Ракушка

Некрасивое начало

«А сосок-то останется?»

«Да я не тебя не залезу! Никто не тебя не залезет!»

«Деньги проси у одноклассника за проведенную ночь».

«Я обещал помочь, когда мы были парой, сейчас извини».

Так некрасиво и гадко начинается эта книга.

И продолжается.

«А почему я должен? Я стою у станка! Полирую камни! Ни хрена себе! Кто я такой? Мне это на хрен не надо! Я ничего не должен!».

«Это твоя кошка! Я тебе ее не заводил, не притащил! Сама разбирайся! Это твоя Дашка! Я не повезу ее на автовокзал! Сама, сама. Это твоя дочь, не моя».

«Мне это не надо. Я строю планы на выходные. У меня своя жизнь!».

И снова продолжается.

Очень некрасиво, согласна.

«Секса было мало! Когда это было? Сколько раз это было? Можно посчитать по пальцам!».

«Всё на меня повесили! Все на меня свесили!».

«Увольняйся! Или я уволюсь! Я не буду с тобой работать на одной работе!».

«Я парень холостой, я хоть куда, хоть завтра, куда хочу!».

Снова гадкое продолжение книги.

«Не удивляйся, если увидишь меня с другой женщиной!».

«Тебя наказал Бог, отнял грудь, потому что ты мяла титьки перед мужиками, флиртовала! И если ты продолжишь так себя вести, то отнимет вторую!».

«Это моя репутация! Я не буду с такой! Мне это не надо! Наши отношения бесперспективные».

«Я не знаю, повезу тебя на химию или нет. Мне надо подумать. Завтра скажу».

Первая химиотерапия после операции и короткого периода восстановления. Он не знает, повезет меня или нет.

Так начинается моя история. Дневник с момента, когда я узнала, что у меня рак груди.

Memento mori? Не, не слышали

Меня зовут Маша, мне 38 лет.

У меня двое детей, Даша (18 лет) и Олег (10 лет). Не замужем. Последние два года встречалась с брутальным (привет, лихие 90-е) Стасом (49 лет).

Мы работаем в ритуальной фирме «Вечный огонь». Вот уж точное название. Круглый год крутится колесо ритуальной сансары. Люди умирают, мы работаем.

Уходят безвозвратно пачками, а мы ссоримся, интригуем, скандалим, завидуем, дружим «за» и «против», паримся по пустякам и по-крупному. Забываем про memento mori абсолютно. Несмотря на то, что вокруг памятники, надгробки, гробы, венки и могилы.

Я делаю портреты покойников на каменных стелах. Художник, ретушер, гравировщик. Стас, для которого важно «а сосок-то останется?» – полировщик.

Мяла ли я титьки перед мужиками? Как-то было холодно в кабинете ретушеров, я куталась в рабочую куртку со словами «Да что так холодно-то?». И в этот момент к нам зашел полировщик.

«У меня есть глаза, я всё видел!».

Всё было хорошо. Пока я была здорова, весела, заботлива, самодостаточна. Зарабатывала и закрывала свои потребности сама. Я была удобна. Как только я попала в беду и стала слабой, брутальность мужчины, которому я дарила свою жизнь, сменилась на истерику и агрессию. Обвинения, унижения, гадкие слова. Он сильно подвел меня. Но вместе с паникой и обидой пришло облегчение.

Мне легче проходить тяжелые периоды в одиночестве. Так было и раньше.

Уходя – уходи.

Нервотрепка продолжается.

А, забыла уточнить. Стас глубоко набожный человек, который ходит в храм, ездит на причастия, исповедуется, посещает святые места.

Всё будет нехорошо

Голова болит ужасно. Как успокоиться, как успокоиться, как успокоиться?

Богиня Граммамаре Фудзимото, помоги мне. Богиня Милосердия и Королева Океана из мультика «Рыбка Поньо на утесе». Я представляю, как стою на плоту посреди воды в темноте и жду ее. Жду ее ответов. И она проплывает, огромная, светящаяся в темных водах. Лицо размером с кита. Кружит подо мной. Укрой меня, защити, помоги. И она безмолвно говорит со мной. Скажет правду.

«Все будет… нехорошо. Но будет. Глупая, не плачь. Это не конец. Будет очень плохо и трудно. Будет добавленная жизнь, а какая – зависит от тебя. Нет цели, есть путь. Привет самураям. Ключевое слово во всей этой истории – БУДЕТ.

