ЛЕС, ГДЕ ТРАВА ЗВЕНИТ ИЗ ПЕПЛА.
Пролог: Исток Тишины
Когда мир был моложе, а звёзды ближе, в королевстве, где реки пели колыбельные из забытых снов, а ветер перешёптывался с луной на языке павших листьев, родился принц. Его назвали Бавиал, что на древнем наречии значило «Вопрошающий». Или «Обречённый вопрошать». В этом королевстве даже яблочный пирог имел «важное государственное значение», а тишина дворцовых коридоров была густой, как забвение, прерываемая лишь эхом шагов по коврам, сотканным из замалчиваний.
Но в груди у Бавиала, под бархатом камзола, звенело иное – медный ключик на потёртом шнурке. Подарок старой няни, чьи глаза хранили тайны глубже дворцовых подземелий. «Он откроет дверь, которую нельзя увидеть глазами», – шептала она, и её голос трещал, как пергамент. «Но берегись, дитя. Некоторые двери открываются лишь однажды… и закрываются навсегда за тобой».
Ключик был холоден. Он не открывал сундуков с игрушками или потайных ходов. Он просто был. И ночами, когда луна лизала мраморные подоконники, Бавиалу чудилось, будто ключик нашептывает: «Спроси… Спроси, почему небо плачет звёздами? Почему смех отцов пуст, а слёзы матерей горчат? Почему ты дышишь, если всё равно умрёшь?»
Однажды, когда терпение лопнуло, как мыльный пузырь над троном, Бавиал бежал. Не от церемоний или пирогов, а от ответов, которые душили глотку шёлком лжи. Бежал к Запретному Лесу, где деревья стояли стражами древних тайн, а воздух был сладок от гниющих обещаний. Его тень – верная, покорная – путалась в ногах, а ключик на груди вдруг потеплел, замерцав, как светлячок, пойманный в ловушку вечности.
Он не знал тогда, что ключ – не инструмент, а приглашение. Не знал, что дверь – это он сам. Что лес не кончается. А тень… Тень помнит всё, что он пытался забыть. Он шагнул под сень ветвей, туда, где трава звенела серебряными арфами из пепла писем, и мир перевернулся. Первый вопрос уже висел на кончике языка, невысказанный, но неумолимый, как судьба:
«Что там, за краем "почему"?»
И где-то на самой границе зрения, на опушке между миром яблочных пирогов и миром забытых снов, мелькнул пёстрый лоскут. Колпак с беззвучными бубенцами. Пара янтарных глаз, вобравших в себя всю боль и абсурд грядущего пути. Шут лишь махнул рукой в перчатке из лоскутов – жест, равный и прощанию, и приветствию. Дверь захлопнулась. Путь начался. Снова.
Глава первая: Серебряный шёпот леса
В королевстве, где реки напевали колыбельные древних времён, а звёзды по ночам перешёптывались с луной, жил принц Бавиал. Его рыцарством были любопытство, а доспехами – тихий смех, который звенел, как колокольчик, в пустых коридорах дворца. Но однажды терпение Бавиала лопнуло, как мыльный пузырь: он сбежал от церемоний, где даже яблочный пирог имел «важное государственное значение», и углубился в запретный лес.
Принц был загадкой, завёрнутой в полутона: его плащ, словно сотканный из пепла и лунной пыли, то облегал худенькие плечи, то растворялся в воздухе, оставляя за собой шлейф мерцающих частиц. Волосы цвета опавшей листвы под зимним солнцем вились непослушными прядями, будто их касался не ветер, а само время. Лицо – то ли ребёнка, то ли древней фрески – хранило следы улыбок, которые никто не видел, и теней, будто позаимствованных у сумерек. Даже его пальцы, то пухлые, как у мальчишки, то вдруг удлинявшиеся и полупрозрачные, словно струи дыма, заставляли задуматься: когда он родился? Или… перестал умирать?
Когда он двигался, за ним колыхались отсветы: то мелькал контур мальчика с деревянным мечом, то силуэт юноши в короне из шиповника. А в его глазах, глубоких, как колодцы забытых деревень, плавали искорки – не отражение звёзд, а что-то иное, будто он носил в себе обломки другого неба. На мизинце мерцало кольцо с камнем, внутри которого, как в ловушке, бились мотыльки из света и тьмы.
