© Сергей Баранов, 2025
ISBN 978-5-0067-0801-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1
26 ноября
В концертном зале филармонии
Элизабет Грин
с программой
«Языки пламени»
Именно такой текст можно было прочитать на ярко-красной афише у входа в филармонию города К. Она привлекала к себе много внимания, была броской и выделялась на фоне всех остальных плакатов с афишами. Прохожие останавливались, чтобы поглазеть на это яркое пятно.
На плакате была фотография певицы. Она пыталась выглядеть молодой и привлекательной, но вышла вульгарной и несерьезной. Неприлично яркий макияж, выровненное лицо при помощи компьютерной графики было без единой морщинки и выглядело совсем не естественно. Все это поначалу привлекает внимание, но когда приближаешься к афише поближе, чтобы ее рассмотреть в подробностях, то неживое, словно восковое лицо, смотревшее с плаката, теряло всю притягательность.
И не удивительно. В маленький провинциальный город К. давно уже никто не приезжал из знаменитостей, купавшихся в лучах славы. В этот город приезжали те, чья карьера стремительно катилась к закату, или уже окончательно сошла на нет и лишь только отголоски былой славы могли собрать зал хотя бы в сотню человек. Можно было подумать, что город К. – это свалка для ненужных исполнителей, забытых актеров и певцов. Вероятно, так оно и есть.
На фоне серости и угрюмости городских улиц афиша была ярко красным, пламенеющим пятном, к которому подлетали разных слоев населения мотыльки и словно обжегшись улетали прочь.
Сегодня было 26 ноября. Люди собирались задолго до выступления «популярной» певицы. Народ толпился, пытаясь протиснуться внутрь. Некоторые бесконечно возмущались этой толкучкой, брюзжа своим недовольством, которое следовало бы оставить за пределами этого здания, ибо люди приходят на подобного рода выступления чтобы отвлечься от бытовых дел и хлопот, чтобы насладиться всей прелестью музыки, ласкающей слух и успокаивающей душу, приводя чувства человека к гармонии.
Но только не здесь, не в городе К.
Не в то время, когда в зале собирается полный аншлаг по здешним меркам.
Как и было уже сказано, недовольство начало нарастать еще задолго до выступления, и полностью перечеркивало атмосферу искусства, царящего в подобных зданиях. Казалось бы, все мирское должно оставаться за пределами филармонических апартаментов. Но только не в таких маленьких и провинциальных городках как город К.
Толпа – тупое, обезумевшее животное, способное совершать самые грязные и отвратительные поступки, не задумываясь о их последствиях и не чувствуя после содеянного ни малейших угрызений совести.
Люди толпились и протискивались в фойе филармонии. Они наступали друг другу на ноги, кричали, ругались, спорили, теснили друг друга к дверям и пытались опередить своих «конкурентов», чтобы занять места как можно быстрее. Несмотря на то, что все билеты уже были проданы, а места забронированы, народ торопился оказаться в здании. Со стороны все это походило на безумную давку, в которой должен был выжить сильнейший.
Это происходило всегда. Тут уж ничего не поделаешь. Суета и раздражение воцарились в воздухе в день 26 ноября у входа в филармонию города К.
Такие певицы как Элизабет Грин – это большое событие можно сказать даже историческое в таком небольшом городке.
На улице было промозгло, как и бывает в конце ноября. Термометры, кажется, показывали около минус пяти, но из-за резкого и внезапного ветра холод пробирал до костей, словно был на несколько градусов ниже. Асфальт уже был покрыт первыми зимними слоями грязного, давно не чистившегося снега, который местами перемешался с гравием, оставляя на дорогах черные полосы. Сугробы на обочинах неуклюже слежались под ногами прохожих, почерневшие от пыли, копоти и автомобильных выхлопов.
Люди, торопясь спрятаться от ледяных порывов, одевались плотнее, натягивая на себя пальто и куртки, словно те могли стать непробиваемой защитой от холода. Многие кутались в шарфы так, что на поверхности оставались лишь глаза, а пальцы, зябко сжимающиеся в перчатках, пытались хоть как-то согреться. Каждый шаг по скользкому тротуару был напряженным и осторожным, а прохожие, как заговорённые, шли, избегая лишних взглядов, стремясь поскорее скрыться в теплых магазинах или домах.
Ветер, будто сам по себе, гулял по улицам города, свистя в узких переулках и сворачивая с ног редкие снежные хлопья. Иногда его порывы были настолько сильными, что люди вынуждены были прикрывать лица руками, опасаясь, что сильный поток сорвёт шапки или заставит глаза слизиться. Звуки машин и шагов, эхом разносившиеся по серым бетонным улицам, тонули в этом вечном свисте.
