Эрис. Фила всадников
- -
- 100%
- +
Редактор Евгения Белянина
Корректор Александра Приданникова
Дизайнер обложки Мария Бангерт
© Марат Байпаков, 2025
© Мария Бангерт, дизайн обложки, 2025
ISBN 978-5-4498-7915-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Фила всадников
…так луна розоперстая,
поднимаясь с заходом
солнца, блеском
превосходит все звёзды…1
Сапфо450 г. до н. э. Сицилия. Сиракузы. Бунт худых под предводительством Тиндарида
– Агесилай, герой Гимеры, прости, надо покинуть город. Не остановим бунт. Не справимся. Силы не равны. Худых больше, чем нас, в несколько раз. У нас есть корабли, торговые и боевые, мы ещё сможем уплыть… – Говоря горько-печальные слова, степенный муж не смотрит в глаза командиру, сжимает руками смятый бронзовый шлем. Кровавое утро бунта вот-вот обернётся жарким полднем.
– Полидам, за подмогой бежать? – Седой сухой старик, в таких почтенных годах, что и смерть забыла о нём, обеими руками, нежно, по-матерински, сжимает щёки степенного мужа. Тёплые шершавые ладони… – В соседние полисы предлагаешь обратиться? Соседи-то, конечно, посочувствуют нам. Может быть, и помогут, проявив сострадание, добрые соседи, а может, и нет. Вот только что станется с теми, кто осаждён сейчас в Ортигии, пока мы, беглецы, будем на коленях вымаливать поддержку? Сколько наши продержатся? Посмотри, Полидам, на мост: четверть Ортигии уже захвачено. Над домами гаморов дым! Над моим домом тоже серый дым. Над твоим, Полидам, такой же тёмный. Жарят человечину, изверги? Наверное, нам с тобой, Полидам, уже и некого из родных спасать! Пришло время нам с тобой искать отмщение?
Полидам стискивает до хруста зубы, лицо искажает гримаса боли, из глаз текут слёзы. Старик обводит взглядом совет воинов.
– Мужи! Гаморы! Граждане полиса! Кто подобное с горя надумал? Отправиться в изгнание? Как наши отцы с протянутыми руками подались к тирану… – (Никто из трёх десятков гаморов не поднял правых рук с оружием. Вокруг совета на агоре2 Ахрадины тысяча мужчин разных возрастов в окровавленных изорванных одеждах, среди них и совсем ещё подростки.) – Тиранов уже нет на Сицилии. В тот прошлый раз тиран многое взял в оплату от отцов. Привёл бродяг-поселенцев. Навязал нам своих соратников. Вот так среди нас и появились новые, уже пришлые от тирана бунтари. Гаморы, граждане Сиракуз, гордость – наше сокровище! Не покинем город! Есть возможность подавить бунт.
Установилась тишина. Агесилай прижимает к груди трясущуюся в немых стенаниях голову степенного мужа. Полидам рыдает как ребёнок. Старик молча вытирает ладонями слёзы мужа, утратившего семью. Среди хмурых, отчаявшихся людей, сжимающих оружие, незримо поселяется надежда на спасение. Взгляды мужчин сходятся на известном герое давней битвы с Карфагеном. Старик поднимает высоко правую руку, вполголоса озвучивает обдуманную военную хитрость:
– Бросим богатую агору. Как кусок мяса, бросим винные склады голодным псам. Пусть пьют наше лучшее вино. Пусть едят нашу сочную пшеницу. Пусть грабят лавки и рынки. Бросим и корабли. Не будем искать спасения в море. Море не поможет нам! Богатая Ахрадина в раскол на нас не пошла. Среди бунтовщиков нет и жителей Тихе. Вы заметили? Нищий Тихе не поддержал мятеж. Почему? Потому, что пришлые бродяги из кварталов Теменитес много возомнили о себе. Злой Тихе должен быть с нами. Нищий и гордый Тихе – наша последняя надежда. Будем пробиваться из окружения к его кварталам.
