- -
- 100%
- +
Полина вскрикнула и бросилась прочь. Она сама не поняла, как понесли ноги. Подошвы скользили, а каблучки при этом, хоть и невысокие, создавали массу неудобств.
«Дура! Дура! Дура!» – стучало в висках.
Неожиданно его руки легли ей на плечи.
– Да погоди ты! – осадил её Сава.
В тот момент забор кончился, Полина выбежала из-за угла и открылась всей улице.
– Отпусти, люди смотрят! – взмолилась Полина.
– Ну и пущай смотрят! – выпалил он, однако руки убрал.
Полина посмотрела по сторонам. Никого.
Она развернулась, сделала лицо серьёзным.
– Вы вот меня снасильничали, Иван Порфирьевич, а Грунька прознала! – выпалила Полина в сердцах, одновременно ловя себя на мысли о нелепости высказанной претензии. Она вроде как теперь только из-за этого обижена, а вовсе не из-за того, что случилось всё против её воли.
– Да что ты такое говоришь, Полина Андреевна?! – изумился Сава. – Да разве можно так? А разве сама не хотела?
– Зараза ты, Сава! – проговорила Полина. При этом, она испытала жар, словно внутри неё кто-то топку открыл.
– Ты чего, Полина Андреевна, словно девка, краской заливаешься? – спросил насмешливо Сава, и Полина лишилась дара речи. Как, оказывается, она по нему стосковалась! А какой у него голос проникновенный и тёплый…
– Ничего я… – Она не договорила.
Лицо у Савы было всё в царапинах и заживающих ссадинах. Уж сколько времени прошло, как они с Петром Ильичом за шишкой съездили, а до сих пор следы оставались. Знала она, как мужики с колотушкой от медведя с горы бежали. И смех и грех. Пётр Ильич их вповалку на телеге привёз, и по домам раздавал бабам, а в утешение по пятьдесят копеек отвалил. Вину за собой чувствовал, что не образумил их.
Со станции потянулись мужики.
– Пойдём отсель! – Сава увлёк Полину к реке.
Она шла, неуверенно ступая на негнущихся и ставших словно ватными ногах и не видела ничего вокруг, кроме него.
«Вот я и влипла! – с горечью думала Полина, уже уверенная, что сегодня и с Петром Ильичом всё разрешится. Она тут же представила прозрачную, похожую на янтарь смолу на корре сосны и копошившуюся в ней, едва двигающую лапками букашку и улыбнулась своим мыслям.
– Сказывай! – разрешил Сава, когда они вышли на берег. От деревни теперь их прикрывал густой кустарник боярышника.
– Что рассказывать? – Полина отвела взгляд в сторону. – С Петром Ильичом милуюсь, а сама о тебе думаю! – Она отвернулась и от стыда снова залилась краской. – Вот уж не думала, что способна такое выговорить! – сказала Полина, а про себя ужаснулась:
«Что теперь Сава подумает?! – возопила она мысленно. – Совсем стыд потеряла! Мало того, замужняя, так и воспитание другое, а нет, взяла и первой призналась. И кому?! Мужику, который тоже давно семью свою имеет. Срам-то какой!»
Она снова вдруг захотела бежать.
– Ты мне тоже! – Он поперхнулся, тронул её лицо ладонью. – Люблю я вас, Полина Андреевна!
Полина задохнулась от счастья, враз забыв все свои мысли, прижалась к мозолистой и грубой руке щекой и быстро заговорила:
– Не знаю, что делать! – жаловалась она скороговоркой. – Совсем голову потеряла. Уж и не чаяла, что такое со мною возможно.
Сердце билось так, что тяжело стало дышать, а ноги затряслись мелкой дрожью, готовые подкоситься.
– Чудная ты, Полина! – неожиданно восхитился Сава.
– Отчего же это? – Она отпрянула, испугавшись, что смеяться он сейчас будет над её чувствами.
