Мой милый прокурор

Он подумал, но сказал:

– Иногда. Но с тобой страх становится чем-то маленьким. Не исчезает, но перестаёт управлять мной.

Она улыбнулась, наклонилась ближе, и он почувствовал, как мир сжимается до одного момента – их дыхания, их сердца, их присутствия друг для друга.

– Иногда, мне кажется, – продолжила она, – что любовь не в словах, не в обещаниях. Она – в том, чтобы быть рядом. Даже если молчишь. Даже если ничего не меняешь.

Он крепче сжал её руку, и впервые понял, что это – не просто чувства. Это – часть жизни, часть себя, которая была потеряна раньше, но теперь снова нашлась.

– Тогда давай будем просто рядом, – сказал он. – Без слов, без страха, без спешки. Только мы.

И они шли дальше, вдоль ночной реки, где огни отражались в воде, а внутри них был свет – тихий, уверенный, живой. Свет, который не просил, не требовал, просто был. И этого было достаточно.

В это время утро в Кыргызстане – за складом фронтальной зоны – зародилась тревога. Умар Алимов, начальник Северной Таможни, встал в полной готовности. Перед ним – серия вагонов, скрывающих груз, охрана в военной форме, лица без страха. Он знал: оружие – не для охраны границы, а для продажи с военного склада.

Группа захвата выдвинулась. Металлические двери вагонов скрипнули. Свет фар взрезал сумрак площадки. Бетонный пол под ногами – холодный, как ожидание. Алимов сжимал пистолет, взгляд твёрд. «Действуйте», – прошёл приказ в его душе.

Охрана отреагировала. Внезапно – выстрелы. Удары рикошетили по металлу, яркий всполох в тени складской арки. Одна пуля вспорол бок Алимова. Он остался стоять, рука дрожала, кровь на пальцах – но не опустил оружие. «Вперёд!» – вырвалось сквозь зубы.

Коллеги врывались внутрь: крики, гул моторов, эхо падающих ящиков. Он видел, как охранник поднимает оружие – и пальнул первым. Убийца Умара пал ровно. Тишина растянулась на долю секунды. Но груз был открыт. Ящики с оружием – ящики с жизнью и смертью.

Он сделал шаг, но боль прорвалась. Он схватился за бок, и тело покачнулось. Один из его людей подбежал: «Начальник – мы закрыли выход!» Алимов кивнул, но свет начинал уходить. Он знал, что сделал больше, чем просто задачу. Он сделал выбор.

Транспортировщики окружены. Спецназ врывается, наручники щёлкают. Фото‑свет вспыхивает. Но Алимов уже не стоял. Его ноги несли тело к периферии склада. Он упал. Без громких криков. Без фильма. Только падение и звук камеры вдалеке.

В коридоре госпиталя, сирены ещё гудели, но он слышал только собственное дыхание. Затем – тишина, которая заполняет пустоту. Его сердце остановилось. Груз арестован. Отчёт готов. Вознаграждение – немножко славы, много вопросов. Он отдал жизнь.

– Он – был одним из нас, – сказали в отделе. И крепко сжал папку с делом. Но в кабинете Алимова осталась раскрытая отчётная папка. На ней красным – две буквы: «№ 217». Он не станет героем сюжетов. Он станет тем, чей выбор кричал громче, чем выстрел.

На утренней площадке, среди вагонов, стояло опустевшее кольцо. Только запах пороха и свинца напоминал о бое, о цене. А миг дале памяти.

Он умер. Но не напрасно. Его имя – выбор, сделанный без капитуляции.

Глава 3. Тишина юрты

Любовь – не только поцелуи под луной. Иногда она приходит тихо: кто-то держит тебя за руку, пока мир вокруг рушится, и всё, что остаётся – это тепло, которое позволяет стоять.

