Моя исповедь

© Галина Башкова, 2025

ISBN 978-5-0051-4361-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Я безумно люблю жизнь. И не хочу умирать.

Что останется после меня?

Кто будет помнить обо мне, кроме моих сыновей?

Меня эти вопросы тревожат уже много лет. Я не хочу исчезнуть бесследно. Вот почему я решила написать книгу о себе, о своей жизни.

«Пока живет память обо мне, живу и я!»

Ваша Галина Башкова

Отец

С чего начать свое повествование? Начну, наверное, со своего отца. Почему с него, а не с матери? Возможно, потому что именно он дал мне имя, когда увидел меня маленькую и черноволосую.

– Вылитый галчонок! – сказал он тогда.

Так я и стала Галиной, а для него Галчонком – его Галчонком. А для мамы – Галькой, в лучшем случае Галкой. Хотя наша мама всех называла: Танька, Маринка, Валерка, Галка. Мама считала, что я была любимицей отца. Я не знаю, с чего она так решила, так как были случаи, когда его любовь ко мне проявлялась очень странно, я бы даже сказала, жестоко.

Отношения моих родителей нельзя назвать идеальными. Отец много пил, мама много работала и воспитывала четверых детей. У нее: три дочери и сын. Старшая сестра Таня – плод первой маминой любви и ее первого брака. А мы с другой сестрой Мариной и братом Валерой – дети второго брака. И, возможно, зачаты были не по любви. Наш отец не очень-то и старался завоевать эту любовь, а, возможно, он понял, что это бесполезные старания. Я иногда думаю, что мама его никогда не любила. Они стали жить вместе, когда у мамы уже была дочь. Она могла бы быть немного снисходительна к отцу, ведь Таню он воспитывал как родную дочь. Вероятнее всего, и отец был бы совсем другим. У меня иногда возникают подозрения, что мама стала жить с отцом только для того, чтобы отомстить своему первому мужу, но получилось так, что всю жизнь она мстила только нашему отцу.

Наша мама всегда была красивой женщиной. Несмотря на то, что она была полной, она нравилась мужчинам. Я думаю, что их привлекала не только ее внешность, но и ее веселый характер. В компаниях, среди друзей, она всегда умела пошутить и посмеяться. Главным украшением нашей матери были ее густые вьющиеся волосы, однако она никогда не отпускала их даже до плеч, всегда нося короткую стрижку. Ей не нравились кудряшки, по этой причине она завидовала мне – той, у кого были прямые волосы. Вот только завидовать было нечему. Мои тонкие жидкие волосы даже в косички стыдно было заплетать. Вот почему я, как и мать, всегда носила стрижки. А какой у мамы голос! Мы любили слушать в ее исполнении русские народные песни, особенно когда она пела их вместе с отцом. Мама всегда пела вторым голосом, а папа подпевал ей своим мужским тенором. Но это случалось очень редко, только по праздникам, а потом они вовсе перестали петь вместе. Маму почему-то раздражало все, что делал отец, поэтому однажды он замолчал.

Наш отец красотой не уступал маме: стройный мужчина, черные мягкие волосы и светло-голубые глаза. Одним словом, пара была очень красивая, на зависть другим. Красивая, но не счастливая. Глядя на все, что происходило между ними, и мы были несчастными детьми. Ведь наш отец не только прикладывался к алкоголю, но и изменял нашей маме. Мужчинам сложно понять женщину, загруженную работой и заботой о детях и доме. Мать выбивалась из сил, и ей было не до выполнения супружеских обязанностей, вот и пошел отец искать плотского утешения у других женщин. А мама от нас не скрывала, что он ей изменяет, хотя нам, детям, не надо было об этом знать. Наверное, она таким образом хотела защитить себя. От чего? Я думаю, освободиться от обвинений. Мы же знаем, что когда такое происходит в семье, виноваты оба: муж и жена, мужчина и женщина; значит, были причины, чтобы он так поступал. Но наша мама так не считала, у нее во всем был виноват именно отец.

Однажды, когда терпению мамы пришел конец, она решила подать на отца в суд на алименты. Нет, на развод она не стала подавать, только на алименты. В те времена остаться разведенной женщиной с четырьмя детьми было просто неприлично. Но она решила, что если уж не всю зарплату, то хотя бы алименты на содержание детей будет получать.