Вот и Эрик Джонс тоже реши посетить данное мероприятие. На нем было черное пальто чуть ниже пояса темно синий костюм, белая рубашка и туфли. Эрик сегодня был без головного убора – отчаянный парень. Он надевал его в простые будничные дни, а сегодня день был особенным. Именно поэтому он сделал себе строгую прическу – уложил волосы назад. Но только он не учел, что ноябрьский ветер не позволит ему долго красоваться своей укладкой. Его волосы уже были разлохмачены. К тому же эта борьба с остальными ценителями искусства только лишь усугубила растрепанность его волос. Он не был человеком из робкого десятка поэтому с небольшим, но все же усилием ему удалось достойно проникнуть в фойе филармонии.
После того как люди, наконец, проникали внутрь здания, их ждала новая битва – гардероб. Это было не менее сложным испытанием, чем протолкнуться через входные двери. Стремясь избавиться от своих курток, пальто и шарфов, люди толпились у стойки, словно стадо быков. Здесь действовали совсем другие правила, законы толпы правили всем, а вежливость и манеры оставались где-то позади, на улице, а может и еще где-то. Те, кто по неопытности решил встать в очередь смиренно, почти сразу осознавали свою ошибку – в таких условиях выживает лишь самый хитрый и настойчивый. Либо ты, либо толпа.
В гардеробе, особенно во время таких мероприятий, почти всегда царила нервозная атмосфера, напряжение так и витало в воздухе. Плечи соприкасались, локти упирались в спины, люди толкались, возмущались, негодовали, фыркали, не разбирая слов и преград. Кто-то терпеливо пытался держать дистанцию, боясь замять куртку или порвать чужой шарф, а кто-то, напротив, умело маневрировал, протискиваясь вперед, сжимая одежду под мышкой, готовый в любой момент оттолкнуть конкурента. Это было похоже на давку, стоило только одному человеку замешкаться у стойки, и волна недовольства прокатывалась по всей очереди.
Работницы гардероба (их было ничтожно мало, чтобы обслужить такой поток людей) еле поспевали выдавать бирки и развешивать одежду. Они сновали между рядами плотно развешанных курток, пальто, пытаясь успеть к началу представления.
Благополучно оставив свое пальто в гардеробе Эрик Джонс подошел к одному из зеркал, расположенных на стене, сразу напротив гардероба и поправил свои угольно-черные волосы, зачесав их небольшой расческой назад. Поправив костюм и приведя себя в порядок Эрик отправился по коридору в большой зал, где у входа стояла пожилая женщина-контролер проверяющая билеты посетителей.
Маленькая низенькая женщина натянуто улыбнулась, когда Эрик протянул ей билет. Ее форма была пошарпанной, местами засаленной, выцветшей от многих лет использования. Это как-то немного удручало. От этого вида она казалась несчастной и чуть старше, чем была на самом деле. Она посмотрела на билет поднеся к острому носу очки, затем надорвала билет и мягко, но безэмоционально произнесла: «проходите, пожалуйста». Эту процедуру она повторяла множество раз, словно робот, доведя свои действия до автоматизма.
В зале царил мягкий полумрак, свет от ламп падал на тяжелые портьеры, придавая им золотистый оттенок. Это место было словно портал в другую эпоху, где тонкий вкус и роскошь соседствовали с атмосферой провинциальной утонченности. Деревянные кресла с бархатной обивкой, потертые от времени, все еще сохраняли в себе намек на былую элегантность. Их темно-зеленая ткань поглощала свет, создавая вокруг аристократическое ощущение уюта. Каждое кресло казалось приглашающим, словно готово обнять своего гостя в теплых бархатных объятиях.
Посетители еще только занимали свои места, шелест одежды и приглушенные разговоры мягко разливались по залу. Люди поглядывали друг на друга, обсуждая события дня, но с нетерпением ждали начала действия. Их лица, освещенные мягким светом изящной хрустальной люстры, поднимались к потолку, где мерцали тысячи грациозных капель стекла. Люстра, с её сверкающими подвесками, переливалась, отражая теплые оттенки, словно повторяя блеск королевских дворцов, где всё вокруг напоминало о власти и величии.
Входя в этот зал, каждый невольно погружался в атмосферу чего-то большего, чем просто представление. Это пространство, пропитанное ароматом старого дерева и легким запахом пыли, казалось живым – дышащим тайнами прошлого и творческим вдохновением. Здесь веяло магией искусства: каждое движение занавеса, каждый шорох за сценой подогревали ожидание того, что сейчас произойдет что-то удивительное.