Они не жили вместе. У каждого было своё утро, своя чашка, своя комната. Но вечера они проводили вместе. Жанна приносила чай, оставляла бутылочки шампуня с лёгким цитрусовым ароматом. Он видел её улыбку, когда устал, ощущал, как она поправляет волосы на затылке. Не слова, не кольца, не статус – просто присутствие, которое лечит.

В один из дней пришло известие. Голос был сухой:

– Погиб полковник Алимов. При исполнении. Ваш дядя.

Кувейт долго молчал, смотрел в одну точку. Жанна села рядом, её плечо коснулось его.

– Я еду с тобой?

Он кивнул.

Бишкек встретил их неоновыми огнями и тишиной. Во дворе стояла юрта. Она пахла айраном, ладаном, слезами и утратой. Женщины плакали тихо, как ветер шепчет сквозь траву. Он держал фотографию дяди, вспоминая его голос, уроки стрельбы, чай по-восточному. Всё теперь было памятью.

– Контрабанда, поезд, офицеры, мертвы, МВД молчит, – сказала женщина. – Дядю похоронили. Молча.

Он впервые за долгое время плакал. Жанна просто обняла его сзади. Молчала. Сидела рядом, позволяя боли быть настоящей.

– Мы останемся здесь месяц, – сказала она. – Ты должен прожить это, чтобы потом – жить.

Они остались. Жанна помогала, училась говорить на кыргызском, носила воду, мыла посуду. Она была частью жизни, которая текла медленно, почти без слов. Через месяц они сидели на холме на рассвете.

– Я не хочу жить без тебя, – сказал он.

– Тогда живи со мной. Всегда, – ответила она.

Юрта, хлеб, пара колец. Без платья, без праздника. Только утро, дыхание и руки, которые держат друг друга. Они не делали предложений – они просто были рядом.

Через неделю медовый месяц. Старый дом у Иссык-Куля. Дождь стучал по крыше. Кувейт читал стихи на русском, она отвечала на английском. Любовь была тихой, полной и мягкой: разговоры, смех, чай с вареньем.

Вернувшись в Чикаго, их жизнь стала спокойной, почти медитативной. Дом с балконом, запах свежей краски, работа в прокуратуре. Любовь не спасала от всего, но делала каждый день безопасным. Каждый вечер заканчивался одинаково: свет гирлянды, чай, поцелуй, молчание, которое было лучше слов. И так продолжалось – пока они просто были вместе, пока сердце могло спокойно дышать.

Утро на берегу

Счастье – это тихо. Когда кто-то поёт на кухне, жаря блины, а ты стоишь у окна и знаешь: это твой человек. Дом в Чикаго залит мягким светом. На улице свежесть. Внутри пахнет маслом, мёдом, ванилью и чем-то домашним, что невозможно описать словами.

На кухне – Жанна, босая, в длинной рубашке, волосы заплетены небрежно, на щеке – мука, на губах – тихий напев. Она поёт себе под нос, мешая тесто:

– “Oh darling… I want to hold you… forever.”

Он стоит в дверном проёме. Не дышит. Каждое её движение – словно музыка, живая, лёгкая, упругая. Он подходит сзади, кладёт руки ей на талию. Она улыбается, не пугается.

– Ты подкрался, как лев.

– А ты пахнешь солнцем и тестом.

– Это мой естественный запах по утрам, – смеётся она, наклоняясь над сковородкой.

Он проводит рукой по бедру, губами – по плечу. Не страсть. Не спешка. Счастье.

– Ты моя жена, – шепчет он.

– Знаю.

– Иногда не верю.

– Потрогай, убедись.

Он касается живота, целует затылок. Всё внутри него становится тишиной с теплом.

Позже они идут к озеру. Мичиган – как зеркало. Сидят на деревянном пирсе, болтают ногами в воздухе. Жанна достаёт альбом, рисует неумело, по-детски. Он пишет короткие стихи. Мечтают вслух: о доме на холме, собаке, детях, вечерах с песнями.

– Если бы ты мог выбрать одну вещь навсегда? – спрашивает она.

– Тебя. На кухне. В рубашке. С мукой на щеке.

