- -
- 100%
- +
Глава 1
Боливия! Страна, в которой следует побывать всем, кто желает найти ответы и увидеть своими глазами следы пришельцев на Земле. Мне рассказал о Боливии знакомый по преферансу, и с тех пор я загорелась там побывать. Копила деньги полтора года.
Благо пенсия позволяла. Я ушла на покой с должности заместителя начальника отдела в областной администрации. Всю жизнь в бюджете. Помню еще времена первых секретарей при обкомах Коммунистической партии. Как после распределения пришла на работу, так и осталась на всю жизнь. Сколько ни звали меня на руководящие должности – неуклонно отказывалась. Разница в окладах, конечно, есть. Но она не идет ни в какое сравнение с ответственностью. Коснись чего – начальство выгонят. А замы все на месте. Потому как придет новый человек, на кого ему опереться? На нас, конечно же!
Федеральный бюджет мне установил пенсию в тридцать тысяч. Но за выслугу лет я попала под действие закона, и мне полагалась пенсия сто тысяч. Разницу доплачивал региональный бюджет. Причем если федеральную пенсию поднимали на тысячу, то региональную уменьшали ровно на эту сумму. Но я не жаловалась. Кто может похвастаться такими деньжищами?
С выходом на заслуженный отдых ко мне пришла вторая молодость. Я объездила полмира. Даже на действующие вулканы взбиралась. Только сейчас и увидела, какая она – настоящая жизнь. Внезапно открыла в себе страсть ко всему. Египетские пирамиды! Хочу! Дайвинг! Дайте два.
Сейчас вот пришельцы. Никто доподлинно не знает, оказались они в Боливии из параллельного мира, прилетели с других планет или вышли из океана. Он ведь, несмотря на развитие научного прогресса, изучен менее чем космос. Да-да, не удивляйтесь.
И вот я приехала. Потратила почти двое суток на перелет и пересадки, что поделать, из-за введения санкций все осложнилось. Разместилась в неплохой гостинице. Скромно, без излишеств, зато чисто, кондиционер работает, вода горячая и холодная, белье свежее. А большего мне и не надо. Я сюда не в номере сидеть приехала, а набираться впечатлений, своими глазами видеть, а руками щупать, если получиться.
А на следующее утро меня ждала первая экскурсия. Тиуанако. Средоточие и центр андской цивилизации. Древний храм внеземной цивилизации. Гигантские камни со сложными замками и креплениями. Исследователи установили что это андезит и серый диорит, но магнит, обычный магнит, намертво к ним прилипает. Звездные Врата и, самое главное, изображение лиц пришельцев, застывших в камне. Где еще такое можно увидеть?
Гид долго озвучивал разные версии происхождения этих колоссальных построек. И остановился у Врат Солнца.
– По преданию, только четыре раза в год, по двадцать первым числам июня, сентября, декабря и марта эти ворота открывают проход в иные миры.
Бам! Сегодня именно двадцать первое июня. Как я могу упустить такую возможность? В голове родился план. Охраны у Врат нет. Группы туристов в сопровождении гида подходят и затем следуют дальше. Да и много ли этих групп. Наша удаляется, а других я не вижу.
Сами Врата огорожены колышками, соединенными лентой. Нагнуться и проскочить внутрь – пара пустяков. Зато какое приключение меня ожидает!
Врата они на то и ворота, что можно через них проходить как туда, так и обратно. Я лишь одним глазком гляну и вернусь.
Дождалась, пока наши отойдут на приличное расстояние, поднырнула под ленту и с замиранием сердца шагнула в пространство каменной арки.
Неизведанное, покажись!
К моему прискорбию, ничего не произошло. Ну, прошла в арку, и только. Сколько хватало глаз – горы и равнины. Тот же пейзаж.
Расстроенная, я оглянулась. Враки все. И тут ворота начали медленно таять, прямо на глазах, а вскоре и вовсе исчезли из вида. Поднялся ветер, под ногами закружилась воронка смерча, постепенно набирая амплитуду и силу. Мне было сложно устоять на ногах, а глаза залепило песком, в лицо и голову прилетают камни. Вскоре стало трудно дышать, тело скрутила острая боль, и я потеряла сознание.
Первыми вернулись запахи. Душно, жарко, вонь от костра или печи смешалась с ароматами еды: квашеная капуста, рыба и еще чего-то.
Затем появились звуки. Рядом старческий женский голос читал молитвы на старославянском. «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…» (Псалом 90. – Прим. автора).