И вот спустя некоторое время, когда все люди расселись, таинство началось.
Зазвучала музыка, и с первыми аккордами тончайшее звучание скрипок словно пронизало воздух, наполнив зал волшебной мелодией. Рояль подхватил эту нежную симфонию, создавая музыкальную волну, которая то мягко набегала, то отступала, как морской прибой. Свет в зале приглушился, и под этот завораживающий аккомпанемент на сцену медленно вышла виновница всего этого ажиотажа – Элизабет Грин. Её появление вызвало едва уловимый шорох в зале, будто каждый из зрителей затаил дыхание в предвкушении чего-то невероятного.
Она остановилась в центре сцены, словно сама музыка стала частью её сущности. Тонкий луч света мягко осветил её фигуру, выделив каждый изгиб её платья, каждый плавный жест её руки. В этот момент казалось, что время замерло. И вот, наконец, прозвучал её первый звук. Её голос, одновременно мягкий и уверенный, пленял и завораживал с первых секунд. Словно нити тончайшего шелка, её вокал окутывал каждого в зале, медленно унося их мысли куда-то далеко, вглубь эмоций и чувств.
Каждая её нота была идеально выверена, наполнена смыслом и трепетом. Слова, словно откровения, касались сердец, пробуждая забытые эмоции и оставляя в воздухе невидимый шлейф эха. Элизабет держала зал в плену своей магии, как опытная заклинательница, которая знала секреты каждой души, присутствующей здесь.
Зрители замерли в благоговейном ожидании каждой новой ноты, не смея даже пошевелиться, чтобы не нарушить это почти сакральное действие. Казалось, что весь мир исчез за стенами этого зала, оставив лишь Элизабет и её голос, парящий над головами публики, унося всех в состояние почти религиозного экстаза.
Эрик Джонс особо не был ценителем искусства, но он любил куда-нибудь выходить в свет и посещать подобного рода мероприятия. Эрик работал в местном банке. Частенько он хвастался среди своих знакомых, что неплохо зарабатывал и имел возможность посещать концерты, выставки; мог позволить себе даже бар или ресторан. Ему доставляла удовольствие сама мысль, что он может себе позволить подобную роскошь, в отличие от большинства его знакомых. Хотя это было не совсем так. Зарабатывал он, как и все.
Слушая музыку без особого внимания, он лишь краем сознания улавливал звуки оркестра, отрешённо плывущие в пространстве концертного зала филармонии. Его мысли блуждали далеко от партитур и дирижерских жестов, от тех тонких нюансов, которые ловит ухо настоящего ценителя. Он был скорее наблюдателем, чем участником этой культурной церемонии. Его взгляд, спокойный и безучастный, скользил по залу, погружаясь в детали, которые другие могли бы упустить. Роскошные бархатные кресла, тёмно-красные, с лёгким отблеском от света софитов, изящно выстроившиеся в ряды, словно волны тихого моря. Гладкие линии колонн, тянущиеся к потолку, придавали залу величие и старинную элегантность, которая, несмотря на всю свою торжественность, казалась ему чем-то привычным и незначительным.
Он привык к этому месту – филармония его родного города, куда он, как по расписанию, заглядывал не чаще пары раз в год. Но каждый раз всё повторялось: та же публика, тот же холодок от строгих стен и та же тяжесть молчаливой торжественности. Он мог бы закрыть глаза и почти дословно воспроизвести, как звучит скрипка или фортепиано на этих деревянных досках сцены, которые помнят шаги десятков исполнителей. Но вместо этого, он вновь и вновь уносился мыслями прочь, рассматривая даже самые незначительные детали: старинные люстры с тяжёлыми канделябрами, дрожащие от звуков музыки, тени, брошенные статуями, которые казались ему застывшими в вечности, а иногда и лица людей вокруг. Лёгкая скука и необременительное ощущение спокойствия наполняли его, как это бывает у того, кто приходит сюда по привычке, без глубокого рвения к музыке.
Он не стремился понять, в чём суть произведения, не пытался погрузиться в его глубину. Это был лишь очередной вечер среди привычных звуков и знакомого антуража. Слушая музыку, он скорее наблюдал за тем, как она движется вокруг него, оставаясь в стороне.