– Так совсем как деревенская говорить стала, – объяснил он. – Раньше слов нашенских не употребляла.
– Обучилась и привыкла, – оправдалась она и шутливым тоном, подражая разудалым бабёнкам на пристани спросила: – Аль не по нраву я тебе така?
– По нраву! – Сава притянул её к себе и обнял. – Всякую тебя люблю…
Его рука вдруг скользнула по бедру. У Полины застрял в груди воздух. Низ юбки оторвался от земли и по ногам до колен прошёл холодок. Она ухватила его за запястье и взмолилась:
– Не мучь меня!
Сава отпустил подол и с досады шумно вздохнул. Полина чувствовала, как дрожит он всем телом, как дышит тяжело и поняла, что с трудом себя сдерживает.
«Как бы чего не сотворил! – испугалась она. – Мало ли? До ближайших дворов рукой подать».
Полина, вдруг вспомнила, зачем пришла, отстранилась от Савы, не разжимая рук, и заглянула ему в глаза.
– Как быть с Груней? – справилась она тихо.
– А что Груня? – Сава уставился в ответ ничего не понимающим взглядом.
– Знает она о том дне всё в подробностях, – объявила Полина, следя за выражением лица возлюбленного. – Подглядывала, бесстыдница, со своего двора. У нас ведь конюшня как раз к ней в огород выходит задней стенкой.
– Вот же бестия! – восхитился Сава.
– Не говори! – Полина вздохнула.
– Она тебе угрожат? – гадал Сава.
– Обувку выпросила за молчание, и теперь в ней по деревне ходит и всем хвастает, – стала перечислять Полина со слезами в голосе – Поросёнка ей пришлось отдать, мешок картошки, – она вдруг осеклась.
«Господи! – Полина отвела взгляд в сторону. – Скажи мне кто в Петербурге, что я когда-то стану такими мелочами заниматься и переживать, посмеялась, да и только. А ведь это всё Пётр Ильич виноват! – снова вспомнила она свои выводы. – Не стал бы норов свой выдавать, не попал бы на каторгу, а я бы и знать не знала о том, что есть такое место как Затунга! Но тогда и Савы, и чувств этих не было бы в этой жизни, – вдруг заключила она. – Ведь даже страданья по нему милы!»
– Что с тобой, Полюшка? – Сава заволновался, заметив перемены в настроении полюбовницы, и заглянул ей в глаза.
Она заплакала.
– Да что с тобой? – повторился он и стал убирать катившиеся по её щекам слезинки пальцем.
– Давно меня никто так не называл! – призналась она.
– Ты вот что! – Сава огляделся по сторонам. – Насчёт Груни больше не волнуйся. Осажу я её. Не споймёт, пусть на себя пенят.
Полина испугалась.
– Поклянись, что пальцем её не тронешь! – попросила она.
– Не трону! – заверил её Сава.
– Богом клянись! – потребовала она строго.
Сава виновато шмыгнул носом.
– Не верую я в него! – ошарашил он. – Нету бога!
Полину обдало жаром, а ноги подкосились.
«И вправду бесовщина! – подумала она. – Ведь говорил батюшка – нечистая меня пытает!»
Полина отстранилась от Савы.
– Что с тобой? – Он взял её за руку крепче.
– Почему так говоришь? – спросила она тихо. – Ведь пугаешь меня, страсть как!
Нет, не то чтобы Полина раньше такого не слышала или не общалась с людьми, именуемыми безбожниками и атеистами. Знавала она многих и в Петербурге. Да и батюшка её, Андрей Семёнович, нет, нет да и заикнётся об этом, хотя службы все справно посещал, посты соблюдал в солидарность с матушкой, и на приюты сиротские жертвовал.
– Как я говорю? – спросил между тем Сава.
– Про бога, – пояснила она.
– Точно это, нет никакого бога! – стоял он на своём. – Я давно разуверовал.
– Грех-то какой! – прошептала Полина, решив, во что бы то ни стало, помолиться за Саву и переубедить его в обратном.
