Великолепный

ЗАБЫТАЯ ТАЙНА

В незапамятные времена – когда люди не имели представления, что такое геральдика и рыцарская доблесть, а самих рыцарей, их замков, турниров и крестовых походов еще не было и в помине – повсеместно славился древний напиток, обладавший удивительной и могучей силой.

Звался он вересковым элем.

Впервые вересковый эль сварили дикие язычники-варвары, которые раскрашивали свои тела синей краской и называли себя пиктами. Отправляясь на войну из урочищ Шотландии, где они обитали, пикты пили вересковый эль и становились настолько бесстрашными и неуязвимыми в бою, что даже непобедимые солдаты Юлия Цезаря ничего не могли с ними поделать.

Рецепт приготовления напитка хранился в строжайшей тайне и был чрезвычайно сложен. По слухам, в эль добавляли и дикие лесные травы, и цветы папоротника, распускающиеся только в ночь полнолуния, и волшебные кристаллы с гор, и, конечно же, вереск – только особый, с красным, будто кровавым, оттенком.

Некоторые, впрочем, утверждали, что магическая сила эля заключалась не в рецепте его приготовления, а исходила от самих пивоваров-карликов, которые населяли этот дикий горный край. Считалось, что сила эля находится в прямой зависимости от мыслей, желаний и чаяний пивовара.

Сказать по правде, никто не знал наверняка, как и отчего эль обретал свою волшебную силу. Однако все были уверены, что вересковый эль ею обладал.

Древний рецепт приготовления эля сгинул вместе с пиктами, но еще долгие годы после этого люди пытались его воссоздать. Кое-кто перекапывал окрестные холмы в надежде обнаружить сундуки с сокровищами, оставленные карликами-пивоварами, а заодно – и драгоценный рецепт. Другие варили в огромных черных котлах зловещего вида пойло из сорных и ядовитых трав, бормоча при этом заклинания, смысла которых никто разобрать не мог.

Некоторые торговки пивом опускали в чаны с элем кусочки горного хрусталя, лили туда различные зелья и снадобья, после чего распускали слухи, что заветный вересковый эль в самом деле имеется – но только у них в заведении. Многие ни в чем не повинные любители эля, отравившись этой гадостью, отдавали богу душу – и тогда торговок казнили.

Поиски заветного рецепта продолжались в течение восьми веков, но никому так и не суждено было его отыскать. Скептики заявляли, что все разговоры о вересковом эле – бабушкины сказки и его отродясь не существовало.

Но многие в этот волшебный напиток верили. Некоторые даже утверждали, что им удалось-таки отведать верескового эля в ночь полнолуния, когда, как известно, леса и горы наполнялись крохотными существами – эльфами, феями, гномами, – а также привидениями и прочей нечистью. В такие волшебные ночи сидр превращался в вино, солома – в золото, а миром правила любовь, и девушки чаще обычного развязывали свои пояса. Любовные утехи в те ночи обретали особенное неистовство, и это... это было воистину великолепно!

1

Замок Камроуз, 1269 год

Отец леди Клио считал, что светлые, будто отлитые из серебра, волосы его дочери – главнейшее ее достояние. А возможно, и его тоже – это уж как посмотреть: ведь рано или поздно он должен был выдать дочь замуж за какого-нибудь несчастного, ни о чем не подозревающего болвана.

Впрочем, на первый взгляд, леди Клио из Камроуза была просто рождена для того, чтобы составить счастье всей жизни не очень сильного духом мужчины, неважно – короля или рыцаря, крестьянина или купца. Всякий кроткий представитель мужского пола в ее присутствии чувствовал себя человеком мужественным и готовым к подвигам. Она выглядела как идеальная жена, которая наверняка предоставит будущему мужу безраздельно царить в своем замке. Да и головка ее была такой светлой, такой легкой, что, казалось, мысль в ней не могла задержаться. Это должно было убедить любого претендента на ее руку, что в умении шевелить мозгами он окажется сильнее ее, а следовательно, будет господствовать над ней и в этой сфере. Тем более что, в соответствии с учением отцов церкви, цвет волос женщины определял ее истинную сущность. И многие искренне полагали, что волосы у человека растут прямиком из мозга.

