Запасные крылья

Потом Руслана силилась вспомнить, было ли у нее в тот день предчувствие чего-то особого, проглядывал ли в смутных ощущениях намек на изменение судьбы. Но нет, ничего такого не было. Обычный день с голосовой разминкой в ожоговом центре. Потом трамвай, который полз так медленно, что Руслана готова была полаяться со злонамеренным водителем. Наконец, аллея, ведущая к воротам клиники для душевно больных.

Там ей пытались втолковать про особый режим этого заведения, про необходимость получить разрешение на свидание от главного врача и еще много каких-то ненужных слов. Руслана даже не собиралась в них вникать. Угрозы упаковать ее как буйную не подействовали. Она пришла к сестре и ничто ее не остановит. Она увидит Любу, даже если придется драться с санитарами, которые косились на ее знатную грудь и нетерпеливо потирали руки в сторонке.

Сотрудники клиники изнемогали. На их стороне было численное преимущество, но оно перечеркивалось темпераментом этой ужасной женщины, готовой идти в рукопашную. Обессиленный персонал послал за подмогой. И очень скоро на пороге возник мужчина в ослепительно белом халате.

– Что тут происходит? – психотерапевтическим голосом спросил он.

– Тут происходит напрасная потеря времени, – ответила Руслана. – Я пришла за сестрой и заберу ее, даже если для этого мне придется разнести всю эту халабуду.

Руся подумала, что сейчас воронка скандала втянет нового персонажа. Не тут-то было. Врач лишь ласково улыбнулся, снисходительно и устало. Как будто эту клинику регулярно называют халабудой и обещают разнести на кирпичи.

– Простите, с кем имею честь?

Руслана не была готова с такому повороту. До этого ее называли «гражданочкой» и предлагали немедленно покинуть помещение.

– Руслана. – Она нерешительно протянула руку для знакомства.

– Весьма необычное имя, весьма! А я Павел Петрович, главврач. – С некоторой долей галантности представился мужчина, протянув в ответ свою руку. – Надеюсь, мы сможем общими силами восстановить правильный порядок вещей в этой, не сочтите меня нескромным, не самой плохой клинике.

Рука Павла Петровича была теплой и какой-то ласковой. Да и сам он был похож на пушистого котика, которому регулярно вычесывают колтуны. Милый, симпатичный и ухоженный брюнет с четким пробором, зафиксированным специальным воском. Весь его вид напоминал о том, что в мире есть бьюти-индустрия для мужчин. Даже закрыв глаза можно было поспорить, что он практикует маникюр и, вполне возможно, педикюр. Словом, это был совершенно экзотический мужчина, не характерный для мира, в котором обитала Руся. Неудивительно, что ей захотелось почесать этого котика за ушком и повязать ему бантик на шею. Его манера говорить тихо и вкрадчиво обладала гипнотическим действием. Речь звучала как колыбельная. У Русланы, круг общения которой ограничивался кладбищенскими товарками, берущими цветы на реализацию, да соседками, клянущими правительство за рост цен, мир поплыл перед глазами. Ее выдающаяся грудь, на которую засматривались санитары, устремилась навстречу главврачу.

– Павел Петрович, – усмиряя крик, сказала Руслана и сама удивилась бархатистости своего голоса. – К вам привезли мою сестру, но это ошибка. Она не сумасшедшая. Просто молчаливая очень.

– Ах, какая прелесть! – Врач всплеснул своими ласковыми руками. – С кашлем идут к врачу, а с психическими заболеваниями надеются справиться собственными силами. Доверьтесь специалистам. Я видел вашу сестру. Ее душевное здоровье, как бы это помягче сказать, под большим вопросом. Обойдемся без скоропалительных выводов, но пусть она пока полежит, – журчал его голос. – Мы понаблюдаем, постараемся ей помочь… Как говорится, не боги, но кое-что мы можем… К тому же медицина не стоит на месте… Да и вы отдохнете немного… Это же так нелегко, уж я-то знаю…

В его словах Руслане послышалась забота. Причем не только о Любе, но и ней, Русе, к чему она была совершенно не готова. Захотелось всхлипнуть и рассказать, каково это – жить с больной сестрой. И попросить помощи, чего Руся никогда прежде не делала. А голос все журчал и журчал, как ручеек. Руся почувствовала себя бумажным корабликом, который добрый ручеек вынесет к бескрайнему океану. Мелькали слова «мы присмотрим», «вам надо поспать», «прошли времена репрессивной медицины», «напрасно вы так напряжены», отчего становилось тепло и спокойно.

