- -
- 100%
- +
К водонапорной башне у мальчика тоже было немало вопросов. Как-то в сумерках ему привиделось, будто в окошках-бойницах на самом верху блеснул свет. Мальчик тогда только еще крепче прижал к груди свой автомат. Он не сомневался, что в водонапорной башне прячутся злобные тролли, которые хотят заманить старый паровоз в ловушку. Зачем злобным троллям старый паровоз, мальчик не знал, но, с другой стороны, старый паровоз – ведь это настолько ценная вещь, что от нее никто не откажется.
Старушки с интересом наблюдали за своим подопечным и коротали время, гадая, чем же это он занимается, когда ползает по бетону, собирая вековую пыль. На другой перрон, по ту сторону железной дороги, к вокзалу, мальчик так ни разу и не убежал, хотя тот был рядом, рукой подать. Поговаривали, что у его матушки больное сердце. Он не совсем понимал значение этих слов, но маму жалел.
Однажды, на первый взгляд совершенно обычным утром, какими поначалу и кажутся утра, которым суждено перевернуть всю нашу жизнь, вековой уклад станции был нарушен. Кое-что прибавилось к прокисшему местному пейзажу и заставило старушек на развалине-скамейке максимально усилить бдительность. Они перестали дремать и стали приходить на вокзал даже раньше обычного, тем самым опровергнув мнение некоторых злопыхателей, утверждавших, что старушек в свое время принесли на станцию вместе с лавкой.
Новая деталь окружающей обстановки была мала, кучерява, очаровательна и приходилась начальнику станции внучкой. Девочка приехала к дедушке погостить на лето. По ее собственному мнению, она была уже даже стара – только что закончила первый класс школы.
После появления на вокзале девочки мальчик вновь вернул себе гордое звание Оловянного солдатика, которое ему в свое время присвоили станционные наседки. Он больше не позволял себе таких глупостей, как блуждание по перрону. Более того, мальчик пошел на беспрецедентный шаг и перестал швыряться камушками в голубей. Он где-то раздобыл новые батарейки и, как и прежде, носился взад-вперед, расстреливая полчища одному ему видимых врагов. Запыхавшийся солдатик периодически останавливался перевести дух и, естественно, косился в сторону белокурой девочки на другой стороне. Но та только посмеивалась над чумазым сорванцом, а иногда даже презрительно фыркала. Дошколенок был для нее, целой первоклассницы, сущим ребенком. Она смотрела на него с высоты прожитых лет.
Девочка смотрела на мальчика с высоты в буквальном смысле. На втором этаже вокзала располагалась квартира начальника станции. Его внучка любила проводить время на открытом балкончике, утопающем в цветах. К ее приезду дедушка перекрасил серые перила в розовые. Девочка появлялась в каком-то невероятном белом воздушном платье. Старушки любовались ею и вспоминали свои юные годы, хотя их детство кончилось уже так давно, что пожилым женщинам казалось, будто они никогда и не были детьми. Девочка еще плохо писала, неважно считала, не знала, что земля круглая и когда закончилась последняя война. Но наукой кокетства, этим тайным женским знанием, передаваемым через первую заплетенную мамой косичку, она уже владела в совершенстве. Поэтому кудрявая первоклашка не могла позволить себе просто сидеть на своем розовом балконе. Она непременно танцевала, кружась с невидимыми кавалерами, и украдкой поглядывала вниз на своего до зубов вооруженного рыцаря. Чем быстрее кружилась девочка, тем стремительнее носился по перрону солдатик. От бесконечной трескотни у старушек начались мигрени. Они гадали, что же кончится у мальчика раньше – силы или батарейки.
Бабушки были так стары, или так ленивы, или и то и другое вместе, что они ни разу не ходили за газетами в киоск на перроне напротив. Вместо этого не менее древний старичок, продавец в будке, дважды в день выползал на свет божий и читал им вслух свежую газету, утреннюю и вечернюю. Неизвестно, как к нему попадала свежая пресса. Старушки этого не знали. Более того, проверить новости от продавца газет они тоже не имели никакой возможности. Если бы однажды он объявил им, что наступил конец света, бабулькам не оставалось бы ничего иного, как разойтись по гробам.
