Все как у людей

© Евгений Башкарев, 2025

ISBN 978-5-0068-4150-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора:

«Прожить жизнь правильно нереально, однако есть вероятность, что следование некоторым советам из таких историй, как эта, поможет избавить молодых людей от многих отягощений в будущем».

Пролог

Дернув за дверную ручку и обнаружив туалет запертым, седоволасая женщина нахмурилась и прокричала:

– Володя, ты что там делаешь? Ты опять занимаешься ЭТИМ? А ну-ка, открывай, маленький засранец! Сейчас отцу все расскажу, он тебе быстро руки поотшибает. Открывай немедленно!

Послышался шум сливающейся воды. Неугомонная женщина продолжила стучать в дверь.

– Володя!

– Уйди, ма! – прокричали из туалета.

Женщина, будто удовлетворившись ответом, удалилась.

Она меня не видела. Не видела, как я стоял в коридоре и ждал своего друга, заскочившего домой в туалет точно не по той причине, в какой заподозрила его мать. Нам было по шестнадцать лет. Вова учился в ПТУ, где молодые люди взрослели быстрее, чем в школе, а я заканчивал десятый класс, и по-прежнему чувствовал себя ребенком. Даже в тот день, когда я стал свидетелем столь странной сцены, мы собиралась идти на стадион и, как в старые добрые времена, играть в мяч. Нам обоим это еще было интересно.

Вова вышел из туалета через пару минут. Вид у него был неважный. Хорошее настроение исчезло. Взамен появилось нечто говорящее об обиде.

Бросив брезгливый взгляд в сторону гостиной, он начал обуваться.

– Ты закончил? – крикнула из комнаты женщина.

– Ма, отстань!

– Я спрашиваю, ты закончил?! – повторила она. Голос ее был скрипучим и требовательным. – Я хочу знать, какое полотенце отправлять в стирку. Или случилось чудо, и ты потрудился сделать это сам?

– Вот достала, – пробубнил Вова, повернувшись к стене.

Его взгляд метал искры, зубы скрипели. И даже не привыкший подмечать в людях подобные вещи, понял бы, насколько он зол.

Чуть позднее я узнаю, что в жизни все так и происходит. Сначала наступает обида, потом накатывает злость. Я не стал исключением. С той же последовательностью негативные чувства воспылали и во мне, только, в отличие от Вовы, мое лицо никогда ничего не выражало. Наверное, поэтому меня и не любили девушки.

Мы вышли из квартиры, а женщина все еще кричала ему вслед. Про полотенце, про отца, про совесть, про то, что он засранец и, если не перестанет заниматься онанизмом, то в скором времени у него на руках вырастут волосы, а на голове, наоборот, выпадут. Я никогда не спрашивал, бьет ли его отец за то, чем занимается каждый подросток, но, по всей видимости, Володя был не из тех, кто скрывал следы своих увлечений, и не из тех, кто внимал проклятиям родителей. В том возрасте я еще тоже не знал, каким запретам верить, а каким нет. И когда что-то очень хотелось, я делал, а когда не хотелось, не делал. Вот и Вова поступал так же, и, как и я, не любил об этом говорить.

В тот день мы шли на стадион молча, и каждый думал о своем. Футбол получился скучным, людей было мало. Мы пинали мяч до заката солнца, а потом, уставшие, сидели на трибунах и говорили о том о сем. К вечеру настроение всегда поднималось. Не знаю, как объяснить сей «феномен», но даже через несколько лет, когда я повзрослею, а Вова уйдет из моей жизни, как уходят многие друзья, вечер останется для меня самым лучшим временем суток.

Такие истории не были единичными в моей жизни. Они всплывали в памяти внезапно, будто кто-то глубоко в сознании выдвигал запыленный ящичек и начинал читать из него письма. И я читал их вместе с ним. Порой мне было смешно, порой тягостно, но какие бы чувства я не испытывал, вспоминая то или иное событие, те письма вновь ложились на дно ящичка и доставались через много-много лет.

Глава 1

Начало

Я всегда мечтал познакомиться с волейболисткой.