Эрик не мог не обратить внимание на одну странную деталь: большие бархатные шторы, массивные и тяжелые, висели на сцене, как будто окутывая её своей плотной темнотой, но слишком близко к боковым факелам. Эти факелы, неожиданно яркие для небольшого пространства, бросали длинные тени на стены и создавали иллюзию пульсирующего света, словно живые языки пламени играли на поверхности старинных, потемневших от времени стен. Эрик ощутил лёгкое беспокойство – факелы не были электрическими лампами, как это часто бывает в современных постановках. Нет, в этих металлических держателях горел настоящий огонь.
Он задумался: «Может ли такое решение быть безопасным?» Бархат штор, такой роскошный на вид, легко мог вспыхнуть от малейшей искры. Огонь и ткань – сочетание рискованное, даже в самом изысканном театре. Эрик на секунду позволил себе представить, как быстро пламя могло бы поглотить сцену, если бы случилась малейшая оплошность.
Но эта мысль промелькнула и исчезла так же быстро, как и пришла. Он скинул с себя тревогу, решив, что раз организаторы решились на использование настоящего огня, значит, они предусмотрели все меры безопасности. Взгляд Эрика снова вернулся в полумрак зрительного зала, где шевелились фигуры зрителей, слегка подсвеченные неравномерным пламенем факелов. Всё пространство было окутано загадочной атмосферой: шорох одежды, редкие приглушённые голоса, скрип стульев. Полумрак создавал ощущение тайны, словно само помещение прятало нечто значительное за своей роскошной, но мрачной оболочкой.
Эрик ощутил, как его внимание начинает рассеиваться, погружаясь в это море теней, света и огня, в этой странной и тревожной гармонии.
2
Представление было в самом разгаре. Напряжение в зале витало в воздухе, словно нечто незримое пронизывало пространство между зрителями и сценой. На сцене происходило загадочное и захватывающее выступление, которое, казалось, вызывало у каждого присутствующего неописуемое чувство магии и таинственности. Элизабет Грин, в длинном черном платье, словно парила по сцене, её движения были столь плавными и чарующими, что зрители не могли оторвать взгляд. Каждое её движение, каждая нота, которую она извлекала из своих легких, будто затягивали в другой мир, полный загадок и волшебства.
По бокам сцены горели факелы, их пламя, казалось, двигалось в такт её голосу, добавляя представлению ещё большего мистицизма. Огонь плясал на ветру, раздуваясь всё больше и больше с каждым её вдохом, словно отвечая на магическую силу её выступления. В какой-то момент, когда зрители были полностью поглощены этим зрелищем, пламя неожиданно перебросилось на огромный бархатный занавес, висящий на заднем фоне сцены.
На самом деле, занавес не имел никакого отношения к самой постановке, он был просто частью сценического антуража. Но, когда огонь в миг поглотил его ткань и он начал быстро разгораться, это лишь подогрело интерес публики. Поначалу никто из зрителей даже и не понял, что происходит на самом деле. Все были уверены, что это часть представления – настолько великолепным казалось то, что происходило перед ними. Зрители пришли в восторг, аплодируя и выкрикивая одобрительные возгласы, полагая, что огонь – это продуманный элемент шоу. Занавес полыхал, как будто намеренно, создавая впечатление настоящей мистерии, происходящей на их глазах.
В этом коротком моменте магия, созданная на сцене, казалось, переплелась с самой реальностью.
Огонь разгорался стремительно, словно жадно пожирая все на своем пути. Поначалу зрители думали, что это часть шоу – спецэффекты, искусственный дым, театральный драматизм. Однако вскоре запах горящей ткани, острый и едкий, начал пробираться сквозь сцену, заполняя пространство невыносимым запахом гари. Поначалу это ощущалось как легкий запах жженой бумаги, но вскоре тяжелый смрад осел в зале, вызывая тревогу.
Дым, сначала тонкий и едва заметный, становился гуще, смешиваясь с театральным туманом, который раньше казался невинной иллюзией. Он вился по залу, стекая с края сцены прямо в первые ряды. Пелена клубилась у ног зрителей, ползла по их одежде. Паника начинала медленно просачиваться в умы людей, когда стало ясно – это не часть представления.
Певица, которая еще несколько минут назад исполняла свою партию, внезапно прекратила петь. Ее лицо перекосилось от попыток сделать вдох через завесу дыма. Она кашляла, судорожно хватаясь за микрофон, теряя голос и контроль. Её глаза наполнились слезами, в то время как вокал стал хриплым, отчаянным. Публика смотрела, будто зачарованная, не до конца осознавая происходящее. Словно немой вопрос повис в их умах: это игра или реальность?