Это случилось в день после суда. Я сидела за столом, рисовала модели платьев и мурлыкала под нос какую-то песенку. На улице была прекрасная погода, по-летнему тепло и солнечно. Настроение у меня было отличное до тех пор, пока я не увидела маму. Она была сильно расстроена, и следы слез были заметны на ее лице.

– Эта скотина решила меня опозорить. Пришел в суд в рваной рубашке и грязный, как будто только что слез с трактора. Это он хотел показать, какая я плохая жена и никчемная хозяйка. Не мог, как нормальный человек, прийти в суд. Ведь я же не на развод подавала, а всего лишь на алименты. – Высказав все это, она ушла на работу, а я осталась стоять в полном недоумении.

У меня, у девочки-подростка, все внутри кипело и бушевало. Я была похожа на вулкан, который вот-вот взорвется. Я знала, что мать много работает, надрывается в две смены, чтобы заработать на всю семью. А кормить нужно было не только нас, но и скотину, которой было много в личном хозяйстве. Мне было жаль ее, а на отца я была как никогда зла.

Через некоторое время, после того, как мама ушла на работу, в дом заявился отец. Бросив на него взгляд, я стала рассматривать его внешний вид. Он на самом деле был грязным, и на нем была та самая рваная рубашка. Я не знаю, какие чувства испытывала в тот момент: злость, обиду или стыд, но я не смогла промолчать и все высказала отцу:

– Ну что? Выпендрился на суде?

И тут все началось. Я стояла, облокотившись спиной о стол, когда почувствовала удар по лицу. Можете себе представить девочку, которой отец со всей силы врезал своей мужской ладонью? Она накрыла все мое лицо. А вслед за ударом последовал вопрос отца:

– Ну? Что? Еще хочешь?

– Давай. Бей, – ответила я. И снова последовал мощный удар по лицу. Отец был зол и не контролировал свои эмоции. К тому же после суда он уже успел выпить.

– Ну что? Еще хочешь? – он зло смотрел на меня.

– Давай. – Такая же злость была и в моих глазах.

Последовал еще один сильный удар.

– Еще? – он повторил свой вопрос.

– Давай. Бей. – Я не сдавалась. И снова был удар.

Сколько раз он меня ударил, я уже и не помню. Мне бы замолчать, так нет, показывала свой упертый характер. Да, характер у меня еще тот! Остановился он только тогда, когда у меня пошла носом кровь. Прикрыв свой нос рукой, я выбежала из дома. Я бежала, а сама про себя повторяла: «Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу». А слезы и кровь смешались на моем лице и текли сквозь пальцы.

Недалеко от нашего дома был небольшой пруд, где мы обычно летом ловили головастиков, а зимой катались на коньках. Добежав до этого пруда и присев на берегу, я стала смывать кровь со своего лица. В голове была только одна мысль: «Я ему этого никогда не прощу. Я ему этого никогда не прощу». Я сидела на берегу и плакала навзрыд. Мне было больно? Да. Но больше всего болело мое самолюбие. Я уже немного успокоилась, когда на дороге я увидела своего парня Олега – мое душевное спасение. Он был изумлен и поражен, когда увидел меня с красными от слез глазами и опухшим носом. Выглядела я, конечно, неважно, но я не думала об этом. Мне было плохо, и мне нужна была защита. Я хотела, чтобы меня кто-то пожалел и успокоил. Я прижалась к Олегу, и слезы полились с новой силой. Так, обняв меня за плечи, он повел меня домой. По дороге я рассказала ему все, что произошло между мной и отцом. Олег слушал меня и молчал. Так мы вошли в дом.

Заикаясь и продолжая плакать, я прилегла на кровать. Олег, присев рядом, продолжал меня успокаивать. В это время в комнату вошел отец. Он вошел медленно, с жалостью глядя на меня. Присев на край кровати, отец стал гладить меня по ноге. Я с презрением поджала ноги, не желая, чтобы он меня касался. Мне было противно его видеть.

– Доча, прости меня. Я не хотел, – сказал он тихим, спокойным голосом. Отец уже успокоился и явно сожалел о содеянном.

– Не трогай меня. Я не хочу тебя видеть.

– Прости, Галчонок! – он продолжал гладить меня по ноге.

