Пьер-Жан Беранже. Его жизнь и литературная деятельность

Биографический очерк М. Барро

С портретом Беранже, гравированным в Лейпциге Геданом

Предисловие

Благочестивые люди не без трепета читали астрологическое предсказание на 1780 год… 1780 год, говорилось там в обычном стиле, находится под покровительством такой-то планеты; имеющие родиться под этой планетой будут обладать такими-то душевными и телесными качествами; между великими державами будет царить мир или война и прочее, и прочее… Удел невежества в XVIII столетии, эти астрологические предсказания в свое время – весьма отдаленное – имели не только место, но и некоторое основание. Тогда думали, что звезды – души умерших великих полководцев, вообще героев то в той, то в другой области социальной жизни, души добрые и злые. Такое воззрение не могло, конечно, не отразиться на людях, разделявших его. Горела на небе звезда, душа доброго героя, и на душе живых царил кроткий отблеск этой звезды, благодушное и мирное настроение; горела другая, в небе реяли лучи мстительной планеты, и таково же было отражение их, этих лучей на людях… В год рождения знаменитого французского писателя Беранже на социальном небе Франции горели свои влиятельные звезды. Имя одной было Вольтер, имя другой – Руссо. При желании можно было предсказать с большой достоверностью, какие младенцы увидят свет в 1780 году. Беранже родился через два года после смерти Руссо и Вольтера, в дни министерских нововведений Неккера, в самый разгар американской войны за освобождение. Неккер был заместителем Тюрго. Тюрго начертал величественный план самоуправления, он проповедовал коренную экономическую реформу, но эта звезда блестела недолго. Ее спектр был тем же самым, что у звезд Вольтера и Руссо… Дух критики и творчества на новых началах царил в атмосфере конца восемнадцатого и начала девятнадцатого столетий. Эта энергия, сперва скрытая, находит свое выражение в личности Беранже. «Человек-нация», как прекрасно определил его Ламартин, Беранже жил желаниями этой нации и проводил их в своих произведениях. Наследник Вольтера, он разрушает ветхие здания французской жизни; наследник Руссо, он проповедует постройку новых на основаниях возможно большего блага и возможно равномерного распределения его между всеми представителями человечества. Он был настоящим апостолом любви, как все великие проповедники, в то же время возвышавшийся до убийственного сарказма… Не в одной только Франции гремело эхо его песен, и если теперь оно потеряло в этой стране характер откровения, – то оно гремит с не меньшею силою для других. Беранже немало влиял у нас на общественные течения тридцатых, сороковых и даже шестидесятых годов. Граф Нулин ездил по России не только «с запасом фраков и жилетов, шляп, вееров, плащей, корсетов», в его багаже находилось еще кое-что другое. Он ездил, по словам Пушкина,

 
С ужасной книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур,
С романом новым Вальтер-Скотта,
С bons-mots парижского двора,
С последней песней Беранжера…
 

Граф Нулин – не помним, есть ли на это указания – несомненно тот же Онегин, а этот последний, как известно, в значительной степени сам Пушкин… Очевидно, багаж самого писателя не лишен был контрабанды, вроде «последней песни Беранжера», и весьма вероятно, что либеральные веяния в пушкинской поэзии были отчасти русским эхом Беранже.

Глава I. Детство и годы учения

Предки Беранже. – Беранже де Фермантелъ и его сын Жан-Франсуа. – Внук Фермантеля. – Жанна Шампи. – Рождение Беранже-поэта. – Первые годы в Бургундии. – Пьер Шампи. – Школа Ваперо. – Беранже в пансионе аббата Шантеро. – 1789 год. – Детские впечатления Беранже. – Беранже в Перонне. – Вдова Тюрбо. – Начало правильного воспитания. – Зачатки патриотического чувства.– Беранже обучается мастерству. – Биллю де Белланглиз и его школы. – Приезд Беранже-отца. – Беранже в типографии Пенэ. – Первые вдохновения.