Почему так, по сей день объяснить не могу. За время учебы в морской академии я был в равной степени связан с девочками-баскетболистками и гандболистками, но только в сторону волейболисток смотрел, переживая нечто неподдельно искреннее и романтическое. Только волейболистки вызывали у меня восхищение и страсть, не делая совершенно ничего. Стоит ли говорить о том, о чем я думал, закрывая глаза перед сном, и что было у меня в голове во время скучных лекций. Если вы меня правильно поняли, то там, где большинство учителей видят умный взгляд, а друзья-одногруппники кислую физиономию, были именно мечты о девушках с волейбольной площадки.

В морской академии города Новороссийска, куда я поступил учиться после окончания школы, все, что касалось спорта, умещалось под единой крышей высокого некрасивого бетонного сооружения. Был один спортивный зал для всех любителей активного образа жизни и единое расписание занятий на всю неделю, включая воскресенье. Расписание делилось на две части: до обеда зал был занят уроками физкультуры, после обеда начинались тренировки по различным видам спорта.

По понедельникам и средам спортзал делили волейболисты и футболисты. Занятия у первых начинались с четырнадцати часов дня, вторые занимались с шестнадцати до восемнадцати вечера. Далее эстафетную палочку перехватывала мужская баскетбольная команда. Во вторник и четверг послеобеденное время делили женские команды по гандболу и баскетболу. После них спортзал был свободен до восьми, а потом наступал черед общеразвивающей физкультуры, которая для девочек и мальчиков тоже делилась по часам.

Тренажерный зал был открыт ежедневно, но любителей пускали туда только по четным дням. По нечетным проводились тренировки по армрестлингу и гиревому спорту. Всех, кто не относился к данной категории спортсменов, тренеры выпроваживали за дверь. Тем не менее, тех, кому хотелось, и кто давно определил, что тренажерный зал – это гораздо больше, чем просто увлечение, никакие правила не останавливали. Я был одним из таких, хотя сам для себя уже давно понял, что хожу туда не только ради того, чтобы развивать мышцы.

Игровую площадку и тренажерный зал разделяла решетка, и каждый день, отдыхая между упражнениями, я вис на ней и следил за тренировками девочек. Их группы были немногочисленны. На баскетбол приходило пять-шесть человек, чуть больше на гандбол. Количество волейболисток редко превышало десяток. И всех их я быстро запомнил, как на внешний вид, так и на манеру игры, голос и даже темперамент.

Так дальше и повелось.

Я смотрел на девочек через железную решетку и мечтал, что когда-нибудь познакомлюсь с одной из них, а потом наша дружба перерастет в любовь и будет все как у всех.

Когда тебе семнадцать лет, всегда так думаешь. И это даже не выглядит, как мечта. Скорее, осознанный план, привести в действие который не пускает какое-то волшебство. У меня его было предостаточно. Поэтому все, как у всех, не сложилось.

Летом, после окончания первого курса академии, я все же познакомился с волейболисткой.

Я ехал домой, к родителям. Помню, как отстоял очередь в кассу за билетом, потом такую же очередь в автобус. Поднялся в салон одним из последних, вследствие чего оказался без выбора посадочного места. Билеты на проходящие автобусы не давали возможность гарантировать хорошее место. На них не было никаких номеров, и пассажир довольствовался тем, что ему оставили другие пассажиры.

Ближние к водителю кресла, где меньше укачивает, уже были заняты. Чуть дальше середины автобус имел вторую пассажирскую дверь. Мне нравились места рядом с ней из-за возможности вытянуть ноги, уместить сумку и ехать с комфортом. И о, чудо! Там-то я и нашел, что искал. Я даже не обратил внимание на своего соседа. Одно из двух кресел было пустым, и я приземлился в него с желанием поскорее пропустить толпу из мужчин и женщин, точно так же ищущих незанятые места. Через несколько минут салон заполнился до отказа, обе двери закрылись и автобус выехал с автостоянки, следуя по маршруту Новороссийск – Краснодар.

В две тысячи восьмом году Новороссийск вызывал у меня отчуждение и страх. Я не любил этот город. Он казался мне настолько огромным, неухоженным и опасным, что сколько бы раз мне не приходилось покидать его пределы, я всегда чувствовал себя хорошо. И сколько бы раз мне не приходилось возвращаться, ощущал все в точности да наоборот. Частично я связывал это с отсутствием самостоятельности и опыта. Также огромное влияние оказал разрыв с домашним теплом и уютом в пользу военных уставов и сумасшедшего курсантского коллектива. На нас была возложена ответственность, и нести ее казалось невыносимо тяжело.