Деревья здесь стояли плечом к плечу, словно стражи, охраняющие тайну. Их стволы, покрытые письменами, которые не мог прочесть ни один учёный, шелестели на ветру: «Стой… Или иди…». Но Бавиал уже шагнул в полосу света, пробивавшегося сквозь кроны, – и мир перевернулся.
Трава под ногами засверкала, будто её выткали из лунного серебра. Каждая травинка звенела, как крошечная арфа, когда он касался её ботинком, но если приглядеться – её блеск был хрупким, словно пепел от писем, сожжённых давным-давно. Небо, словно забыв, каким ему быть, переливалось оттенками, которых нет в королевской палитре: тут и фиалковый рассвет, и зелёный закат, и что-то неуловимое, что Бавиал назвал «цветом бабушкиных воспоминаний». Воздух здесь был густым и сладким, словно сотканным из пчелиных грёз, но за сладостью таилась горечь – как послевкусие от несбывшихся обещаний.
– Ты не похож на придворных, – прошептал кто-то.
Принц обернулся, но вокруг лишь стрекозы с крыльями, как расплавленное золото, кружили в танце. Потом он понял: это его собственная тень говорила! Та самая, что всегда следовала за ним покорно, теперь изгибалась волной, повторяя движения ветра. В её очертаниях мелькали чужие силуэты – словно толпа невидимых спутников тянулась за ним, шепча на языке забытых имён.
– Ты… живая? – Бавиал присел на корточки, и тень коснулась его ладони – лёгким холодком, от которого по коже побежали мурашки, будто кто-то провёл по ней льдинкой.
– Живая? – засмеялась она, и её голос напомнил журчание ручья, что течёт в обратную сторону.
– Я – твой вопрос без ответа. Ты ищешь то, что уже идёт за тобой.
На груди у принца дрогнул медный ключик – подарок няни, который он носил, не понимая зачем. «Он откроет дверь, которую нельзя увидеть глазами», – говорила она. Теперь ключик теплился, как светлячок, и Бавиал вдруг осознал: он и есть дверь. Не та, что из дуба и железа, а та, что прячется между «почему» и «а вдруг». В его памяти всплыли слова няни: «Смерть – это не конец, а дверь, которую все боятся отпереть… пока не научатся слушать тишину».
Стрекозы замерли, их крылья застыли в воздухе, как витражи в заброшенной часовне. Бавиал заметил, что их тени на земле складываются в узоры, похожие на лица – некоторые плакали, другие смеялись, третьи безнадёжно тянули руки к небу. «Неужели это те, кто потерял свои ключики?» – подумал он, и сердце (если оно ещё билось) сжалось от странной тоски.
Лес вдруг затих, будто затаив дыхание. Где-то вдали, за стеной деревьев, послышался звон колоколов – но не праздничный, а тот, что зовёт путников домой сквозь туман. Бавиал не знал, что колокола здесь звенят только для тех, кто ищет путь в обратную сторону… но так и не решается обернуться.
Он шёл вглубь леса, и деревья расступались, показывая тропу из опавших звёзд. Но теперь звёзды под ногами мерцали тускло, словно пепел после костра, а их свет оставлял на коже Бавиала ледяные следы, которые не таяли. Стволы приоткрывали трещины-глаза, сверкавшие изумрудным светом, но если приглядеться – в их глубине шевелилось что-то чёрное, тонкое, как паутина, будто деревья хранили не только свет, но и тихий шёпот о чём-то утраченном. С неба падали пушинки, таявшие на щеках, как поцелуи невидимых фей, но когда Бавиал ловил их, на ладони оставались серые пятна, похожие на пепел.
У ручья, вода в котором переливалась, словно в ней купались лучи заката, Бавиал остановился. Его отражение дрожало на поверхности, но что-то было не так – оно двигалось на секунду позже, а вокруг головы вился туманок, которого принц не чувствовал.
– Почему всё здесь… другое? – спросил он у стрекозы, севшей ему на палец. Её крылья, казавшиеся золотыми, при ближайшем рассмотрении оказались прозрачными, как старые оконные стёкла, а внутри них пульсировали жилки, похожие на трещины.