Граммамаре уплыла. Не сказала «ты сможешь», «ты сильная». Просто знай, всё будет нехорошо. Но будет. С этим «нехорошо» и «плохо» можно жить.

Расставаться с абьюзером – лучший подарок себе. Словно ты вышла из зачумленной деревни, крестясь и радуясь, что осталась жива. Поплакать, пострадать. А потом вдохнуть свежий воздух перемен, свободы. Закрыть дверь с бесконечным контролем, обвинениями, унижениями.

Насчет обвинений и одноклассников. Надо же оправдываться. Привычка.

Я сходила на юбилей школы. Мы танцевали, пили и веселились с одноклассниками. Два года до этого была без вины виновата. Сажала цветы на даче Стаса, жарила курицу на печи, плела ловцы снов, обшивала подушки джинсовыми лоскутками, отдавалась ему, захлебнувшись бутылкой вина, чтобы отключить сознание и просто дать мужику как безвольная тряпичная кукла Региди Энн [1]. Чтобы не психовал и поддерживалась видимость отношений.

А потом я пошла на этот вечер встреч. Я уже знала, что у меня рак, и через две недели будет операция и что-то страшное дальше. И я отрывалась. Мы шли толпой под снегопадом, пьяные и беззаботные, орали песни, пили виски из горла. Забыв, что у нас дети, семьи, жены и мужья, работа, начальники и нам почти по 40 лет, будто мы снова безбашенные девятиклассники. Я шла за руку с Гуевым. Мы хохотали, кидались снежками, падали в снег, целовались. Я понимала, что может это моя последняя вечеринка, что я, возможно, вижу их в последний раз. Стас обрывал мне телефон через каждые 5 минут. Сначала я брала трубку, говорила, утешала, успокаивала. А потом отключила телефон.

В шесть утра я, качаясь, прошла мимо своего подъезда, напевая: «Виски, кола, королева танцпола… Ух, ты заменишь мне двух. За собой манишь, паровозик чух-чух». У подъезда стоял Стас с перекошенным от злобы лицом.

В подъезде я заорала: «Ты что, не понимаешь? У меня РААААААК!!!!». И он убежал. В страхе опозориться, что соседи услышат. Ведь рак – это так стыдно.

Рак – «проверено на себе»?

Я пишу с детства. Олимпиады по литературе. Конкурс чтецов. Фестиваль детской прозы «Серебряное перышко». Учительница по литературе Варвара Колесова (училась на журфаке МГУ вместе с Владиславом Листьевым) возила меня повсюду, говорила: «Пиши! Пиши всегда! Не прекращай!». Были и встречи с писателями. Сергей Георгиев, например, подписал мне свою книгу «Янка»: «Машеньке, будущей Астрид Линдгрен, от собаколюбивого автора».

Я работала журналистом в городской газете «Минералдаровский рабочий». Больше всего мне нравилось писать про людей. Рабочих и нерабочих. Нет тем и идей? Иди на улицу и хватай первого попавшегося бомжа. Мои любимые собеседники – запойные алкаши. Они много могут рассказать. Может, поэтому и пьют? Я покупала беляши, бутылку пива, горсть шкаликов, вела бездомного, просящего милостыню, на ближайшую скамейку во двор. И начиналась интересная беседа… Иногда мне хочется сделать это и сейчас. Просто так. Чтобы поговорить.

Шла на стройку к гастробайтерам, захватив дошики, консервы, сигареты и бутылку водки.

Шла к инвалиду в будку, который чинит обувь и делает ключи.

Шла в дом престарелых к одиноким бабушкам.

Шла к безногому афганцу, который посылал всех, кто к нему лез. Он кидал в меня костыль, но я стояла в коридоре, и мы начинали какой-то странный диалог, потом я ставила чайник на плиту, и он потихоньку начинал рассказывать…

Шла в рейды с тетушками из социальной поддержки по квартирам. Всегда поражал диссонанс: заходят в нищету женщины в норковых шубах к несчастной бабуле со словами «Вот вам печенье!».

Шла в рейды по неблагополучным семьям с делегацией от отдела по делам несовершеннолетних. Дежурила в приемном покое в ночь с 31 декабря на 1 января.

Люди, судьбы, души.

Мне кажется, произошла какая-то профдеформация личности, постоянная потребность в «свежем мясе». Звучит кровожадно. Но… Как для строителя сырье – цемент, для журналиста сырье – люди. Их чувства, слова, мысли, поступки, мотивы поведения. Кажется, свою личную жизнь я превратила в один сплошной социальный эксперимент.