Судя по ощущениям, я лежала на чем-то мягком, было жарко, сверху я накрыта тяжелым и теплым. Воздуха не хватало. Все тело пронзительно болело, и глаз открыть не получалось. Хотелось пить. Душно. Из последних сил я собрала волю в кулак и постаралась медленно стянуть с себя одеяло, или что там на меня сложили.
– Матушка! Святые угодники! Заступник наш Николушка, Святитель небожитель Пантелеимон, небесная покровительница Пресвятая Дева, Святые Петр и Павел…
Я слушала и понимала, конца и края перечислению святых русской православной церкви не будет. Но мне сейчас не до них. Уберите с меня эту тяжесть, откройте окно, да будьте вы людьми!
Вместо этого старуха, не переставая перечислять святых, натянула мне до подбородка тяжесть.
Все. Это конец.
– Убери… – я едва разлепила губы, как почувствовала коросты, сковывающие их.
Уголок губ треснул, и рот наполнился солоноватым привкусом крови. И сушь. Пить. Дайте, ироды, пить.
Ну на кой ляд ты, Марина Егоровна, вообще полезла в эти Врата? В свои шестьдесят пять надо знать рамки. Говорят знающие люди – опасно, зачем проверять это на своей шкуре? Лежала и ругала себя за глупую выходку.
Стоп! Откуда в Боливии старославянский и святые угодники? Мысль резанула и вместе с тем напугала. Попытка открыть глаза ни к чему не привела. А-а-а! Я ослепла! Это Врата меня наказали. Как я буду жить дальше? Мне до конца жизни понадобится поводырь. А как кататься на лыжах? От жалости к себе из уголка глаза выкатилась слеза и скатилась через висок в ухо.
– Матушка. Родненькая. Жива.
Старуха перестала перечислять святых и наклонилась ко мне, судя по запаху изо рта, что достиг носа.
– Пить…
Мне казалось, я кричу, а по факту изо рта вырывался лишь свист.
– Ась? Чего сказала, родимая?
Ну, ладно, я слепая, а почему ко мне глухую приставили? Вот как я с ней буду разговаривать?
– Воды…
– Пить захотела? То я сейчас подам. Морс давеча завела. Все как дохтор сказал.
Удаляясь, старуха продолжала говорить.
Хорошие новости подъехали. Она не глухая.
Через целую вечность старуха вернулась и, приподняв мою голову, поднесла к губам кружку. Не знаю. Пьют ведь из кружек? Сейчас придется все предметы изучать наощупь.
Рот наполнился кисловатой жидкостью, я жадно ее пила, но старуха тут же отняла кружку.
– Дай… – потребовала я более твердым голосом.
– Дохтор велел поить тебя понемногу, – заперечила она.
Заговор против меня.
Но злиться дальше не получилось. Накатила слабость, и я уснула, так и не справившись с одеялом.
Глава 2
Следующее пробуждение меня окрылило и подарило надежду. Сквозь сомкнутые веки я увидела свет. Неужели прозрела? Или старуха меня вымолила перед святыми? Я не знала, что и думать.
Попыталась открыть глаза. Почти получилось. Свет я видела, но его закрывает пелена.
– Слава Спасителю! Очнулась! Хороший батюшка наш, отец Онуфрий, соборовал да причастил тебя третьего дня, вот ты на поправку и пошла. А он говорил, ты к Господу собралась…
Опять она разговоры затеяла. А мне пить хочется, и в туалет, и умыться, и слегка влажную одежду сменить.
– Стой! – я прервала ее причитания на полуслове. – Помоги сходить в туалет.
– Ась? На горшок захотела? Так не дойти тебе. На улице уборная. Полежи. Сейчас ведро принесу.
Услышав удаляющиеся шаркающие шаги, я приподнялась на локтях. В голове сразу зашумело, и в левый висок начали ударять молоточки. Что же со мной произошло? Куда Звездные Врата меня перенесли? Понятно, что к русским. Но в какой город? Почему уборная на улице? В деревню, что ли? Ну, ничего. Отлежусь и позвоню знакомым. Документы восстановим, деньги со счета никуда не делись. Считай, отделалась легким испугом. Но навсегда запомню, что не стоит пренебрегать древними запретами.
– Вот ведерко тебе поганое, айда помогу подняться, да сходи на него.
Старуха возвращалась и еще издали начала приговаривать.