Седой старик повернулся на юг, указуя вытянутой рукой на Ортигию:
– Мятежники поджидают нас главными силами на мосту в Ортигии. Пусть там и ждут. Пробьёмся к Тихе и вооружим бедноту Сиракуз! Тогда силы сравняются. Войдём в союз с Тихе! Совместными отрядами атакуем Ортигию. С Тихе и одолеем бунт, оттуда пошлём гонца в Гелу. Быть может, великодушная Гела нам поможет гоплитами или наёмниками. Но даже если и щедрая Гела выступит на подмогу, нам не увидеть помощи раньше чем до вечерних сумерек.
Рискованный план войны принят единогласно: не только командиры вздымают оружие – тысяча храбрецов, осаждённых в агоре Ахрадины, одобряют задумку седого старика.
– Агесилай, скрытно разберём стены агоры, проделаем подкопы? Выйдем тайно в тыл осаждающим? И с обеих сторон поднажмём на предателей? – Коренастый муж с перебитым носом кивает головой, обмотанной окровавленной тряпицей, на дальние дома Ахрадины, примыкающие к агоре. Седой старик, ставший негласным стратегом осаждённых сограждан, кивает утвердительно.
– Хирисоф, возьми добровольцев, копай лазы. – Замотанная в тряпки голова исчезает в рядах отряда на агоре. Вскоре три десятка подростков устремляются вслед за Хирисофом к лавкам домашних инструментов.
– Всяк, кто может нести груз, пусть возьмёт оружие для Тихе. – Старик отыскивает глазами несколько десятков угрюмых, злых, полунагих женщин, примкнувших к обороне агоры.
– Мои рабы готовы сражаться за полис. Могу их вооружить? – Долговязый, ссутулившийся мужчина лет тридцати пяти, чёрный лицом, густо измазанный скорбной сажей, держит за руки двоих крепких юношей, выходцев из карфагенской Ливии.
– Деркелид дорогой, твоим смелым рабам дадим свободу за содействие полису. Всяким рабам дадим свободу, не только твоим. – Седой старик-стратег гордо поднимает голову. Хлопает по загорелым плечам рабов-ливийцев. В руки хищно улыбающихся юношей ложатся тяжёлые бронзовые топоры дровосеков. – Если погибнете в бою, найдём и похороним с почестями, у храма, как свободных, сложим погребальные костры для вас! Возьмите парадное оружие в моём торговом корабле. Проданный товар для богачей Сибариса. Сибарис подождёт.
Таких «содействующих» мужчин с напрасно пустующими мозолистыми руками на агоре Ахрадины добрых пять сотен. Среди них, таких не похожих друг на друга выходцев из Карфагена, Этрурии, кельтов, италийцев, – надсмотрщики над рабами невольничьего рынка, непроданные рабы, государственные рабы-полицейские, гончары-мастеровые, столяры верфи, пекари и повара съестных лавок при агоре. Несвободные и не помышляют о побеге к бунтовщикам. У каждого раба веские причины личного свойства остаться верными прежнему порядку.
Пять сотен «освобождённых», вооружённых богато декорированным оружием (предназначавшимся для Сибариса), занимают свои места в отрядах граждан, обороняющих агору. Отряды скрытно расходятся по периметру стен агоры. У холодных, в солнечном блеске бронзы, статуй богов, что в центре агоры Ахрадины, остаются старик и два десятка женщин-доброволиц при тяжёлых сумках с оружием. В руках седого стратега осаждённых короткая медная труба в виде массивного рога, закрученного спиралью. Сигнальная корабельная труба – единственное оружие и знак командного отличия.