Огненно-рыжие волосы у женщины служили для мужчины безусловным свидетельством того, что у нее дьявольски развит дух противоречия. Каштановые волосы, вернее сказать, волосы цвета коры, почитались самыми обыкновенными, банальными, поскольку две трети Англии в те времена покрывали леса. Оттого считалось, что у женщины с каштановыми волосами не развито воображение. Волосы цвета ночи – а каждый знал, что ночь – это время ведьм, – выдавали в женщине избыток ума и предрасположенность к греху и злодейству. Отцы церкви даже склонялись к мысли, что у Евы – прародительницы человечества – волосы тоже были черны, как первородный грех.

Зато женщина со светлыми волосами почиталась совершенством.

К сожалению, ученые отцы церкви не были знакомы с Клио. Подобно полю, усыпанному золотистыми лютиками, в котором укрылся колючий еж, волосы леди Клио скрывали ее истинную природу. Она была упрямой и целеустремленной, а эти качества весьма почитались у мужчин, но осуждались у женщин.

Отец Клио клялся всеми святыми, что упрямство у нее врожденное. Еще до того, как Клио появилась на свет, ее мать родила пятерых мертвых младенцев. Когда же она была беременна Клио, схватки у нее – как и прежде – начались до времени, и девочка увидела божий мир на два месяца раньше срока. Однако когда замковый капеллан начал читать над крохотным синим тельцем отходную молитву, ребенок неожиданно ожил, лягнул священника в руку, открыл ротик и – по словам отца девочки – огласил стены замка таким воплем, что они едва не рассыпались во прах.

Ко всеобщему удивлению, ребенок выжил. Но с того самого мгновения, как Клио издала первый вопль, она вела бой, не переставая. Казалось, эта девочка задалась целью воевать с целым светом, чтобы только доказать ему, что она существует.

Разумеется, сама Клио себя упрямой не считала. Настойчивой – пожалуй. Но если бы не ее настойчивость и не характер, где бы она оказалась сейчас, спрашивается? Известное дело, где – в могиле. Во всяком случае, Клио была в этом твердо убеждена и уже давно решила, что властвовать над собой не позволит никому, поскольку за собственную жизнь отвечает сама.

Клио верила, что настойчивость – мать успеха. А если какой-нибудь ее великий план даст сбой, то она, черт возьми, выдумает новый!

Она была маленькой и хрупкой, но идеи в ее голову, как правило, приходили грандиозные. А главное – она тут же начинала их осуществлять, не думая о последствиях, которых обыкновенно оказывалось множество.

С другой стороны, никто бы не сказал, что Клио не учится на своих ошибках. Уж глупой гусыней она не была – это точно – и дважды на одни грабли не наступала. Зато совершала пропасть новых ошибок и промахов, что, как ни странно, ее даже устраивало. Ведь это были ее ошибки и ее промахи, а она решила жить своим умом и идти по жизни своей дорогой, даже если эта дорога будет усеяна осколками разбившихся надежд и мечтаний.

Клио свято верила, что, так или иначе себя совершенствуя, в жизни можно добиться всего. Хотя, если смотреть правде в глаза, никаких серьезных оснований, чтобы думать подобным образом, у нее не было. Казалось бы, вся окружающая действительность должна была уверить ее в обратном. Но Клио всегда была готова бросить вызов судьбе и, вступив в схватку с ней, испытывала от этого восторг и упоение. Правда, люди называли ее усилия тщетными и сравнивали их с попытками мула пробить копытами каменную стену, но Клио не желала сдаваться, как бы ни сложились обстоятельства. Чтобы добиться победы, считала она, нужен новый план, если не сработал старый. А главное, нужна новая, всеобъемлющая идея.

Ох уж эти новые идеи, от которых Клио приходила в восторг! Тот, кто хорошо ее знал, замечал, как они овладевают ею, по некоторым особым признакам. В такие минуты она неожиданно затихала, движения ее замедлялись, а на лбу появлялась крохотная, едва заметная морщинка. При этом Клио начинала покусывать нижнюю губку или крутить на пальце перстень, доставшийся ей от матери, а на лицо ее снисходило умиротворенное, едва ли не ангельское выражение.

Правда, как только ее личико обретало это выражение или, хуже того, когда леди Клио во всеуслышание заявляла, что «ей в голову пришла одна чудесная мысль», ее близкие напрочь лишались мира и покоя.