– Потому что ты другой, – прозвенело в ответ, но голос стрекозы звучал слишком громко, будто исходил отовсюду. – Когда перестаёшь бежать, мир поворачивается к тебе лицом.
Ключик засветился ярче, и принц улыбнулся. Тепло от него было едва уловимым, словно луч солнца сквозь зимнее одеяло. Бавиал не заметил, как вода в ручье застыла, повторив его улыбку – но уже без него. Отражение исчезло, а на дне мелькнула тень, слишком большая для стрекозы, с крыльями, как у ворона.
Может, няня была права? Секреты – как эти серебряные травинки: чтобы их услышать, нужно замедлить шаг. Но теперь, когда он прислушался, их звон напоминал похоронный перезвон где-то вдали. А ответы… Они похожи на танцующую тень – всегда рядом, но требуют, чтобы ты сначала задал правильный вопрос. Его собственная тень, всё это время кружившая рядом, вдруг замерла и медленно указала на его грудь. Туда, где под рубашкой не билось сердце.
Лес глубже втягивал его в свои объятия, а Бавиал уже не боялся. Или просто забыл, что такое страх? Деревья здесь стояли как немые стражи: их стволы, покрытые чёрным бархатом мха, изгибались в неестественных позах, будто застыли в момент падения. Ветви сплетались в арки, похожие на рёбра гигантского зверя, а сквозь листву, сизую и плотную, как пепел, пробивался свет – не солнечный, а мертвенно-зелёный, словно фильтрованный через толщу болотной воды. Воздух стал гуще, сладкий запах сменился ароматом влажной земли после дождя – но дождя здесь не было. Вместо капель с листьев стекала слизь, оставляя на камнях блестящие следы, похожие на серебряные черви.
Самое важное, понял он, иногда прячется не в сундуках с сокровищами, а в мгновении, когда перестаёшь дышать, чтобы услышать, как поёт тишина. Но тишина эта была слишком совершенной, как в пустой комнате, где давно не смеялись. Даже ветер обходил это место стороной, и лишь изредка где-то в чаще раздавался треск – будто ломали кости, или старые корни прощались с жизнью. Под ногами шевелился ковёр из папоротников с листьями-лезвиями, а между ними пробивались грибы-фонарики, светившиеся ядовитым синим, словно предупреждая: «Не наступай».
А где-то вдали, за спиной, ему послышался знакомый голос няни – но он звучал не как приветствие, а как эхо прощания. Голос вёл к поляне, где стояло дерево с дуплом-ртом. Из него сочилась смола, густая и тёмная, как засохшая кровь, а на коре вокруг росли лишайники, складывающиеся в слова: «Возврата нет».
Глава вторая: Вопросы без дверей
Принц Бавиал шёл по тропе, усыпанной опавшими звёздами, которые теперь напоминали слепые глаза, смотрящие в никуда. Их мерцание было похоже на последние вспышки свечей в склепе – тусклое, дрожащее, готовое исчезнуть от малейшего ветерка. Воздух гудел низко, словно под землёй стонал великан, а запах… Запах был странным: смесью ладана из дворцовой часовни и гниющих корней, будто лес впитывал молитвы, чтобы переварить их в тишине.
Лес сжимался вокруг, словно пытаясь удержать его. Ветви деревьев сплетались в арки, похожие на рёбра гигантского зверя, а кора шелушилась, обнажая под собой не древесину, а что-то тёмное и пульсирующее, словно жилы самого мира. Ключик на груди пульсировал тёплым светом, словно говорил: «Ты уже выбрал – назад дороги нет». Но с каждым шагом Бавиал замечал, что свет ключа оставляет за ним следы – не на земле, а в воздухе, будто прожигая дыры в самой реальности.
Первым встретил его Каменный Страж. Его фигура выросла из земли внезапно, как кошмар, забытый за день. Лицо Стража было стёрто временем – ни рта, ни носа, только углубления, похожие на пустые глазницы, и трещины, складывающиеся в подобие скорбной улыбки. Его тело, грубо высеченное из скалы, покрывали мхи, словно древние шрамы, а между камнями копошились черви, слепые и бледные, будто никогда не видевшие солнца.