В тот теплый июльский день, когда я уселся на свободное место в переполненном автобусе, я думал о том, как меня уносит от ответственности, волнения и суеты, и как меня встречает мир, где ничего никогда не менялось. Тишина, спокойствие и комфорт. Там у меня была своя комната, свой велосипед, свои запыленные кроссовки. Там было еще много чего, что я считал своим лишь потому, что долго-долго им пользовался и оно въелось в мою память, как сладкий сон. Но главное, о чем я думал, покидая шумный город, заключалось вовсе не в тишине и умиротворении, а в том, что я ехал домой к матери. Я не видел ее несколько месяцев, и вот, наконец, второй курс академии завершился, наступило время каникул, и я рассчитывал провести его с моей маленькой семьей.

Мысли о матери отвлекли меня от автобуса на первые полтора часа. Я почти не открывал глаз. Ехал и думал о том, как вернусь домой, поем и улягусь в чистую постель. И сегодня меня не поставят в суточный наряд, и не разбудят посреди ночи, потому что кто-то с кем-то подрался, а кто-то где-то разбил стекло. И завтра мне не вставать чуть свет за окном, чтобы успеть на утреннее построение, и не сидеть на занятиях с девяти до четырех часов дня. Все это действовало, как наркотик и, наверное, в полудреме я уже начинал улыбаться. Но вдруг автобус резко затормозил на одном из светофоров, и я почувствовал, как в правый бок мне что-то упирается. Воображение дома растаяло. Перед глазами возник трясущийся потолок с некрасивой занавеской. А упирающимся в бок предметом, оказался… локоть.

На вид ей было не больше пятнадцати. Обычное измотанное лицо, чуть влажное от пота и чуть красное от загара, прямые гладкие волосы, острые плечи, маленькая грудь, узкая талия, широкие бедра. В ней не крылось ничего того, что я бы не встретил в другой девочке. Даже джинсовые шорты она носила самые обычные – такие, чтобы было видно фигуру и в то же время не было видно то, что нужно прятать. На ее ногах сидели старенькие кроссовки. Когда-то они были белые, теперь стали серые, и я подумал, сколько она прошла в них, прежде чем очутиться здесь.

Ее веки были закрыты, но я видел, как они подрагивали. Девочка хоть и выглядела спящей, но скорее мучилась, нежели дремала. Автобус не то место, где можно отдохнуть. Сколько бы не ехал, все время приходится бороться с тряской и шумом. И то, что я видел на ее лице, говорило о том же. Она пыталась уснуть, и у нее почти получилось. Но автобус затормозил один раз, резко сорвался во второй, в третий качнулся, видимо, залетев в яму. Шум мотора взорвался в салоне. Девочка вздрогнула. По ее лицу пробежала едва заметная судорога. Руки сцепились, будто хватаясь за что-то то ли во сне, то ли наяву.

Секунду спустя мы снова ехали, плавно покачиваясь на неровной дороге. Автобус набирал ход, за окном стелился пейзаж крохотного поселка. И все было рутинно и неинтересно.

Я смотрел на девочку около минуты, пытаясь найти в ней хоть что-нибудь примечательное, но не видел ничего, кроме детского выражения печали и одиночества и, тем более, ничего, способного притянуть к себе и остаться в памяти на долгие годы. Глядя на нее, я бы никогда не подумал, что именно с ней будут связаны мои переживания следующих десяти-пятнадцати лет. Но в тот день будущее было от меня далеко, а настоящее здесь, рядом. Ее локоть продолжал упираться мне в ребро, и мне пришлось поменять позу, чтобы не испытывать неудобство. Потеряв опору, девочка чуть не соскользнула с сиденья, и ее глаза открылись. Мельком взглянув на меня, она прижалась к окну и следующие несколько минут неотрывно следила за проносящимися мимо столбами электропередач. Между нами образовалось пространство, куда бы могла поместиться еще одна такая же девочка. Я подобные моменты не любил. Мне казалось, что от меня отворачиваются, будто я больной. Меня сковало ужасное чувство, когда люди выталкивают других из общества одним лишь молчанием. Я напрягся, не понимая, что случилось не так, пока не пришел к заключению: то, что мы сидели порознь, связано вовсе не со мной. Вероятно, девочка сама напугалась и, не разобравшись, что же именно произошло, погрузилась в не менее сильное напряжение, чем я. И вот мы, размышляя о глупостях так, словно это и есть то, над чем стоит задуматься, сидели и молчали. Вероятно, она ждала что-то от меня, а я с той же растерянностью ждал что-то от нее. Момент, когда все нормальные люди уже начали бы беседу, давно прошел, а мы все сидели и молчали. Она, глядя в окно, а я – в проход. И так минула целая вечность. Солнце успело встать над землей, воздух прогреться, салон автобуса ожить. Кто-то успел поесть, кто-то обговорить планы на завтрашний день, кто-то вздремнуть, невзирая на шум и качку. Все эти мелочи смотрелись обыденными, потому что происходили с другими людьми. И даже если бы кто-то вдруг встал и, никого не стесняясь, начал петь, я бы ничему не удивился. Все, что происходило не со мной, было далеко.