Почти все представители фамилии Беранже считали себя потомками довольно древнего аристократического рода. Это было фамильное помешательство, мания величия, поражавшая главным образом мужское поколение Беранже. Бедные люди, – ремесленники, мелкие торговцы и содержатели трактиров, – они то и дело возвращались к мысли о своем мнимом или действительном благородстве. Они мечтали, что настанет день, когда их аристократическое происхождение будет признано законным порядком. Весьма вероятно, что вследствие этих семейных преданий и надежд Беранже отличались склонностью к мечтательности и пафосу, не лишенному значительной доли благородства. Их мечтаниям не суждено было сбыться, но нельзя не допустить, что эта неиссякающая жажда возвыситься над другими, переходя из рода в род, получила свое выражение в лице аристократа мысли, поэта Беранже…

В начале XVIII века мания аристократизма у членов фамилии Беранже проявляется с особенной яркостью. Один из них, прадед поэта, покинул в это время Францию и поселился в Англии. Во Франции у него были дети от первой жены. Странный отъезд его на чужбину можно объяснить поэтому только внезапным взрывом аристократических тенденций, стремлением начать новую жизнь, в новом звании. И действительно, в Англии этот сумасброд вступил во второй брак и стал называть себя Беранже де Фермантелем. Покинутый отцом сын этого Беранже де Фермантеля от первого брака, Жан-Людовик, в 1749 году, 29 лет от роду, женился на Марии Левассер, дочери подмастерья-пивовара, и поселился в местечке Фламикуре близ Перонны, в провинции Пикардия. Он открыл там винный погреб, но торговлею не занимался, предоставив заботы о ней своей жене. Подобно своему отцу, он считал себя дворянином и проводил время в размышлениях и рассказах о своем благородстве да в неумеренном потреблении вина. «Мой муж, – говорила раздосадованная этим Мария Левассер, – никогда не ударял палец о палец. Он только и делал, что напивался вином из своего кабачка, как настоящий дворянин-помещик…» Жан Беранже умер в 1763 году, оставив вдову с шестерыми детьми. Старший из них назывался Жан-Франсуа. Он получил кое-какое образование, довольно хорошо писал и притом в фамильном напыщенном тоне. Жизнь он вел беспорядочную, не по средствам и постоянно влезал в долги. Несмотря на неуменье вести свои дела, Жан отличался недюжинными финансовыми способностями. До 1773 года он исполнял обязанность писца у нотариуса в Перонне, а в следующем году поселился в Париже и занял там место бухгалтера у бакалейного торговца на улице Монторгейль. Здесь, в серенькой обстановке, перебиваясь со дня на день и все-таки не покидая надежды вырваться на более широкую дорогу, Жан познакомился с одним из тех милых, живых и вечно веселых созданий, к которым так легко привязывается сердце бедняка. Это была Жанна Шампи. Сидя за своими счетами, Жан каждое утро видел, как она проходила мимо в модный магазин, где занималась шитьем. Знакомство между ними завязалось быстро, и немного спустя Беранже стал женихом, а вскоре затем и мужем Жанны Шампи. Ей было девятнадцать лет, ему около тридцати. Отец невесты, портной по профессии, имел еще других детей, он с удовольствием принял поэтому предложение Беранже и дал за дочерью приличное приданое. Семейное счастье молодой четы было, однако, непродолжительным. Между супругами очень быстро установились самые холодные отношения. При безалаберности обоих начались материальные затруднения. В первые же два-три месяца после свадьбы Беранже прожили все, что получили в приданое, и наделали долгов. Уплатить эти долги они были не в состоянии. Оставалось одно спасение: жене вернуться к родителям, мужу – бежать из Парижа… Спасаясь от кредиторов и тюрьмы, Беранже направился в Бельгию, а потом, может быть, под давлением новых денежных обязательств, перебрался в Голландию. История его похождений на чужбине почти слово в слово повторяет историю его деда Беранже де Фермантеля. Местом жительства в Бельгии он избрал столицу. Свою жизнь в этом городе он начал прежде всего с перемены фамилии и стал называться Беранже де Мерсисом. Не довольствуясь этим, терпя страшную нужду, полуголодный фанатик аристократизма, он занялся составлением подробной генеалогии своего рода, причем вел свое происхождение по прямой линии от жившего в XV веке флорентийского дворянина Джованни Беранжери… Подлинная ли или вымышленная, эта генеалогия была составлена. Ничто не было забыто в ней из того, что требуется в таких случаях: ни хронологические, ни биографические данные, ни гербы. Одно обстоятельство не благоприятствовало этой родословной: Франция быстро приближалась к роковому 89-му году… Покинутая мужем на шестом месяце брачной жизни Жанна Шампи вернулась под родительский кров и 19 августа 1780 года родила сына. Роды были тяжелые и окончились благополучно лишь при помощи акушерских щипцов. Ребенок был слабый, все боялись, что он не выживет, и решили крестить на следующий день. Крестным отцом был его дед, Пьер Шампи, крестною матерью – прабабушка, вдова портного, Мария Дюпре. Новорожденному дали имя Пьера-Жана, в церковных книгах перед его фамилией была поставлена частица де. Этот новый представитель фамилии Беранже был знаменитый впоследствии поэт и гражданин, которому посвящается этот очерк.

