе предложу за этот товар достойную цену, мы сговоримся?

Гепид повернул голову на лежавшую позади римлянку, и, пожав плечами, спросил:

– Сколько же, важный господин готов выложить за неё?

Онегесий улыбнулся в усы и ответил:

– Десять золотых динаров устроят отважного воина.

Услышав предложенную гунном сумму за избитую им рабыню, тысячник не поверил своим ушам, переспросив громко:

– Господин хочет дать мне десять золотых динаров за эту рабыню?

Он указал на римлянку, которая, к этому времени, обессилев, потеряла сознание, и тот подтвердил:

– Так оно и есть! Ты, не ослышался.

– Забирайте!

Пожав плечами, неуверенно произнёс гепид, отходя от добычи. За ним последовали и его товарищи. А Онегесей, достав из кожаной сумки, висевшей на ремне его пояса, нужную сумму, передал его воину, и, кивнув одному из своих охранников, распорядился:

– Перевяжите ей раны, накормите и доставьте ко мне в шатёр. Только без рукоприкладства. Коснётесь её хоть пальцами, отрежу их.

Девятая глава

Лишь поздно вечером Онегесий вернулся в свой шатёр. В походах он предпочитал вести аскетический образ жизни, и брал с собой всегда минимум слуг, и вещей. А потому он распоряжался ставить всего лишь два алачуча, на некотором удалении друг от друга. Один – для себя, в коем он отдыхал после боёв, создавал планы военных действий, принимал гостей и, конечно же, пировал в дни победы. Другой – для рабов. За всё это, держал ответ единственный человек – чёрный эфиоп, приобретённый ещё покойной его женой.

Слуга помог хозяину раздеться и, обмывшись холодной водой, он, наконец-то, устало завалился на невысокую кушетку, стоявшую рядом с очагом, пускавшим беззаботно серый дым, в открытый над ним шанырак. Увлёкшись своими мыслями, полководец задремал, но сон его был, как всегда чутким. Едва услышав, как дёрнулся полог шатра, он вновь открыл глаза и позвал:

– Неклим!

На окрик господина у кушетки появился рослый раб. Онегесий привык к нему, как к псу привыкает заботливый хозяин. Да и тот отзывался к нему своей преданностью, понимая, что чернокожему эфиопу в иноземных краях без господина не обойтись. Свобода, в этом жестоком мире полном насилия и унижения, для человека с тёмной кожей, была немыслима и бесполезна.

– Я здесь, хозяин!

Тихо вымолвил он, согнув в поклоне спину.

– Что там?

Образно спросил военачальник и слуга, поняв, о чём речь, объяснил:

– Римская девушка, которую вы изволили ныне купить, пришла в себя. Но доставляет окружающим много беспокойства. А успокоить её никто не решается, страшась нарушить ваш приказ.

Онегесий тяжело поднялся с кушетки и, направляясь к выходу, вяло проговорил:

– Пойдём! Посмотрим на покупку. Может быть, и не стоило мне поддаваться минутной слабости.

Они вышли из шатра на свежий воздух, который немного взбодрил своей прохладой уставшее тело полководца. Сделав глубокий вздох, Онегесий посмотрел в ночное небо, усыпанное звёздами, и прошептал:

– Почему я всё меньше замечаю эту красоту?

И сам себе ответил:

– Наверное, старею.

После чего, быстрым шагом направился в шатёр, предназначавшийся для прислуги. Его пологи были уже открыты в ожидании хозяина. Зайдя внутрь, он первым делом ощутил терпкий запах кислого кумыса, висевший здесь плотным туманом, и, полководец, осмотрев нары, сооружённые из подручных материалов по бокам алачуча, грязно выругавшись, процедил сквозь зубы:

– Что за вонь? Как вы тут живёте? Вам самим не противно?

Упавшие ниц рабы ничего не ответили господину, и он, ещё раз, пробежавшись взглядом по помещению, наконец-то увидел лежавшую на грязных тряпках римлянку. Она ещё пребывала в бреду, отчего громко мычала, отбиваясь от невидимого врага руками и мотая, при этом, со стороны в сторону головой. Туловище римлянки было обмотано кусками чистой материи, местами ею порванной. Онегесий понял, что в такой обстановке, девушка вряд ли дотянет до утра, а потому, вновь сжалившись над ней, приказал перенести её в свой шатёр, искупать и позвать римского лекаря, что и было исполнено немедленно.

