Глава 1.Эфенди: Путь к любви
В одном горном селе Алая, среди снежных пиков и родников с ледяной водой, жил юноша по имени Эфенди. Ему только что исполнилось восемнадцать – возраст, когда сердце уже жаждет любви, а душа ищет великой мечты. Он был простым парнем: трудолюбивым, добрым, с ясным взглядом и характером, как чистый горный воздух.
Однажды вечером, листая старые журналы в библиотеке своего дяди, он наткнулся на фотографию. И с того мгновения всё в нём изменилось. На снимке была девушка – Синди.
Её образ буквально застыл в лучах золотого света. Волосы – пепельные, с лёгким серебром, словно отблеск луны на снегу. Легкие волны спадали на плечи, придавая ей сказочную утончённость. Глаза – серо-зелёные, как горное озеро в утреннем тумане, – смотрели в кадр с мягкой уверенностью, будто она знала, что где-то есть тот, кто будет её искать. Лицо – ясное, чистое, с едва заметной веснушкой у левого виска, а губы – будто порыв ветра только что поцеловал их. Ни капли высокомерия, только свет и тишина.
Эфенди смотрел на фото и не мог оторваться. Это была не просто девушка – это была его будущая судьба.
– Вот она, – прошептал он. – Я найду её. Я добьюсь её сердца. Я сделаю всё, чтобы однажды она улыбнулась мне не с бумаги, а рядом, под нашим небом.
С этого дня началось его великое путешествие – не только по странам и дорогам, но и по дороге сердца. В нём не было карты. Только цель. Только мечта. И имя, которое он теперь повторял про себя, как молитву:
Синди. В тот день воздух был таким чистым, что казалось – если вдохнуть глубже, можно раствориться в самом небе. Эфенди стоял босиком на пороге дома своего отца Кавая. Земля под ногами была ещё прохладной после ночи, но над долиной уже поднималось яркое солнце, заливая горные склоны золотистым светом. Перед ним раскинулась безмятежная картина: высокие горы, словно старые стражи, окружали зелёную долину, где ветер играл в высоких травах. Из-под камней били чистейшие родники, бегущие по склонам в серебристые ручьи. А посреди долины – широкая река, рожденная ледниками, с гулким шорохом несла свои воды вниз, в равнины. В этом краю сама природа была словно художник, раскрасивший мир с нежностью и мастерством. Эфенди шёл вдоль ручья, а ветер приносил аромат смородины, растущей густыми кустами вдоль берегов. Ягоды блестели, будто капли янтаря, и казалось – даже птицы пели здесь иначе, с какой-то ласковой, почти сказочной интонацией.
На солнечных лугах, где трава мягко колыхалась, как волны, спокойно паслись золотисто-жёлтые сурки. Их мех переливался, как солнечный шелк, и они поднимали головы при приближении путника, но не разбегались – будто знали, что Эфенди не причинит им вреда. Тут же, легкими прыжками, скрывались в кустах белоснежные зайцы – такие белые, что, казалось, они сотканы из самого снега ледников.
На склонах гор, выше, где воздух становился чуть холоднее, изумлённый Эфенди увидел оленей – стройных, грациозных, с рогами, напоминающими ветви древнего дерева. Они стояли, как из снов, среди пёстрых камней, чьи узоры казались не случайными.
Камни… Они были не просто камнями. Один напоминал собаку, другой – птицу с раскрытыми крыльями. Третий, вытянутый и слегка наклонённый, напоминал старика с посохом. На северных склонах лежали большие нефритовые глыбы, покрытые мхом – но мхом не одноцветным, а пёстрым: изумрудным, золотистым, даже лиловым. Он обвивал камни так, будто это были старинные одежды мудрецов. Один особенно большой камень казался великаном, сидящим в молитве, с капюшоном из зелёного мха и воротником из бурой лишайниковой каймы.
Эфенди остановился, огляделся, и его сердце наполнилось тишиной и священным восторгом. Он прошептал:
– "Зачем золото, когда под ногами – земля, дающая силы? Когда воздух чище серебра, вода – холодна и ясна, как правда, а каждый камень – словно живой?"
Он нагнулся, взял пригоршню песка и земли, смешанных с крошками слюды, и прошептал:
– "Вот моё богатство. Это я унесу в сердце туда, куда бы ни привёл путь."