Руслана даже не заметила, в какой момент Павел Петрович ненавязчиво взял ее под локоток и нежно повел к выходу. Она плыла в облаке его дорогого парфюма и наслаждалась бархатным голосом этого диковинного мужчины.

И только когда за ее спиной захлопнулась дверь, Руслана поняла, что оставила Любу в этом доме. Впервые за долгие годы они разлучились. Сердце тревожно заныло. Но разум постарался усмирить глупое сердце. Люба в надежных руках. В мягких, холеных руках Павла Петровича.

В тайных глубинах сознания таилась сладкая мысль, что пока Люба остается в клинике, Руслана может сюда приходить и беседовать с главврачом о здоровье сестры. У нее будет законный повод видеть и слышать его. Бескомпромиссная совесть кричала, что Люба осталась в психушке как заложница Русиной симпатии. Но сладкая патока надежды уже сковала волю Русланы. Она попала в омут женских грез, как муха в варенье.

Ночью, ворочаясь в постели, Руслана никак не могла уснуть. Жесточайшая бессонница мучила ее до рассвета. Переворачиваясь с боку на бок, выискивая более прохладную часть подушки, Руслана не могла расплести свои мысли, спутавшиеся, как клубки змей. Тревога за сестру перемежалась с радостью от встречи с Павлом Петровичем. Грудь вздымалась на отчаянную высоту. Сердце захлебывалось надеждами на перемены. Надеждами на то, что этот удивительный мужчина поможет сестре и не оставит без внимания Русю. Что беспросветность закончится. Что наступят перемены к лучшему.

И они наступили. Но не те и не так, как думалось в ту бессонную ночь.

Огнедышащая женщина

Руслана теперь не просто жила, а пребывала в одном из двух состояний. Она или мечтала о новой встрече с Павлом Петровичем, или вспоминала прошедшую. Их встречи проходили регулярно, согласно расписанию приемных часов.

Приходили еще какие-то родственники, все хотели поговорить с главврачом. Павел Петрович никому не отказывал, хотя люди попадалась неприятные. Крикливые, слезливые и навязчивые. Руслана быстро поставила бы их на место. Но Павел Петрович приглашал всех по очереди в свой кабинет, откуда они возвращались тихие, как овечки, и какие-то умиротворенные. В безотказности главврача Руслана видела не только выполнение профессионального долга, но и широту его души. В ее воображении он стал человеком с большой буквы «Г». Гуманистом, вторым после Гиппократа.

Наконец Павел Петрович приглашал Руслану и галантным жестом приоткрывал перед ней дверь. Заботливо придерживал, пока вся ее грудь ни миновала дверной косяк. В этот момент она чувствовала себя королевой.

Дальнейшие разговоры были примерно одинаковые, о здоровье Любы и необходимости отдыха для Руси. Иногда он предлагал ей чай или кофе. На выбор. И Руслана старалась чередовать чай и кофе, чтобы подчеркнуть, что она разносторонняя личность. Каждый раз она спрашивала о возможности увидеть сестру, и каждый раз получала отказ. Точнее, не отказ, а обоснованное суждение, что пока это нецелесообразно.

– Павел Петрович, – в очередной свой визит спросила Руслана, – так когда я смогу увидеть сестру?

– Ну вот вы опять за свое. Почему, если вам удалили аппендицит и велели не вставать, вы лежите, не спорите с врачом? А в нашем случае проявляете такое упорное нетерпение. – И он даже как будто надул губки.

Руслана во всей это тираде услышала только «в нашем случае», отчего покраснела, как девочка. У них есть что-то наше, общее, одно на двоих.

– Так я же не спорю, вам виднее, – потупившись говорила Руслана.

Губы Павла Петровича возвращались из обиженного положения в благожелательную улыбку. Но ненадолго. Потому что Руслана не сдавалась. Она напоминала волкодава, который, однажды сомкнув челюсть, уже не отпускает добычу.

– Мы с ней никогда не расставались. А тут уже пятый день пошел.

Павел Петрович обреченно вздыхал. Ну как можно быть такой упрямой?

– Дорогая Руслана, у вас не только имя необычное, но и сама вы незаурядная женщина, а потому должны понимать, что душевное здоровье лечится особенно трудно. Мы пока очень мало знаем об этой материи…

Он продолжал говорить, но Русе казалось, что главное уже сказано. Нет, не про малоизученную материю. Про то, что она незаурядная женщина.