Всё по классике: «проверено на себе», «журналист меняет профессию», метод «маски», сливы, утечки, пробные «шары», ловля на доки, фальшивки, провокации, предметно-вещественная среда, целостная среда обитания, собственное поведение и ощущения, документы служебные, личные, мониторинг соцсетей и прочие «скандалы, интриги, расследования».

Моя книга «Ракушка» – точно 18+. Кажется, обошлось без убийств и кровавой расчленёнки. Хотя… Интересно, мастэктомия считается расчлененкой? Слова «говно» и «жопа» – слова-паразиты книги. И да, «Ракушка» «содержит нецензурную брань». Потому что, как без мата, когда у тебя рак?

Потом я устала от журналистики. От людей. Или просто устала. Надоели до чертиков. Вот бы сидеть в каморке и расписывать матрешек! Не общаться, не улыбаться. Бойся своих желаний. Крэкс, пэкс, фэкс! И ты на базе за городом делаешь портреты покойников. Молчаливых. Последний портретный «очерк». Но, оказалось, люди и там. Они везде. Заказчики и родственники умерших, коллеги.

Жизнь так закрутилась, что я потеряла писательский скилл. О чем писать? Когда? Я рожаю, выхожу замуж, снова развожусь, снова рожаю, снова выхожу замуж, снова развожусь, беру ипотеку, меняю профессию, завожу роман, беру еще одну ипотеку, работаю, ищу себя, тащу на себе. Садилась за ноутбук, открывала новый документ и смотрела на чистый лист. А сейчас… Всё стало ясно.

Что ты выдумываешь? Какого ждешь озарения? Засоряешь голову курсами сценариста, основами драматургии, ищешь тему, идею, зацепку… Вот она, тема. Автофикшн. Моя бывшая редакторша Натэлла Ивановна Каценко всегда говорила: «О чем споткнулись, о том и пишите». Чем богаты – тем и рады. Ты прямо сейчас проживаешь уникальный опыт. Пиши о том, что болит. О том, что знаешь лично. На себе.

Каценко словно сидит напротив, смотрит из-под очков, поджимая густо накрашенные розовой помадой губы…

– Напиши о раке груди так, как никто не писал. Не пиши про рак-смерть. Пиши про рак-жизнь. Не собаке – не собачья смерть. Ты борешься с раком груди и работаешь в ритуальной сфере. Да это же пушка, твою налево! Ты уже в царстве Аида. Понимаешь?

Понимаю ли я?

Да я понятия не имею!

Перепутанное время

Идет 2024 год. Год Дракона. У меня есть перекидной календарь с красивыми величественными драконами на каждый месяц. Мы разглядывали его с Олегом и представляли… Вот февраль, колючий, голубой с белым, скованный изо льда. Вот таким будет май, японский цветущий зеленый дракон…

Дни, числа и месяцы перепутались и смешались в кашу «химического мозга». Этот календарь – единственный навигатор, чтобы сверять компас. Поэтому терпи, читатель. Продирайся сквозь сумбурное начало книги, вместе со мной. Не удивляйся, что сегодня март, а завтра январь. Дальше «химический туман» рассеется. Резкость диоптрий на происходящее наведется.

Через две недели после операции на консультации у химиотерапевта я узнала, что мне назначено 18 (восемнадцать, Карл!) курсов химиотерапии, через каждые три недели. Что от меня останется? Что это будет за жизнь? Подсчитала. Это и есть год.

На консилиуме перед операцией я спросила: «Сколько времени займет лечение?». «Ну, года полтора».

– Когда я смогу выйти на работу?

– Нуууу… Мало кто может работать в этот период.

Надо как-то перетоптаться, пережить, переждать, пройти. Каждый месяц года – дракон, которого надо одолеть.

Из всех поздравлений медийных персон в сети мне понравился посыл Хакамады. Надо думать не о драконах (грозных, ужасных, опасных), а взращивать внутри себя маленького дракончика. Шажочками потихоньку топать, двигаться вперед. И тогда он будет набирать мощь (наверное). Наращивать новый, красивый панцирь, хвост, чешую, когти (но это не точно). И так будет происходить какая-то глобальная трансформация (возможно).

Впереди мои драконы. 12 драконов. Я – совсем не их мать. Я растеряна, придавлена и оглушена диагнозом. Мне не приручить их. Буду тихо и осторожно, таинственно ступать через этот год, как в игре «Крадущийся»…

Диагноз

С50.1. ЗНО левой молочной железы. ER5 балов. PR4 балла. HER2/neu3+. Ki67 40%. рТ1срN0pMх G2 Стадия IA.