Я попыталась сесть самостоятельно, но сил не хватило. Да и вслепую я не знала, куда ноги перекидывать, на что опираться. Как же другие живут в полной темноте?
Между тем старуха подхватила меня под плечи и легко, словно я кукла, посадила на кровати.
– Давай, матушка, одну ножку, вторую, скатывайся вниз, а там я тебя подхвачу, – приговаривала она.
И правда, стоило мне чуть наклониться, как старая меня сжала в руках и буквально усадила на ведро, давая указания, что и как делать.
Уф! Сейчас можно выдохнуть. Счастье-то какое!
– Хочу умыться, глаза разлепить не могу.
Не дожидаясь, пока она снова пустится в молитвы или ненужную болтовню, я озвучила свое желание.
– Так и не разлепишь, покуда синяки не пройдут. В этот раз… – понизив голос, продолжила старуха. – Батюшка сильно тебя приложил. Думали, все, не выкарабкаешься.
– Отец? – уточнила я.
Но откуда покойному родителю тут взяться? А! Бабка сумасшедшая оказалась! Как я раньше не догадалась!
– Муж твой, Петруша. Да что это ты все переспрашиваешь?
А я замерла на месте. Муж? Ой, не спроста это. Мне нужны доказательства. Первым делом я ощупала голову, вернее, ее волосистую часть. Нет! У меня коса, вот такая, ниже пояса, наверное. Не может быть. Это не я, вернее, я, но волосы не мои. А тогда кто? Неужто я переместилась в чужое тело?
– Как меня зовут?
– Марья. Петрова жена, – без запинки сказала старая.
– Сколько мне лет?
– Двадцать три минуло.
– Что за деревня? Ну, где я сейчас?
– Кака деревня? Москва это. Живешь ты в Москве, вместе с мужем Петром и двумя детишками.
– А-а-а! – с глухим стоном я повалилась назад.
Старуха ловко подхватила и уложила меня на постель. Наш диалог произошел молниеносно. Я выстреливала вопросами, она, не задумываясь, отвечала. Похоже, что не врет.
– А год какой? – сделала я последнюю попытку.
– Так тыща осьмьсот шестьдесятый. Подзабыла, да?
Девятнадцатый век? Нет, такое невозможно!
– Наполеон нападал?
– Нападал, ирод проклятый, – охотно ответила старушка.
– Пушкина, поэта, застрелили?
– Вспоминать начала?
– Крепостное право отменили?
– Одни говорят, что уже скоро, другие спорят, что не бывать тому.
– Я слепая?
– Что ты, матушка, говорю же, синяки, да личико твое светлое опухло.
– А что со мной случилось?
Старуха молчала. Чавкала губами совсем рядом, я слышала. Но отвечать не торопилась.
– В этот раз сильно ты Петрушу прогневала. Вот и приложил он тебя малость, да, видно, силу не рассчитал, – тихо, размеренно проговорила она, а затем вновь затараторила: – Но муж у тебя хороший. Работящий. Выкупил себя и тебя, в мещане подался, здесь мастерскую открыл. Живешь в тепле и сытости всем на зависть.
– Избил меня?
Похвалы я оставила без внимания, ухватив главное.
– Так ведь прогневала, говорю же. Он пришел, а ты с порога учуяла, что он выпивши, и отвернулась. А нет чтобы подбежать да сапоги с него стянуть?
Чего? Он пришел пьяным, а я должна в ногах у него стелиться? Домострой! Угнетение женщин! И за это он меня, то есть ту, что была в этом теле, убил? Ну а куда она в таком случае делась? А?
– Посадили его? Или еще разбираются?
– Да что ты такое говоришь, – зашипела старуха. – Говорю же, сама ты виновата.
– Дай пить, – я прикусила губу. – И умыться.
– Морс вот из клюковки с медком дожидается, попей, матушка, а умыться не след. Я сама тебя отваром коры дуба, березовыми листьями да молоком протру.
Я напилась, сжимая зубы от гнева, и опустилась на подушки.
Тиран, значит, забил жену, мать своих детей до смерти за то, что сапоги с него пьяного не сняла, и она же виновата. Совсем все попутали? Я научу вас, как следует мыслить и со мной обращаться. Не поднимет этот гад на меня впредь руку. Вот отлежусь и сковородой чугунной приложу его по башке, а потом между ног, чтобы запомнил навечно, как со мной связываться. Тварь! Какая же мерзкая тварь!
И старуха это его отчаянно выгораживает. Это бесило в первую очередь. По всему видно, что любит она меня. Так почему не заступится? Хоть словом не поддержит?