И на то имелись веские причины.

Как только Клио в десятый раз отметила с родственниками день своего святого, ее отцу пришлось внести большой вклад в Грегорианский монастырь с просьбой к монахам как можно чаще повторять молитву «о вспомоществовании в воспитании». По истечении нескольких месяцев он с удовлетворением констатировал, что эта мера оказала свое действие – во всяком случае новенькую катапульту, рухнувшую в замковый ров, вытаскивали оттуда всего два дня. Это была сущая чепуха по сравнению с предыдущей шалостью его дочери: когда в ров упала повозка медника, обитателям замка понадобилось ровно в два раза больше времени, чтобы ее оттуда достать, Да и денег отцу Клио это стоило немало.

В возрасте двенадцати лет Клио взяла в руки иголку и нитку, чтобы вышить подушечку для гостившего в замке епископа. После того как подарок был вручен, ее отцу пришлось расстаться с немалым количеством золота – только для того, чтобы купить прощение дочерних грехов у этого святого человека. Правда, отец не ведал, что сладострастник-епископ не давал Клио прохода всю неделю, пока жил в замке. Как-то раз – на свою голову – он зажал девочку в темном углу на лестнице, сорвал с ее губ поцелуй и слегка потискал ее за крохотные груди. После этого Клио и решила продемонстрировать свое искусство: кротко улыбаясь, она вышила на подушечке узор в виде трех шестерок – 666, – что означало знак дьявола.

Когда Клио исполнилось пятнадцать, она оказалась при дворе в свите королевы, откуда ее с позором изгнали уже через пару дней. Тогда ее отец отослал в Рим папе золотую, усыпанную драгоценными камнями чашу в надежде, что святой отец вознесет молитву господу во благо и исправление его единственной дочери.

Это подействовало, и через неделю в замок пришло официальное уведомление о том, что к Клио сватается сэр Меррик де Бокур. Бумага была послана поручителем: сам рыцарь находился тогда в святой земле и сражался там против неверных во славу святой церкви и короля, способствуя тем самым пополнению королевской казны.

Узнав об этом, Клио попросила своего отца рассказать ей о сэре Меррике. Отец сказал только, что сэр Меррик – великий воин, и это был не совсем тот ответ, на который она рассчитывала. Ей хотелось знать, хорош ли собой сэр Меррик, добрый он человек или злой и умеет ли исполнять романсеро, подыгрывая себе при этом на лютне. И, наконец – готов ли он преподнести ей свое сердце на серебряном блюде.

Выслушав Клио, отец расхохотался и объявил, что сэр Меррик будет ее защищать – и это главное, а кроме того, поставил дочь в известность, что вопрос о сватовстве сэра Меррика не подлежит обсуждению. Выбора у нее не было, поскольку поручителем сэра Меррика был сам король Генрих – их лорд и господин.

Де Бокуру, однако, предстояло воевать в Палестине еще четыре года. Отец же Клио холодной зимней порой простудился и через несколько дней умер.

Леди Клио, таким образом, оказалась под опекой короля Генриха III. Королева Элеонора тем не менее по-прежнему не желала видеть ее при дворе – одного раза было вполне достаточно. Она даже предложила отдать леди Клио в заложницы какому-нибудь врагу королевства, к примеру, настроенному враждебно к Англии владетелю Уэльса.

Генрих отказался, к войне с Уэльсом из-за леди Клио он, признаться, готов не был.

По этой причине леди Клио отослали в отдаленный монастырь – в ожидании, когда из крестового похода вернется ее жених де Бокур. Там, в монастыре, жизнь девушки протекала примерно так же, как в замке ее отца: ей в голову по-прежнему приходили «великолепные мысли» одна за другой.

2

Англия, 1275 год

Меррик де Бокур взирал на родные леса и холмы новыми глазами. Прежде, в юности, он многого не замечал. Того, к примеру, какие вокруг яркие и сочные краски, и какая повсюду кипит жизнь. Деревья в Арундельском лесу росли могучие, и у них была такая густая крона, что она закрывала от него солнце. От земли поднимался голубоватый туман, походивший на дымок от затоптанного костра военного лагеря. Меррик чувствовал, что его одежда насквозь пропиталась сыростью, и радовался тому, что это влажные туманы Альбиона, а не его собственный пот.