Характер заболевания. Впервые в жизни установленное хроническое.

Гистология. Инвазивная карцинома молочной железы, неспецифического типа с наличием компонента in situ и ассоциированной болезнью Педжета [2].

Решение консилиума. Первым этапом с учетом стадии заболевания и ИГХ показана операция в объеме ампутации левой молочной железы с лимфодиссекцией 1—2 уровня. Мастэктомия по Маддену [3].

Далее план такой. Решение вопроса о курсах полихимиотерапии, эндокринной терапии, таргетной терапии, гормонотерапии.

В общем-то, всё по лайту. Начальная стадия. Хороший прогноз. «Самый лучший рак, заходил вчера!» [4]. Уборщица в онкоцентре как-то мне сказала: «Титишница? Молочка? Не переживай, уж рак груди-то они научились лечить».

С Педжета как-то не очень понятно. Где-то пишут, что Педжета агрессивен и даже при лечении оставляет заболевшей года три жизни. Где-то пишут, что Педжета вполне себе поддается лечению.

Лимфоузлы чистые, не задеты метастазами. Но раковые клетки могут распространятся не по лимфотической системе, а через кровь. Поэтому рядом с буквой М (метастазы) мне пишут «х». Неизвестно. КТ с контрастом могут не увидеть микрометастазы. Они могут где-то затаиться. Поэтому их надо прибивать химией, добивать снайперской винтовкой – таргетами, глушить эстроген гормонами, гасить метастазы в костях золендроновой кислотой, пить тамоксифен, входить в стойкую менопаузу, переходить на анастразол… Проверяться каждые полгода.

Почему меня лечат так, словно у меня не «закрытый перелом, а открытый перелом» [5] – не первая стадия, а четвертая? Молодой возраст, гормональный хер-положительный подтип рака, опять же Педжета… Разрушенный раком сосок и опухоль в груди. Надо лечиться и не думать ни о чем. «Но пришла пора, и собрался в путь, ну и ладно, будь» [4].

О чем я думала? Три года я просыпалась и первым делом, как ни в чем небывало, мазала, обрабатывала, заклеивала… Что-то кожное, заживет. Стирала маечки и лифчики. Подкладывала ватные диски. Перепробовала все. Почему-то не заживало. Психосоматика? Кожная реакция на стресс? Я обратилась к маммологу. Сделали узи. «Грудь не деформирована, это не рак. Сходите к кожнику». Дерматолог: «Попейте ацикловир, помажьте цинковой пастой, надо укреплять иммунитет».

Первый онколог, к которому я пришла, спросил: «А как ваш партнер на это реагировал?». Никак. Он не хотел это видеть, в сексе я была всегда одета сверху. Не снимала бюстгальтер, а когда хотела снять, то он показывал, что не надо. Секс бочком, сзади. Поза – лежачие ложки. Чтобы не видеть, не знать. Я комплексовала, стеснялась. Какая-то проказа на соске. Некрасиво, неприятно. Стыдно. Мы не будем это оголять, видеть, как будто этого нет.

Почему он орал «А сосок-то останется?». Он его, итак, год не видел.

Никто не бил тревогу. Я не ходила в баню, редко купалась в речке, отворачивалась в душевой бассейна. И каждое утро и вечер обрабатывала свою незаживающую болячку. Некогда заниматься этим, ходить по врачам. Пройдет. Дети, работа.

Почему ты не веришь мужчинам?

Шов. Проблема №1. Мой шов просто идеально зажил по краям. Но в центре – караул. Он разошелся. Начал мокнуть. Спустя месяц корочки в центре шва отпали. Вымокли, выболели. Шов развалился, вывернулся наружу. Мне снова зашили его. Без анестезии.

«Может всё-таки с анестезией?» – взмолилась я. «Ни к чему. Не будет больно. Почему ты не веришь мужчинам?» – пошутил хирург Орлов, который меня до этого оперировал.

Рана снова развалилась. Первая химия уже прошла. Циклофосфамид, доцетаксел, трастузумаб. Регенерация тканей – на нуле. Прыщи на лице не заживают. Что говорить про шов.

Волосы. В ожидании момента, когда они начнут покидать меня. Сегодня помыла голову. Расчесала, высушила. 8-й день после химии. Кажется, что они гладкие, мягкие, послушные. Мысль 1567-я по счету: «Может, у меня всё-таки не выпадут?».