– А ты?

– Тебя. Молчаливого. Когда смотришь, будто впервые.

Их губы находят друг друга. Медленно. Не как в фильме. А как в жизни – дыханием, глазами, телом, которое говорит: «Я здесь. Я твой». Любовь – это жаркие ладони на талии и чай, который ты наливаешь, чтобы не остыл её голос.

Кувейт идёт по парку в плаще прокурора, с портфелем, где не бумаги, а судьбы. Он знает: правда – не всегда свет. Иногда нож. Иногда молитва. Иногда молчание.

Осень в Чикаго – хрупкая, как стеклянная грусть. Жанна уехала в командировку. Дом пахнет только кофе и её платком. Он остаётся один. Тишина внутри – как звук, который можно слушать. Открывает окно. Листья падают. Город шумит. А внутри – странно спокойно.

Он пишет в блокноте:

"Если бы я мог выбрать, я бы не стал героем. Просто мужчиной, который держит чью-то руку в октябре. И никого не судит – кроме себя."

Судьбы проходят через него, как ветер сквозь парк. Он не спасает всех. Но иногда – хотя бы одного. Идёт дальше, осторожно, твёрдо. Под ногами листья. Внутри – женщина, которую он любит. Прошлое отпущено. Правда – за которую стоит молчать. Кувейт – прокурор. Но прежде всего – человек. С глазами цвета земли. С сердцем, которое знает: осень – это не конец. Это время дышать, пока можно любить.

Глава 4. Внутренний дневник прокурора

Чикаго. Осень. Влажный воздух, запах мокрой листвы. На столе передо мной – фотографии. Девочка. Молодая. Последний кадр – камера подъезда, 23:14. Потом – пустота. Ни тела, ни оружия. Только телефон, отключённый в 23:27. Навсегда.

Я держал сумку, найденную на пустыре. Помада. Гребень. Записка: «Звони мне, если страшно». Но кто мог позвонить, когда страх стал настоящим?

Полиция допросила двоих. Водитель, знакомый по переписке, и бывший любовник. Один дрожит, другой холоден. В багажнике – кровь. Количество критическое. Формальности диктуют свои правила. Это не облегчает.

Подписал распоряжение: проверить карьеры, выгребные ямы, свалки, дачи; запросить геолокацию; перенести допросы на утро. Иногда ненавижу себя за то, что жизнь – не поэзия, а отчёты в сроках и подписях.

Мать девушки пришла поздно вечером. Шарф пах дымом и слезами. Села на край стула:

– Если она мертва – скажите мне. Не врите. Я умею хоронить. Только не пустоту.

Я сказал: «Мы ищем. До конца».

Азамат Н., 29 лет, водитель, в чёрной толстовке «Nothing to regret». Сел спокойно, пальцы дрожат едва заметно. Молчание работает лучше слов.

– Знаешь, зачем тебя пригласили?

– Ну… да. Из-за той девчонки?

– Ты был с ней 3 октября?

– Да. Забрал её у ТЦ. Она хотела просто покататься.

Камеры фиксируют остановку на 28 минут. Он смущён. Говорит о «по нужде». Я не верю.

Перед ним фотография: лифт, 23:14. Её улыбка – последняя, не знает, что идёт в никуда. Он шепчет: «Я не хотел… всё как-то вышло». Признание неполное. Драка. Паника. Страх. Ложь уже пахнет. Геолокация и ордер на обыск – завтра.

Утро 7 октября. Ордер получен. Участок за городом. Старый сарай, бытовка, заросшая канава. Тишина, где слышно, как лопаты входят в землю. Холодная глина вязнет в ботинках. Криминалист поднимает руку: «Есть».

Кусок ткани. Рука. Пластик. Запах – словно воздух остановился. Я закрываю глаза. Считаю до шести, прежде чем подойти. Вскрывать не здесь. Срочно ДНК.