– Ищешь дорогу? – прогремел Страж, и его голос был похож на грохот обваливающихся гор. В такт словам из трещин в его теле выползали насекомые с панцирями, покрытыми рунами. – Но куда? Кто ищет место – теряет причину.
Бавиал не понял, но кивнул, чувствуя, как в груди защемило что-то важное, будто невидимая рука сжала засохший цветок вместо сердца. В ушах зазвучал шёпот – не извне, а изнутри, словно кто-то перебирал его воспоминания: «А если Бога нет, принц? Если небеса – всего лишь потолок этой пещеры, а звёзды – дыры, пробитые отчаявшимися?»
– Я ищу… ответы, – сказал принц, и его тень, притаившаяся за спиной, дёрнулась, как пойманная на лжи.
Каменный Страж рассмеялся – звук, от которого задрожали листья на деревьях. Смех длился слишком долго, превращаясь в рёв, а затем в стон.
– Ответы? – прошипел он, и теперь его голос стал тихим, как скрип двери в заброшенном храме. – Ты спрашиваешь у камня о Боге? Посмотри вокруг: этот лес – его черновик. Здесь он тренировался создавать боль. – Страж провёл рукой по своему лицу, и из трещин брызнула чёрная смола, пахнущая железом и пеплом. – А потом ушёл. Или умер. Или просто перестал смотреть…
Бавиал почувствовал, как по спине пробежал холодок. Где-то в глубине леса завыло, словно ветер пронёсся через пустые глазницы черепов, сложенных в пирамиду.
– Но… есть же звёзды, реки, жизнь! – выдохнул принц, не понимая, откуда в нём этот спор.
– Жизнь? – Страж разжал каменную ладонь, и в ней закопошились те самые черви, слепые и жадные. – Она лишь плесень на краю его забытой чаши. А звёзды… – Он сжал кулак, и когда разжал – осталась лишь пыль. – Они горят, потому что не знают, как перестать.
Тень Бавиала вдруг зашептала у него за спиной голосом, похожим на скрип пергамента: *«Не слушай. Камни верят только в тяжесть».*
Но принц уже не мог отвести взгляд от червей, ползущих по руке Стража. Они напоминали ему что-то… Да, королевских мудрецов, которые день за днём твердили о «великом замысле», не замечая, как сами превращаются в пыль.
Бавиал потянулся к ключику, но Страж внезапно схватил его руку. Каменные пальцы были холоднее льда, и в них не было жизни – только тяжесть веков. Лицо Стража, стёртое временем, казалось, впитало в себя все сомнения тех, кто проходил здесь раньше. В его пустых глазницах мелькнули искры, словно отголоски давних споров о вере.
– Твоя дверь уже открыта, – прошипел Страж, и его голос прозвучал как скрежет надгробий, – но ты всё ещё стучишься в неё. Смешной человечек.
Принц вырвался, и на его запястье остался след – красный, как вино, но боли он не почувствовал. Вместо крови из царапины сочился серебристый туман, растворяясь в воздухе, словно его тело больше не принадлежало миру плотных материй. Его руки, когда-то загорелые от дворцовых прогулок, теперь были бледными, почти прозрачными, а в глазах, глубоких и тёмных, как ночь без звёзд, отражалось смятение.
– Что я такое? – прошептал Бавиал, сжимая ладонь, сквозь которую чудился тусклый свет ключика. Он вспомнил, как в детстве молился в часовне, глядя на витражи с ликом святого, держащего такой же ключ. «Бог – кузнец всех дверей», – говорил священник. Но теперь, глядя на Стража, Бавиал задавался вопросом: а если Творец лишь выковал замок, а ключ бросил в бездну, чтобы люди искали его вечно?
Страж, превращаясь обратно в скалу, прохрипел:
– Спроси у тех, кто идёт за тобой…
Принц обернулся. Впервые он заметил их – полупрозрачные фигуры, бредущие в метре позади. Одни плакали, другие смеялись, третьи что-то кричали, но звуков не было. Их лица были знакомыми: вот старый садовник, поливавший розы во дворце, вот девушка из кухни, которая всегда подкладывала ему лишнюю порцию пудинга… Но теперь их черты искажались, как отражение в треснувшем зеркале. Садовник, всегда такой аккуратный, был покрыт плесенью, а девушка держала в руках не пудинг, а горсть пепла.