Эфенди вдохнул полной грудью. Всё вокруг казалось вечным и родным, но в его сердце бушевал новый огонь – желание найти ту самую девушку, чьё лицо он увидел на картине странствующего художника. Светлая, с большими глазами, нежная, как цветок, – Синди стала для него мечтой.
Отец, старый Кавай, сидел на камне, курил длинную трубку и наблюдал за сыном.
– "Вижу, что в тебе зажглось большое пламя, сынок," – сказал он, прищурившись. – "Любовь – не шутка. Она заставит тебя идти туда, куда разум боится шагнуть."
Эфенди кивнул, не сводя взгляда с горизонта, за которым, казалось ему, скрывалась судьба.
– "Я найду её," – твёрдо сказал он.
Кавай рассмеялся низким басом и хлопнул его по плечу.
– "Тогда собирайся в путь. Только помни – сердце ведёт, но ноги должны быть крепкими, а ум – ясным. Любовь – это не только мечта, это ещё и дорога. Долгая, трудная, иногда опасная."
Эфенди в ту же ночь начал готовиться: собрал тёплую одежду, немного сушёного мяса, бурдюк с ледниковой водой, чётки, подаренные матерью, и старый нож деда. Его верный осёл по имени Алай бодро переступал копытцами, будто тоже чувствовал, что скоро их ждут великие приключения.
На рассвете, когда небо только-только начинало светлеть, Эфенди поцеловал руку матери Сумаи, обнял отца и, не оборачиваясь, отправился в путь.
Впереди его ждала дорога, полная чудес и испытаний, где он узнает, что настоящая любовь – это не просто найти кого-то, а стать тем, кто достоин быть найденным.
Эфенди неспешно ехал на своём осле, мягко покачиваясь в седле, и с восхищением оглядывал окружающий мир. Природа горного края раскрывалась перед ним в своей первозданной, нетронутой красоте.
Склоны гор были укутаны густыми коврами диких цветов: пурпурные люпины, алые маки, синие колокольчики – казалось, земля сама расцвела тысячами оттенков. Ветер плавно скатывался с вершин, унося с собой аромат трав, меда и сырой каменной прохлады. Вдалеке белели зубцы снегов, а ближе, на склонах, среди зелени поблёскивали чистые горные ручьи, с весёлым плеском перебегающие по камням.
Небо над головой было невероятно глубоким и синим, как прозрачный купол. Белые облака лениво плыли, будто неся свои задумчивые сны от одной вершины к другой. Птицы с длинными крыльями парили высоко в небе, временами крича вольными, пронзительными голосами.
На каменистых тропах резвились дикие козы, а в зарослях шевелились кролики. Иногда из-за валунов выглядывали невидимые, осторожные глаза лесных зверей. Всё вокруг дышало свободой и древней мудростью.
Эфенди вдыхал свежий воздух полной грудью. Он чувствовал себя маленькой частью этого великого, живого мира. Даже его ослик, казалось, шёл с особым достоинством, будто знал: здесь каждый камень, каждая травинка наполнены тайной.
В этом царстве природы, под ласковым солнцем и в объятиях гор, время теряло свою власть. Только дорога, тянущаяся к горизонту, напоминала Эфенди о его пути – о Синди, о мечте, что вела его сквозь эти волшебные земли.
Разговор на дороге
Тропы закончились. Узкая каменистая дорожка, по которой Эфенди спускался с гор, слилась с широкой асфальтированной трассой, блестящей под солнцем, как натянутый лук судьбы. По обочинам – сухие травы, среди которых цвели одинокие васильки. Ветер принёс с собой запах горной пыли и нагретой смолы.
У придорожной остановки стоял школьный учитель Делгара-ага́й – высокий, вежливый, в поношенной светлой рубашке и с книгой в руках. Он был из тех стариков, в которых и мудрость, и доброта живут в равной мере.
Он увидел Эфенди, узнал сразу. Прищурился, как от солнца, и с лёгкой улыбкой спросил:
– Эфенди, куда путь держишь, сынок?
Эфенди остановился, поправил ремень седла, взглянул в глаза учителю – как бы сверяясь с самим собой – и ответил:
– Ищу одну девушку. Её зовут Синди. Её фото показал.