Вино мщения, настоянное на отчаянии осаждённых, придаёт силы подросткам Деркелида. Два коротких подкопа прорыты ещё до полудня. Их выход – в комнатах богатого дома Ахрадины. Хозяин дома в тяжёлой гоплитской кирасе, в шлеме и при оружии, с перепуганными домочадцами, радостно-молча приветствует грязных мужчин из лаза. Целует, стискивает в объятиях. Дом принимает сотню нежданных гостей. Те стряхивают землю на мозаику пола, оставляют следы во внутреннем дворике, бесшумно выстраиваются в три боевые колонны. Ворота дома Ахрадины тихо приоткрываются (петли хорошо смазаны). Бронза ксифосов, секир, кинжалов поблёскивает за воротами.
Крепостная стена, выходящая к прямой улице на Тихе, частично разобрана, подкопана, едва заметно накренена в сторону улицы и укреплена деревянными подпорками. Осаждающие приходят в движение. За стенами агоры слышно бряцание оружия, команды строиться, возбуждённо-радостные крики. Бунтовщики готовятся к решающему штурму агоры и не скрывают приготовлений. Похоже, никто из мятежников не сомневается в близкой и полной победе.
Старик слушает доклад трёх командиров, что-то шепчет сидящим женщинам. Женщины встают, вскидывают сумки с оружием на плечи. Медная труба седого героя Гимеры издаёт протяжный вой. Песня сигнальной корабельной трубы чарующей силой поднимается к полуденному солнцу Сицилии. Безмятежные редкие облака ранней весны удивлённо замирают, с любопытством всматриваясь в происходящее под ними.
Невысокая крепостная стена агоры Ахрадины с жутким звуком рушится. Тяжёлые известняковые блоки падают на толпы осаждающих. Раздаётся хруст костей и дерева, перестук раскалывающихся камней, за ними следуют истошные стоны, богомерзкие проклятия, отборная ругань. Густая розово-серая завеса пыли накрывает улицу. В хаосе происходящего бунтовщики не видят широко раскрытых ворот богатого дома Ахрадины. Три колонны воинов незамеченными покидают убежище. Со стен агоры на головы враждебных отрядов исступлённым потоком сыплются острые камни. Осаждённые устремляются в образовавшийся проём. Вылазка во спасение началась.
Три атакующие колонны с безумным рёвом «А-ля-ля! Эниалий!»3 яростно обрушиваются в тыл смятённых бунтовщиков. Несколько сотен вооружённых людей, готовившихся к штурму, растеряли свою решимость. Штурмовые лестницы, таран-бревно напротив ворот агоры становятся ненужной обузой. Мятежники не успевают опомниться, паника овладевает ими. В короткий момент неожиданный бой на улице Ахрадины обращается в кровавую резню. Отряды осаждающих с обеих сторон стискивают мятущихся в ужасе бунтовщиков. Бронза в руках атакующих сеет смерть. Удары приходятся в шеи, спины, бока, вопящие рты.
Мощёная улица, предназначенная для парадных шествий, залита кровью, завалена телами раненых и убитых. Крови так много, что горячий багровый ручей ищет дорогу к спокойному морю… Крики, шум сражения привлекают внимание других отрядов мятежников, что штурмуют баррикады на улицах Ортигии. Бунтовщики прекращают битву на острове, отступают с баррикад и собираются толпами на занятых башнях.
– Что там происходит?
– Откуда взялся туман?
– Штурм?
– Бой на улице Ахрадины?
– Кто кого? – слышны тревожные голоса бунтовщиков с захваченных башен акрополя Ортигии.
Но даже с башен не разглядеть, что происходит в глубине улиц Ахрадины. Видна только густая призрачная пелена, но и та, недолго повисев зловещим облаком, уносится ветерком, прилетевшим с моря. К мосту бегут спасающиеся. Их никто не преследует.