Здесь, в этом благословенном земном раю, не было бескрайних песчаных пустынь, сухого, обжигавшего глотку ветра и ураганов-суховеев. Над его головой больше не висело желтым шаром жестокое солнце, способное испепелить все живое. В воздухе пахло свежестью и сырым мхом, дул прохладный ветерок – отрада обожженных легких, – от которого он давно отвык.

Где-то поодаль за спиной Меррика неожиданно звякнул металл и послышался приглушенный влажной землей топот копыт. Меррик бросил взгляд через плечо, потом повернулся всем телом, вслушиваясь в эти звуки, но за деревьями никого не было видно. Поскольку ему не хотелось ни с кем встречаться, он дал коню шпоры и помчался во весь опор, низко пригибаясь к гриве лошади. Его черные волосы развевались, а тяжелый, напитанный влагой плащ бился сзади на ветру, словно крылья огромной птицы. Ноздри Меррика раздувались – он с жадностью вдыхал в себя запах этой земли. Более всего в Палестине ему недоставало прохладного влажного воздуха родины.

Меррик любил и умел ездить верхом и испытывал наслаждение, пуская лошадь в карьер. Ему нравилось, когда во время бешеной скачки ветер свистел у него в ушах, а под седлом размеренно сокращались мышцы могучего животного, чьи копыта отбивали ритм, сходный с ритмом его собственного сердца.

При всем том, однако, он не забывал об осторожности и с досадой различал конский топот у себя за спиной. Это была погоня, не иначе.

Прислушавшись, Меррик определил, что его преследует только один всадник. Едва заметным движением поводьев и шпор он повернул своего коня в сторону и еще добавил ему прыти. Конь перескочил через низенькую каменную стену и стал, одерживая влево, спускаться галопом вниз по склону холма и дальше – в поросшую травой долину. Они промчались как молния по деревянному мосту через ручей, а потом взлетели вверх по другой стороне холма с такой легкостью, что можно было подумать, будто их подгонял дувший в спину ветер-суховей.

Меррик скакал в направлении небольшой рощи. Теперь, оборачиваясь, он видел вдалеке преследователя, который не отставал ни на шаг, хотя расстояние между ними и не уменьшалось. Однако разглядеть его как следует было невозможно.

Добравшись до рощи, Меррик в мгновение ока соскочил с коня, вытащил из ножен меч и, сжав его рукоятку двумя руками, чуть согнул ноги в коленях. Он был готов к бою, но топота копыт больше не слышал. Можно было подумать, что преследователь вдруг решил внести изменения в свои планы и оставить де Бокура в покое.

Меррик, однако, продолжал оставаться настороже, вслушиваясь в окружающие звуки и втягивая в себя воздух, будто охотничья собака, которую отправили на розыски дичи. В роще было тихо – только едва слышно капала с листьев вода да шуршал в ветвях ветерок, который приносил с собой запах прели и влажной травы.

Внезапно Меррик ощутил аромат женских благовоний – душистого масла, а за его спиной раздался подозрительный хруст, и он уловил хриплое дыхание человека, возбужденного скачкой. Рыцарь выпрямился и резко повернулся в ту сторону, откуда доносился шум.

– Ну-ка, Роджер, покажись! Я тебя сразу учуял – от тебя все еще разит сладкими ароматическими маслами Элизабет де Клер.

Меррик воткнул меч в землю и вальяжно оперся ладонью о его рукоять. Выставив вперед ногу в кожаном сапоге и утвердив левую руку на бедре, он дожидался ответа приятеля, которому удалось так удачно подшутить над ним.

Роджер Фитцалан появился из-за ствола огромного вяза и расплылся в широкой ухмылке.

– А какая она сама сладкая, мой друг! Запах притираний Элизабет ничто по сравнению с ее собственной сладостью.

Меррик вложил меч в ножны и вздохнул.

– До сих пор мне не приходилось встречать женщины, о которой я мог бы сказать то же самое.

– Только потому, мой друг, что ты слишком мало времени уделяешь прекрасному полу.

– Не в этом дело. Просто самые красивые женщины всегда достаются тебе.

– Я готов поделиться. – Роджер щелчком сбил с плаща невидимую пылинку. – В отличие от тебя, мой друг, я всегда любил женщин больше, чем войну.