Наконец, я заговорил. Помню, как повернулся к ней, увидел тихий спокойный профиль, на четверть закрытый темными волосами, и спросил:

– Как тебя зовут?

– Люда.

Она ответила даже раньше, чем повернулась. Волосы ее слегка дернулись, руки соскользнули с колен.

Спустя много лет, когда я закончу академию, пройду путь становления и успею повзрослеть, я узнаю, что на вопрос «Как тебя зовут?» девушки отвечают совершенно по-разному. Это не простой вопрос, как кажется со стороны, и для каждой он означает что-то свое. Самые глупые всегда отвечали обратным вопросом «А что?» или «А зачем вам?» На меня такие девушки навевали унынье. Интересного диалога с ними никогда не получалось, и сам ответ приносил мысли о попытке той глупостью задать себе высокую цену. Разумеется, далеко не все девушки отвечали так намеренно. Кто-то, наоборот, говорил с испугу, кого-то так учили подруги, а кто-то узнал об этом из постов в социальных сетях и теперь повторял, как попугай. Впоследствии уровень их самопознания, одухотворенность и простота либо всплывали на поверхность, либо нет. Для меня же факт оставался фактом: те, которые сразу говорили свое имя, производили куда более позитивное впечатление, нежели те, которые задавали вопросы. С первыми было приятнее, легче и теплее. И даже лица их выглядели иначе. Они будто бы расслаблялись в тот момент и, сами того не замечая, открывали себя собеседнику. Ведь это так просто: «Как тебя зовут?»

«Люда».

Я протянул ей руку. Чудовищное и в то же время блаженное касание двух влажных ладоней… и напряжение вдруг угасло. Люда смотрела на меня взволнованными глазами, тем же выражением отвечал ей я. Только, помимо волнения, у меня вдруг появился жгучий интерес к этой особе. Я попытался собраться и раскрепоститься одновременно. Наши ладони разъединились. Снова стало сложно дышать, мысли перемешались в голове, возникла пауза. Логичная, но совершенно не приемлемая. В юном возрасте такие моменты интерпретируешь с полным провалом, в более старшем понимаешь, что это своеобразная победа. Победа в первую очередь над собой, а во вторую – над вечным комфортом, в котором нам всем так приятно находиться и из-за которого многие из нас не могут добиться признания до конца своих дней.

– Откуда путь держишь? – спросил я, когда девочка уже было хотела повернуться обратно к окну.

– Из Анапы, – сказала она и уточнила, – из Витязево.

О поселке Витязево я слыхал неоднократно, но бывал там лишь в местном аэропорте. Там работали родители одного из моих друзей. Еще я знал, что там есть песочные пляжи, широкие, просторные и длинные. И на них от заката до рассвета кутит молодежь. Зимой поселок был однообразным и скучным.

– Знаю о таком. – Я сказал ей про аэропорт, и она кивнула. Сказал про пляжи, и она снова кивнула. А потом она сказала мне такое, от чего я ненадолго погрузился в раздумье.

Раздумье от удивления, потому что именно в тот момент мне показалось, что мечты, действительно, сбываются, хоть и несколько криво.

– У нас там проводился турнир по волейболу, – продолжила она. – Я играла за команду юниоров. Мы заняли второе место. Проиграли только команде из Геленджика.

– Офигеть, – восхитился я.