Скоро в автомате у мальчика и правда снова сели батарейки. Девочка тоже устала беспрестанно кружиться. Получается, даже невидимые кавалеры могут наскучить. Все чаще дети стали присоединяться к ритуальному чтению газет. Когда вокзальные часы пробивали урочный час, на станции собиралось молчаливое общество. Старушки устраивались на своей скамеечке, мальчик усаживался прямо на перрон посреди сонных голубей, девочка облокачивалась на перила своего цветочного балкона, а ее дедушка замирал в дубовых дверях вокзала. Продавец газет читал им вслух, а мальчику казалось, что это где-то вдалеке шелестит дождь. Оловянный солдатик все реже поглядывал на цветочный балкон, и его взгляд становился раз от раза печальней. Ему казалось, что теперь и он, и прекрасная девочка, и все прочие обитатели станции вслед за ее начальником навсегда попали в плен к вокзальным часам.
– Лиза, иди обедать! Только игрушки собери!
– Хорошо, мамочка!
Лизу не нужно было просить дважды. Ведь у ее мамы больное сердце, по крайней мере так поговаривали.
Лиза осторожно разобрала кольцо игрушечной железной дороги. Вернула в коробку блестящий локомотив с красными полосками по бокам и черный паровозик. Подняла с пола макет водонапорной башни и маленький газетный киоск, водрузила их обратно на полку серванта. Туда же девочка осторожно поставила скамеечку, к которой были приклеены три старушки, а также статуэтку железнодорожника в мундире и фуражке. Особенно бережно Лиза пристроила на прикроватной тумбочке кукольный домик с коричневой крышей, вазонами на окнах, розовым балконом и большими часами.
Она огляделась и тяжело вздохнула. На полу оставались лежать две маленькие игрушечные фигурки, неподалеку друг от друга: юной балерины в белоснежном платье, порхающей в застывшем танце, и зеленого солдатика с пластмассовым автоматом.
Лиза была очень послушной. Но теперь она твердо пообещала себе, что в следующий раз во время игры в железную дорогу обязательно придумает, как мальчику с автоматом на груди перебраться на другой перрон, где на розовом балконе его уже так давно ждет белокурая девочка.
Красивые мыши
IIIIIIIVVVIVIIVIIIСпорткар просвистел по шоссе мимо сверкающей на солнце таблички с названием города. Взвизгнули тормоза. С тем же свистом кабриолет сдал назад и остановился перед указателем. Из машины раздалось короткое «ха!», щелкнула камера в телефоне, и спорткар полетел дальше.
Джон улыбнулся. Посмотрел на часы. Съемочная группа опаздывала. Он снова уткнулся в смартфон. Микроавтобус «Седьмого канала» подъехал так тихо, что Джон вздрогнул от звука хлопнувшей двери.
– Вы Джон? – спросила телеведущая, хорошо знакомая ему по вечерним новостям.
Он кивнул.
– Отлично, – сказала ведущая, глядя поверх Джона, на вывеску с названием города, – Нудлпоппенбуль, Калифорния. Вы это по ночам еще и неоном подсвечиваете? – спросила она с улыбкой и, не дождавшись ответа, продолжила: – А вот это уже интересно.
Ведущая указывала своим спутникам на подпись под названием: «Город без детей».
– Да, – дежурно ответил Джон, – это мы и есть. Добро пожаловать.
– Вы сначала покажете мне город. А потом уже к мэру. Хорошо? – ведущая решительно вела Джона под руку к микроавтобусу. Все ее вежливые вопросы были риторическими.
Джон забрался в минивэн «Седьмого канала», напоследок бросив тревожный взгляд на свой припаркованный у обочины Ford Mustang.
– К вашей машине мы вас на обратном пути подбросим… – успокоила его ведущая.
Пока они ехали к центру, им навстречу попалось несколько бегунов в облегающих трико.
– Мне надо подснять подводки, – сказал оператор.
– Останавливаемся, – скомандовала ведущая.
Все вышли из микроавтобуса.
Пока оператор ловил в кадр бегунов и велосипедистов, которых было не меньше, остальные стояли в сторонке.
– Присесть бы, – жалобно отправил запрос в космос водитель.
– Профессиональный навык, – съязвила ведущая, – стоя перемещаться уже не может. Кстати, я что-то не вижу скамеек. Это же вроде центральная улица, променад?
– Их здесь принципиально нет, – прокомментировал Джон.
– Во всем городе? – еще жалобнее спросил водитель.