Останки женского тела, частично разложившегося, завернуты в полиэтилен и ткань. Тонкое кольцо с камушком на руке. Сломанный лак на ногтях. Каждая деталь – последняя, что нужно ей.

Я говорю спокойно, глаза говорят: «Ты нашёл её. Теперь живи с этим».

Протокол. Передача тела матери. Между этим – я стою на обочине. Перчатки. Влажный запах смерти и травы. Молодой следователь:

– Вы всё время молчали, Кувейт-бей.

– Я не молчал. Я слушал землю.

Вечером – домой. Снимаю куртку, мою руки дважды. Жанна обнимает сзади:

– Ты живой. Не позволяй мёртвым сделать тебя пустым.

– Я хочу, чтобы мать хранила тело с именем, с землёй, с прощанием.

Завтра – новое дело. И снова тишина. И снова земля.

Глава 5. День, где можно быть просто мужчиной

Дело №187 передано старшему прокурору. Суд через неделю. А пока – день без протоколов, без лент «Do not cross». Только бег, вода, запах мяса на углях… и женщина, которую он любит.

Утро. Кувейт бежит рядом с Жанной. Дыхание сливается. Шаги в унисон. Музыка – басы переплетаются с её смехом. Она ускоряется: – «Ну что, прокурор, отстал?» Он улыбается, догоняет. И в этом бегу есть что-то почти сакральное – мир, где нет обязанностей, только тело и звук.

Бассейн. Холодная вода сжимает кожу, но она смеётся, как девчонка. Он ныряет, проводит рукой по её ноге. Она вспыхивает, плещет в него: – «Ты всегда ныряешь в неожиданных местах, Кувейт-бей». – «Я ищу жемчуг, Жанна-ханым».

Завтрак. Айран, яичница, горячий хлеб. Гранат. Её пальцы краснеют от сока, он смотрит и думает, что жизнь пахнет вот так – свежо, живо, настоящим. – «Будешь моим адвокатом на соревнованиях?» – спрашивает он. – «Если проиграешь, скажу судье, что это чары женщины». – «Чары?» – «В купальнике видела? Конечно, чары».

Вечером они за городом. Мини-водопад, плед, кресло под открытым небом. Маленький костёр. Баранина на мангале. Жанна лежит, волосы разметались, он жарит мясо, но следит за ней чаще, чем за шампурами. Они сидят рядом. Чай в глиняных пиалах.

– Однажды бабушка рассказывала, – говорит Кувейт, – твой дядя Умар сказал: «Мама, я женюсь на самой красивой девушке».

Жанна улыбается: – А она что сказала?

– Засмеялась: «На какой самой красивой?» – А он? – «На такой красивой, что, когда увижу, в обморок упаду. Как кинозвезда». – И женился? – «Женился». – «Была как кинозвезда?» – «Нет. Но была моя».

Ночь. Огонь догорает. Водопад шепчет. Они укрыты пледом. Её дыхание ровное. Он целует плечо, задерживает губы. В голове тихо. Ни рапортов, ни следов, ни крови. Только свет. Сейчас он не прокурор. Не свидетель страшных дел. Он просто мужчина, который знает вкус шашлыка, холод воды… и тепло женщины, что стала ему домом.

Ринг. Зал прокурорского клуба. Шум, крики, судьи, следователи, ветераны. Кувейт выходит под свет прожектора. Тёмно-синий халат: «За правду. За честь. За мёртвых». Жанна в первом ряду. Волнуется, но не вмешивается. Она знает, что бой нужен ему, чтобы выдохнуть всё, что не сказал.

Противник – Мэтт Ричардсон, прокурор из Огайо. Крупный, агрессивный. Первые удары – плотные, в лоб. Кувейт двигается, дышит как танцор, не спешит. Сначала читает противника, потом – ответ. Рассечение над бровью. Жанна вскакивает, он жестом просит: «не сейчас».

Мэтт идёт снова. Кувейт видит микродвижение плеча – короткий удар в печень. Точно. Холодно. Без злобы. Просто истина в движении. Противник падает. Рефери считает. Всё.