Когда волос не станет, всё тайное станет явным. Ширма упала и грохнулась на пол. Теперь все видят, что у меня рак.

Сколько я уже вводила в поисковике запросов на эту тему – не счесть. На какой день выпадают волосы после химиотерапии? От каких химиопрепаратов волосы не выпадают? От каких выпадают точно? Как выпадают волосы? Постепенно? Или все разом? Фотографии, истории, отзывы. Холодовой шлем. Парики. Чалмы. На 14-й день. На 10-й…

Может, я буду первой, у кого волосы НЕ выпадут?

Я видела диагнозы тяжелее, сложнее моего. Врачи говорят, нет двух одинаковых историй болезни, если речь идет о раке груди. Не может быть никаких сравнений, сопоставлений. Всё индивидуально, непредсказуемо. Или предсказуемо. Можно с небольшой стадией сгореть за полгода, а можно с четвертой прожить и пять лет, и десять. И больше.

Волосы. Всю жизнь, сколько себя помню, отращивала волосы. Всегда ниже лопаток. «Что тебе подарить?». Что-то для роста волос! Я специалист по отращиванию шевелюры. Дарсонваль, маски с горчицей, никотиновая кислота, масло мяты, массаж, солевой пиллинг, витамины. Особый вид релакса – лежать и залипать в истории на «Айрекоменд»… «Моя история отращивания волос». Мммм!

И вот мне предстоит с ними расстаться. На какое-то время. Или не предстоит? Я всё еще надеюсь.

Шов. Посмотрел наш местный нерусский врач-онколог в поликлинике. Убрал два шва. Оставил еще один на недельку.

– Может, зашить снова?

– Смысл нэт.

– Ну он заживет?

– Аллах как всё устроил? Что всё заживет, и всё пройдет.

Окей. Аллах, так Аллах.

С Новым годом, пошель нафик

В нашей поликлинике два онколога с труднопроизносимыми именами. Фаидов (постарше и подобрее) и Ардахидов (помоложе и позлее). Бабушки носят с собой бумажку, на которой написаны имена, чтобы правильно обращаться, не злить доктора. Молодой всегда обижается, поправляет, заставляет произносить его имя и отчество правильно. Тот, который постарше, с улыбкой пресекает попытки произнести его имя: «Зовитэ мэня прост Доктор».

Поначалу я вообще не понимала, что они говорят (мяукают). Помню, как приехала после операции из Каменска в родной Минералдар 29 декабря. Пошла на прием и перевязку. Очень переживала за дырочку от дренажа, где была вставлена резиночка. Миллион вопросов. Когда ее убирают? А если убрать раньше, то… А если убрать позже, то… А если это гной? А если скопится там внутри сукровица? Ее надо будет откачивать? Проколами? А если…

Диалог получился примерно такой.

– Када быль операций?

– 14 декабря.

– А сняль дренаж?

– Через неделю. Чуть больше. Вроде 25 декабря.

– Трубка-дренаж када?

– 25 декабря.

– А операций када?

– 14 декабря.

– А, панятна. Трубка-дренаж 20 декабря.

– Что? Нет. Операция была… – начинаю снова объяснять хронологию.

– Перевязка не нада. Резиночка не нада. Праздныки, не работат. Срочна – приемный покой. Можьна помыться третий день.

«С Новым годом, пошель нафик» [6].

Тогда весь мир сузился до этой резиночки в дырке от дренажа. Всё, что меня волновало. Я еще не знала, что шов разойдется. Его зашьют. Это не поможет. Химиотерапию откладывать не будут. И ты будешь жить с этим незаживающим мясом еще месяца два. А потом он (благодаря Аллаху или еще чему) заживет и будет выглядеть, будто я с разбега налетела на бензопилу.

Зато «можьна» помыться.

10-й день после первого курса химии. Я всё-таки надеюсь, что волосы НЕ выпадут. Я буду первой, у кого волосы не выпадут.

ДА СГИНЕТ ХВОРОБА!

Очереди у кабинетов. Сколько часов, проведенных в очередях… Можно писать фельетоны. В основном, это пожилые люди 60+. И очень плюс. Молодых я вижу редко. Среди них есть очень злые, ожесточенные, жадные до жизни старики. Это поражает. «Я первый! ПЕРВЫЙ захожу. У меня талон на 12.30. Первый ЯЯЯЯЯЯяяяяяя!» (противным, трескучим голосом). Вид у него такой, что ясно, – первый за оградку (прости, Господи).