Так прошло еще несколько дней. По понятиям Русланы, этого было вполне достаточно, чтобы начать действовать. Например, пригласить ее на свидание. Хотя, конечно, их встречи в его кабинете тоже можно считать свиданиями. Но хотелось бы сменить декорации. Руслане наскучили казенные жалюзи на окнах. И немного смущала кушетка вдоль стены. Узкая и покрытая одноразовой пеленкой, кушетка слишком разительно отличалась от широкой кровати, в которую уводили нескромные мечты.

На следующей день все повторялось.

– Когда я увижу сестру? Люба не привыкла жить без меня.

– Куда же вы так торопитесь? Отдыхайте, пока обстоятельства позволяют. Вы заслужили маленький отпуск. Мы делаем все возможное.

И опять. И снова.

Ситуация закольцовывалась. А Руслана не любила ходить по кругу. Она же не цирковая лошадь. Обаяние Павла Петровича таяло день ото дня. Он чувствовал это и наращивал обороты, выжимая из себя максимум мужской привлекательности. Нежно брал Русю за руку, поглаживал для пущей убедительности, но понимал, что былого восторга это не вызывает. Эта странная женщина-корабль с огромной кормой на уровне груди своим упорством напоминала стрелку компаса, которая всегда направлена на сестру.

Прошла еще неделя, и Руслане окончательно надоело играть в эти игры. Она вообще была женщиной быстрой. Быстро ходила, быстро крутила кладбищенские цветы, быстро влюблялась и так же быстро ставила крест на несбывшихся мечтах.

Уже на следующий день Руслана, не дожидаясь приемных часов, решительно толкнула дверь кабинета главврача. Павел Петрович был не один. На столе, прямо поверх историй болезни, сидела молоденькая бабенка в белом халате. Почему-то босая. Туфли валялись около узкой кушетки, одноразовая пеленка на которой была скомкана самым нескромным образом. Картина была очень выразительная.

Но еще более выразительно высказалась Руслана:

– Значит так, Паша, или ты мне отдаешь сестру, или я все-таки разнесу эту вашу халабуду на кирпичи.

Подумав, она добавила:

– И молись, чтобы Любаше не стало хуже.

Бабенка начала верещать на тему «как вы смеете» и «стучаться надо», а Павел Петрович молча кивнул. Он был не самым плохим врачом и понимал, что таких, как Руслана, нельзя водить за нос бесконечно. Могут и прическу попортить. Таким огнедышащим женщинам поперек дороги вставать не следует.

Пашина мечта

Павел Петрович не просто так тянул время. У него были на то свои резоны.

С самого детства маленький Паша мечтал прославиться. Неважно чем. Лишь бы идти по двору, и чтобы вокруг все замирали, провожали глазами и шептали друг другу: «Это он, тот самый».

Но как прославишься, когда природа, словно идя по списку, вычеркивала все, что ценится во дворе. Паша не умел крутить солнышко на турнике. Не умел метко бросать ножичек. И даже плеваться от клумбы до забора у него не получалось. Покрой его фигуры любящая мама называла субтильным телосложением. Во дворе таких слов не знали и потому называли короче и обиднее – дрыщом. Скрипка в футляре, с которой приходилось ходить у всех на виду, тоже популярности не добавляла. Точнее, это была не та популярность, о которой мечталось.

Паша был вечным объектом для гнусных шуток. На нем оттачивали свой юмор дворовые остряки. Среди них выделялся Степка Рыжий по кличке Ржавый. Он, как ржавый гвоздь, карябал Пашу, не давая ему проходу. С его легкой руки Паша стал Паштетом.

– Привет, Паштет. Куда спешишь?

– В музыкалку, – стесняясь, отвечал Паша.

– Смотрите, пацаны! Паштет себя на скрипочку намазывать будет, – гоготал Ржавый.

Паша догадывался, что это не очень смешно. Он много читал и чувствовал, что Ржавый не дотягивает до Ильфа и Петрова. Но ребятам такой юмор заходил на отлично.

Паша мечтал о популярности, от которой Ржавый заткнется в приступе зависти. Нужно было сделать что-то выдающееся, за гранью обыденного. Чтобы у Ржавого рот открылся от удивления. И пусть туда залетит пчела и ужалит его в противный язык.