Шла Полина домой и размышляла, отчего так легко и откровенно дался ей разговор с Савой? Ведь всего один раз вместе были, а стыда пред ним никакого нет, будто она давно с ним милуется. И брал он её за лицо, словно свою жену, приобнял. А ей хоть бы хны! А потом вдруг решила Полина, что всё это время она в мыслях и днём и ночью с Савой была. При каждом удобном случае, а ещё пуще, когда с Петром, ночью любовной утехе предавалась, она вместо мужа законного Саву видела и чувствовала… Вот и свыклась.
Глава 2
Николай Ильич ступил на дощатый перрон и огляделся. Однако, тут же вскрикнул от мощного толчка в спину и едва удержался на ногах. Он с трудом успел поймать свободной рукой слетевшую с головы шляпу.
Дородный дядька с рыжими бакенбардами окинул его надменным взглядом и процедил сквозь зубы:
– Извиняйте, случайно вышло. Но и сами рот не разевайте! – наставлял он. – Ступили из вагона, будьте добры отойдите в сторонку и дайте возможность выйти следующему. Приучайте себя к поездам и тому, как вести себя при них.
– Я может, поболе вашего езжу! – отвечал Николай Ильич с обидой. – Вы бы сами осторожничали!
Он отошёл чуть в сторону и поставил саквояж рядом, провожая взглядом обидчика, который продолжал ворчать.
– Никаких приличий не признают! – донеслось до слуха Николая Ильича. – Дикари!
«Знал бы ты, с кем говоришь! – огрызнулся мысленно Николай Ильич, по своему обыкновению. – Кабан рыжий! – обозвал он про себя пассажира, создавшего ему неудобства. – Сам точно ехал впервые и всю дорогу трясся, опасаясь за свою жизнь. Уж я-то знаю!»
Вообще, Николай Ильич страсть как не любил ездить в поездах, а в моменты, когда ступал на перрон после путешествия, испытывал облегчение и радость. Ещё бы, газеты то и дело сообщали о самых разных крушениях. То пути подмоет, то что-то лопнет или отвалится у вагона, или того хуже, у паровоза поломка тормозов случится. Да что там! Даже лоб в лоб поезда бьются. Он и сейчас всю дорогу боялся, а перед поездкой долго и с усердием молился. Ночью особенно страшно. Вагон качает ужас как! Трещит и скрипит он сильнее, чем днём…
Обидчик скрылся из глаз, и Николай Ильич враз забыл про него. Дни стали намного короче, и надо было торопиться. Много дел ещё впереди, и решать их придётся в совсем незнакомом городе…
Дул пронизывающий ветер с терпким запахом дороги и чего-то нового и незнакомого. Нет, и в Петербурге смолой со шпал воняет и дым от паровоза опять же такой, но Николай Ильич давно заприметил, что в остальном запахи в городах разнятся. Этот ещё ко всему тревогу вызывал и унынье.
Пассажирское здание Красноярска впечатлило Николая Ильича. Вполне себе ничего. Оно было построено в европейском стиле и смотрело на него высокими окнами. За ним начинались дома. Одни из дерева, другие из кирпича. Вдалеке виднелись горы, покрытые редколесьем. Едва ли не цепляясь за их верхушки, по небу проносились облака.
– Господи, эко меня занесло! – простонал Николай Ильич, со страхом озираясь по сторонам.
– Что с вами? – спросил участливо офицерик в шинельке.
Николай Ильич за время в пути видел его не раз. Служивый ехал в соседнем вагоне и на каждой станции выходил покурить на перрон. Он был очень худ и выглядел болезненно. Острый и тонкий нос, сеточка морщин от уголков глаз… Словно топором были вырублены складки вокруг рта, а смуглая кожа на скулах обветрена.