Я полный профан по части попадания в кабинет хоть с талоном, хоть без талона. Как-то я пропустила вперед уже человек шесть («талон», «мне срочно», «я только спросить», «пожалуйста», «допталон», «я вчера с утра просидел до вечера и так и не попал в кабинет», «поимейте уважение к возрасту», «мама лежачая, я отпросился с работы», «мне еще из садика внука забирать», «молодая еще, подождешь») и только собралась зайти в кабинет, как одна бабка с палкой вскочила и встала у двери.

– Томилова! Зайдите уже! – выглянула медсестра и строго посмотрела на очередь.

Бабка сказала, что с места не сдвинется и не пропустит никого. Другие бабки вступились за меня. Старуха отступила со словами «Ну иди. А то еще сдохнешь тут!» Занавес. Я называю это БДСМ – аббревиатура Бесконечная Доброта, Сострадание и Милосердие.

Но есть и милая история. Один дедушка сидел в очереди (человек 25) и смотрел с телефона видяшки в одноклассниках. На беззвучном режиме. Но звук вдруг включился и разнеслось на весь больничный коридор: «Да и сгинь ты, зараза проклятая! Да взойди солнце, да озари путь наш! Семаргл-Сварожич! Велик Огнебожич!».

Дедушка нервно теребил телефон, пытаясь отключить звук.

«Спали боль-хворобу, очисти утробу! У гада людины, у всякой тварины, у стара и млада, ты – божья услада!».

– Мужчина! Сделайте потише! – крикнула стервозная бордовая шапка с тонкими сжатыми губами.

«ОГНЕМ ОЧИЩАЯ, МОЩЬ ДУШ ОТВОРЯЯ, СПАСИ ЧАДО БОГА, ДА СГИНЕТ ХВОРОБА!» – динамик телефона стал еще громче.

– Мужчина!

«ТЕБЯ ПРОСЛАВЛЯЕМ И К СЕБЕ ПРИЗЫВАЕМ!»

– Мужчина! Звук уберите!

– Да, ладно, послушаем. Вдруг поможет! – махнул рукой улыбчивый парень в кожаной куртке.

«НЫНЕ И ПРИСНО И ОТ КРУГА ДО КРУГА! ТАКО БЫТЬ, ТАКО ЕСИ, ТАКО БУДИ!».

Дедушка наконец совладал с телефоном и отключил звук.

– Внучки присылают. Лерочке – шесть, Лизоньке – девять, – извинился он, совершенно сконфуженный.

У меня защипало глаза. Внучки шлют дедушке волшебные видяшки, которые излечат его, и он будет спасен.

Я успокоилась и загуглила. Древнейшие славянские заговоры. Почему бы и да? Работает то, во что веришь. Неважно, Перун, Сварог, Заратустра или Йохимба. Мне зашло. На ночь слушала аффирмации наших предков-славян.

«Как отскочило, отпрыгнуло белое крыло, так отскочите, отпрыгните, отпряньте от меня родимые огневицы, горячки и лихоманки – Хрипуша, Ломея, Дряхлея, Дремея, Ветрея, Смутница, Зябуха, Огнея, Пухлея, Желтея, Немея, Глухея, Каркуша, Глядея, Храпуша. С буйной головушки, с ясных очей, с черных бровей, с белого тельца, с ретивого сердца. С ветру пришла – на ветер пойди, с лесу пришла – на лес пойди. От века и до века».

Сильный, умный и классный человек, который придет и спасет тебя – это и есть ты [7].

Всё закончится кремацией

Я была очень наивна. Как всегда. Думала, что сейчас не время. Доработаю сезон (разгар установок памятников на кладбище – с мая по середину октября), никого не подведу, пойду в отпуск и разберусь с проблемой.

Колотила как сумасшедшая портреты, заклеивала по утрам свой несчастный сосок, морщилась от боли. С постоянной температурой 37,5. К вечеру она поднималась до 38. В три часа дня начинала болеть голова, я закидывалась таблетками, и продолжала ретушировать фотографии покойников, колотить на станках портреты, чистить машинкой, красить белой краской, дышать растворителем, ацетоном, уайт-спиритом, каменной пылью, солярой. И так по кругу.

Но, оказалось, чтобы добраться до операции, нужно ходить, брать талоны, сдавать анализы, проходить обследования, узи всего чего только можно, маммографию, рентген и постоянно ждать. Ждать. И ждать. И еще раз ждать. Ждать постоянно. Результатов анализов, следующего приема, поездки в онкоцентр, консилиума.