Злоба и обида во мне так и кипели, и бесполезно было в тот момент просить у меня прощения.

– Я тебя никогда не прощу, – вот и все, что я могла ему тогда ответить.

Отец с поникшей головой и блестящими от слез глазами вышел из комнаты. Когда я увидела его в таком состоянии, у меня что-то кольнуло в груди, возможно, мне уже было жаль его.

– Галя, ты должна простить отца, – сказал мне Олег.

Но я еще не была готова к прощению, абсолютно не готова:

– Нет. Никогда. И не проси.

Олег понимал, что со мной сейчас бесполезно было об этом говорить, и не стал настаивать. Что было потом, я уже не помню. Возможно, успокоившись, я уснула, а Олег уехал домой.

Мне хотелось бы остановиться на этом эпизоде, который произошел между мной и отцом, но тогда не будет показана полная картина моих взаимоотношений как с отцом, так и с матерью. Это очень важно, потому что все события в моей жизни так или иначе происходят именно из-за этих отношений.

Итак, мой отец не примерный семьянин. В этот день он в очередной раз пришел домой в пьяном виде. Уже стемнело, и вся семья была в сборе. Проблема в нашей семье заключалась в том, что наша мама не могла молча смотреть на пьяного отца, поэтому всегда первой начинала скандалить.

– Явился не запылился, скотина пьяная. – Так мама всегда встречала отца, когда он был пьян.

– Мать, не бурди. – Отец любил применять именно это слово в разговоре с мамой, когда она начинала ругаться.

«Слово за слово», и снова разгорелся скандал. То ли отец поднял руку на мать, то ли мать на отца, а он всего лишь пытался защищаться, но, как всегда, началась драка между родителями. Мы тут же бросились заступаться за маму. Зажав отца в углу коридора, все пытались его утихомирить, а я старалась дотянуться до него шваброй и ударить побольнее, чтобы успокоить окончательно.

– Галку, Галку держите! Заприте ее в комнате! – кричала мать. Она знала, какая я бываю в гневе. Но я все же успела до него дотянуться и ударить шваброй. Я попала ему прямо по носу. У отца выступила кровь. Дело в том, что я просто зверела, когда видела, как он обижает маму, да еще и руки распускает. Мы ведь тогда не разбирались, кто виноват: мать или отец. Но раз отец пьяный, значит, виноват именно он.

Этот случай произошел до первого случая, который я описала, так что это не было моей местью отцу. Нет, не было.

Уже стемнело. Мы разошлись по комнатам и легли спать, а родители продолжали выяснять отношения. Они еще долго ругались, а мы прислушивались и не могли уснуть от этого шума. Мы боялись, что родители вновь начнут драться. А через какое-то время я услышала слова матери:

– Уходи. Я не хочу тебя больше видеть. Убирайся из дома и живи где хочешь!

Я напрягла свой слух и ждала, что произойдет дальше. Если отец вновь полезет драться, то нужно бежать и защищать маму. Но вместо этого я услышала, как заскрипела дверь нашей комнаты, и в нее вошел отец. Он стоял в проеме двери и смотрел на нас. Затем, подойдя ближе и присев возле дивана, где мы спали, шепотом стал прощаться с нами. В комнате было темно, но я лежала на краю дивана и видела его глаза – он плакал. Плакал, просил прощения и прощался. Мне стало жаль его. Я никогда до этого случая не видела, чтобы отец плакал. По его щекам текли слезы, и это были настоящие слезы отцовской любви.

Сколько отсутствовал папа после этого скандала, я не помню. Но со временем он вернулся в семью, и жизнь вошла в привычное русло.

Другой случай моей стычки с отцом произошел накануне моего первого выпускного экзамена в школе. Было теплое летнее утро. Я уже стояла нарядная, в белой блузке и темной юбке, готовая идти на первый экзамен. У меня было приподнятое настроение, так как я была хорошо подготовлена к экзамену и не волновалась. И тут я услышала, как мои родители ругаются. Заглянув в комнату, чтобы узнать, в чем дело, я увидела маму, сидящую на диване, а отец нависал над ней и пытался вырвать из ее рук кошелек. На всю квартиру раздавались крики, оскорбления и ругань. Оба вцепились в кошелек, и никто никому не уступал. Мне хотелось заткнуть уши и убежать, чтобы ничего этого не слышать и не видеть. Но кто поможет маме? И я, как борец за правду и справедливость, вновь вступилась за нее.