«Фронтовик» – подумал тогда Николай Ильич. Он не подходил к офицеру и опасался даже взглядом встречаться с ним. От одной мысли, что перед ним человек, который хоть и не по своей воле, а по принуждению, убийцей стал, вселяло в Николая Ильича странный, животный ужас и трепет.
– Ничего такого, – ответил ему между тем Николай Ильич.
– Небось, первый раз в наших краях?! – гадал офицерик. – Извольте полюбопытствовать, с какой целью в Красноярск пожаловали?
– А вы разве из этих мест? – робко спросил Николай Ильич, отводя взгляд.
Он не хотел признаваться, что ссыльный. Просто ему было дозволено судом совершить поездку за свой счёт. Это большая удача. Не пришлось ехать в арестантском вагоне, под надзором урядника. В Тюмени он был свидетелем того, как политических из такого вагона кормили в буфете. Все как один худые и грязные. Было видно, что с трудом им даётся дорога.
«Вот и мне пришлось бы оказаться среди них, если бы я со следствием не сотрудничал! – подумал тогда Николай Ильич. – И ехал бы сейчас в арестантском вагоне с решётками на окнах».
Вообще, суд отнёсся к случаю с Николаем Ильичом благосклонно. Присудили ему находиться под гласным надзором полиции всего два года. Совсем ничего по сравнению с расстрелом, о котором он то и дело думал, пока шло следствие. На оглашении приговора был сдержан и молчалив, хотя хотел прыгать и кричать от радости. Ведь столько пережить пришлось всего! Нет, политика не для него. Освободится, и больше никогда этим заниматься не будет. Зачем? Ведь всего-то ничего, переписку возил, да изредка деньги, а вон оно как всё серьёзно обернулось!
– Родился и вырос в Красноярске, – подтвердил, между тем, военный и поставил на перрон чемодан. – Разрешите представиться? Поручик Емельянов Алексей Иванович, – отрапортовал он, не дожидаясь разрешения. – Нахожусь в отпуске по причине ранения.
– И куда же вас, голубчик, ранило? – раздался откуда-то сбоку голос.
Он принадлежал полному мужчине в добротном пальто. Судя по всему, толстяк тоже приехал этим же поездом.
– В спину, осколком. – При воспоминании об этом поручик поморщился и вновь обратился к Николаю Ильичу. – Так куда изволите-с? Может, нам по пути?
«Странно, – подумал про себя Николай Ильич. – С чего бы это он ко мне так неравнодушен? Чем я мог приглянуться фронтовику? Они ведь в Петрограде не жалуют гражданских. Хотя конечно, на фоне господина в пальто я выгляжу и моложе и мужественнее, – неожиданно заключил он. – Вот и почувствовал служивый во мне родную кровь».
– Мне сейчас в участок, – сказал негромко Николай Ильич. – Точно не с вами.
– Значит, прав я был, ссыльный! – проговорил брезгливо поручик. – Социалист, небось?
– Я по ошибке осуждён, – соврал Николай Ильич, готовый провалиться сквозь землю от позора. – И не большевик вовсе.
– И чего вам спокойно не живётся? – с этими словами поручик взял чемодан и направился прочь.
«Гнида! – подумал вдруг Николай Ильич, беря саквояж. – Убийца! – Раздавленный и униженный брезгливостью фронтовика, он брёл к зданию вокзала, как вдруг спохватился: – Что же это со мной?! И чего это меня вдруг понесло? Почему я на служивого взъелся? В чём он виноват? Вот и братец мой Пётр Ильич, разве не так же пострадал от дурных царёвых решений? Кто войну с Японией развязал? Кому она нужна была? Братец оттуда вернулся, а от привычки спор решать убийством не отвык. Вот и угодил под суд. А не отправь его государство на войну, и жил бы себе тихо и смирно. Хотя, сам во всём виноват, если разобраться. Ведь на самом деле, никто его и не гнал вовсе. Служил себе в гвардейском полку, почитай при дворе. Так нет, чтобы к генералу Куропаткину попасть, уволился на срок компании и в Манжурию уехал, чтобы там снова в строй встать».