На мгновение лицо Делгараагая стало серьёзнее. Он кивнул, будто что-то понял глубже, чем услышал:
– Знаю, – сказал он, чуть тише. – Она живёт в Шнапсленде… Но будь осторожен, сын мой. Там не только дороги гладкие, но и судьбы скользкие.
(Он не стал говорить, что девушка – принцесса. Возможно, не хотел пугать или лишать Эфенди чистоты стремления.)
– Что, влюбился? – спросил он, уже мягче, с полуулыбкой.
Эфенди ничего не ответил. Только кивнул, поблагодарил:
– Спасибо, Делгараагай. Вы мне очень помогли.
И тронулся дальше.
Он ехал вдоль дороги, где солнце клонилось к закату, отбрасывая длинные тени. Впереди – неизвестность. Но в сердце – та самая уверенность, которая бывает у немногих: тех, кто нашёл мечту, и теперь идёт к ней – шаг за шагом, не спрашивая, как далеко.
Когда солнце клонилось к горизонту, растекаясь по небу золотыми и малиновыми красками, к Эфенди на тропе присоединился попутчик – крепкий, смуглый парень с веселыми глазами. Его ослик бодро семенил рядом, и скоро между ними завязался непринужденный разговор.
Дорожные рассказы
На закате, когда горы стали отливать бронзой, а воздух наполнился тёплым шёпотом трав, незнакомец, смеясь, рассказал забавную историю:
– Был у нас в деревне один парнишка, Батай. Упрямый и немного глуповатый. Жил он по соседству с одним хитрым дядькой, который знал глуповатость мальчика. И вот как-то раз, – начал он, – подходит сосед к Батаю, смотрит испытующе и говорит:
"Слушай, Батай, ты кто: овца или баран? Ты девчонка или парень?"
Батай возмутился:
"Я – мужик!"
Сосед, усмехнувшись, кивнул на старую глинобитная стену:
"Ну раз ты мужик – бодай стену!"
Батай даже не задумался. Отступил на пару шагов, пригнулся, как баран на бою, и со всей силы боднул стену лбом. Камни дрогнули, эхо гулко разнеслось по двору. Батай немного пошатнулся, моргнул, но стоял, стиснув зубы. Тогда сосед, будто подначивая его ещё больше, сказал:
– Эх, брат, для верности – ещё раз!
Батай, покраснев, снова отступил и второй раз боднул стену. Теперь он пошатнулся сильнее, ноги его затряслись, он стоял, сцепив руки в кулаки, борясь с головокружением. Несколько мгновений он просто молчал, глядя перед собой остекленевшими глазами.
Наконец сосед, прищурившись, спросил:
– Ну что, голова не болит?
Батай, моргнув, тяжело вздохнул и, собравшись, гордо ответил:
– Нет, не болит!
Сосед хлопнул его по плечу и рассмеялся:
– Молодец, Батай! Не овца ты – настоящий баран! Прямо рогатый, крепкий, а не какая-то мямля.
Они оба рассмеялись, а весь двор ещё долго пересказывал эту историю, восхищаясь упрямством и стойкостью простого деревенского паренька.
Эфенди тоже рассмеялся, представив, как юный Батай со всей серьезностью врезался в стену ради своего мужского достоинства. В золотом свете заката всё казалось добрее и теплее – даже странные истории о бодливых мальчиках.
Ослы мерно стучали копытами по каменистой тропе, а ветер носил по долинам отголоски их дружеского смеха. – Я Эфенди, рад знакомству, – ответил он просто, глядя на Поюзбека, как на давнего друга.
– Куда путь держишь? – спросил Поюзбек, лениво откинувшись на спину и подбросив в костёр щепку.
– Я ищу Синди, – сказал Эфенди, посмотрев в звёздное небо. – Делгара агай сказал: она живёт в Шнапсленде. Я поеду туда.
Поюзбек на мгновение задумался, а затем улыбнулся: – Тогда давай вместе поедем. Мы ведь подружились, и тебе не будет скучно со мной. Да и с ослами вдвоём веселее: один отстанет – другой догонит!
Эфенди кивнул: – Хорошо.
Поюзбек тут же понял, что Эфенди немного… своеобразный. Взгляд у него задумчивый, движения – как в замедленном сне, а зубочистку он делал из сухой травинки с таким усердием, словно изготавливал древнее оружие. Но Поюзбек ничего не сказал. Он был человек скрывающий свои намерения.