Кто прав? Конечно же, мама. Другого варианта быть не могло, и я набросилась на отца. Я повисла на его спине, пытаясь оторвать сильные мужские руки от кошелька.

– Отстань от мамы, отпусти! Не трогай ее. – Я по-своему пыталась защитить мать.

Тогда он развернулся и, схватив меня за шиворот, стал бить головой о журнальный столик, который стоял неподалеку. Три раза он со всего размаху стукнул меня головой об этот столик. Голова моя кружилась и раскалывалась, но до первой крови в этот раз дело не дошло. На экзамен я поехала зареванная, напуганная и побитая. Но, несмотря на такое потрясение, я смогла успокоиться. Слезы, пока я ехала до школы, высохли, и никто даже не подозревал, в каком состоянии я приехала. Экзамен, несмотря ни на что, я сдала на отлично.

Забегая вперед, скажу, что из того, что я написала, вам может показаться, что у нас с отцом очень плохие отношения, а мама во мне души не чаяла. Вы ошибаетесь, все было как раз наоборот. Но не только я страдала от кулаков отца. Доставалось и Тане, и Марине. Брата, по-моему, миновала сия участь.

Но, описывая эти случаи с отцом, я не преследую цель опорочить его. Нет. Я хотела показать в этих ситуациях себя. Как-никак, я пишу о себе. Это моя история, это моя исповедь.

В дальнейшем я хочу поделиться хорошими воспоминаниями, связанными с моим отцом.

Наш папа воспитывался в детском доме, откуда он постоянно пытался сбежать. Он мечтал о теплых странах, где растут сладкие и сочные фрукты, где всегда тепло, но каждое его бегство оканчивалось неудачей. Его ловили и возвращали в недобрый детский дом. Не мог детдомовский парень научиться семейным отношениям в коллективе, где все были такими же одинокими, как и он сам. Несомненно, в детдоме накормят, обуют и оденут, но чтобы понять, что такое семья, надо жить в семье. Вот почему обвинять его во всех грехах, которые он совершал сейчас, будучи мужем и отцом, не разобравшись во всем, – неправильно и несправедливо.

Со временем отец получил специальность тракториста. В те времена это была уважаемая специальность, не смотря на то, что это очень тяжелая и грязная работа. Но мой отец к тому же был творческой личностью – да, иногда среди работяг встречаются такие натуры. У него всегда был красивый и даже идеальный почерк. Особенной красотой выделялись заглавные буквы, они были как из старославянских книг, с какими-то загогулинами и завитками. Я влюбилась в его почерк и стала его копировать. У мамы почерк сильно отличался от папиного – он был крупным и размашистым. С возрастом мой почерк изменился и стал похож на мамин, как и моя внешность.

Отец не только красиво писал, но и рисовал. Он умело копировал любые изображения. Помню, откроет книгу по тракторам и рисует нам. Копии получались точными до каждой мелочи, до каждой детали. Может быть, поэтому именно он, а не мама, помогал мне по черчению, объясняя, где должна быть линия толще, а где тоньше и почему. Учил делать описание чертежа правильным и красивым шрифтом.

– Галя, буквы не должны быть такими квадратными, – объяснял он, когда смотрел, как я пишу. Я старалась, исправляла. – Нет, и не такими круглыми. Смотри, Галчонок, и учись! – Он брал из моих рук карандаш и выводил буквы. И я училась, и у меня получалось. Мои чертежи всегда были сделаны на «5», и в этом была заслуга моего отца.

Позже папа показал мне, как рисовать простым карандашом, как правильно наносить штрихи, чтобы стекло выглядело стеклом, а тень – тенью. Мне очень нравилось рисовать и быть вместе с отцом. Но развить эти способности в дальнейшем так и не получилось: то ли у папы не было времени продолжать со мной заниматься, то ли я отвлеклась на что-то другое.

Еще одно увлечение отца – любительская фотосъемка. Он и меня к этому делу привлек. Скорее всего, я на самом деле была его любимицей, а может быть, просто благодарной и заинтересованной ученицей.