Я лежала и придумывала, как буду ему мстить. За этим занятием и уснула.
Глава 3
В следующий раз меня разбудил разговор. Мужик обращался с вопросами:
– Глафка, как она сегодня?
Я навострила уши. Выходит, старуху зовут Глафира, а этот, значит, тот самый убийца и есть.
– Поправляется, батюшка. Сама давеча вставала на ведро, напилась, говорили мы с ней. – радостно затараторила старуха. – Половину тока не помнит. Ну да дохтор сказал, всякое бывает.
– Не помнит, ну и хорошо. Следи да ухаживай получше.
Посмотрите-ка на него! Убил жену, а сейчас требует, чтобы старуха меня выхаживала. Ну, берегись, гаденыш! Отныне нет твоей власти надо мной. Слезами кровавыми умоешься.
Я попыталась приоткрыть глаза и рассмотреть обстановку. Странно, что правый глаз открылся значительно шире, я даже смогла проморгаться, а вот левый только щелочкой.
Разговор закончился. Видимо, убийца все для себя выяснил и ушел. Я же осматривалась одним глазом. Комната совсем крошечная, только кровать, на которой я лежала, рядом табурет с кувшином, кружкой и глубокой тарелкой. Прикрыто полотенцем. По диагонали от меня в углу на стене иконы, возле них горит лампада, а под ними сундук. На котором сидит старушка божий одуванчик. Одета в платье-мешок до пят с длинными рукавами, на голове платок. Занята шитьем, но точно не разобрать, пелена все же мешала. На полу лежит домотканый коврик. Вот и вся обстановка. Проем двери завешан серой тряпкой до самого пола. На стенах обои, смешные, голубые в мелкий цветочек.
Тепло и даже душно. Пахло дымом, пирогами, супом и еще чем-то кислым. Я сразу почувствовала голод. Верный признак, что выздоравливаю.
– Глаша, – тихонько позвала я старуху.
Та тут же подняла голову, отложила рукоделие в сторону и направилась ко мне.
– Чегой тебе? Ведро принести? Али попить?
– И ведро, и попить, а еще есть хочу.
– Радость-то какая. Никак выправилась? Слава Спасителю нашему и святым его угодникам…
Затем все повторилось. Старуха помогла мне сходить на ведро. Унесла его, а вернулась с глубокой тарелкой в одной руке, из которой торчала ручка ложки, и тарелкой с огромным куском пирога в другой.
– На-ка, поешь, – подала она мне глубокую тарелку.
Я заглянула в нее – суп. И потянулась к пирогу. Аромат сводил с ума. Откусила огромный кусок и промычала от удовольствия. С капустой! Тесто пышное, во рту тает, и еще теплый.
– Ты щи зеленые поешь. Матрена большая умелица их томить. С вечера закладывает в печь.
– Какое сейчас время года? – с набитым ртом спросила я.
Зеленые щи потому что.
– Так Петров пост скоро, – пояснила старушка.
Не сильна я в религиозных праздниках, поэтому переспросила.
– Начало лета. Кто побогаче, уже разъехались по усадьбам до осени.
Точно! Про летнее времяпрепровождение в деревнях я помнила.
– Ты на щи налегай. Там и крапива, и другая травка, что первой появляется. Матрена все в чугунок кладет с вечера да в печь ставит, а утром знатные щи получаются, – уговаривала меня старуха.
Да я бы и рада. Глаза голодные, а съела пару ложек, да еще с пирогом, и наелась. Но пирог не отдала. Поела жижу из тарелки и протянула обратно. А потом и пирог доела.
– Расскажи мне про детей. Что-то я не слышу детских голосов. Все ли с ними хорошо?
Пусть не мои кровные, а обладательницы этого тела, но я твердо решила защищать их как своих родных. Еще и с таким папашей.
– Так они на женской половине, с Лизой. Петруша запретил к тебе допускать, покуда не поправишься.
– Лиза – это няня?
– И ее забыла?
Старушка наклонилась ко мне поближе, всматриваясь в лицо.
– Зеркало есть?
– Зачем тебе? – отпрянула она.
– Посмотреть на себя хочу.
– Где-то было, искать надобно, – неохотно протянула она и отвела глаза.
Врет и не краснеет. Я же вижу.
– Про детей расскажи.
– Что рассказывать-то? Ты спрашивай, я отвечать буду.
– Кто они, сколько лет?