Они сняли седла с своих ослов, отпустили их пастись вблизи, где трава колыхалась под ветерком, и устроились на подстилке из плащей и причиндалов. Над ними – огромное небо, где звёзды сияли так ярко, что казались живыми.
– А давай я расскажу тебе ещё одну историю, – вдруг сказал Поюзбек, повернувшись на бок.
– Давай, – кивнул Эфенди, разглядывая свою травяную зубочистку.
– Значит, слушай… Однажды пошёл я в мечеть – намаз читать. Всё чинно-благородно, стоим, кланяемся. Намаз заканчивается, и тут сосед справа поворачивается ко мне и говорит: «Ассаламуалейкум ва рахматуЛЛох».
А я в ответ – не подумав – с ходу: «Ва алейхисалам, Бека!»
Повернулся к нему с такой уверенностью, будто мы во дворе сидим. А он – вздрогнул, посмотрел на меня и… рассмеялся! Настолько, что начал намаз заново читать, с нуля! Стоит, борется с собой, но хихикает. Не смог сдержаться – в голос!
Потом я по одному башмаку у всех собрал – левый от одного, правый от другого – и выкинул их в реку! И сам сбежал, будто джинна увидел!
Эфенди не понравился такое поведение Поюзбека и спросил:
– Скажи, друг мой, почему тебя зовут Поюзбеком?
Поюзбек лежал боком, взглянул куда-то вдаль и заговорил спокойно:
– Мои родители были офицерами. Мать родила меня прямо в поезде – между двумя станциями, где не было ни вокзала, ни врача, только ритмичный стук колёс и ветер за окном. А отец, как узнал о моём рождении, спрыгнул на полном ходу с поезда и сорвал охапку полевых цветов. Когда он вернулся в вагон, мама посмотрела на него и спросила:
– У нас родился сын. Как мы его назовём?
Отец улыбнулся, поставил букет в жестяную кружку и ответил:
– Раз уж он появился на свет в поезде, пусть будет Поюзбек – человек пути, рожденный в движении.
Эфенди задумался и тихо сказал:
– Знаешь… Это звучит как эпизод из кино.
Поюзбек прищурился, усмехнулся чуть хитро и добавил:
– На самом деле всё ещё проще, но не менее красиво.
Когда мой дед впервые увидел поезд – огромную железную махину, дымящую и грохочущую, он побежал за ним со всех ног, стараясь догнать. Но, конечно, не смог. Тогда он остановился, отдышался и сказал себе:
«Если я не смог обогнать поезд, то пусть мой внук будет носить имя в честь этого железного коня – быстрого, сильного и неутомимого».
Так и получилось. Я – Поюзбек, внук мечты и железной дороги.
Поюзбек продолжил:
–Поюзбек усмехнулся, чуть прикрыл глаза, словно вспоминая что-то далёкое, почти кинематографичное:
– Однажды еду я на своём мотоцикле по просёлочной дороге. Пыль столбом, солнце в зените. Вдруг вижу – стоит на обочине красивая, дорогая машина. Капот открыт, рядом – девушка, растерянная, с ключом в руках, не знает, с чего начать.
Я остановился, снял шлем и спросил:
– Не нужна ли помощь?
Она вздохнула с облегчением:
– Машину завтра заберут, не поможете мне найти гостиницу?
Ну, гостиниц поблизости не было, так что я отвёз её к себе. Говорю:
– Дом старый, но крыша не течёт. Отдохнёте.
Она осмотрелась, и первая её фраза была:
– А где у вас душ?
Показал. Вошла, прикрыла дверь… наполовину. Сквозь щель было видно её фигура, как она моется. Пар струился в воздухе, и всё во мне вскипело – и я как жеребец. Чтобы остудить себя, я вышел во двор и начал колоть дрова. Ночь была длинная, но я держался, как воин у костра.
Утром приехал её жених – в костюме, на новой машине. Забрал её. Она протянула мне деньги:
– За гостиницу.
Я только покачал головой:
– Пусть дорога тебе будет доброй, а воспоминания – лёгкими.
Она уехала.
– Ты больше не увидел её? -сказал Эфенди через некоторое время.