Рёв корабельной трубы из глубины агоры Ахрадины теперь отчётливо слышен и на Ортигии. Устанавливается штиль, зелёное море умолкает, даёт возможность людям насладиться отчаянным призывом к борьбе. Гаморы устремляются в атаку. Замешательство мятежников приводит и тут, на Ортигии, к ужасным последствиям для осаждающих. Сражаются жители Ортигии обоих полов и всех возрастов, выбивая мятежников не только с баррикад, но и с крепостных башен. В короткой яростной схватке гаморы захватывают единственный проход на остров. Окровавленные створки ворот крепостной башни сдвигаются с жалобным скрипом. Контроль над Ортигией вновь переходит к гаморам. За отступившими бунтовщиками остаётся мост.
Когда, уже далеко за полдень, мятежники наконец-то восстанавливают утраченный порядок в дрогнувших рядах, строятся и медленно наступают по улице фалангой, их взглядам открывается страшная картина. На трупах единомышленников пируют вороны. Чёрные птицы, не боясь, выклёвывают глаза погибшим, терзают плоть умирающих, хлопают крыльями, весело галдят в пересудах. Кровь семи сотен убитых залила камни мостовой. Осаждённых в агоре Ахрадины нет. Порядок вновь утрачен, о павших товарищах быстро забывают. Толпа бунтовщиков устремляется грабить торговую агору – в тот же самый проём, из которого совершили успешную вылазку осаждённые.
Алтарь богине Тихе. Квартал Тихе. Сиракузы. Тот же день
– Богиня-покровительница Тихе свидетельница моим клятвам! Я, гамор Агесилай, награждённый золотым венком за воинскую доблесть, построю на этом самом месте храм в твою честь, моя богиня счастья! – Седой старик-стратег приносит жертву перед скромным мраморным алтарём богини удачи. Баран принимает назначенную ему судьбу – животное стоит покорно у алтаря богини Тихе, спокойно жуёт траву, улыбается ясными глазами. Сильным ударом дубины Агесилай оглушает жертвенного барана. Железным ножом перерезает глотку. Кровь жертвы обагряет прожилки алтарного мрамора.
– Мы, граждане Сиракуз, чтим богов. Даже в такое тяжкое время раздора. Великая богиня Тихе, о ты, великодушная! О ты, благая, оберегавшая нас в бою! Ты, богиня, что счастливо спасла нас в час мятежа. С этого памятного дня, когда взбунтовались предатели свободы, введём пентализм! Отныне будем голосовать листами маслин против любого, ищущего тиранию. Всякий, кто захочет единоличной власти в полисе, отныне изгой! Выгоним самозваного тирана Тиндарида из Сиракуз!
За спиной старика в кроваво-грязных серых домашних одеждах – весь его боевой отряд, за мужчинами женщины, подростки и дети. Потерь в отряде нет. Вырвавшиеся из осаждённой агоры Ахрадины стоят на коленях, склонив головы перед мраморным алтарём Тихе, хозяйки счастливого случая. На противоположной стороне от них – удивительно стройные боевые шеренги фаланги… злой бедноты кварталов Тихе. В руках подёнщиков, батраков, владельцев скромных земельных наделов оружие, по большей части своё или недавно подаренное. Жители Тихе серьёзно вооружены: копья, кинжалы, трофейное карфагенское оружие времён битвы при Гимере. Нет среди них, гордых жителей кварталов Тихе, никого без оружия. Это целая армия! К ним, оборванным и бедным, примкнули и зажиточные жители Ахрадины – метеки, и граждане, не согласные с восставшими жители Теменитеса, наёмники и добровольцы из Гелы, домашние рабы.
– Нас пятнадцать тысяч свободных! Там, на Ортигии, заперты несчастные жертвы бунта. Храмы Аполлона и Афины в крови невинных жертв мятежа! Возвратим свободу в Сиракузы! Воины, вспомним добрые порядки отцов! Нет тирании!
Последние слова заглушает одобрительный рёв армии Тихе. Бедняки выбрали свою сторону в мятеже. Боевыми шеренгами наступают они на городские кварталы, занятые восставшими. Дневное солнце Сицилии согревает их плечи. Армия граждан, метеков и рабов распевает боевой пеан:
Над Сиракузами воскресли ушедшиеТени героев, спешат на помощь живым!Над Сиракузами Аполлон помогает Аресу,Боги сжимают оружие в наших руках!Часть первая.