– Неужто собственных детей не помнишь? – закрыла она рот руками, а на глазах выступили слезы.
Не стану ничего объяснять. Пусть сама все додумывает. В конце концов, в том, что муж убил жену, есть доля и ее вины. Могла бы в полицию обратиться, пожаловаться, заступиться. А она еще на меня же и сваливает вину.
– Костеньке на днях исполнится четыре годика. А Феодора у тебя осенняя, ей два будет.
Сын и дочь. Совсем крохи.
– Были еще двое, но ты не выносила, – тихо добавила старуха.
Что? Я, как кошка, каждый год приплод носила? Постойте.
– А почему не выносила? Муж бил? – Меня осенила нехорошая догадка.
– Ну, не так сильно, как в этот раз…
Она еще и оправдывает его. Правда, снова глаза отвела.
Меня подкинуло на кровати от злости. Два выкидыша, или как это называется? И все из-за рукоприкладства? Да как так можно обращаться с женщиной, с женой? Никогда мне этого не понять, и уж тем более не оправдать.
– Кто еще в доме из…
Я не могла подобрать нужное слово. Не слугами же их называть?
– Детев боле нет, – решительно заявила она. – А из работников только мы.
Трое, значит. Няня, кухарка и она.
– Ты говорила, что у мужа моего мастерская. Что он производит?
– Никак не привыкну. Чудно ты говорить стала после болезни. Так фабрика у него, шали на манер хранцузких шьет. В третей гильдии купцов состоит, – с гордостью рассказывала старуха.
Фабрика? Это он, получается, капиталист? Ох, и сложно мне с ним придется. Деньги-то у него. Хотя, постойте, может, у меня чего есть?
– А я? Чем я занимаюсь? Ну, работаю или дома сижу?
– Да куда тебе работать? Только мужа позорить. Ты дома, хозяйством управляешь. А деньги… – вновь потупила она взгляд.
А ну-ка? Чего опять не договаривает?
– Говори! – прикрикнула я на нее.
– Приданое твое. Корова, два сундука ладной ткани, сундук с посудой и пятьдесят рублей ассигнациями.
Пропало добро. Муж забрал и в дело пустил. Вот коснись чего, есть ли здесь раздел имущества? И как доказать? А в случае развода дети с кем останутся? Помниться, в «Анне Карениной» дети всецело принадлежали отцу в случае развода. Но то у дворян. Может, у простых иначе?
Глава 4
Последующие дни я посвятила выздоровлению и знакомству с обстановкой. Просыпалась утром, слушала, смотрела и изучала. С перерывом на послеобеденный сон. Вставала только по нужде и с поддержкой Глаши.
По каждой малой надобности, как то: сходить на рынок или что приготовить на завтрак, обед и ужин – приходила за разрешением кухарка. Розовощекая, полнотелая Мотя, с извечной улыбкой на лице. Возраст ее я определила за пятьдесят. Она тяжело переваливалась из стороны в сторону при каждом шаге, отчего ее походка напоминала утиную.
Свои вопросы она адресовала Глафире, но не сводила с меня любопытного взгляда.
– Чаго хозяйке досаждаешь? Видишь, прихворала она. Чай не первый день в доме, сама решай.
– Дак може пожелают чего? Откудова мне знать? – извиняющимся тоном отвечала Мотя.
Тогда Глаша давала ей наказ: кашу или щи кислые, но неизменными всегда оставались пироги. Сладкие, порционные с мочеными яблоками и брусникой или большие, сочные с солеными грибами и зеленым луком. А то и с рыбой, судак вроде. Правда, куски рыбы крупные и с костями. Мне не нравилось. Мяса в виде котлет, гуляша или куринной ноги я ни разу не получила. Зато бульоны супов были крепкие, густые, наваристые. Непременно с капустой, картофелем, репой, морковью, грибами, очень богатые и сытные. И практически каждый подавали со сметаной. А сметана не белая, жидкая, к какой я привыкла, а желтоватая, по густоте как масло. А когда она начинала таять, то на поверхности образовывались жирные растеки. Я даже попросила один раз принести ее отдельно и, намазав на пирог с капустой, наелась вдоволь.
Хлеб Мотя также пекла наивкуснейший. Но не пшеничный, белый, а из серой муки, с добавлением тимьяна, горчичных зерен или каких-то трав. Хлеб всегда отличался пышностью и небольшой пористостью. А еще мгновенно подсыхал. Стоило оставить кусок на полдня – грызи сухарь.