В ухоженном виде девушка смотрелась приличнее, хотя избитое лицо, вымазанное мазями знахаря, ещё и производило неприятное ощущение. После снадобий, насильно влитых в рот беззащитной римлянке, она перестала мычать, видимо боль отступила, дав ей возможность заснуть. Её примеру последовал и полководец, вновь упав на кушетку у тлеющего очага.

Наступившее утро не сулило ничего хорошего. Поднявшийся внезапно ветер, нагнал в небе тучи, и дождь непрерывной музыкой забарабанил по жёсткой коже обшивки шатра. Онегесий открыл глаза и провёл взглядом по верху алачуча, остановившись на открытом отверстии шанырака. Очаг давно погас из-за капель воды, падавших на него сверху, и полководец, любивший во всём порядок, громко крикнул:

– Неклим!

– Я здесь, хозяин!

Раздался голос эфиопа рядом с ним, и военачальник, повернув голову, увидел стоявшего у изголовья раба.

– Почему не горит очаг?

– Вчера вам было душно, я и погасил его.

Тут же ответил слуга, и Онегесий подобрев, вновь поинтересовался:

– Как там римлянка?

– Уже не спит. Чувствует себя лучше. Это видно по тому, что у неё хватило сил подняться и съесть пол миски кукурузной лапши.

На одном дыхании пролепетал слуга, и гунн, поднявшись, посмотрел в сторону кушетки, на которую ночью положили девушку. Та, свернувшись калачиком, уже сидела на ней, неотрывно наблюдая за хозяином шатра. Тот, довольно цокнул языком, и жестом показав рабу, что желает одеться, проговорил довольно громко:

– Поручаю её тебе, Неклим! Поставь девушку на ноги. Немая она, но характерная!

– Будет исполнено, хозяин!

Отчеканил эфиоп, подавая одежду господину.

Десятая глава

После взятия гуннами Сингидуна, и временной передышки, армия Аттилы снова отправилась в путь, который ныне лежал на Виминаций. Здесь не ожидали появление гуннов в столь короткое время. Оборона крепости была слабой, а воинский гарнизон малочисленной и потому, великий хан решил взять город сходу, что и было сделано. Ещё ночью первые разъезды гуннской конницы, браво гарцевали перед крепостными воротами Виминация, а в полдень город был охвачен многочисленными пожарами. В этом адском огне, сгорали старинные христианские церкви, мусульманские мечети, дворцы именитых патриций и простых горожан, стоявшие здесь ещё с античных времён, а ныне, безжалостно уничтожавшиеся язычниками. По улицам города, ища спасения, метались в ужасе горожане, за коими, словно за дичью охотились тысячи иноземных всадников, одних, нещадно убивая, других же захватывая в плен, на радость работорговцам, ожидавших добычи, будто ворон крови, за развалинами крепостных стен.

Онегесий, как всегда, с непроницаемым видом лица, в окружении воинов своей охраны, объехал с инспекцией город, и, не увидев беспричинных междуплеменных стычек, вернулся в свой лагерь. Соскочив со своей рыжей кобылки, он, распустив охрану, первым делом, с докладом зашёл в шатёр Аттилы, а затем, получив некоторые наставления и замечания, касавшиеся продолжения похода, пешим отправился в свой алачуч, благо тот, находился поблизости. Погода вновь восстановилась. Окладной дождь, ливший как из ведра, накануне, закончился, и лёгкий, восточный ветер приятно остужал возбуждённое, после штурма крепости, состояние полководца.

У входа в шатёр, он увидел знакомое тёмное лицо эфиопа, который услужливо открыл ему полог входа.

– Как там, наша римлянка?

Не заходя внутрь, поинтересовался хозяин.

– Во время вашего отсутствия, привела себя в порядок. Выпила немного медовухи и съела чашку плова с бараниной. Немного поспала. Сейчас, сидит на кушетке, поджав под себя ноги.

Доложил раб на одном дыхании, и Онегесий, довольно цокнув языком, вымолвил:

– Это хорошо!