Паша перепробовал разное. Одно лето пытался стать прославленным дрессировщиком божьих коровок. Он ловил их, сажал в банку, а потом доставал малыми группами и обучал ползать по кругу. Проблема заключалась в том, что трудно было понять, какая козявка сегодня тренировалась, а какая халявила. И еще божьи коровки не дружили с геометрией, путали круг с овалом и даже с прямой линией. Паша измучился с ними. Иногда казалось, что прогресс есть, еще чуть-чуть, и они взорвут мир. Но дохли божьи коровки быстрее, чем доходили до совершенства.

Зимой, когда козявок не стало, Паша придумал поливать снег вареньем и угощать этим деликатесом всех желающих. Дома запасов варенья было столько, что исчезновение пары банок не заметили. Он мнил себя добрым волшебником, который простой снег превращает в сладкий. Он надеялся, что двор полюбит его и прежние враги расслабятся в умилительной неге, утопая в сладком снегу.

Однако все закончилось просто ужасно. Хуже, чем с божьими коровками. Гораздо хуже.

Ржавый на правах местного главаря подгребал себе больше всех сладкого снега. Он ел не маленькими снежками, а целыми снежными лоханями. В тот день было особенно вкусно. Паша спер из дома вишневое варенье. Мама готовила его по особому рецепту, вынимая косточки и запихивая во внутрь кусочки грецкого ореха. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Хотя мама еще не была старухой, однако же косточку пропустила. И надо же было такому случиться, что эта вишневая косточка попалась именно Ржавому. То сомкнул челюсть, что-то хрустнуло, и он выплюнул не только косточку, но и зуб.

Мать Ржавого устроила грандиозный скандал. Она лично попробовала сладкий снег, сначала из кучки с жимолостью, а потом с вишней, и после этой дегустации пошла к Пашиным родителям требовать компенсации за выпавший зуб.

Родители Паши сначала обалдели, не понимая причинно-следственной связи между вареньем, снегом и зубом. Когда до них дошло, они попытались мямлить, что зуб был молочный и, видимо, висел на ниточке. Но мать Ржавого резонно заявила, что если на ниточке, то пусть и пришьют обратно. А раз не могут, то нечего и словами раскидываться.

– А про ангину вы думали? – напирала мать Ржавого. – Не ровен час заболеют, снег-то лопать. Можно сказать, мой Степка удар на себя принял, раньше их ангины свой зуб откинул. Это ж сколько детворы он спас? Вы ему еще спасибо сказать должны.

– Спасибо, – поспешно вставила мать Паши.

– Ну спасибо, конечно, хорошо, только на хлеб не намажешь, – уже веселее продолжала мать Ржавого. – И даже на снег не польешь.

Она чувствовала, что победила в этом словесном поединке.

– Чем мы можем загладить свою вину? – робко спросила мать Паши.

– Чего уж там, – сбавляя обороты, почти миролюбиво ответила незваная гостья, – свои люди, соседи все-таки. Давайте мне это клятое варенье. А то, не ровен час, опять ваш Бармалей кого-нибудь покалечит. Так и быть, возьму все риски на себя.

Обалдевшие родители Паши молча отгрузили в несколько пакетов банки, предварительно проложив их газетами, чтобы не побились. Скандал был погашен.

Так бесславно закончилась попытка Паши стать добрым волшебником, превращающим снег во всеобщее бесплатное счастье.

С теп пор прошло много лет. Паша вырос и переехал из ненавистного двора в более приличный, ближе к центру. Но навсегда запомнил простую истину: не надо пытаться облагодетельствовать за бесплатно. Только за деньги. И чем больше денег берешь, тем больше тебя ценят.

Кстати, опыт с божьими коровками не прошел даром. Родители почему-то решили, что их сын увлекается живыми организмами, и отдали его в биологический кружок. Ну а дальше пошли победы на олимпиадах по биологии, которые проложили дорожку в медицинский институт.

Выбирая направление, Паша разрывался между стоматологией и психиатрией. И то, и другое обещало неплохие деньги. Зубы и нервы делаю людей сговорчивыми, готовыми на все, чтобы починить свой организм.

По поводу стоматологии Паше снился один и тот же сон. Он в ослепительно белом халате, в окружении никелированного блеска новеньких инструментов. А в кресле сидит Ржавый, с дыркой вместо зуба, того самого, потерянного во время снежного обжорства. И во сне как-то особо чувствуется, как до дрожи боится Ржавый и насколько спокоен Паша. Обидчик во власти жертвы. Это же вечный сюжет, почти библейский. Можно помучить, а можно простить. Что выбрать? Очень хочется свести счеты. Во сне стоматологический инвентарь раскладывается на длинном столе, как пыточный инструмент в кино про средневековье. Но можно простить, починить зуб, и сразу станет понятно, как ничтожен Ржавый и как велик Павел. Только вот сон всегда заканчивался раньше, чем Паша делал свой выбор. Заканчивался вопросительным знаком.