Поюзбек чуть улыбнулся, будто продолжая старую историю:
– Прошло немного времени. Она вдруг снова появилась на моём пороге – вся при параде, в ярком платье, уверенная в себе. Смотрит прямо в глаза и говорит:
– Вы что, не хотите меня? Все парни бегают за мной. А вы даже не спросили, как меня зовут.
Я пожал плечами, спокойно посмотрел на неё:
– Хорошо. А как тебя зовут?
Она ответила с лёгкой усмешкой:
– Анжелика. Я сниму здесь номер, останусь.
Что сказать… Я знал, что девушки за мной бегают. Знал давно. Такая у меня судьба – пыльная дорога, мотоцикл, и всегда кто-то рядом хочет остаться.
Анжелика тоже долго бегала за мной за конфетами.
Эфенди поверил словам Поюзбека, потому что никогда не видел этого кино
Поюзбек продолжил:
– А однажды… соседский осёл залез в наш огород, всё вытоптал, всё съел! Я поймал его, взял ножницы – сбриваю гриву. А на лбу нарисовал… немецкий крест! Такой чёрный, грозный! Смотрю на него – и сам не выдержал, засмеялся до слёз!
Он засмеялся снова и, тяжело выдохнув, добавил:
– Ну ладно, пора нам спать. Я, вообще-то, темноты боюсь. В темноте меня бес на грудь садится и душит… Фонарик зажгу, ладно? А если я вдруг буду задыхаться – ты разбуди меня. Хорошо?
– Ладно, спокойной ночи, – тихо сказал Эфенди и закрыл глаза, всё ещё улыбаясь от историй друга.
Ночь прошла спокойно. Огонёк фонарика горел, звёзды плыли над горами, а перепёлка всё ещё не умолкала где-то в кустах.
Утром солнце поднялось над холмами, разлил тёплым светом. Эфенди и Поюзбек умылись в ручье, позавтракали боорсоками с остатками мяса и кумысом, оседлали своих ослов и с бодрым духом отправились дальше – по дороге, ведущей к загадочному Шнапсленду.
История про овощ
День клонился к вечеру. Эфенди и Поюзбек ехали по пыльной обочине вдоль широкой трассы, петлявшей между холмами. Ветер шумел в редких кустах, дорога тянулась лениво, как змея, уснувшая на тёплом асфальте. Где-то вдали пели кузнечики, и небо начинало наливаться сиреневыми тонами.
Они ехали молча уже с полчаса, когда Поюзбек вдруг встрепенулся и сказал:
– А хочешь, я тебе одну историю расскажу? Может, выдумка… а может, и правда.
Эфенди улыбнулся:
– Давай. У тебя, по-моему, каждая история – как анекдот с жизнью.
Поюзбек уселся поудобнее в седле, поправил одежду, вздохнул и начал:
– Было это, когда я учился в четвёртом классе. Лет, наверно, десять мне было. С другом гуляли в горах, как вдруг на склоне, прямо у дороги, нашли машину. Старая, грузовая, как будто устала ехать и решила прилечь. Водителя нет. Машина открыта. А в кузове – мешки.
Ну как тут не заглянуть?
Эфенди кивнул, уже улыбаясь.
– А мешки, брат, не с цементом и не с камнями – с каким-то странным овощем. Длинные такие, рыжие. Мы таких в наших горах сроду не видели. Что делать? Взяли одну, попробовали. Сладкая, сочная! Ещё одну. Потом третью.
Короче, мы с другом, как два быка на празднике, наелись до отвала.
– Ну?
– И вот только через годы, – продолжал Поюзбек с серьёзным видом, – когда я уже в городе учился после 9 классов, как-то зашёл на базар и увидел тот самый овощ.
Спрашиваю у торговки: "Эже, это как называется?"
Она говорит: "Морковь, балам. Морковь."
Тут Эфенди захохотал так, что даже ослик оглянулся. Смех был искренний, тёплый, как чаёк на рассвете.
– Морковь! – повторил он, держась за живот.
Поюзбек тоже смеялся, хлопая себя по колену.
– Да… Мы просто впервые пробовали этот овощ. Я потом друзьям рассказывал – не верили. А друг мой до сих пор уверяет, что та морковь была вкуснее, чем в магазине!