– Распоряжение мэра. У нас не должно оставаться времени на скамейки, – объяснил Джон.
– Все только бегом? – саркастически заметила ведущая.
– Или на велосипеде, – безо всякого сарказма ответил Джон.
Оператор закончил, и они отправились дальше. Джон едва успевал отвечать на вопросы спутницы.
– А это что за здание?
– Это театр, бывшее здание школы.
– И труппа своя имеется? Или приглашаете?
– Приглашаем редко. Труппа у нас своя. Играют наши местные ребята из тех, кто работает в Голливуде. Каждые выходные, плюс театральный фестиваль проводим.
– А школа вам, получается, теперь без надобности?
– Совершенно верно.
– А это что за здание?
– Кинотеатр.
– Детских фильмов, конечно, нет?
– Ну почему же. Бывают. Старички наши смотрят.
– Так, это ресторан, понятно. Опять ресторан. Еще один. Сколько же их у вас?
– С десяток, наверное. Я не считал, если честно.
– С десяток? На несколько сотен жителей? Ну вы и любите здесь пожрать, уж простите, Джон.
– Во-первых, это все разные кухни. Во-вторых, из нас почти никто не готовит дома.
– ОК. Это что, опять кинотеатр?
– Это драйв-ин.
– Я понимаю. Но все же, два кинотеатра? На те же несколько сотен. Я правильно считаю?
– Мы все много работаем.
– Кстати, Джон, а кем вы работаете?
– Я возглавляю дизайн-лабораторию одного айти-монстрика здесь, в Силиконовой долине.
– Форд Мустанг, да?
– Еще Рэнглер, у жены Мерседес купе; в нашем доме три этажа, пять спален, два бассейна. Мы здесь все неплохо зарабатываем.
– А это что за дома слева в низине?
– Там живут наши старички. Мы этот квартал называем резервацией бабушек. В шутку, конечно.
– Что же вы с дедушками сделали?
– Все нормально с ними. Бабушек у нас больше, так и назвали. Дедушки тоже имеются в наличии, можем предъявить. Есть такие, сами рады не будете…
– Понятно. Там пансион для престарелых или как?
– Нет, там частные дома. Хорошие, современные. Мы сами строили. В этой части города у многих из нас живут родители. Старшее поколение существует здесь в своем черепашьем режиме, сами понимаете. Мы их не подгоняем, они нас не тормозят. Это тоже наше принципиальное решение.
Наконец ведущая попросила ехать в мэрию. Она уже почти ни о чем не спрашивала Джона. Лишь однажды он рассказал ей о заброшенном магазине игрушек. На него было трудно не обратить внимание: на плоской крыше здания располагалась миниатюрная железная дорога. Она не работала. Локомотив свисал с козырька крыши, как в фильме-катастрофе. Высокие витрины были задрапированы старыми газетами и журналами. Кое-где из кладки выпали кирпичи.
– А почему не сносите?
– Из-за мистера Кида. Есть тут у нас такой вредный старичок. Он много лет был хозяином этого магазина. У него еще наши родители нам игрушки покупали. Мистер Кид не разрешает сносить. Продавать землю тоже не хочет.
– Мистер Кид – хозяин магазина игрушек… Это псевдоним?
– Нет. Зовут его так. Интересный персонаж. Всю жизнь продавал игрушки, а своих детей так и не завел. При этом он самый яростный критик нового уклада. И где, спрашивается, логика? Формально же он ничем не отличается от нас.
– И как же он критикует?
Джон внезапно скорчил страшное лицо и начал конвульсивно трясти руками.
– Джон, простите, но вы и так не Мэл Гибсон. Не усугубляйте.
– Ну, эмоционально критикует. Правда, в рамках установленных процедур.
– Как это понимать? Истерика по регламенту, что ли?
– Мистер Кид заседает с нами в городском совете. Его основная функция в этом органе – бесить нашего мэра. Их там двое таких в совете: мистер Кид да его закадычный дружок, мистер Чесснат. Тоже буйный дедулька. Всю жизнь владел местной транспортной компанией по вывозу и утилизации мусора. Директор нашей загородной свалки, одним словом. Новых технологий переработки не принял. И когда мы всей коммуной перешли на зеленое потребление, разорился. Теперь к нам за отходами приезжает специализированная клининговая компания из соседнего города. Так и выступают оба по очереди: один требует вернуть детей в наши дома, другой – мусор на наши улицы.