– Вы… тоже ищете дорогу? – крикнул Бавиал, но толпа теней лишь покачала головами. Садовник поднял руку и указал на него. На сквозь него. Его палец, полуразложившийся, дрожал, будто показывал не на принца, а на пустоту за его спиной.
Тень Бавиала, отделившись от земли, заговорила голосом, в котором сплелись шёпоты всех, кого он когда-либо знал:
– Они идут за своим. За тем, что ты унёс, даже не зная.
– Что я унёс? – взмолился принц, чувствуя, как холод проникает в грудь, будто сердце заменили комом снега.
– Время, – ответила тень. Её контуры мерцали, как пламя на ветру, обнажая внутри рёбра из тенёт. – Ты взял его у них, когда переступил порог. Но ты не виноват. Так работает эта дверь.
Ключик на шее Бавиала дрогнул, и принц вдруг осознал: Страж спрашивал о Боге не случайно. Камень, лишённый жизни, стал зеркалом его собственных сомнений. «Если Творец есть – почему он позволил мне стать дверью для чужих страданий? А если нет – то чья рука высекла эти звёзды под ногами?»
Ветер донёс запах тления – не из леса, а от него самого. Его плащ, некогда алый, выцвел до серости, а узор на поясе, вырезанный из коры, теперь напоминал паутину. Даже дыхание (если оно ещё было) оставляло в воздухе иней, словно лёгкие наполнились зимой.
Тени молча тянули к нему руки, и Бавиал понял: они ждут, что он – дверь без замка – станет для них ответом. Но как дать то, чего нет даже у него самого?
Ключик на груди Бавиала вспыхнул так ярко, что осветил то, что он не хотел видеть: у каждой тени на шее висел такой же медный ключик, но их – ржавые, обмотанные колючей проволокой. Некоторые ключи проросли в тела, как корни, другие были покрыты плесенью, словно пролежали в сырой земле века. На одном, совсем чёрном от времени, Бавиал разглядел гравировку – крошечную корону, как у него. Его корону. Ту, что исчезла из дворца в день, когда он… Нет, он не смел вспоминать.
– Почему? – его голос дрогнул, став похожим на шелест высохших листьев под ногами.
– Потому что они искали место, – отозвалось эхо Стража, в котором теперь угадывались голоса тех, кто задавал этот вопрос раньше. – А не причину.
Лес вдруг наполнился звоном колоколов – тех самых, что звали домой. Но теперь Бавиал понял: это не колокола. Это плач. Плач тех, кто осознал, что их жизнь была вопросом, на который они так и не нашли ответа. Звук проникал в кости, заставляя вспомнить то, чего не должно быть в памяти. Девушка из кухни, чьи руки теперь были прозрачны до локтей, протянула к нему ладонь – на ней лежал яблочный пирог, превратившийся в прах.
Он побежал, не разбирая пути, а тени следовали за ним, словно привязанные невидимой нитью. Серебряная трава под ногами впивалась в кожу осколками, оставляя раны, которые не кровоточили, а лишь светились синевой, как гнилушки в ночи. Воздух гудел молитвами на мёртвых языках, а деревья… деревья шептали его имя. Не то, что ему дали при рождении, а другое – забытое, будто вырванное из летописей.
И только ключик, горячий как уголёк, напоминал: «Ты – дверь. Но чтобы пройти, нужно перестать бояться того, что увидишь по ту сторону».
А страх, как оказалось, был единственным, что ещё связывало его с миром, где яблочный пирог имел «важное государственное значение». Миром, которого, возможно, не существовало уже сто лет. Потому что Бавиал вдруг вспомнил: садовник, которого он видел в толпе теней, умер ещё до его рождения. А девушка с пудингом… Её портрет висел в галерее предков, под слоем пыли.
Его шаги замедлились. Где-то в глубине сознания зашевелилось понимание: он уже бежал по этой тропе. Бежал, когда кони понесли его экипаж в пропасть. Бежал, когда ключик впервые засветился на обугленной шее. Бежал – и каждый раз лес встречал его как старого знакомого, давая новый шанс задать правильный вопрос.