Они смеялись до самой стоянки. В таких историях – не просто воспоминания, а душа человека, тёплая и простая, как родная земля под ногами.
Утро дяди Коли и дяди Миши
Ночь уже почти опустилась, и костёр потрескивал, разбрасывая искры в небо. Эфенди и Поюзбек сидели у огня, попивали горячий чай из чайника, вдыхая запах дыма и горных трав.
После истории с морковью оба долго не могли утихомирить смех, но Поюзбек вдруг махнул рукой и сказал:
– Ладно, слушай ещё одну. Это было, когда я учился в городе. Мы с пацанами жили в общежитии на окраине, и по соседству с нами были два колоритных мужика – дядя Коля и дядя Миша. Оба – уже в возрасте, с животами, любили поговорить, но чаще – прикладываться к стакану, знаешь.
Эфенди кивнул с интересом:
– Ну-ну?
Поюзбек, потирая руки от холода, продолжал:
– Так вот. Как-то раз, рано утром, часов в семь, мы видим, как они встретились у подъезда – бодрые, при галстуках, лица серьёзные. Спрашиваем: "Куда собрались?"
А они говорят:
"В церковь, помолиться. Сегодня ведь праздник."
– Ого, – удивился Эфенди, – и что дальше?
– Мы даже порадовались за них. А потом… проходит два часа, мы снова их видим – идут шатаясь, лица красные, глаза блестят, чуть не падают. Дядя Коля держится за забор, дядя Миша – за фонарь.
Мы спрашиваем:
– Ну что, помолились?
А они, не моргнув:
– Да, возле магазина помолились… и пришли!
Тут Эфенди разразился громким смехом, чуть не пролив чай. Он так смеялся, что ослик, привязанный неподалёку, недоумённо фыркнул и мотнул головой.
– Ахах! Ну Поюзбек, у тебя талант! Ты хоть записывай всё это – книгу выпустишь!
Поюзбек, улыбаясь в бороду, только махнул рукой:
– Зачем записывать, когда рядом есть ты? Ты всё запомнишь.
Цыплёнок и водитель
Огонь в костре уже начал угасать, искры взлетали в небо, как золотые звёздочки. Тишину гор нарушал только шелест ветра и тихий треск веточек в огне. Поюзбек уже успел рассказать две весёлые истории, и теперь настала очередь Эфенди. Он потянулся, улыбнулся с теплотой воспоминаний и сказал:
– А я тебе одну расскажу. Это было, когда я учился в пятом классе. Маленький ещё, но уже хозяйственный – завёл цыплят. Каждое утро я их выпускал, и они, как солдаты, шли через дорогу – пить воду из арыка. Дорога была не оживлённая, но всё-таки асфальт, машины бывали.
Один раз, как сейчас помню, яркое солнце, пыльный воздух и мои жёлтые пушистики перебегают дорогу. И тут – машина!
Водитель, увидев цыплят, не стал тормозить, а наоборот – дал газу, будто специально. Прямо на них.
– Ого… – протянул Поюзбек, слушая.
– Один цыплёнок – не успел. Прямо под колёса. Я подбегаю, вижу – лежит, как блин на сковороде, плоский и грустный. У меня внутри – будто солью по ране посыпали. Сердце сжалось.
А тот водитель тормозит, выходит из машины, смотрит на меня и – с усмешкой – говорит:
– "Это твой цыплёнок?"
А я ему, глядя прямо в глаза, не растерялся, говорю:
– "Плоский – не мой. Мой только живой."
Поюзбек расхохотался, хлопая ладонью по колену:
– Ахах! Вот это ответ! Молодец! Этим можно диплом получать!
Эфенди тоже рассмеялся, покачал головой:
– Ну а что? Я тогда понял: в жизни надо уметь отпускать. Особенно тех, кто уже не встаёт.
– А вот вам ещё одна история, брат. Было это во время Рамадана.
И начинает:
– Мы с ребятами тогда в мечеть часто ходили, слушали, молились, всё как надо. В один из дней к нам подходит мулла, серьёзный такой и с голосом как у учителя физики, и говорит:
– Ребята, запомните: во время поста нельзя принимать ванну.
Мы переглянулись:
– Почему? – спрашиваем.
Он нахмурился и ответил абсолютно серьёзно:
– Потому что… можно случайно выпить воды из ванны оттуда…!