С первых рядов доносились удары стульев – люди начали вскакивать с мест, расталкивая друг друга, пытаясь убежать, избежать удушающего облака. Крики и кашель слились в одну какофонию, усиливаясь с каждой секундой. Кто-то в зале закричал о пожаре, и эта паника моментально распространилась на всех присутствующих. Люди метались, сбивая друг друга с ног, стремясь покинуть зал через небольшие проходы.
На сцене, среди хаоса, музыканты, поняв всю серьезность ситуации, поспешно покидали свои места. Барабанщик бросил свои палочки, гитаристы, сбросив инструменты, ринулись в закулисье, их лица исказил страх и ужас. Музыка, которая несколько мгновений назад заполняла пространство зала, оборвалась резким хлопком – кабели и усилители горели, сцена превращалась в хаос.
Кричали зрители, в панике открывались боковые двери, но дым и огонь продолжали распространяться с угрожающей скоростью, сжигая всё, что казалось вечным в свете софитов.
Огонь разыгрался не на шутку, весь огромный занавес теперь был объят огнем. Люди ринулись бежать прочь от сцены, в рядах началась паника. Толпа бежала к выходам, спотыкаясь и запинаясь о тех, кто упал. Те, кто упал на бархатные ковры, пытались подняться, но вновь падали на пол простирая руки вперед. Люди, бежавшие в толпе, наступали им на руки, запинались о них словно о невидимый барьер и тоже падали.
Женщины визжали, где-то раздавался детский плачь, мужчины ругались и распихивали изо всех сил обезумевшую массу, чтобы протиснуться как можно скорее к выходу. Началась ужаснейшая давка. Люди словно освирепели.
В самом начале, когда та же самая толпа только пришла на концерт давка была похожа на ту, что была и сейчас, но она была куда более цивилизованна, чем теперь. Масштабы происходящего хаоса поражали и даже пугали. Люди словно превратились в зверей и забыли кем они были прежде. Когда жизни угрожает опасность, люди способны на многое.
Проход к выходу был забит толпой и к дверям просто невозможно было пробиться. Один толстый мужчина лет сорока семи словно шар для боулинга распихивал всех на своем пути. Некоторые успевали пробежать за ним, пока путь был свободен, но тут же толпа заполоняла пространство и бежать уже было некуда. Женщина у входа, принимавшая билеты, поначалу пыталась унять и успокоить паникующих людей, но ее вытолкнул в коридор тучный мужчина. Женщина вылетела в коридор словно пробка, упала на пол и разбила очки. Толпу уже было не унять.
Толпа пыталась протиснуться в узкие двери, одну женщину зажали, и та издала страшный визг. Одного мужчину, пробивающегося к дверям, оттащила за волосы и отбросила назад чья-то огромная рука. Начиналась настоящая бойня. Все пытались покинуть зал как можно скорей. Дым окутал все вокруг. Можно было разглядеть что-нибудь только на расстоянии вытянутой руки.
Наконец толпа протиснулась в двери и стало немного свободнее. Люди бежали по лестницам и спотыкались, катились кубарем по ступеням.
Сцена полыхала огнем, превращая зал в хаос и ужас. Языки пламени жадно пожирали всё на своём пути, как ненасытные хищники, устремляясь от бархатных занавесов к старинным коврам. Они карабкались по стенам, взмывая вверх, словно живые существа, и с каждой секундой огонь становился всё сильнее, неумолимо расширяя свою территорию. Горящие ошмётки ткани и дерева кружились в воздухе, как мрачный дождь, оседая на креслах, которые мгновенно вспыхивали. Казалось, огонь брал под контроль каждую частицу пространства, не оставляя шанса на спасение.
Пламя перекинулось в зрительный зал, и теперь полыхали ряды мягких кресел, которые мгновенно загорались, словно сдавшись перед натиском огненной стихии. Чёрные клубы дыма заполнили помещение, смешиваясь с ярким светом огня, делая воздух невыносимым. Крики паники и хаоса разносились эхом по залу, но заглушались ревом пламени. Это было зрелище, от которого невозможно отвести глаз – гораздо зрелищнее и пугающе завораживающе, чем любое выступление, включая концерт певицы Элизабет Грин.
Её чарующие мелодии, ещё недавно наполнявшие зал, теперь казались далёкими и несуществующими, утратившими свою магию на фоне этого огненного ада. Никакая песня не могла перекрыть то, что происходило сейчас – это уже была другая песня – песня страха, ужаса и паники, всеразрушающая мощь пламени, которая, кажется, намеревалось уничтожить всё, что до этого казалось таким несокрушимым.
Пожарная сигнализация не сработала. Здание было старым и все в нем работало кое-как или же не работало вовсе.