– Ты полагаешь, что я так уж люблю войну?

– Я преотлично тебя изучил, Меррик, потому что давно тебя знаю. Ты просто обожаешь сражаться на бранном поле. Я же, наоборот, предпочитаю баталии иного рода – в постели у женщины.

Меррик пожал плечами и, отвернувшись от приятеля, пронзительно свистнул. Его арабский конь мигом перестал щипать траву и поспешил на зов хозяина.

Роджер протянул руку и погладил животное по гладкой, лоснящейся морде.

– Трудно поверить, что в том раскаленном аду, который зовется Землей Обетованной, водятся такие великолепные лошади.

Меррик и сам знал, какое сокровище ему досталось, – с той самой минуты, как только увидел Ареса. Это небольшое, по сравнению с европейскими породами, и очень красивое животное было подарено ему вождем маронитов. Меррик вообще любил своих лошадей, относился к ним, как к разумным существам, и ценил их превыше всего на свете.

Рыцарь взглянул на солнце, нахмурился и вскочил в седло.

– Мы потеряли из-за тебя массу драгоценного времени. Нам уже давно пора ехать.

Роджер направился к своему коню, который был привязан к ветке дерева, и вывел его на поляну.

– А мне казалось, что ты не больно-то и торопишься.

– Ты же знаешь, я должен скрепить брачным обетом давнее сватовство и принять во владение замок в графстве Марч. По-моему, тамошнему населению просто не терпится встретить своего нового господина.

– Мой бог! Неужели великий Красный Лев действительно собирается обзавестись семейством, превратиться со временем в жирного сельского лорда и вместо солдат дрессировать своих слуг? Что-то мне все это не слишком нравится!

– Хватит болтать. Нам нужно поспешить.

– Ясное дело, – многозначительно хмыкнул Роджер. – Невеста заждалась!

Меррик промолчал.

– Заждалась! Заждалась! – как маленький, дразнился его приятель.

– Садись на коня, Роджер!

Но Роджер продолжал веселиться от души: видно было, что собственная шутка чрезвычайно пришлась ему по вкусу. Меррик некоторое время молча сидел в седле, изо всех сил пытаясь сохранить хладнокровие, но, наконец, не выдержал и послал своего коня вперед. Эта мера подействовала – когда Меррик выехал из рощицы, Роджер уже скакал с ним бок о бок. Некоторое время они правили лошадьми в полном молчании. Потом Меррик сказал:

– Что ж, такова участь женщины. Ждать мужчину.

Роджер фыркнул, как конь, а потом расхохотался в голос.

– Интересно будет понаблюдать за вашей первой встречей. Я бы не променял это зрелище даже на свидание со сладчайшей Элизабет!

Меррик любил Роджера как брата, но временами ему хотелось наградить его парочкой увесистых оплеух. Братских, разумеется. И теперь как раз такой момент наставал...

К счастью для Роджера, Меррик услышал, как его солдаты спускаются вниз по склону – топот копыт, звяканье сбруи и снаряжения, скрип седельной кожи и раскаты оглушительного хохота отвлекли его внимание. Чтобы солдаты его увидели, Меррик выехал на открытое место, после чего взмахом руки направил их движение на запад.

Роджер и Меррик ехали рядом, но теперь говорили уже на другие темы – обсуждали лошадей и былые сражения, в которых они оба участвовали. Вот так же они вместе странствовали по свету в течение многих лет, и каждый из них был не раз обязан другому спасением своей жизни. Несмотря на различия в характерах, они были ближайшими друзьями.

Погоняя своего коня рядом с Аресом Меррика, Роджер поглядывал вокруг с таким довольным видом, что у Меррика не было сомнений: его приятель отлично провел время с сиятельной госпожой по имени Элизабет де Клер.

Иногда Меррик завидовал своему другу. Роджер везде чувствовал себя как дома и был готов во всякое время затеять дружеский разговор с любым, даже незнакомым человеком. Меррик же всегда испытывал с этим затруднения. Зато он привык брать на себя бремя ответственности, поскольку был прирожденным вождем и воином. Таким образом, Роджер побеждал врага любезностью и учтивостью, а Меррик – своим добрым мечом и отвагой.