Но на этот раз Бавиал остановился. Его рука коснулась груди, где когда-то билось сердце, а теперь зияла тишина. «Двери не боятся, – подумал он. – Они просто ждут, когда их откроют».
А вокруг, в такт его мыслям, колокола-плач сменились смехом – горьким, как полынь. Смехом тех, кто наконец перестал искать.
Глава третья: Река, в которой тонут сны
Принц Бавиал вышел к реке, чьи воды были прозрачнее воздуха – сквозь них виднелось дно, усыпанное осколками лунного света, словно кто-то разбил ночь на тысячи сияющих осколков. Берега обрамляли кристаллы, растущие из земли, как цветы; их грани отражали небо, но не то, лавандовое, а чёрное, бездонное, усеянное глазами вместо звёзд.
Бавиал подошёл ближе, и его ботинки, некогда кожаные, а теперь полупрозрачные, будто сплетённые из тумана, коснулись воды. Волны расходились молча, не оставляя ряби. Он наклонился, чтобы напиться, и замер: на поверхности не было его отражения. Лишь пустота, в которой танцевали тени – не его, а чужие, с ртами, полными песка, и руками, тянущимися к невидимому солнцу.
– Здесь отражаются только твои мысли, – прозвучал голос, и из глубины всплыла Рыба.
Её чешуя переливалась, как витражное стекло, а вместо плавников росли крылья бабочки – огромные, мерцающие синим и кроваво-красным. Каждая чешуйка показывала сцену: вот Бавиал в колыбели, над ним склоняется няня с лицом, которого у неё никогда не было; вот он скачет на коне, которого подарил отец, но конь этот падает в пропасть, которой нет в его памяти.
– Это… мои воспоминания? – прошептал принц, замечая, как его руки дрожат. Они стали тоньше, почти эфемерными, а под кожей, там, где должны быть вены, струился тусклый свет, словно кто-то вставил в него свечу из матового стекла.
– Воспоминания? – Рыба закружилась, и её крылья заслоняли «небо», превращая мир в калейдоскоп из обрывков прошлого. – Или щепки, которые ты собрал, чтобы построить плот под названием «Я»?
Бавиал потянулся к ключику на груди – он теперь был холодным, как гробовая плита. Его плащ, некогда алый, выцвел до серости, а вышитые золотом вензеля превратились в паутину. Даже волосы, всегда непокорные, как лесная чаща, лежали мокрыми прядями, словно он только что вынырнул из глубины, о существовании которой не подозревал.
– Кто ты? – спросил он, замечая, что у Рыбы слишком много глаз – маленьких, как бусины, на крыльях, на хвосте, даже на жабрах.
– Я – то, что ты потерял, когда впервые усомнился в реальности, – её голос звенел, как разбитый колокольчик. – Помнишь? Ты спросил няню: «А если мы все спим, и мир – это чей-то сон?»
Бавиал вспомнил. Тогда няня перекрестилась и сказала, что такие мысли – от лукавого. Теперь он понимал: лукавый был здесь, в воде, в кристаллах, в его собственной груди, где вместо сердца мерцала пустота.
– Покажи мне правду, – потребовал он, и река вдруг вздыбилась.
Вода стала чёрной, а в её глубине проступили силуэты: дворец, покрытый плющом, тронный зал с паутиной вместо гобеленов, и он сам – вернее, то, что от него осталось – скелет в истлевшем плаще, с ключиком, вросшим в грудину.
– Это не я! – закричал Бавиал, отшатываясь.
– Нет? – Рыба коснулась крылом его лба, и в мозгу вспыхнули образы: он бежит по лесу, уже не в первый раз, он падает в реку, он растворяется, он снова здесь… – Реальность – это то, во что ты соглашаешься верить. Даже если это боль. Даже если это ложь.
Кристаллы на берегу начали трещать, отражая теперь не «небо», а лица – сотни лиц. Садовник, девушка с кухни, каменный страж… Все они смотрели на него, и в их глазах не было зрачков, только бесконечные коридоры, ведущие в никуда.
– Тогда что я? – голос Бавиала раздвоился, словно говорили двое: ребёнок, который боится темноты, и старик, уставший искать ответы. В его груди, где раньше билось сердце, теперь зияла пустота, наполненная эхом. «Может, я – лишь сон реки? Или ошибка в черновике мироздания?»