Тяжкое состояние матери не позволяло ей кормить ребенка, нанять кормилицу в городе не позволяли средства, а потому пришлось прибегнуть к более дешевому средству – отдать младенца в деревню. Надежда на укрепление его здоровья могла быть другим мотивом этого решения.

Название деревни, куда Беранже был помещен в качестве питомца, неизвестно; известно лишь, что она лежала вблизи Оссера, в Бургундии. «Я почти бургундец», – говорил впоследствии Беранже, будучи уже стариком. Он любил вспоминать в ту пору ранние годы своей жизни и хорошо помнил мужа кормилицы. Его тоже называли Жаном. Он часто брал ребенка на руки, кормил его хлебом, смоченным в вине, и даже поил этим вином из большого железного кубка. Припоминал еще Беранже двенадцатилетнюю девочку. Она присматривала за ним на улице и дома, но сама кормилица не давалась его воображению. Объясняется это очень просто: она с первых же дней, как взяла питомца, лишилась молока. Виновником этого обстоятельства и сам Беранже в своей песне «Кормилица», и его биографы называют францисканского монаха, – история несколько фривольного оттенка, но не вполне достоверная. Как бы там ни было; лишенный молока и довольствуясь его суррогатами – вином и хлебом, – Беранже пробыл в деревне около пяти лет. Его содержание оплачивалось дедом Шампи, но весьма неаккуратно. Часто целый год из Парижа не присылали ничего. Несмотря на это, когда настал час разлуки, бедные бургундцы и девочка-нянька обливались слезами, как будто у них отнимали их собственного ребенка. Муж и жена даже поссорились из-за того, кому отвозить Беранже. Наконец, за это взялся муж. Сдав ребенка и прощаясь с ним в Париже, он сам ревел, как ребенок, и ни за что не хотел брать причитавшихся ему денег. «Как будто я продаю его», – говорил он сквозь слезы, и его насилу успокоили.

В Париже Беранже до девяти лет оставался на попечении в доме своего деда и крестного отца Пьера Шампи. Шампи был чрезвычайно строг в семейной жизни, но для внука его нежность не знала пределов. Его собственные дети, дяди и тетки Беранже, сделались покорнейшими слугами своего племянника, «господина внука». Все его капризы считались законом. Молчаливый, с красивыми голубыми глазами, болезненный и слабый, он часто страдал мигренями и другими недугами. Весь дом переворачивался в таких случаях вверх дном. Оба Шампи, муж и жена, наперерыв уговаривали внука принять какое-нибудь лекарство и, чтобы сломить его нежелание, сулили ему всякие удовольствия. Раздосадованные этим упрямством тетки и дяди говорили, что «господин внук» капризничает и требует внушения по некоторым частям тела. «Как бы не так, – отвечал на это добряк Шампи, – этот ребенок не то, что другие, с ним надо обращаться иначе…» Были ли эти слова результатом веры в аристократическое происхождение Беранже или предчувствия, по некоторым данным, выдающихся способностей ребенка, – неизвестно… Если дело не касалось лекарства, Беранже был самым тихим ребенком. Он по целым часам просиживал в углу, не подавая голоса, и либо вырезал что-нибудь из бумаги, либо рисовал, конечно, по мере сил и разумения, а то делал корзинки из вишневых косточек. Приготовлению этих корзинок он посвящал целые дни, искусно вынимая из косточек их содержимое и покрывая скорлупу различными узорами.