Еще некоторое время они ехали в молчании, после чего Меррик, глубоко вздохнув, произнес:

– Знаешь, мне, признаться, надоели все эти крестовые походы и бесконечные странствия по Востоку. Король Эдуард сказал как-то, что главное – охранять границы здесь, в Англии. Что же касается меня лично, то и мне, наконец, захотелось покоя.

Роджер облокотился о высокую луку седла и снова улыбнулся, но теперь это была улыбка умудренного опытом человека. Роджер считал, что знает светскую жизнь как никто – уж по крайней мере куда лучше Меррика.

– Стало быть, ты захотел покоя – оттого и женишься? И по этой же самой причине берешь за женой в приданое замок на границе с Уэльсом?

Меррик пробурчал в ответ нечто невразумительное. Роджер смерил его проницательным взглядом – на этот раз в нем не было и намека на улыбку.

– Попомни мои слова – ни то ни другое не принесет тебе мира.

Меррик пожал плечами.

– Я думаю, леди Клио окажется покладистой. Боюсь, мне придется силой выпроваживать ее из молельной, чтобы уложить в постель рядом с собой – как-никак она провела в монастыре целых шесть лет.

– Точно. На два года дольше, чем ей было обещано...

Еще несколько минут они правили лошадьми в полном молчании. Наконец Роджер не выдержал и снова обратился к приятелю:

– Ты хоть что-нибудь о ней слышал? Как она, по крайней мере, выглядит?

– Мне лично наплевать, как она выглядит, – заявил Меррик.

Глаза Роджера округлились от удивления.

– А если окажется, что у нее лицо похоже на лошадиную морду, или что она здорова, как бык, и может без малейших усилий таскать на себе твои же собственные латы? – Роджер устремил взгляд вперед, изо всех сил стараясь сдержать улыбку. – Слушай, а может, у нее растет борода?

Меррик повернулся к приятелю всем телом.

– В таком случае, я научу ее пользоваться бритвой, – невозмутимо произнес он.

Роджер не выдержал и расхохотался.

– Нет, серьезно, что ты о ней слышал? Знаешь хотя бы – блондинка она или брюнетка?

Меррик не имел ни малейшего представления, как выглядит его невеста. Знал только, что все эти годы она находилась под опекой Генриха – отца нынешнего короля Эдуарда.

– Я никогда об этом не спрашивал. Мне известно лишь, что она родом из замка Камроуз и дочь благородного человека. По-моему, этого вполне достаточно.

Роджер удивленно присвистнул и покачал головой.

– Не скажи. Цвет волос женщины очень важен. У Элизабет, к примеру, черные волосы. Они темны, как безлунная ночь, как полированный оникс, как мрачные глубины океана, как...

– Как мой гнев, который я на тебя обрушу, если ты не прекратишь молоть этот романтический вздор!

Роджер в ответ снова обнажил в улыбке белоснежные зубы. Эта его привычка – вечно над всем насмехаться – временами доводила Меррика до белого каления. Вот и сейчас он испытывал приступ сильнейшего раздражения при виде ухмыляющегося приятеля, но Роджер, казалось, ничего не замечал.

– Ты и представить себе не можешь, какие сюрпризы иногда преподносит семейная жизнь, – сказал он.

– Постараюсь их избежать. От брака мне нужно немного – душевного покоя и упорядоченной, размеренной жизни. Что же касается цвета волос моей будущей жены... – Меррик приподнялся на стременах и, высмотрев на обочине дороги заросли вереска с начинавшими уже наливаться алыми головками, добавил: – Будь они хоть красного цвета – мне все равно.

– Чрезвычайно любопытное заявление. Красные волосы... Интересно, что сказали бы по этому поводу ученые отцы церкви.

– С какой стати ученых отцов церкви должен занимать цвет волос моей жены?

– А разве ты ничего не знаешь о последнем эдикте папы римского? Я слышал о нем кое-что, когда был в Риме.

– Уверен, что ты слышал немного, потому что целыми днями обхаживал местных красоток.

– Ну, нет, я занимался этим исключительно в ночное время.

– Да, конечно. Но уж несколько дней ты наверняка был очень занят – пытался отделаться от мужей-рогоносцев, которые горели желанием вызвать тебя на поединок, чтобы отомстить за свою поруганную честь.