Рыба исчезла, а её последние слова повисли в воздухе, как паутина:
– Ты – вопросительный знак в конце предложения, которого никто не написал.
Река смыла видения, снова став прозрачной. Бавиал упал на колени, и капли воды, попавшие на кожу, оставили следы – не мокрые, а обугленные, будто его тело начало забывать, как быть живым. Он смотрел на свои руки, сквозь которые теперь просвечивали кристаллы берега. «Если я исчезну – исчезнет ли река? Или она существовала всегда, даже до первого вопроса?»
Где-то вдали зазвенели колокола. Или это плакали те, кого он когда-то любил, не зная, что их больше нет? Звук дрожал в воздухе, как паутина в урагане, напоминая о том, что даже память – ненадёжный свидетель. «А если тех, кого я помню, никогда не было? Если дворец, няня, яблочный пирог – лишь декорации, чтобы скрыть, что занавес уже упал?»
Он поднял голову и увидел на другом берегу… себя. Того, каким был до леса, до ключика, до вечных вопросов. Тот Бавиал махал ему рукой, улыбаясь, а потом растворился, как сахар в чае. В этом жесте была странная милость – словно реальность, устав от его сомнений, показала ему выход. Но выход куда?
– Подожди! – крикнул принц, но эхо вернулось к нему шёпотом:
«Реальность – это то, от чего ты убегаешь. Но рано или поздно она настигает всех. Даже тех, кто уже мёртв».
Слова повисли в воздухе, как плоды на ядовитом дереве. Бавиал вспомнил, как в детстве боялся зеркал – казалось, за стеклом живёт другой мальчик, который однажды заменит его. Теперь он понял: тот мальчик и есть он сам. «Мы все – тени, отброшенные на стену пещеры, и даже пламя, создающее нас, давно погасло».
А река текла дальше, унося в своих водах обрывки его страхов. Каждая капля была зеркалом, в котором отражались миры: вот он правит королевством, которого нет; вот смеётся с друзьями, чьи имена стёрлись; вот умирает в кровати, окружённый чужими тенями… «Сколько версий себя должно утонуть, чтобы понять, что ты – не история, а рассказчик?»
И где-то в глубине, среди осколков лунного света, Рыба с крыльями бабочки снова ждала, чтобы показать кому-нибудь новый сон. Её глаза, как страницы закрытой книги, хранили вопрос: «А что, если реальность – это не место, куда ты приходишь, а рана, которая не заживает?»
Но Бавиал уже не слышал. Он смотрел на свои прозрачные ладони, пытаясь собрать их в кулак. Песок времени просачивался сквозь пальцы, и каждой песчинкой был миг, который он так и не прожил.
Глава четвёртая: Часы и ложные тропы
Лес встретил Бавиала перекрёстком, где дороги извивались, как змеи, меняя направление с каждым вздохом ветра. Принц шёл сюда три луны – или три века? Время здесь текло, как смола: то застывая, заставляя его пядь за пядью пробираться сквозь заросли чертополоха с шипами-кинжалами, то ускоряясь, стирая дни в пыль. Его сапоги, стоптанные до дыр, оставляли отпечатки, которые исчезали мгновенно, словно лес стирал память о каждом шаге.
Накануне здесь рос папоротник, а теперь стояли каменные столбы с высеченными стрелами, стреляющими в никуда. Бавиал добрался сюда, следуя за светляками-обманщиками: они мерцали узорами, напоминавшими карту дворцовых лабиринтов, но вели в тупики, где земля дышала запахом гниющих лилий. Последний светляк привел его к дереву с лицом няни – её кора шептала: «Иди прямо, дитя, пока не увидишь часы».
Небо цвета старого пергамента было испещрено трещинами, сквозь которые сочился свет, похожий на лужицы расплавленного свинца. В этих трещинах мелькали тени – то ли птицы, то ли падающие звёзды, застрявшие между мирами.
Принц шёл, чувствуя, как ключик на груди тяжелеет, будто впитывает вес его сомнений. Рубашка, некогда белоснежная, теперь была покрыта узорами из пыли, напоминающими карту забытых мест. Его волосы, спутанные ветром, стали седыми у висков – или это серебристая пыль леса въелась в них навеки? Ладони, исцарапанные шипами, заживали слишком быстро, оставляя шрамы, похожие на древние руны.