Вообще-то Николаю Ильичу вдруг показалось, что всё-таки судьба отнеслась к нему благосклонно. Не он ли совсем недавно молил бога сохранить ему жизнь? А ведь обошлось! Не расстреляли и не повесили, и даже, в тюрьме не оставили, а определили ему наказанием ссылку. Да и город ничего себе. Не Петербург, конечно, но и здесь люди достойно живут. Когда подъезжали, он в окно смотрел. Улицы здесь широкие, дома добротные…
В самом вокзале было немноголюдно. С десяток мужчин и женщин толкались у кассы. В проходе глазела на приезжих местная детвора, да стояла пара встречающих. На скамье, вдоль стены, спал какой-то бородатый мужик, а у стены притулился безногий нищий, укутанный облаком табачного дыма. Запах, царивший под сводами, и сырость, быстро вытолкнули Николая Ильича на привокзальную площадь.
У выхода стояли извозчики. Николай Ильич окинул придирчивым взглядом ряд запряжённых бричек, колясок и дрожек и поморщился, словно не было среди них достойных для него. Однако и к лихачам не спешил. Те, как есть привилегированные, стояли ближе к выходу. Толкнувший Николая Ильича у поезда в спину толстяк уже взбирался в лакированную коляску на шинах-дудиках.
«В Петрограде такой три рубля стоит. А ну, как здесь так же? – рассуждал про себя Николай Ильич. – Да кабы меньше, всё одно, не поеду. Нет столько у меня теперь».
Он прошёл на край площади, делая вид, будто никуда не спешит. На самом деле исподволь выбрал себе, по его мнению, не особо притязательного «ваньку». Заросший до самых глаз рыжей бородой извозчик сидел на козелках, и как будто дремал. На нём был кафтан на фантах, а голову украшала поярковая шляпа с пряжкой.
– Может, и меньше сторгуюсь, – мечтал Николай Ильич, подходя ближе.
Извозчик встрепенулся.
– Куда изволите? – спросил он, простуженным голосом.
– Мне в полицейский участок, – ответил важно Николай Ильич.
Однако дальше его ждало только разочарование. Ось колеса страшно скрипела, а дрожки подбрасывало. Кроме этого пошёл мелкий дождь и подул встречный ветер. Летевшая из-под копыт грязь, то и дело попадала на лицо и за воротник.
– Вы уж извиняйте, – попросил извозчик. – Дороги совсем худые. Как осень, так и разбивают враз. То колесо отвалится, то рессора хрястнет… Третьего дня насилу до дому доехал.
В этот момент дрожки так подбросило, что Николай Ильич вскрикнул.
– Ты на дорогу смотри! – закричал он на мужика. – А ямы…!
Он не договорил. Дрожки рухнули вниз и на бок, отчего Николай Ильич прикусил язык и услышал, как хрустнули позвонки. Одновременно ему показалось, что внутренности все разом оторвались у него и свалились вниз живота. Туда, где жмёт, когда приспичит по малой нужде.
– Ох! Ешь твою! – причитал извозчик.
Напуганная лошадь с грохотом продолжала волочить за собой дрожки. Николай Ильич вцепился в край дверцы, перекинул через неё ногу и выбрался наружу. Извозчик, весь перепачканный грязью, семенил рядом.
– Тпрру! – Он натянул вожжи так, что присел. Лошадь встала.
– Что же ты, окаянный, творишь?! – завопил Николай Ильич, готовый прибить извозчика.
Сбоку тут же возникли двое прохожих. Один стал отрясать Николаю Ильичу спину, второй поднял из грязи саквояж.
Дрожки лежали почти на боку, а чуть позади валялось в луже колесо.
– Чуть не прибил! – возмущался Николай Ильич, всё ещё не веря, что у него после такой встряски все кости целы.
– Чуток осталось совсем! – причитал извозчик. – Вот беда-то какая!