После чего, зашёл внутрь. Там, и в самом деле, на кушетке комочком устроилась девушка. Только теперь, Онегесий рассмотрел её лучше. Пышные русые волосы, были красиво уложены назад. Опухоль на лице спала, как ушла и синева под глазами, которые были такими выразительными, что казалось они, могли говорить без слов. Маленький, прямой носик и пухлые губки выказывали женственную красоту римлянки, а на округлом подбородке девицы чудесным образом красовалась глубокая ямочка. Тонкие, изящные руки с длинными пальцами покоились на её коленях, которые были плотно сжаты под ней. На вид, как определил мужчина, красавице было лет двадцать пять. Полководец улыбнулся, отчего-то, вдруг, подумав:

– На десять лет моложе моей покойной жены и на пятнадцать меня.

Но вслух произнёс:

– Как ты, чувствуешь себя?

Девушка подняла взгляд на хозяина шатра, и внимательно посмотрев ему в глаза, словно сканируя его, кивнула в ответ головой.

– Ты, немая?

Снова спросил её Онегесий. Увидев в ответ кивок головы.

Мужчина прошёлся по шатру и, усевшись на табурет, стоявший рядом с миниатюрным столиком, развернулся к ней лицом и вымолвил:

– Ты, не бойся меня! Я, не причиню тебе вреда! Ты, меня слышишь или читаешь по губам?

Римлянка поднесла палец к ушам, давая понять полководцу, что она с рождения лишь немая.

– А как же, ты понимаешь мой говор?

Удивился Онегесий её ответу. И девушка, показала ему рукой вначале на себя, потом на эфиопа, стоявшего у входа, затем на полководца, а потом, махнула, будто рисуя. И, странно, но мужчина, понял её без слов.

– Ты училась языкам и грамоте. Значит, ты, дочь патриция?

Римлянка кивнула в знак согласия головой. Полководец вновь усмехнулся, подумав внезапно о том, что ему с ней легко и приятно общаться, задав, новый вопрос:

– Твои родители живы?

Лицо девушки, вдруг, потускнело и, она, отведя взгляд, пальцем провела себе по горлу. Посерьёзнел, и Онегесий, печально промолвив:

– Прости! Все мы смертны! И твои родители, и ты, и я тоже! Но жить прошлым нельзя!

Римлянка опять посмотрела в глаза хозяину шатра, и горестно кивнула головой.

В это время, за пологом шатра послышались звуки подъехавшего коня, эфиоп выскочил наружу, а военачальник, обращаясь к пленнице, грустно проговорил:

– Вот и поговорили! Ко мне гонец! Наверное, от Аттилы!

И, в тот же миг, полог шатра откинулся и Неклим доложил:

– К вам гонец, хозяин, от великого хана!

Онегесий улыбнулся, и, вставая с табурета, закончил разговор фразой:

– Вот видишь, не нужно знать языков и быть провидцем, чтобы угадать это?

Как, вдруг, увидел, что девушка, впервые, в ответ тоже улыбнулась.

Одиннадцатая глава

В шатре у великого хана собрался малый совет армии гуннов, в который входили, кроме вождя, лишь приближённые Аттилы, его старший сын и наследник Эллак, родной брат Бледо и главный полководец войска – Онегесий. Все долго обсуждали дальнейший поход и пришли к выводу, что нужно двигаться дальше на восток, вдоль Дуная к Ратиории, после чего повернуть на юг. Этот ход обескуражит Феодосия 2. А гунны, тем временем, через долину Моравы выйдут к Наису, перерезав важную стратегическую артерию Византийской империи. Это решение удовлетворило всех. И, следующим утром, огромная армия варваров, словно змея, ожила, зашевелилась и медленно поползла на восток.

Онегесий, в дни похода, редко заглядывал в свой обоз, ночуя, иногда, где придётся. Такова жизнь воина. Но, когда выпадало такое время, он старался пообщаться с пленницей, старательно изучая язык, основанный на жестах. Его поражала, молодая наивность высокородной девушки, которая видела мир иначе, чем он, через призму доброты и доверия, великодушия и честности. Полководца радовала та откровенность, с коей она беседовала с ним. Не боясь его вспыльчивого характера и последствий внезапного гнева, который мог обрушиться на неё со стороны властного хозяина.