Они уже почти прибыли на место, когда неожиданно уперлись в автомобильный затор.
– Что там, Джон? Пробка из бегунов? – сострила ведущая.
– Да это… Ничего особенного. Давайте объедем. Я покажу, как лучше объехать, – Джон изменил своей размеренной манере рассказа и суетливо залепетал.
Ведущая сразу это заметила.
– Ну-ка, подъезжай ближе. Посмотрим, что там… – скомандовала она водителю.
Впереди, за несколькими машинами, медленно маневрировала гигантская колесная платформа, прицепленная к грузовику. Она перекрыла улицу целиком, от края до края. На платформе стоял небольшой двухэтажный ярко-розовый дом, с окошками, трубами и верандой. Тем временем Джон сбивчиво объяснял водителю пути объезда.
– Джон… – призывно обратилась к нему ведущая с хитрой улыбкой.
Джон еще быстрее затараторил над ухом водителя.
– Джо-о-он! – почти выкрикнула ведущая.
– Ладно, ладно, – сразу сдался Джон, – это такой наш маленький дурдом. В каждом городе он есть. В большом городе – большой дурдом, в маленьком – дурдом поменьше. Могу рассказать не для эфира. Без «подснять»!
На последней фразе он силой усадил оператора обратно в кресло. Тот уже приготовился выпрыгивать с камерой.
– Договорились, рассказывайте, – согласилась ведущая.
– Тема деликатная, касается нашего мэра, – начал Джон не без скрытого энтузиазма. – Наш мэр, мисс Пола, девушка привлекательная. В нее уже много лет, что называется со школьной скамьи, безнадежно влюблен один наш местный житель по имени Пол. Все эти годы он так грандиозно ее добивается, но пока безрезультатно…
– И как это, скажите на милость, «грандиозно» он ее добивается? – вдруг перебила Джона ведущая. – «Грандиозно». Слово-то какое нашли. Цветы ей присылает? Эти пошленькие сердечки из роз? Начитывает Уолта Уитмена на автоответчик?
Ведущая явно выдала в эфир что-то личное, из эмоционально исподнего. Оператор с водителем, видимо о чем-то осведомленные, весело переглянулись.
– Ну как грандиозно… – в задумчивости продолжил Джон. – Во-первых, он ради нее сменил имя. Был Бенедиктом, стал Полом. Как Маккартни. Пола и Пол, понимаете? Внес изменения на астрологическом уровне. Дал карме ускоряющего пинка, образно говоря.
– Что ж, это хотя бы оригинально… – уже несколько неуверенно прокомментировала ведущая.
А Джон продолжал:
– Во-вторых, чтобы произвести впечатление на Полу, он стал мультимиллионером.
– Нормально! – искренне удивился оператор. – А старые дедовские способы: побриться там, помыться – уже все, не работают, что ли?
– А в-третьих, – не сдавался Джон, – он последние несколько лет гонится за ней на своем доме.
Джон торжествующе оглядел минивэн.
– ОК, мы поражены и ошеломлены, Джон. Давайте, пожалуйста, без этих мелодраматических пауз, – напутствовала его ведущая.
Джон несколько разочарованно объяснил:
– Пол нанимает специальную грузовую платформу, погружает на нее свой дом и перевозит его к дому Полы. Сгружает свой особнячок как можно ближе к ее владениям, насколько позволяет ландшафт. Но Пола у нас не менее упряма: заказывает тех же людей, они грузят ее дом на ту же платформу и увозят в другое место, подальше от Пола. Процесс повторяется с завидной регулярностью. В данный момент мы с вами как раз это и наблюдаем. Вот платформа. А на ней – дом Полы, в очередной раз делает ноги. Мы его называем «дом-шатун».
– Ладно, Джон, – наконец сдалась ведущая, – согласна, это действительно грандиозно. Поехали к вашей Поле.
Мэрия располагалась в ультрасовременном здании в стиле хайтек. Оно было полностью стеклянным и насквозь прозрачным. На первом этаже мэрии в гигантской витрине висела широкая плазменная панель, на которой демонстрировались какие-то фотографии. На втором этаже располагались кабинеты мэра и членов городского совета. Прозрачность власти буквальнее некуда. Из кабинета по центру им приветливо махала рукой Пола.
Интервью решили провести на открытом воздухе, перед зданием мэрии.