Паша просыпался в хорошем настроении и каждый раз думал, что надо идти на стоматологию. Но потом, позавтракав, начинал размышлять о том, что можно всю жизнь проковыряться в чужих зубах, а Ржавого так и не дождаться. А вот разгадать загадку, почему ему до сих пор снится Ржавый, вот это дорогого стоит. Душу бередили тонкие материи, неосязаемые и таинственные.

Чем больше Паша размышлял, тем сильнее укреплялся в мысли, что расщепление атома является детской игрушкой по сравнению с познанием человеческой психики. И если уж становиться известным врачом, то именно на ниве психиатрии. Там сплошные вопросы, ответы на которые ждет человечество.

С этой мыслью Паша поступил в медицинский институт, выбрав психиатрию как наиболее плодородную почву для взращивания славы. Ну и денег, куда ж без них.

Учеба давалась ему легко. Упорство, закаленное на божьих коровках, очень пригодилось при изучении разнокалиберных химий и биологий. Согласно учебному плану, Павел оттачивал материалистическую картину мира, но в душе оставался закоренелым и законспирированным сторонником идеи, что есть силы, не улавливаемые никакими приборами, не подлежащие обнаружению простыми органами чувств. Он верил в шаманов, в чудодейственные иконы, в прозрения, в предсказания и прочие потусторонние штуки. И знал, что только встреча с ними может дать ему настоящую славу.

Закончив институт, пошел работать в психбольницу. Там стал Павлом Петровичем. Учитывая старательность и преимущественно женский кадровый состав, быстро дошел до должности главврача. На этом хорошие новости заканчивались.

Неприятным сюрпризом стало то, что в психиатрии рутины оказалось ничуть не меньше, чем в любой другой области медицины. Обычная работа, правда, с необычным контингентом. Не к тому стремился Павел Петрович. Казалось, что психиатрия стала продолжением истории с божьими коровками и сладким снегом – хлопот много, а выхлоп нулевой.

Все изменила случайная встреча. Проводя обход вверенного ему заведения, Павел Петрович заметил сутулую спину, показавшуюся ему смутно знакомой. Халат, накинутый на плечи, говорил о том, что это посетитель. Человек шел, характерно загребая воздух левой рукой. Так ходил его бывший учитель, светила в области нейродегенеративных заболеваний. Павел Петрович нагнал и слегка попридержал учителя за рукав.

– Ба, какими судьбами? Как вы к нам, Ефим Соломонович?

В полы белого медицинского халата, наброшенного на сухие плечи старого профессора, Павел Петрович поймал свою синюю птицу удачи.

Старый профессор

Профессор сдал. Издалека, благодаря характерному движению левой руки он был узнаваем, а вблизи бросалось в глаза, как он постарел. Павел Петрович прикинул, сколько лет прошло с их последней встречи, и понял, что это не возраст. По примерным расчётам выходило, что профессору около шестидесяти. Судя по тому, как он похудел, над ним безжалостно изгаляется онкология. Болезнь, как виртуозный скульптор, поработала над ним. Прорыла по щекам канавы морщин, сточила щеки, истончила губы.

– Вот, сестру проведать пришел. – Старый профессор еле держался на ногах.

– Как сестру? Ефим Соломонович, почему не позвонили?

– Зачем же беспокоить? Я слишком много, как говорится, знаю, чтобы быть наивным. Положение сестры от ваших усилий почти не зависит.

– Ну не стоит так уж принижать возможности медицины, тем более вам, человеку, который вводил меня в профессию, – слегка пожурил Павел Петрович, но сделал это мягко, в шутливой манере.

– Да ничего я не принижаю и тень на профессию не бросаю, тут особый случай. – Слова давались профессору с трудом.

– Как фамилия сестры? Да что это мы на ходу разговариваем? Пройдемте ко мне в кабинет.

Павел Петрович старался быть максимально гостеприимным, хотя в душе шевелилась тревога. Что за сестра, какое лечение он ей назначил? Не случится ли скандал? Все-таки Ефим Соломонович, хоть и на пенсии, но профессионал высшего класса, его не уболтать, как прочих родственников.

Старый врач как будто обрадовался приглашению:

– Ну ведите, показывайте, как тут устроились. А если еще и чаю предложите, так буду вам крайне признателен.