В голове в то же время сидел вопрос, не врет ли она. В ее возрасте каждая вторая девочка бывает стройной с широкими бедрами и маленькой грудью, но далеко не каждая вторая играет в волейбол, да еще и на таком уровне. Вот откуда взялись мысли, что она шутит. Но она не шутила, и, когда я спросил о том, как давно она играет в волейбол, Люда сказала:

– С девяти лет, – потом она задумалась и дополнила: – Получается уже… семь лет.

– Тебе шестнадцать?

– … будет через три месяца. Я октябрьская.

– А я сентябрьский. Только мне восемнадцать.

Она снова повернулась, и тогда на ее лице я впервые увидел улыбку. Улыбка была прозрачной, как ветер, и притягательной, как радуга. Возможно, тогда-то я и стал чувствовать к ней… что-то. Словами это не описать. Оно возникло где-то на задворках сознания, где каждый день льет дождь и только и ждешь, когда же появится солнце. И вот, солнце появилось.

– Значит, ты играешь в волейбол… – решил уточнить я. – И играешь весьма успешно?

– Ну-у… Со стороны виднее. Мы проиграли финал, значит, не совсем успешно.

Я усмехнулся.

– Вы проиграли финал, но все остальные игры выиграли.

Она кивнула.

– Это отличный результат.

Тут я припомнил, хвасталась ли женская волейбольная сборная моей академии хоть какими-нибудь победами с тех пор, как я поступил учиться, и не вспомнил ничего.

– Да, – твердо сказал я. – Это определенно успех и, вообще, я тоже очень люблю волейбол и с удовольствием бы глянул на тебя в игре.

Она засмеялась.

– В игре?

– Да, в игре. Что в этом такого?

– Я поняла. У нас игры каждую неделю. Хочешь приходи.

Я решил не отступать.

– Как называется твоя команда?

– КаФИТ, – коротко ответила она. – Это филиал института физкультуры. Там в основном играют школьницы. Но абы кого тренеры не набирают. Амбиции очень серьезные. Тренировки регулярные. Поэтому мы без дела не сидим.

– КаФИТ, – повторил я. – Хорошо. Обязательно приду на вас посмотреть.

Улыбка стерлась с ее лица.

– Ты серьезно?

Я кивнул.

– Мы… даже не знакомы.

– Это с какой стороны посмотреть. Я тоже увлекаюсь спортом. Только с девяти лет играю не в волейбол, а в футбол.

– Но ты сказал мне, что любишь волейбол…

– Я тебе не соврал. Любить можно все, что угодно. Коньки, плаванье, метание ядра. Даже шахматы. Но заниматься всем сразу успешно не каждому дано. А вот смотреть – другое дело. Смотреть футбол я, конечно, люблю больше, но волейбол не далеко ушел. Волейбол для меня на втором на месте.

Она промолчала.

– Не убедил?

Девочка мельком улыбнулась и помотала головой.

– Вот когда придешь ко мне на игру, тогда поверю.

– А когда у тебя следующая игра?

Она снова с удивлением посмотрела на меня.

– Еще не знаю. Только что закончился турнир.

– Летом игры должны быть часто. Например, у нас они каждое воскресенье. И так с мая по сентябрь.

– Потому что это футбол, – сказала она. – И вы играете на улице на большом поле. А у нас по-другому. Мы, наоборот, играем чемпионаты зимой, в зале. Летом нас зовут на пляж. Мне пляжный волейбол не нравится, но лучше, чем ничего…

– Значит весь шик начинается зимой?

– Осенью.

Я заметил, как ее коленки развернулись в мою сторону. И сама девочка уже не сидела в неудобной позе, когда говорить приходилось, повернув шею. Теперь она была обращена ко мне и, казалось, уже не проявляла ни испуга, ни волнения, и только в паузах еще скользила небольшая скованность. Вскоре исчезла и она.

– В октябре начинается чемпионат города. Мы играем со всеми командами по круговой системе. Количество команд всегда разное. В прошлом году было шестнадцать. Мы начали в октябре, закончили в марте. Потом наступает время кубка. Участвуют те же команды, только мы играем уже не по круговой системе, а…

– …по олимпийской, – продолжил я.

– Да, – подтвердила она. – На вылет.

– Какое место вы заняли в прошлом году?

– В чемпионате – шестое. А в кубке мы вылетели почти сразу, – она коротко усмехнулась. – Мы попали на главную команду института физкультуры. Они нас сделали 3:0. Без шансов.