– Назови свой номер! – потребовал Николай Ильич, стараясь говорить зычно, и посмотрел на задник. – Буду в управу жаловаться!
– Да без толку это, – сказал один из подоспевших на помощь мужиков. – Я сам раньше так работал. Кажный день на городового расход почти пятьдесят копеек. Поди, потом справь хорошую упряжку, или сделай ремонт какой. Рессора три рубля стоит.
Одет он был в зипун. На ногах сапоги. Голову укрывала шапка-треух.
– Не губи ты его, бедолагу, – попросил Николая Ильича его дружок.
Одежда на этом была под стать одежде извозчика. Заросший чёрной как смоль бородой до самых глаз, он брызгал по сторонам странным, озорным взглядом. Было видно, событие было ему в радость.
– Где здесь участок? – Николай Ильич посмотрел на бородача, а про себя подумал, что выглядит, наверное, смешно.
Тот показал вдоль улицы рукой и сказал:
– Вот эти дома два пройдёшь, следующий евонный будет!
– А ты никак в ссылку к нам? – гадал его дружок в кепке.
– Вот ещё! – Николай Ильич отчего-то обиделся. – Я начальник вашего исправника. Приехал осуществить проверку.
Выпалил и тут же испугался. Зачем врал? Что подвигло? Причём с языка сорвалось без какого-либо размышления, словно кто-то другой, а не он сам это сказал.
Мужики, между тем, продолжали стоять.
– Вот дела! – Тот, что держал саквояж, сдвинул шапку на затылок.
– Значит, теперь нашего исправника под суд? – резюмировал второй.
– Теперь так просто не отделается! – воскликнул его дружок с нотками иронии в голосе. – Как пить дать повесят!
Николай Ильич удивился откровениям и спросил:
– За что же его вешать?
До боли знакомый голос заставил его про себя выругаться.
– Глазам своим не верю! – радовался Котов. – Никак Саранин, собственной персоной пожаловал! Ну как, батенька, не пошло на пользу сотрудничество с охранкой? – Он подошёл ближе и склонил голову на бок. – Вижу, всё равно присудили ссылку?
У Николая Ильича вдруг разом все мысли из головы улетучились, а их место заняла звенящая пустота. От необъяснимого ещё страха, ноги ослабли и затряслись.
Котов смотрел на него, брезгливо прищурившись, и словно размышлял, побить или нет? На нём была странная, зимняя шапка и пальто. Вокруг шеи намотан шарф, в котором тонула нижняя часть лица. Рядом с ним стоял ещё один субъект. Ниже ростом и в шинели, какие носят студенты.
– Вот, полюбуйтесь, Алексей Васильевич! – обратился к нему Котов. – Николай Ильич Саранин, – собственной персоной!
– Это и есть тот, кому давеча Поздняков привет передавать велел, коли встретимся? – справился гражданин, которого Котов назвал Алексеем Васильевичем, и покачал головой. – Мерзкий тип.
– И упал с брички не зазря. – Котов насмешливо фыркнул. – Бог шельму метит!
Николай Ильич не знал, что делать. Он бы и рад сквозь землю провалиться, но не от стыда. Конечно, от него тоже. Однако в большей степени, чем стыд, им овладел дикий и неописуемый ужас. Такой, что во рту пересохло.
«Как? – изумился он про себя. – И Поздняков в этих краях обитает! Господи, но как такое могло случиться? Понял! – осенило его вдруг и, как бывает в таких случаях в голову пришла самая невероятная по своей нелепости мысль. – Это они мне поломку подстроили, и сейчас убивать будут. Точно!»
Он закрыл голову руками.
– Подите прочь! Только попробуйте вдарить! – крикнул он.
– Да кто вас бить собрался? – недоумевал Котов. – Больно надо руки марать! Одно знаю точно, несдобровать вам при встрече с Поздняковым!
– Так вот оно что! – напомнил о себе один из мужиков, что помог Николаю Ильичу подняться.