«Понятно, что чай, – подумал Павел Петрович, оценивая масштаб урона, нанесенного болезнью. – Виски тебя уже убьет».

В кабинете профессор окинул взглядом пространство и, как показалось Павлу Петровичу, остался доволен. Кабинет был обставлен без шика, но со вкусом. Мебель не новая, но добротная. Учитель одобрительно цокнул зыком и сел, тяжело переводя дыхание. Кресло под ним даже не скрипнуло. «Совсем исхудал старик», – подумал Павел Петрович.

Главврач суетился с организацией чая и чувствовал, что Ефим Соломонович как будто присматривается к нему. Вроде и не глядит, полу прикрыл глаза, но сосредоточен до крайности. И наблюдает за бывшим учеником испытующе, как на экзамене.

Павел Петрович за годы общения с людьми с неустойчивой психикой как будто заразился от них, перенял какие-то тонкие настройки. Стал чутко улавливать то, что другие не замечают. Его внутренний локатор стал работать на других частотах. Вот и сейчас он, повернувшись к учителю спиной, чувствовал, что тот смотрит неотрывно, оценивающе.

Наконец чай заварился, и Павел Петрович присел напротив бывшего учителя. Он разливал чай и думал, как построить разговор. Но Ефим Соломонович освободил его от выбора.

– Павел, позвольте мне без отчества к вам обращаться, – и, не дожидаясь согласия, продолжил, – я ведь немного схитрил. Не случайно мы встретились, я вас искал, мне крайне необходимо с вами поговорить. И даже попросить кое о чем.

– К вашим услугам.

– Вы, наверное, заметили, что собеседник из меня никакой. Быстро устаю, простите. Поэтому позвольте сразу о главном, без предисловий.

Павел Петрович кивнул, изобразив максимум понимания и сочувствия.

– Как вы уже знаете, у меня в вашей клинике лежит сестра, Варвара, – продолжил Ефим Соломонович. – Она мне сестра по матери, единоутробная, так это, кажется, называется. У нас разные отцы, но ближе ее у меня никого нет. – Старик помолчал, как будто взвешивая степень допустимой откровенности, и продолжил. – Душа болит за нее, адским пламенем душа моя пылает.

– Как фамилия? Вы мне так и не сказали.

– Фамилия у нее по мужу, Стрежак она. Варвара Степановна Стрежак.

Павел Петрович сделал вид, что собирается с мыслями для обсуждения диагноза. Сам же судорожно стал сканировать список больных. Стрежак, Стрежак… Кто такая? Варвара Степановна Стрежак… Не та ли это тетка, что за месяц уже двух соседок поменяла? Обеих выписали, причем с явным улучшением. Да, точно! Родственники еще Павла Петровича, как Бога, благодарили. Они уж и надежду потеряли, ничего не ждали, как вдруг резкий прогресс. Павел Петрович, конечно, сделал вид, что это его рук дело, но понимал, что вряд ли имеет к нечаянному выздоровлению хоть какое-то отношение.

Как профессионал он знал, что такое в психиатрии случается. Наложение массы обстоятельств, сочетание медикаментов, атмосферного давления, песни по радио, запаха духов медсестры, да мало ли какие мелочи подцепят на крючок нейронную связь и выволокут ее из подвалов беспамятства. И никто не знает, что именно сработало. Все вместе. И нет автора этой победы. Только невольные соучастники.

Вот таким соучастником и оказался Павел Петрович. В улучшении состояния этих двух женщин не было его заслуги. А может, и была, кто знает. По крайней мере, он сам не понял, как такое случилось. Схему лечения он не менял, благоприятных прогнозов не строил, но, возможно, нечаянно попал в яблочко. Психиатрия – это вообще блуждание в темном лесу. А все достижения науки – это малюсенький фонарик, который освещает дорогу ровно на один шаг вперед. И не видно, что там дальше. Идешь, идешь, освещая собственное ноги, и выходишь на свет. Или, наоборот, заходишь в тупик. Но объяснять родственникам ничего не стал. Зачем ронять авторитет отечественной медицины и свой лично? Принял благодарность с усталой улыбкой человека, который достоин всех этих речей в его честь и, что немаловажно, ценных подарков. Одна семья, победнее, подарила серебряную стопку для водки, а вторая преподнесла подарочный сертификат на туристическую поездку. Хватало примерно на Турцию. Не Мальдивы, конечно, но тоже неплохо.