– Ты играла?

– Всю игру, – она поджала губы. – Меня подменяли только два раза. Тренер выпускал другую девочку на подачу. У меня это не сильно получается. Я больше в подыгрыше сильна.

– Значит, ты хорошо накидываешь?

– Да.

– Ты связующая?

Ее глаза вспыхнули от изумления.

– Ты разбираешься в амплуа?

– Немного.

– А в игровых схемах?

– И в схемах тоже немного.

– Если я скажу, что мы играем по схеме четыре – два. Что это значит?

– У вас два связующих, – ответил я.

– Ого! – восхитилась она. – А кому из них чаще прилетает?

– Понятия не имею. Но знаю, что позиция связующего очень сложная, потому что именно ты задаешь направление атаки, и насколько удобной она будет нападающему, тоже зависит от тебя. У меня, например, накидывать никогда не получалось. Сколько не пытался, все время то ниже, то выше, чем надо. А вот в роле доигровщика я хорош.

– Правда?

– Сверху бью так, что мяч иногда попадает в первую линию.

– Неплохо! У тебя подходящий для этого рост.

– Возможно.

– А почему ты стал заниматься футболом?

– Судьба. Когда ты ребенок, многое решается само за себя. Так и получилось. Пришел на футбол и остался. Но тут важно другое. Важно, зацепишься ты или нет. Я зацепился. Мне сейчас восемнадцать и за девять лет я неплохо продвинулся: играю за академическую команду. Даже был на универсиаде.

– Круто. Я тоже хочу, когда поступлю учиться, играть за академическую команду, – она вздохнула, точно этой мечте никогда не суждено сбыться, и наш диалог на некоторое время прекратился.

Часа полтора я проспал и пробудился уже на подъезде к Краснодару. Люда смотрела в окно и, почувствовав шевеление с моей стороны, повернулась.

– Может выйдем, пока автобус стоит?

Девушка выглядела бодрой и воодушевленной, точь-в-точь такой же, как в конце нашего разговора. Ни слова не произнося, я перевалился через подлокотник и двинулся к выходу из салона. Люда последовала за мной.

Обычно автобусы останавливались в маленьких поселках лишь для посадки или высадки пассажиров. Но сегодня произошло исключение. С нами ехало шестеро подростков из спортивной организации. Одному из них стало плохо, и водителю потребовалось сделать остановку, чтобы привести мальчика в чувство. В тот же момент из автобуса высыпала добрая половина пассажиров, и все они закурили с такой синхронностью, словно готовились к соревнованиям. Мы с Людой вышли из салона последними. Облако дыма тотчас охватило нас, и мы отошли в сторонку, где было жарко, но не так дымно.

Краем глаза я видел, как беднягу, почувствовавшего себя плохо в автобусе, отвели за стену остановки и его там вырвало. Вместе с ним был его тренер. Остальные мальчишки решили не смотреть на мучения и вернулись к толпе пассажиров. Я тоже не стал глазеть на процесс. В автобусах меня часто укачивало, и пусть до рвоты дело не доходило, ощущение тошноты преследовало меня, как тень. Самое плохое заключалось в том, что свежий воздух не всегда способствовал быстрому улучшению. От тошноты избавлял лишь длительный покой, а таковой, виделся лишь на конечной станции.

Мы с Людой отошли метров на пятьдесят от автобуса и спустились к полю.

С минуту девочка молчала, не говорил и я. Между нами снова зарождалась неловкость. Поистине мучительное чувство, возникающее из обычной пустоты между едва знакомыми людьми. Будь мы знакомы чуть дольше, скорее всего, оно бы не выглядело столь тягуче и болезненно. Молчание вообще доставляет удовольствие, если случается там, где надо. Но сейчас был не тот момент, и я безуспешно пытался отыскать на задворках памяти какую-нибудь интересную историю.

Истории не было.

Облако дыма над автобусом поменяло форму. Толпа пассажиров растянулась в узкой полосе тени. Водитель, толстый дядька, похожий на мясника, смотрел по сторонам. Его руки были уперты в бока и сходили с них только, когда ему требовалось взглянуть на часы. Мимо проносились машины. Недалеко от автобуса они останавливались на светофоре, и скрипучие тормоза грузовиков заглушали говор толпы.