В один из таких дней, на третью неделю похода, лишь только армия гуннов вышла к долине Моравы, Онегесий, с небольшой охраной, нагрянул в свой обоз, который медленно плёлся позади войска, и решил заночевать там. Слуги натянули походный шатёр, устлали его персидскими коврами, и разложили на них закуски с медовухой, кою предпочитал хозяин кумысу с заморскими винами. Оставшись в нём наедине с пленницей, полководец разлил в деревянные кружки хмельной напиток, и, усадив девушку напротив себя, спросил римлянку:

– Мы разговариваем с тобой почти как друзья, а я до сих пор не знаю, как тебя зовут? Ты назовёшь мне своё имя?

Девушка густо покраснела и жестами ответила:

– Оливия!

– У тебя красивое имя.

Честно признался он, и добавил:

– А меня, Онегесий!

Римлянка улыбнулась и, жестикулируя, спросила:

– Как же мне тебя называть? Хозяином? Как называет вас эфиоп, или Онегесий, как вы себя назвали?

Мужчина, восхищённый её простотой, весело рассмеялся, но, взяв кубок в руки, вполне серьёзно вымолвил:

– Вашего Иисуса величают богом за то, что он принял свою смерть во имя людей, хозяином называют того, кто вправе распоряжаться судьбами других, я же, вечный нукер великого хана! Выпьем же за Онегесия – слугу Великого хана и Оливию – рабу божью!

Он поднял перед собой кружку с медовухой, ожидая того же, от римлянки, но девушка, протянув руку, положила её на кисть полководца, и жестом другой руки показала:

– Ты, не слуга! Ты, настоящий хозяин своей судьбы! Ты, храбрый воин и честный человек! Жестокость, навязана тебе войною, для которой ты рождён. Я это поняла только сейчас.

Она смотрела ему в глаза, не убирая своей руки. А он, молчал, отвечая ей взаимностью. И тогда, она жестами показала:

– Мне предложили тебя убить. Но, я не стану этого делать, потому что месть к человеку, который тебе нравится, это удел трусов и подлецов.

Оливия убрала руку и вытащила из пояса, перетягивающего верхнюю одежду римлянки, маленький бархатный мешочек, из коего вынула флакон с белым порошком.

– Это, я должна была подсыпать тебе в хмельной напиток.

Закончила она жестикуляцию, положив мешочек с флаконом на стол. Онегесий, спокойно посмотрел на подарок и, вернув взгляд на девушку, сдержанно поинтересовался:

– Кто этот человек?

– Я видела его впервые. Но, это был важный человек, потому что с ним была большая охрана. Он подъехал к нашему обозу два дня назад, и, дав мне этот флакон, предложил отомстить за смерть моих родителей.

Жестами ответила римлянка.

– Что он ещё сказал?

Всё больше возбуждаясь, громче спросил полководец.

– Он ничего не говорил. Он, видимо, думал, что я глухонемая, а потому разговаривал жестами.

Онегесий нервно подскочил и, сжав ладони в кулаки, злобно вымолвил:

– Бледо! Только у него старый слуга глухонемой.

После чего, пройдясь по шатру и что-то обдумывая, сам себе сказал:

– Чем же я тебе насолил, великий хан? Ну что ж, повоюем!

И, обернувшись к девушке, добавил:

– Всё, что ты мне сейчас сказала, должны знать только мы, двое. Ты, меня поняла, Оливия?

Римлянка, в знак согласия, кивнула головой, а Онегесий промолвил:

– Над нами нависла смертельная опасность, а умирать нам нельзя.

Он подошёл к девушке совсем близко и, взяв её руки, в свои ладони, нежно проговорил:

– Возможно, мы только начинаем жить!

Двенадцатая глава

Первые разъезды гуннов показались у Наиса в дождливый, сумрачный день конца лета. От крепостных стен их отделяла небольшая, но глубоководная речушка с созвучным городу названием Нишава, которая огибала город с двух сторон, не давая возможности подступиться. А мосты, ведущие к воротам крепости, были, естественно, разведены. С другой стороны, Наис окружала лесистая и местами болотистая местность, так что штурм, однозначно, можно было провести, лишь переправившись через Нишаву. Это понимали и защитники крепости, и их враги. К такому развитию событий армия язычников оказалась не готова, и сходу город взять не удалось. Аттила, как опытный военачальник, вновь вызвал к себе всё руководство войска на большой совет.

Несколько часов военачальники спорили между собой о способах взятия хорошо укреплённой крепости. Король Ардарих и родной брат Аттилы, Бледо, говорили о длительной осаде Наиса:

– Мы заставим жителей города открыть нам ворота, уморив их голодом и жаждой. Летняя жара за нас убьёт римлян.