Мы вдвоем сидели в темной комнате, предназначенной для печати фотографий. Окно было завешено шерстяным одеялом, и ни один лучик света не проникал в помещение. Комната освещалась только специальным красным светом. Это придавало таинственность нашим действиям, и волшебство в закрытой от посторонних глаз комнате начиналось. На столе стоял фотоувеличитель и ванночки с разными химическими реактивами: фиксаж, проявитель и промывочный раствор. Было интересно наблюдать, как на белой бумаге постепенно проявляется изображение – не волшебство ли это? Когда фотографии были отпечатаны, их нужно было высушить. Для этого я их прикрепляла к зеркальным пластинам и прикатывала валиком. Под действием высокой температуры они высыхали и приобретали глянцевый блеск. Затем эти фотографии я обрезала на специальном резаке, края фотографий получались резными и очень красивыми. Вот где сказка! Вот где было развлечение!

Отец, наблюдая за мной и заметив мой интерес к фотографии, отдал мне свой фотоаппарат «Зенит», чтобы я научилась еще и фотографировать. Помню, в один солнечный зимний день, встав на лыжи, я отправилась в путешествие по близлежащим местам, а через плечо у меня висел папин фотоаппарат. Я была как никогда счастлива. По-настоящему счастлива.

Но мама не любила папиного увлечения фотографией, и мы, дети, знали почему. Она показала нам его фотографии – непристойные фотографии, снятые с непристойных журналов. Отец, если и делал их, то прятал от нас, а мама нам все показала.

– Видите, какой ваш отец? Вот он – развратник, чем занимается. – Она тыкала нам под нос его фотографии, а мы отворачивались, испытывая отвращение от увиденного.

Зачем она это делала? Зачем она нам это показывала? Ведь это так противно, так гадко. Мы всего лишь дети, а детям этого видеть и знать не нужно.

И все равно отца мне было жаль. У него столько талантов, и ни один не был реализован.

Я мечтала стать учителем, вот почему даже на летних каникулах играла в школу. С большим удовольствием представляла, как обучаю детей. Но для этой игры мне требовалось помещение, чтобы мне никто не мешал, и школьная доска. А где было взять такую доску? Ее надо было сделать. Я обратилась к маме за помощью, но она только что пришла с работы, и ей было не до моих игр. Мама отработала две смены за станками, и ей требовался отдых. Когда ей было заниматься мной? И она отказала мне:

– Галя, ты видишь, я устала. Придумай сама что-нибудь.

Я была очень расстроена. Глаза блестели от нахлынувшего огорчения, но я старалась не плакать. Вот в таком состоянии, сидящей на ступенях деревянного крыльца нашего дома, и застал меня отец:

– Что случилось? Почему грустим?

– Мне нужна школьная доска, а я не знаю, как и из чего ее сделать. А маме некогда, – ответила я отцу.

– И это все? Делов-то. Пошли со мной.

Мы отправились в сарай, где он нашел для меня фанеру и выпилил небольшой кусок прямоугольной формы, который вполне подходил для доски средних размеров. Дал коричневую краску, которая осталась после покраски деревянного пола в квартире, и, конечно, кисть.

– Ну а остальное, я думаю, ты сделаешь сама. Только не забудь потом кисть замочить в растворителе – это было обязательным условием, ну и сарай в твоем полном распоряжении. – Отец оставил мне ключи и ушел на обеденный перерыв.

Я нанесла краску на фанеру, дала ей высохнуть и оборудовала тут же, в сарае, класс. Принесла учебники, указку и мел для доски. И началось мое обучение виртуальных учеников.

– Здравствуйте, дети. Садитесь. Сегодня у нас урок русского языка, и мы будем писать диктант. Закрываем учебники и открываем тетради. – И я начинала читать текст так, как обычно читает учитель на уроке. Так я могла играть целый день. Я была счастлива, и меня переполняла благодарность к отцу.

Мать

Самые сложные отношения у меня были именно с мамой. Несмотря на то, что я всегда была ее защитницей, с ней у меня не складывались взаимоотношения. С каждым годом они становились только хуже.

Кто виноват? Я всегда считала и считаю, что в отношениях участвуют двое, а значит, виноваты оба участника этих взаимоотношений. Это можно сказать и про мои отношения с отцом, и про мои отношения с матерью, и про отношения отца с матерью. Нельзя вину перекладывать только на одного человека.