Тишина. Он не празднует. Снимает перчатки. Стоит прямо, спокойно. – «Я не удовлетворён. Справедливость – не приговор. Это то, что нельзя вернуть». Рядом её услышали.

Поздно вечером. Он снимает пиджак, кладёт папку на полку. – «Ты устал?» – спрашивает Жанна. – «Не совсем. Внутри пусто». Она обнимает сзади. Молча.

– У нас есть вечер, просто для нас, – говорит она. Они зажигают свечи. Пьют горячее молоко с корицей. Он рассказывает о детстве, ловле ящериц, мечтах стать геологом. Она смеётся: – Ты мог быть кем угодно. Но стал тем, кто стоит между добром и злом. Страшно? – Да. – Но ты не стал холодным. – Ты не даёшь мне стать.

Поздно ночью он на балконе. Город светится. На телефоне сообщение: «Поздравляю. Ты стал символом. Не дай замёрзнуть». Он откладывает его. Берёт гитару. Наигрывает мелодию, без слов, в ней – всё, что не скажешь в зале суда. И в этой тишине он снова просто мужчина.

Глава 6. Против тени

Теперь его звали Кувейт Алим. Проще – на бумагах, короче – в докладах. Дядя же всё равно бы его по старинке: «Кувейт бала» – мальчик, что смотрел в небо и не боялся молнии. Сегодня небо было чёрным, и молнии – близко.

Сигнал пришёл в 03:12 на личный канал. Метка: «Чалов». Чемодан с кодировкой, помеченный как «дипломатический груз». Встреча – на мосту у канала. Ордера нет – только наблюдение. Но «наблюдать» уже значит быть в игре.

– Ты не возьмёшь группу? – тихо спросила Жанна.

– Поздно. Если уйдёт – начнёт снова. Слишком много спрятано, – ответил он. – Это про дядю.

Она сжала его руку. Одно мгновение – и отпустила. – «Вернись», – сказала тихо. – «Не геройствуй».

Мост был мокрым. Туман стелился по воде. Серый внедорожник скользил как хищник. Внутри – Чалов: ухоженный снаружи, грязный внутри. По таким людям видно: кровь пахнет не железом, а деньгами.

Погоня началась. Мир сузился до металлического шёпота шин и света фар. Пули резались воздухом; одна – расколола капот, другая – прошла у щеки. Дым, рев моторов, эхо металлических балок – мост стал ареной, где тени сходились с сожалением и злобой.

Чалов не ожидал решительного противника. Он вышел первым, в одной руке кейс, в другой – пистолет. За ним – двое охранников. Один – убийца Умара. Кувейт выглянул из тени без крика. – «Я прокурор», – сказал ровно. – «Не прячься за дипломатией».

Выстрел. Убийца пал. Без драм, без рывков – исчез. Чалов стоял, будто открыл пустоту там, где был мир. – «У меня связи…» – пробормотал, но слова не согревали.

Арест. Сирены, броня, наручники. Через час – Жанна на пороге. Глаза её пытались понять: кого она держит – мужа, прокурора или того, кто шагнул за грань.

– Ты был там?

– Да. – Он не смягчал. – Сделал то, что должен был.

Она провела рукой по лицу. – «Ты пахнешь гарью и правдой».

– Я и вымою тебя, и прижму, – ответил он. Чай с мёдом. Молчание. Сон.

Утро – обычное: тосты, газета, запах кофе. Жанна вернулась с листком теста – две тонкие розовые полоски. Судьбоносные. Он замер.

– Испугался? – спросила она.

– Да, – признался он. – Боюсь потерять то, чего ещё не видел. Боюсь стать слишком жёстким и не суметь быть мягким, когда он или она заплачет.

Она взяла его за руку: – «Ты умеешь защищать. Теперь учись отпускать. Людей, не дела. Будь домом, не бронёй».