Внезапно дорогу преградил Лис. Он сидел на пне, поросшем грибами-блюдцами, наполненными дождевой водой, в которой плавали крошечные скелеты рыб. Его мех, рыжий и клочковатый, местами выцвел до серости, будто он веками терся о стены между мирами. Глаза – два жёлтых серпа – светились неестественным блеском, а усы дрожали, словно ловили звуки незримых колоколов. В его груди, вместо сердца, тикали часы с треснувшим циферблатом. Стрелки двигались назад, скрипя, как несмазанные двери в заброшенной часовне, а вместо цифр были выгравированы слова: «Никогда», «Сейчас», «После». Каждый тик сопровождался щелчком – словно лопались пузырьки с чьими-то последними вздохами.
– Устал, принц? – Лис щербился, обнажая зубы, покрытые патиной времени. – Ты всё ещё веришь, что это твой путь?
Бавиал не ответил. Он смотрел на грибы-блюдца, где в мутной воде мелькали отражения: вот он, ещё живой, смеётся с девушкой у реки; вот его похороны, но гроб пуст; вот Лис, сидящий на этом же пне, но в другом веке, с тем же вопросом…
– Выбор, принц, – пролаял Лис, и его голос скрипел, как несмазанные шестерёнки. – Налево: найдёшь ответы. Направо: продолжишь искать. Но помни – даже если выберешь «направо», это не значит, что ты выбрал.
Бавиал посмотрел на развилку. Тропа налево пахла корицей и дымом – как кухня его детства. Направо – мхом и железом, словно вела в мастерскую, где куют цепи.
– Почему я не могу вернуться назад? – спросил он, трогая ключик, который вдруг стал холодным.
Лис щёлкнул зубами, и часы в его груди заиграли мелодию, похожую на колыбельную из забытого мультфильма.
– Ты пытался. Помнишь? – Лис махнул хвостом, и в воздухе возникло видение: Бавиал, бегущий обратно через лес, но деревья смыкаются, а тропа превращается в змею, кусающую собственный хвост. – Ты – пленник вопроса, который сам себе задал.
Принц стиснул зубы и шагнул направо. Дорога вздрогнула, как живая, и камни под ногами зашевелились, складываясь в надпись: «Свобода – это иллюзия тех, кто боится признать, что пути уже проложены».
Лис засмеялся, и из-под его лап потянулись тени. Не простые – знакомые. В тумане мелькнул силуэт Ёжика с потрёпанным узелком, за ним – громадная тень Медведя, несущего в лапе банку, где вместо варенья мерцали звёзды. Они шли, не оглядываясь, а их тела просвечивали, как старый шёлк. Ёжик что-то шептал Медведю, но слова тонули в хрустальном звоне колокольчиков, привязанных к его иголкам.
– Кто они? – прошептал Бавиал, замечая, что у Медведя вместо глаз – пустые раковины.
– Те, кто тоже искал «настоящую» дорогу, – ответил Лис, подмигивая циферблатом. – И нашли. Слишком поздно.
Дорога направо сузилась, превратившись в тоннель из сплетённых ветвей. На них висели куклы – тряпичные, с пуговицами вместо глаз. Одни смеялись, другие плакали, третьи шептали: «Ты уверен, что это твой выбор?».
– Перестань! – Бавиал ударил по ветке, и куклы рассыпались в прах. Но из него поднялись новые, больше прежних, с лицами его придворных.
Лис, идущий следом, дышал ему в спину. Его дыхание пахло ладаном и гарью, как в часовне после пожара. – Ты думаешь, ключик приведёт тебя домой? – Шестерёнки в его груди заскрипели, выбивая ритм похоронного марша. – Он приведёт тебя только к следующему вопросу. Потому что дом – это место, которого нет.
Принц остановился, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Внезапно он понял: даже если бы выбрал «налево», всё равно оказался бы здесь. Лес подстраивается под любой выбор, как зеркало – под того, кто в него смотрится. В глазах Лиса, жёлтых и бездонных, как провалы в иной мир, мелькали отсветы – то ли крылья, сложенные за спиной, то ли тени тех, кого он провожал раньше.