Весна на Сицилии
Глава 1. Первый день весны
434 г. до н. э. Сиракузы. Месяц Теоксений по дельфийскому календарю
Весна так прекрасна на Сицилии. Прохладная, недолгая, но всё же чёрствая зима медлительно отступает под лучами ласкового солнца. Дожди всё реже, холодные потоки уже не бушуют, сметая берега рек, а заботливо орошают поля в помощь трудолюбивому земледельцу. Воздух зимы – резкий, сырой, временами промозглый до дрожи – сменяется в одно прекрасное утро тёплой нежностью расцветающей юности. То заветное утро прихода долгожданной весны часто бывает на Сицилии до странности хмурым – в густых пенистых облаках.
Но не стоит смотреть в ночное небо на сменяющиеся звёзды, высчитывая приметы весны. Приход весны на острове достоверно можно увидеть в лицах камней. Тех самых камней, о которых сикелиоты4 сложили поговорку «Одной горы камни». Тех самых камней, что привольно спят у дорог на подушках вездесущего плюща. Тех самых камней, что обрамляют опасные пропасти в глубине острова, или камней, что высокими крепостными стенами гордых эллинских полисов встречают морские волны.
Камни Сицилии, что влажной зимой безлико-серые, короткой смешливой весной пёстро украшены разнотравьем. Первые отважные, броские, яркие полевые цветки спешат возвестить о приходе новой надежды. Кусты люцерны древовидной с наивными жёлтыми цветками и нагловатый весельчак молочай, постоянные соседи сицилийских камней, напрасно соперничают с хитрыми валунами – им не суждено собрать восторги путников. Ободрав плотные соцветия люцерны для обеденного салата и молочая – для кожных мазей, путники с трепетом всматриваются в лица камней. Серые камни острова ранней весной обретают песочно-розовый цвет. Трещинки, ямочки, разломы сглаживаются, плавными изгибами уподобляясь сдержанным улыбкам.
Вешние камни теряют зимнюю суровость. Под тёплым солнцем они оживают в радости. Нет, конечно, известняк не становится безвольным песком – характер у сицилийских камней остаётся прежним. Однако даже камни острова полагают возможным сдержанно радоваться приходу весны. Это заметно каждому сикелиоту. Именно по «живым камням», а не по небесным звёздам читают они приход весны. А может быть, те камни и не камни вовсе?.. А может быть, те камни и есть душа Сицилии?
Славный день окончания зимы и в этом году пришёл с редкими тёмными облаками. Вкусный воздух неясных волнующих ожиданий исподволь наполнил Сиракузы. Ожидания природы без промедления передались людям. Празднично встретить первый день весны – только и разговоров в это славное утро!
Парадный зал поместья Гермократа. Почтительный стук бронзовым наконечником копья по створке двери заставил вздрогнуть мужа, в задумчивости сидящего на ложе. Муж выпрямляет сгорбленную спину. Полоска яркого утреннего света теперь хорошо освещает его лицо.
– Хайре, софист5, – раздаются за дверью зычные мужские голоса.
– Мудрейший из мудрейших! Храбрейший из храбрейших! Свет и надежда софистики! Протагор, тебя приглашают на сисситию гаморов, – громко возвещает Граник.
Дверь раскрывается, солнечный свет врывается в полутёмный зал, являя на пороге сразу троих посетителей: Мирона, Граника и Гермократа. Юноши в одинаковых чёрных плащах, под которыми короткие чёрные хитоны.
– Это великая честь, мой наставник, – громко и весело поёт Мирон в высокий потолок залы. – Гаморы Сиракуз хотят познакомиться с тобой. У храма Аполлона вчера состоялся разговор.