Два месяца спустя. Иллинойс. Жанна варит кофе, Кувейт заполняет отчёт. Звонок: «Они зашевелились». Те, кто думал, что с Чаловым всё кончено.

– Жанна должна быть в безопасности, – сказал он. Новый паспорт, новые документы, другой адрес. Она приняла всё тихо.

Ночь. Склад. Металл, страх, автоматы. Кувейт идёт вперёд с мегафоном: – «Вы окружены. Это прокуратура. Положите оружие – право на жизнь». Выстрелы предупреждающие. Спецназ входит. Раненые, крики, мигалки. В конце – все под наручниками.

Он стоит на фоне света, запаха металла и страха. Выбор сделан: свет, суд, бумага. Даже если честность лишит сна – она верна.

Поздний звонок: «Мы в безопасности. Ребёнок жив». Он выключает телефон, глубоко дышит: – «Я буду честным. Даже если честность лишит покоя».

Пресса шумит на следующий день. Фото Чалова в наручниках – на первой полосе. Коллеги тихо поздравляют. Слухи о «герое» ходят среди журналистов.

Дома они с Жанной сидят вместе. Тишина – их выбор. Маленький ребёнок шевелится в животе, как символ надежды. Свет свечи отражается в глазах Кувейта. Он понимает: мир всё ещё нечестен, но он сохранил человечность.

На столе – дело № 217, полоски теста, блокнот. Он думает: «Свет иногда – это выбор. И мы должны быть теми, кто выбирает его, даже когда вокруг – тьма».

Глава 7. Утро на берегу

Майами-Бич. Солнце уже высоко, но воздух был влажный, словно сам океан пытался дышать через город. Песок скрипел под ногами, и это скрипение казалось знаком: мир здесь был одновременно пуст и наполнен.

– Сегодня ты не прокурор, – сказала Жанна, почти шёпотом, и в её голосе была какая-то странная музыка, которую можно услышать только на рассвете.

– А кто я? – спросил он, наблюдая, как отражение солнца прыгает по волнам. Внутри него было странное чувство, что весь этот берег – не просто место, а память, оживающая из песка и воды.

– Ты – просто мой муж. С самыми крепкими руками… и с самыми белыми ногами на этом пляже.

Она шла босиком, а он шёл рядом, держа полотенце и бутылку кокосовой воды. Их шаги смешивались с шумом прибоя, и он на секунду задумался: если убрать всё остальное, всё, что не касается их, останется только этот звук – их дыхание и вода.

– Жанна, знаешь, что я подумал?

– Что?

– Если бы я не был прокурором, я бы продавал айран на пляже. Только холодный.

Она засмеялась – и смех стал чем-то более, чем смехом. Он услышал в нём не только радость, но и весь ритм лет, ошибок, людей, которых он потерял, и тех, кого ещё только любил.

– Ты бы допросил каждого: почему не купили два стакана сразу, – сказала она, и это звучало почти как философский вопрос о жизни.

Он попробовал встать на доску для серфинга. Через три секунды упал. Песок рассыпался, вода шлёпнула о тело – и он подумал, что падение похоже на жизнь: всегда неожиданное, всегда слегка больное, но всегда… настоящее.

Жанна сняла это на телефон, но в этот момент его внимание ушло глубже: в то ощущение, что каждый их смех оставляет невидимые волны в пространстве, и может быть, через годы они будут слышать эти волны снова.

Позже они ели жареный ананас, пробовали уличный чепчик, и он думал о будущем ребёнке, о доме, о том, что счастье – это не вещи, не места, не документы. Оно – в этих странных моментах, где дыхание и смех становятся отдельным, живым пространством.

– Для мальчика или девочки? – спросил он.

– Для прокурора в утробе, – ответила она, но в словах была шутка, которая могла бы длиться вечность.

– Пусть будет художником, – сказал он себе. – Или мирным дипломатом. Главное, чтобы был жив и счастлив.