Отчего стали портиться мои отношения с мамой? Может быть, я выросла и стала присматриваться к своим родителям? Может, я стала догадываться, что не во всех грехах виноват только наш отец? Я даже не помню, с чего конкретно стали портиться наши отношения с мамой. Но теперь я все чаще и чаще стала защищать отца, а маме это не нравилось. Наши натянутые и сложные отношения разрастались и увеличивались, как снежный ком, пущенный с горы. Ей было неприятно видеть меня в обществе отца, не нравилось, когда мы с ним о чем-то разговаривали или что-то обсуждали. Она считала, что мы плетем заговор против нее. Боже, как же это глупо – так думать об отношениях дочери и отца.

Я никак не могла подстроиться под маму, а точнее, понять, каких взаимоотношений она от меня добивается. Мне так хотелось ей угодить, хотелось, чтобы она спросила, как у меня дела, все ли у меня хорошо. Я хотела, чтобы она меня просто любила.

Иногда она говорила мне:

– Мать для дочери – самый близкий друг. Можешь делиться со мной своими сокровенными мыслями, задавать любые вопросы.

После этих слов я была счастливым ребенком. Ведь мама – мой лучший друг, я могу ей рассказывать все свои девичьи секреты и тайны, могу делиться с ней самым сокровенным. Какой наивной и доверчивой я была! Уже на следующий день мнение мамы могло измениться:

– Ты вообще ко мне должна обращаться на «вы», как в старые добрые времена – это проявление уважения и почитания.

В моей детской голове никак не укладывались эти две позиции. Если обращаться к матери на «вы», следовательно, она не друг, а хозяйка и госпожа, а это уже означало, что секреты свои надо держать при себе. После этого я полностью замкнулась, осталась наедине со своими мыслями, проблемами и переживаниями. Я понимала, что с мамой секретничать не стоит, иначе при любом изменении в ее настроении мои секреты могли стать всеобщим достоянием и обернуться против меня самой. А как мне, девочке, хотелось, чтобы меня понимали, чтобы я могла с кем-то поговорить о своих проблемах. Сестра для таких разговоров не подходила, здесь нужна была мама. Как мне не хватало ее любви и участия в моей жизни!

Один случай с мамой так глубоко засел в моей памяти, что даже сейчас, когда я пишу эти строки, я плачу, и слезы застилают мне глаза.

В то время я уже закончила училище и работала в ателье. Смена была утренняя, поэтому домой я пришла после трех часов пополудни. Отца дома не было, а у мамы были гости – ее подруги с завода. В зале был накрыт стол, на нем стояли чашки с чаем и корзина с выпечкой. Женщины весело разговаривали, смеялись и шутили. Мама была в хорошем и приподнятом настроении.

Мы с мамой уже несколько дней были в ссоре, поэтому, когда я вошла, то просто поздоровалась со всеми, кто был в комнате.

– А! Вот и Галочка пришла! – улыбаясь, сказала мама.

Я была удивлена такому нежному обращению и подумала: «Ну, слава Богу! Мама успокоилась». После таких ласковых слов у меня камень упал с души. Я не могу жить с мамой в одной квартире и молчать. Меня такое молчание напрягает, и я чувствую себя очень неловко.

Я разулась у порога и прошла в другую комнату, чтобы не стеснять маминых подруг. Через некоторое время гости стали расходиться. Мама продолжала шутить с ними, и мне это нравилось. Проводив подруг, она вошла ко мне в комнату:

– Ну что, сучка, вернулась?

Меня как обухом по голове ударило. Такая резкая перемена в настроении мамы вывела меня из равновесия, и я, недолго думая, ответила в ее же манере:

– Что? Спектакль окончен? При подругах я – Галочка, а без них я – сучка?

Скандала в этот день было не избежать. А тут я, как назло, стояла с новыми капроновыми колготками в руках. Старые уже много раз зашивались и штопались, и ходить в них было просто стыдно. Но колготки я купила без маминого разрешения, а в нашей семье это было не принято. Все деньги хранились у нее, и тратить их можно было только с ее позволения. Это, конечно, правильно, но не до такой строгости. Я ведь уже взрослая и сама зарабатывала. Пусть это были небольшие деньги, но все же я имела право купить себе самое необходимое. Следовательно, своей покупкой только подлила масла в огонь. Я стояла у окна, а в руках у меня были эти злосчастные колготки.