Своды зала довольным эхом подхватывают песнь атлета.
– Вчера в полдень три десятка гаморов изъявили желание послушать твою мудрость, – вставляет Гермократ. – Я был свидетелем беседы Мирона с приглашающими.
– Это испытание. Серьёзное испытание гаморами меня… в жертву вам, – отзывается второе эхо голосом зрелого, многоопытного афинского мужа в годах. – Врать или говорить правду? Предлагаете испробовать цикуту6 на вашей сисситии? Отчего-то сегодня ночью смутная тревога посетила меня. И, как вижу, вовсе не напрасно.
Трое юношей громко расхохотались. На пороге появилась высокая девушка. Мегиста в тёмно-синем пеплосе. Красавица хорошо подготовилась к визиту: подвела брови и ресницы, накрасила губы и уложила золотые волосы в высокую, сложным плетением, причёску. Золото браслетов, диадемы и кулона, искусная драпировка пеплоса…
– А она, стало быть, великолепная сирена, что пением коварно заманит меня в ловушку? Так? Да?! Хорошо! Воска нет, чтобы уши запечатать. Ну будет вам, дорогие мои ученики, нападать вчетвером на одного безоружного… – грустно улыбается софист. Указательный палец с серебряным перстнем наставлен на красавицу Мегисту. Четверо утренних визитёров весьма добродушно улыбаются Протагору.
– Конечно, я не смогу отказать любимой душе Гермократа. Не найдётся у меня слов отказа для коринфской девы. Потрясающая девичья фигура, простите, коринфский пеплос то есть. Н-да, так восхитительно уложить складки! Редкой красы девушка, что и говорить. Я в неё тайно влюблён – прошу вас, только не передавайте моих слов её ревнивому мужу, он очень драчлив! – Протагор сокрушённо воздевает руки к потолку. – Ну и кем, скажите, буду я после варварского отказа гостеприимной семье Гермократа? Изгоем? Что, снова? И тут, на Сицилии?! Угрожаете позором трусости, да? Грубовато сработано, ученики, но… эффективно. В Афинах сразу бы категорически отказался, но в Сиракузах, в гостях у аристократов…
Протагор потирает влажный лоб рукой. Выдерживает паузу. Ученики молча теребят свои одежды. Мудрец шумно выдыхает несколько раз в мозаичный пол.
– Приглашение, попрошу заметить, под принуждением принято. Я пойду испить целебную цикуту, сицилийского настоя, на вашем… смертельном пире равных… то есть на этой самой… сисситии гаморов!
– Внёс сикелиотский медимн7 отборного зерна пшеницы за твоё участие, мудрец Протагор, в сисситии. – Граник почтительно прикладывает правый кулак к груди.
– Ого-го! Так ещё и входная плата для меня, гостя, положена? Три амфоры8 дорогого зерна? – уточняет софист, поправляя на себе домашние одежды. – Такая солидная плата назначена для оглашения… смертного приговора несчастному беглому афинянину? Я что, получается, ещё и купил смертный приговор самому себе? Уж могли бы и бесплатно пропустить на суд предмет насмешек.
Едкая шутка, сопровождаемая милой самодовольной гримасой, вызывает новую волну хохота, в которой отчётливо слышен девичий смех.
– Мегиста, а я, между прочим, слышу ваш мелодичный голос. И хотя вы моя первая… ученица, заметьте, я вам насмешки над моим защемлённым афинским достоинством не прощу! – Протагор демонстративно выпячивает грудь. Что ни говори, а пошутить над самим собой мудрец умеет. Хохот разом смолкает, во взглядах учеников Протагора искреннее уважение.