Оператор установил камеру так, чтобы в кадр на заднем плане попадала витрина с плазменной панелью. Ведущая и Пола уже заняли свои места на плетеных стульях напротив друг друга. Пока оператор делал последние приготовления, дамы успели поучаствовать в классической ковбойской перестрелке взглядами. Обе были убиты наповал. Пола решила, что ведущая в жизни выглядит хуже, чем на экране; ведущая про себя отметила, что тридцатилетней (Джон проболтался по дороге) Поле дашь все пятьдесят: бедняжка, каторжный труд. Женщины остались довольны фиаско друг друга, и теперь ничто не мешало им мило улыбаться собеседнице.
Джон и несколько человек из городского совета расположились за спиной оператора, и запись интервью началась.
– Пола, сразу хочу задать вам главный вопрос. Как вы догадываетесь, из многочисленных маленьких городков Америки мы выбрали именно ваш не просто так. Я не буду спрашивать, что значит название вашего города…
– Спасибо за вашу доброту…
– …но что означает девиз под ним: «Город без детей»?
– «Город без детей» – это наша философия и наша политика как коммуны. Демографически сложилось так, что большинство жителей в Нудлпоппенбуле – это молодые люди. Тридцать – сорок лет назад здесь, в Нудлпоппенбуле, случился настоящий беби-бум. Дети лезли на свет буквально из каждого угла. В какой-то момент мы, молодое большинство уроженцев Нудлпоппенбуля…
– Пола, помилосердствуйте… У нашего оператора камера прыгает от приступов хохота…
– Я перестану, если вы скажете, что запомнили… Хорошо, давайте серьезно. Итак, однажды мы, молодое местное большинство, приняли единодушное решение не связывать свою жизнь с рождением детей. Мы все убеждены в том, что задача индивида – максимально реализовать свой потенциал здесь и сейчас, наиболее эффективно в условиях неудовлетворительно ограниченной продолжительности человеческой жизни. Дети – это инструмент эволюции человечества в ущерб эволюции конкретного человека. Тиражировать себя, чтобы впоследствии отказаться от своей личности в пользу копии, – мы считаем такой подход нерациональным.
– Пола, переводя с вашего академического языка: дети – это обуза на пути к карьере?
– На вашем языке это звучит как скучное клише. Я же хотела донести до вас несколько больше этого – нашу идеологию. Но да, по сути ваша формулировка отражает наш подход.
– Вы рассказали о том, как все вместе приняли такое решение. Это случилось в одночасье? Что предшествовало этому моменту? Вас всех что, накануне массово дети покусали?
– Вы так остроумны. Позвольте мне не смеяться над каждой вашей удачной шуткой, а то тушь потечет, спасибо. Да, решение мы приняли одномоментно на расширенном заседании городского совета, на второй год моей деятельности как мэра. Но этому предшествовала долгая подготовительная работа. Я собрала кружок единомышленников еще во время учебы в нашей местной школе. Со временем наши взгляды стало разделять все больше жителей города…
– Вы были Королевой бала? В школе?
– Нет. Лучше. Президентом школьного совета.
– И прекрасно учились?
– Да.
– Вы учились в школе настолько хорошо, что после окончания даже сумели ее закрыть?
– Это было общее решение жителей и городского совета.
– Наверняка не все до единого разделяли вашу, как вы ее называете, идеологию.
– Да, но эти люди покинули город.
– Добровольно?
– Безусловно. Это естественный процесс. Кто-то уехал по мотивам, не связанным с новыми правилами общежития в коммуне. Несколько пар завели детей и покинули нас из-за отсутствия инфраструктуры.
– Пола, означает ли ваша личная история с Полом, что наряду с деторождением вы также отвергаете институт брака?
– Джо-о-он!
– Пола, я не виноват. Твой дом снова раскорячился посреди дороги…
– Пола, простите Джона. Мы пытали его в нашем микроавтобусе маленькими детьми. Не отвечайте, ваше право.
– Ну почему же… Если я не отвечу, вы можете превратно истолковать нашу идеологию. Наши ценности в отношении любви и брака вполне традиционны. Никаких особенностей. У нас много семейных пар. Например, наш Джон, как это ни странно, тоже женат. Мой случай – это мой случай. Частная история, каких тысячи…
– Ну да. Ухажер-мультимиллионер, который преследует свою возлюбленную верхом на доме. Вполне типично. История моей жизни.