Ночь пришла тихо. Пляж пуст. Они лежали на полотенце, смотря на небо, которое казалось бесконечным, и он понял, что сейчас он не прокурор, не человек с обязанностями. Он – просто мужчина, который держит рядом женщину, вдыхает её дыхание, слушает шум воды и знает, что счастье иногда приходит без разрешения, без повода, просто потому что оно может быть.

И где-то глубоко внутри, там, где начинаются все мысли о времени и жизни, он подумал, что счастье похоже на странный океан: нельзя удержать его руками, но можно позволить ему быть рядом, и этого достаточно.

Глава 8. Закат и экзамен мужеству

Вечер. Пляж медленно погружался в розовый свет, который почему-то пах морем и старой гитарой. Фонари шептали свои истории, саксофон скользил по воздуху, будто кто-то пытался поймать невидимую ноту счастья. На столе – рыба с лимоном, тёплый хлеб и ананасовый сок. Всё выглядело обычным, и вместе с тем странным, как будто этот момент висел в воздухе между прошлым и будущим.

– Знаешь, Кувейт… мне кажется, мы впервые просто живём, – сказала Жанна, и в её словах было странное ощущение времени, которое не спешит. – Не боремся. Не боимся. Просто дышим.

Он посмотрел на волны, на их блики, на тень, которую они отбрасывали на песок. Каждая капля света, казалось, знала больше о жизни, чем он.

– Знаешь, что я понял?

– Что?

– Быть отцом страшно. Но ещё страшнее – не попробовать. А с тобой – я попробую всё. Даже быть счастливым.

Она коснулась губами его щеки. Он впервые улыбнулся без горечи и усталости. Внутри было ощущение, что счастье – это не цель, а странная игра света, воздуха и воды.

Пляж. Солнце плавило песок, волны шептали. Он лежал под пальмой, она – в лёгкой тунике, шляпе и с искрой в глазах.

– Давай сыграем в «бутылочку на желание».

– Ты же взрослая женщина и будущая мама.

– Вот именно. Мне можно всё.

Бутылка крутилась. Остановка на нём. Его движения казались странно медленными и одновременно быстрыми, как поток мысли, который не остановить.

– Проиграл. Готов?

– Дай Аллах, что-нибудь достойное.

Он шёл по пляжу в ананасовых плавках. Солнце отражалось в воде, и каждый шаг оставлял странный след, как будто реальность и игра менялись местами. Первый парень морщит брови, второй изображает сон, третий соглашается. Он возвращается, держась за лицо: – Я прошёл все уровни унижения.

Жанна смеётся, но где-то в смехе проскальзывает осознание: счастье не в победе и не в проигрыше, а в том, как эти мгновения ложатся на душу.

Раунд 2, 3, 4. Бутылка останавливается то на ней, то на нём. Каждое действие – простое, смешное, и вместе с тем странно вечное. Он несёт её на руках, а её смех одновременно близким и чужим, как эхо, которое никогда не исчезнет.

– С меня две недели фитнеса и три манго за моральный ущерб, – шепчет он.

– Ты сам говорил: «Счастье – носить любимую женщину, а не костюм», – отвечает она.

И в этот момент, когда шлёпанцы хлопают по ступенькам, они понимают, что всё вокруг – это просто фон. А настоящее – это дыхание, смех, лёгкое касание рук и странное ощущение, что мир, несмотря на все свои странности, может быть мягким и живым.

Глава 9. Ночь, тишина и обещания

Катер медленно скользил по воде. Берег Майами-Бич расплывался в жарком воздухе, волны шептали тихо, а дельфины выпрыгивали из воды, словно знали о маленьком чуде внутри Жанны. Она замерла:

– Они на нас смотрят. Как будто понимают, что кто-то там уже живёт.

Он улыбнулся, почувствовав странное спокойствие:

– Думают: «Вот она, с ананасовым прокурором. Помним».

Когда он надел спасательный жилет, он ощутил себя ребёнком. Жанна смеялась:

– Ты как герой мультфильма, которого переодели к финальной песне.