С пеной во рту доказывали они, но Онегесий, убедительно ответил им на это предложение:

– Откуда вы знаете, что в городе нет тайных колодцев, или водопровода, как это сделано в Риме, или Константинополе? Кто может гарантировать нам, что у них нет тайных троп через болота? Город нужно брать штурмом. Осада может повлечь печальные последствия. Если Феодосий 2, вышлет на помощь городу свои легионы, они прижмут армию гуннов к реке, что будет означать полное их окружение. Что тогда?

Военачальники замолчали, раздумывая, и, в этот момент, вмешался Аттила:

– Онегесий говорит верно. Наис нужно брать штурмом. Голодом мы убьём не их, а свою армию. Обозы с провиантом ползут где-то в Ратиории, запасов еды для войска хватит максимум на неделю. А что дальше? Будем охотиться на диких коз? Да и Феодосий не глупец, быстро поймёт, что мы в капкане. Я считаю мнение Онегесия единственным правильным решением. Надо лишь придумать, как с лестницами и стенобитными машинами переправить воинов к стенам крепости, благо, что за Нишавой леса много.

Но тут взорвался Бледо. Громко выкрикнув:

– Аттила, почему ты прислушиваешься к мнению простого полководца? Неужели доводы короля и твоего брата ничего не стоят? Если ты забыл, то я напомню тебе, что я тоже великий хан гуннов. Мне кажется, в последнее время, ты стал один решать судьбу всей армии.

Всем было понятно, что этими высказываниями он оскорбил своего брата. Однако Аттила, гневно посмотрев на Бледо, сдержался, нервно проговорив:

– Дорогой брат, не будем на совете выяснять семейные отношения, к тому же на пороге битвы. Для этого будет более подходящий момент.

В шатре повисла гробовая тишина, которую вновь нарушил Аттила:

– Итак!

Громко вымолвил он:

– Кто, поддержит решение Онегесия и моё?

Некоторое время все обдумывали, к какому берегу прибиться, но затем, большинство присутствующих на совете военачальников приняли сторону Великого хана Аттилы. Одержав нелёгкую победу в своём лагере, вождь гуннов с облегчением вздохнул, взглянув на своего полководца. Встретившись с ним взглядом, они поняли друг друга без слов. Слуги, в это время, занесли в шатёр хмельные напитки и закуски. Напряжение, возникшее в пылу спора, спало, но зерно раздора между братьями было посеяно, оставалось ждать, когда оно прорастёт. Это предчувствовали все!

Часть вторая

В четыреста сороковом году гунны напали на римлян во время одной из ежегодных торговых ярмарок, предусмотренных Маргусским договором. Гунны оправдывали свои действия тем, что епископ Маргуса вторгся на территорию гуннов и разграбил их царские гробницы, а сами римляне нарушили договор, предоставив убежище беженцам из империи гуннов. Когда в 441 году римлянам не удалось выдать ни епископа Маргуса, ни беженцев, гунны разграбили несколько городов и захватили Виминациум, сравняв его с землёй. Епископ Маргус, опасаясь, что его выдадут гуннам, договорился о том, чтобы сдать город гуннам, и тот был также разрушен. Гунны также захватили крепость Констанцию на Дунае, а также взяли и разрушили города Сингидун и Сирмий. После этого гунны согласились на перемирие. Менхен-Хельфен предполагает, что их армия могла пострадать от болезни или что на территорию гуннов могло напасть враждебное племя, что вынудило их отступить.

Первый поход гуннов, на византийскую провинцию Иллирик, (совр. Сербия), начался в четыреста сорок первом году. Он выпал в крайне неудачный для восточных римлян момент. Их армии были отвлечены на борьбу с персами, и с королём вандалов Гейзерихом на Сицилии. Тот, высадился на острове в 440 году, и весной следующего года против него был отправлен экспедиционный корпус, под началом византийского полководца из германцев Ареобинда. Он прибыл на Сицилию слишком поздно, когда вандалы уже покинули её. В том же 441 году на владения Византии в Малой Азии напали персы, впрочем, война с ними быстро завершилась миром и уступками со стороны командующего силами Византии на востоке Анатолии. Однако сил у императора Федосия 2 на борьбу с язычниками, всё равно, не хватало.