– Кажись, социалисты это! – вторил ему тот, что по-прежнему держал оброненный саквояж.
– Пошли отсель, Микола! – позвал бородач дружка.
– Тьфу! – Бородач, которого назвали Миколой плюнул под ноги, и бросил саквояж в грязь. – И чего вас сюда отправляют? Вешали бы стразу в Москве!
В участок Николай Ильич пришёл в гнусном расположении духа. И дело не только в Котове и в разговоре с неприятным офицером на вокзале, и не в дорожной усталости. Не причём был и необустроенный город, где у колясок колёса на раз отлетают. Хотя, конечно, все эти факторы определённую роль сыграли. Изрядно подпортило настроение то, что не почитают за Уралом тех, кто против царя пошёл. Николай Ильич, хоть и не причислял себя внутренне ни к социалистам, ни к эсерам там каким-то, но невольно оказался втянутым в этот круговорот истории, и вынырнул из него уже с ярлыком, от которого зараз не избавишься, и который все оправдания перевешивает. Сослали в Сибирь, значит, так оно и есть, коли не вор и не убивец, значит политический.
Глава 3
– Зазря мужики твердят, что сгинешь ты скоро в бегах сам, аль зверь тебя какой задерёт, – проговорил задумчиво Сава, глядя на то, как Дубина торопливо доедает кашу из репы.
– С твоей, Сава, поддержкой ничего мне не страшно, – пробубнил Дубина с набитым ртом и одарил дружка взглядом, словно самый верный пёс.
Они сидели на поваленном дереве, рядом с землянкой, которую Дубина готовил для зимы. Хотя, это скорее лишь норой назвать можно. Даже вход в жилище был таким, что только на четвереньках можно влезть. Двери в эту конуру заменял полог из драного брезента. Это тоже Сава раздобрился и от куска откромсал, который прошлым летом стащил со станции.
– Я нынче картошки припрятал два мешка, и муки немного, – стал рассказывать Сава, готовя Дубину к главному. – Опосля на подводе подвезу к Гнилому озеру, а ты оттуда перетащишь в свою конуру.
Дубина недоверчиво и с опаской посмотрел на вход в своё убежище и спросил:
– Думаешь, я зиму здесь стерплю?
Рыл он его не одну неделю. Виной тому камень и глина. А ещё корни старых деревьев. К тому же, землю пришлось сносить к ручью, чтобы со стороны видно не было, что кто-то здесь копал. Это только кажется, что глушь. Мороз ударит, охотчие до промыслу в лес пойдут. У каждого такого по паре собак, на пушного и другого зверя натасканые. А ну, как наткнётся кто? Стены своего жилища Дубина укрепил стволами тонких деревьев, которые таскал с ключа, издалече. А не то, как по вырубке его найдут? Каждый раз с ношей менял направление, чтобы тропы не наделать, и волоком не тащил, а всё на себе. Крышу сделал из стволов потолще. Эти таскал по одному. За день лишь три брёвнышка и клал. После всё это завалил лапником и засыпал землёй. А чтобы со стороны видно не было, заложил свежесрубленным дёрном, который ещё и водой полил. Теперь и с двух шагов не различишь, что под взгорком землянка.
– Куда в твоём положении денешься? – ответил между тем, вопросом на вопрос Сава.
– Так, может, документ какой справить, да на Волгу податься? – гадал Дубина.
Он докончил свой обед и теперь вытирал котелок пучком сорванной у ног травы. Первые морозы ещё не тронули лесную зелень. Сюда холод позже доберётся. Сначала побьёт вдоль реки и в полях всё. Но и здесь, в глуши, уже пожелтели берёзы, а трава потеряла свой зелёный окрас.
– Далась тебе эта Волга! – ответил нервно Сава. – Разве здесь плохо?
– Тут зимой холод лютый, зверья в лесу полно всякого, – стал перечислять Дубина жалобным голосом. – Беглых, к тому же можно встретить! Да и убивец я.