– Просветите меня – в каком виде принято у сикелиотов являться на сисситию аристократии? Красного спартанского плаща у меня, афинянина, по понятным причинам, увы, нет. Не дориец я. – Протагор принимает наигранно растерянный вид. Придирчиво оглядывает себя. Смахивает с одежды воображаемую пыль. Некогда роскошный, с узорной вышивкой, просторный льняной хитон до колен местами прохудился, а местами мастерски заштопан. Мудрец оправляет два плетёных кожаных пояса с медными пряжками. – Если так заявлюсь? Сочтут за неподобающую дерзость? Что, если облачусь в экзомис9? Поверх экзомиса накину роскошную хламиду с золотой пряжкой? Пряжка-то милетская – лев при гриве. Пряжка величиной с кулак взрослого мужа.
У посетителей кривые улыбки. Предложенный вариант облачения явно недостоин почётного гостя сисситии.
– Протагор, ты не одинок в модных привычках! Мой милый муж так любит одеваться. – (Гермократ удивлённо поворачивается к жене.) Мегиста прикасается кончиками пальцев к плечу мужа. – Именно в таких одеждах любимый пришёл ко мне на первое свидание. Ах-ах! Задиристый стиль: «Хочу понравиться, но могу и подраться»…
Реплика Мегисты вызывает новую волну смеха. Растрёпанный Протагор присоединяется к общему веселью.
Софист в раздумьях покидает парадный зал и, шлёпая по мозаичному полу босыми ногами, удаляется в свою комнату на втором этаже.
Мудрец не заставил себя долго ждать: вскоре Протагор появляется в роскошных одеждах. Ученики не скрывают восхищения: тёмно-синяя хламида из тонкой дорогой шерсти, с кожаными нашивками, поверх синего хитона той же работы и из той же шерсти. Наряд, приличествующий моменту и статусу обладателя.
Софист сдержал обещание – золотая пряжка скрепляет парадный плащ, надетый по-фракийски – задрапирован «конвертом» на груди. В руках у Протагора неношеная чёрная широкополая шляпа. От мудреца исходит, о боги, какой приятный мужественный и сложный аромат с благородными оттенками хвои и горьких трав! Пальцы унизаны перстнями из серебра, возможно афинской работы. Не забыл мудрец и полированный дорожный посох из светлого дуба.
– Ну что, так меня гаморы не сочтут воплощённым пренебрежением почтенными обычаями? – (Ученики рукоплесканиями приветствуют выбор софиста.) – Только ради вас так нарядился!
– Ты не поверишь, Протагор, именно такие слова сказал Гермократ, когда шёл на первое свидание к Мегисте! – улыбаясь, откровенничает Граник. Мегиста удивлена – пристально вглядывается в глаза мужа. Граник тут же получает тычку локтем от Гермократа за разглашение тайны.
– Дорогая, я не знал, к кому иду в гости. Незачем делать такие большие глаза. – Ответом Гермократу становится тихий стук посоха по полу.
– Сожалею, что меня не было на том свидании. Счастливый, наверное, получился первый день знакомства? Эх-эх, как бы я хотел разделить с вами радость беспечальной юности. Я уже старик. В молодости подносил девушкам в дары только хворост. Дары-ы-ы. Н-да, был ужасно беден! Вспомнить первое любовное свидание с девушкой не смогу. И совсем не знаю, к кому иду в гости. – Мудрец горделиво приосанился, крепкий в мышцах Протагор не похож на старика. Друзья переглянулись, видимо вспоминая далёкий день знакомства, но не стали расписывать «счастливый день». Пятеро будущих участников сисситии покинули парадный зал и бодро зашагали к конюшням поместья. Там в окружении слуг уже хлопотал Фукл. Пять лошадей накрыты чёрными попонами с серебряной узорной вышивкой. На одной из лошадей, кремовой масти, закреплён массивный кожаный чехол с кифарой-формингой.
– Мегиста? Моя ученица? Вы тоже будете участвовать в мужских беседах гаморов? Что, и такое возможно на дорийской Сицилии? – Протагор указывает посохом на лошадь с чехлом. На лбу афинянина появляются частые складки морщин. Мегиста печально улыбается.