Из частых визитов кухарки и ее расспросов я сделала вывод, что кухней распоряжаюсь сама. Что пожелаю, то она и приготовит на всех.
Через два дня пришли дети. Их держала за руки средних лет женщина, замотанная по самые глаза в платок, и строго выговаривала, чтобы ничего не спрашивали, не подходили, не просились на руки и прочие «нельзя». Должно быть, она здорово напугала их заранее, потому как, едва выглянув из-за шторки, что служила здесь дверью, они выпучили любопытные глазенки и, не моргая, уставились на меня. Дочь Феодора старательно пыталась запихнуть крохотный кулачок в рот. А в глазах стояли слезы. Неужели я так ужасно выгляжу? К слову сказать, зеркало мне так и не дали.
– Быстро поздоровайтесь с матушкой, и возвращаемся, – скомандовала строгая няня.
У меня же дыхание перехватило от вида этих милашек.
– Залезайте ко мне, обнимемся.
Я сидела на кровати, под спину Глаша заботливо подоткнула несколько подушек. Так что протянула к крохам руки.
Те опасливо покосились на няню. Я что-то сделала не то? Или мой вид их пугал? В общем, не сразу, но они двинулись ко мне.
Костя подсадил сестру и следом забрался сам. Я обняла обоих и прижала к себе.
– Фто это? – ткнула дочь в мое лицо.
Подмывало рассказать правду, разорвать круг лжи в этом доме. Но вместе с тем… Я сейчас еще не воин. Дети маленькие. От них наверняка скрывают правду. Да, я расскажу им все, но когда придет время, когда сама буду к этому готова и они смогут понять.
Услышала, как затаили дыхание взрослые. Все всё знают и молча сносят несправедливость.
– Оступилась, радость моя, – ласково погладила дочь по голове.
– Осупивась? – повторила она за мной.
Пришлось соврать, что шла, задумалась и, запутавшись в шторке, упала. Нескладно, но что поделать.
Вскоре детей увели под предлогом, что мне нужен отдых. Надеюсь, вскоре удастся с ними поближе познакомиться.
Домашний тиран приходил ко мне каждый день перед обедом.
Глаша объяснила, что фабрика располагается в доме, вернее, примыкает к нему. Поэтому завтракает, обедает и ужинает он дома. Правда, ужинает не всегда. Иногда уходит к друзьям пропустить рюмку настойки да обсудить новости.
Я всегда предугадывала его появление. Издали раздавался характерный скрип сапогов. Под его тяжелыми шагами скрипели половицы. А няня откладывала рукоделие, поднималась со своего сундука и, разгладив сарафан, замирала в ожидании хозяина.
Наше с ним общение происходило молчаливо.
«Живая».
«Тебя переживу».
На вид он был значительно старше моих двадцати трех. А может, все дело в густой бороде, поросшей до самых глаз?
Вспомнив об этом, в его отсутствие я спросила у Глафиры.
– Так двадцать семь Петруше нашему. Ты у него вторая жена. Первая у него слаба здоровьем была. Первыми родами отошла вместе с младенчиком.
– Небось бил ее, вот и отошла, – злобно огрызнулась я.
Телосложением он напоминал медведя. Проходя в проем двери, непременно пригибал голову, чтобы не ушибиться. Плечи широченные, руки, как два бревна, заканчивались огромными кулаками. Нос мясистый, называемый в народе «картошкой», а глаза маленькие, злые, отводит первым взгляд. Понимает, собака бешеная, что натворил, и явно боится. Узнать бы чего, я бы устроила ему ад.
Такой плечом легонько толкнет – я разобьюсь об стену. А он бил меня. Ну не совсем меня, а какая разница? Сейчас в этом теле я.
Придет, стоит, наблюдает. Ничего не говорит. А воздух вокруг него даже искрит от его собственной злобы. Дрянь человек. Не будет у меня с ним мира. Здесь и думать нечего. Надо забирать детей и драпать подальше. В смысле в безопасное место.
Вот только чем на жизнь зарабатывать? Где жить? У меня нет денег даже на первое время.
Эти мысли занимали все мое внимание.
Глава 5
– Глаша, а чего это муженек мой глаза отводит при встрече?
Может, у нее узнаю тайну?
– Переживает за тебя. Чай не чужая ты ему. Любит он тебя. Посмотри, какой домище отстроил. И еда самая вкусная всегда на столе. И одета ты не хужее других. Подарками тебя завалил.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».