– …
– Большинство из вас отказалось от детей. Стоит ли игра свеч? Какими жизненными достижениями вы все можете похвастать?
– На этот вопрос вам ответит плазменная панель за моей спиной. На ней размещаются фотографии, которые иллюстрируют достижения жителей нашего города.
– Это какие? «Я и трехметровая рыбина». «Я и Ниагарский водопад». Такие?
– Нет, не такие. «Я и Брэд Питт». «Я и офис моего собственного технологического стартапа». «Я и моя престижная индустриальная премия». «Я и мой первый миллион».
– Это Пол, наверное, да?
– Нет, Пол – это скорее «я и трехметровая рыбина».
– Ах, вот оно что… Видимо, в этом и есть причина…
– А между тем вы уже во второй раз пытаетесь вернуться к этой теме…
– Простите. Пола, как мне рассказали по дороге сюда, старшее поколение вас не поддерживает…
– Я бы назвала это нейтралитетом. Мы создали для наших родителей и бабушек с дедушками прекрасные условия там, в долине. Джон должен был вам показать. У нас отличная социальная служба и медицинское обслуживание.
– Как вы работаете с оппозиционным мнением?
– Что вы имеете в виду?
– Эти два ваших мистера… Доктор Джекилл и мистер Хайд…
– Мистер Кид и мистер Чесснат – это не мнение. Это два патефона в эпоху смартфонов. У них большая труба, но короткая пластинка.
– Знаете, Пола, так можно почти о каждом политике сказать…
– Тут никакой политики. Чистая ностальгия. А ностальгия – это не программа. Всего лишь эмоция.
После интервью съемочная группа и Джон, которого обещали подбросить до его машины, быстро погрузились в микроавтобус и уехали. По дороге ведущая попросила оператора снять несколько планов заброшенного магазина игрушек, для колорита.
Ведущая сосредоточенно разглядывала аляповатое здание со свисающим паровозом и с информативной вывеской на фасаде: «истер ид». Она прикидывала, нужно ли ей по драматургии снять интерьер магазина и просить ли об этом Джона.
– Красивые мыши, – раздалось у нее над ухом.
От неожиданности ведущая подпрыгнула так высоко, что при наличии соответствующих навыков она легко смогла бы сделать в воздухе сальто. Рядом с ней стоял пожилой мужчина с длинной седой бородой. Если бы не его добрый взгляд, ведущая стопроцентно приняла бы незнакомца за маньяка. Хотя, возможно, это был маньяк с добрым взглядом, сейчас всякое бывает. Джон у микроавтобуса на заднем плане снова скомкал лицо и замахал руками.
– А, – приветливо произнесла ведущая нараспев, – должно быть, вы мистер Кид?
– Точнее, то, что от него осталось, – ответил старичок, указывая на вывеску над магазином.
Ведущая представилась, рассказала о своем сюжете и предложила мистеру Киду дать небольшое интервью. На ее удивление, старик моментально согласился.
Пока оператор выставлял кадр и просил мистера Кида подвинуться то вправо, то влево, ведущая подозрительно разглядывала старика. Уж слишком быстро он согласился на разговор под камеру. Репортерская интуиция подсказывала ей, что от таких субъектиков можно ожидать чего угодно. От спонтанного выкрикивания лозунгов до срывания накладной бороды. В богатом журналистском прошлом ведущей был и такой эпизод. Поэтому густая растительность на лице мистера Кида внушала ей некоторое опасение. Наконец оператор закончил приготовления, дал команду работать и включил камеру.
– Красивые мыши, – повторил мистер Кид.
«ОК, – подумала ведущая, – это будет короткое интервью».
– Вы знаете, что такое красивые мыши? В шестидесятые годы ученые провели уникальный эксперимент над грызунами. Им создали мышиный рай на земле, в одной отдельно взятой коробке… Символично, правда? Как только нам обещают рай на земле, то обычно в финале оказывается что-то вроде пустой картонки… Полное мышиное изобилие: еда, вода, тепло. В результате в этом раю выделилась особая группа грызунов, которые перестали бороться за ресурсы. Они не участвовали в драках за пространство и пищу. Поэтому на них не было укусов и шрамов. Эти особи оставались чистенькими и пушистыми. Ученые назвали их «красивыми мышами». У этих красивых мышей была еще одна отличительная особенность: они не размножались.