Тут у нас у всех пауза… секунд пять молчания, как можно выпить задницей?
И снова между ними установилась та простая, крепкая тишина, в которой живёт настоящая мужская дружба – без пафоса, но с глубоким пониманием.
Костёр горел, ночь обнимала горы, а над головами сияли звёзды. Истории с огоньком и простая дружба делали этот путь по-настоящему тёплым. Вот так они уснули сладким сном.
Глава 2. История трех девушек
Айла родилась в маленькой деревне на границе Танзании и Кении, где рассветы были багровыми, а жизнь – простой, как глиняная посуда в руках матери. Её звали "Луна, что улыбается", потому что с детства она была тиха, внимательна и всегда смотрела чуть выше горизонта – будто искала что-то большее.
Она любила танцевать под дождём, заботилась о младших, училась у бабушки плетению, лечила птиц и знала имена всех звёзд. Айла была светом, но в мире, где девичий свет быстро пытаются потушить.
Когда ей исполнилось 17, родители решили выдать её замуж. Так было принято: пришло время, значит – пора. Не по любви, не по разговору, а по торгу.
Торги: между скотом и страхом
В деревню пришло трое женихов.
Первый – Хамади, старший сын зажиточного пастуха. Он пришёл с пятью коровами, шёлковой тканью и обещаниями. Но за ним тянулась тень:
– Он однажды ударил свою мать, – шептали женщины.
– Он забрал девочку из соседней деревни – она через месяц ушла босиком ночью, никто её не видел.
Айла видела в его глазах не страсть, а собственничество. И чувствовала: его дом – будет тюрьмой, даже с подушками.
Второй жених – Барака, весёлый на людях, но с глазами холодными, как лезвие ножа. Он был известен тем, что трижды сватался и трижды девушки отказывались.
– Он щедрый, но его слово – как ветер. Сегодня говорит одно, завтра – другое.
Он обещал ей "город, украшения, золото", но она знала:
«Кому нужна женщина как украшение – тот её и **сломает, когда надоест».»
Третий – вдовец, старше её на 40 лет. У него было уже две жены – одна умерла, другая сбежала. Он не смотрел ей в глаза. Только на её талию и бедра.
– Мне нужна, кто родит.
И всё.
Страх Айлы
Айла не боялась замужества. Она боялась потерять себя. Боялась, что её голос исчезнет в чужом доме, где никто не спросит, о чём она мечтает ночью, когда смотрит на луну.
Она боялась тесной хижины без окна,
молчаливых ужинов,
слов, которые надо говорить,
улыбок, которые надо носить.
Она боялась стать декором в чьей-то судьбе, а не героиней своей.
Однажды, когда Барака пришёл на ужин, она слышала, как он сказал её отцу:
– Я куплю её, как купил бы хорошую корову. Главное – послушание.
Айла закрыла уши, но эти слова остались внутри, как шипы.
Молитва под акацией
В ту ночь она пошла к старому дереву акации. Встала босиком, приложила ладони к стволу и прошептала:
– Я не прошу богатства.
Я прошу не быть чужой в своей жизни.
Пусть судьба даст мне того, кто увидит – не мою талию, а мой внутренний душевный огонь
Айла и ночь перед судьбой
Айла тихо молилась.
Слова не шли, только шёпот – будто ветер в сухой траве. Она не знала, как быть. Всё вокруг – неопределённость, а в сердце – грусть, будто налитая в глиняный сосуд до краёв.
"Уже поздно… Я должна уснуть… но как?"
Мысли были, как мухи у лампы – жужжащие, неугомонные.
"Может, мне надо бежать? Но куда? Одна? В темноте?"
Она легла, прижимаясь лицом к подушке, и плакала беззвучно, так, как плачут те, кого не слышит даже ночь.
"Что будет завтра?"
Пусть покажет судьба.
Пусть ветер решит.
Пусть время ответит.
"Тревоги, когда вы уйдёте?.. Я вас не звала…"
Она посмотрела в окно. Луна висела прямо над деревней, как молчаливое лицо мира.
– Как ты красива, Луна… Возьми меня к себе жить, – подумала Айла.
– Или ты, птичка, поющая ночью… как ты свободна и вольна…
– Или ты, ветер, гуляющий между деревьями… Скажи мне – как мне жить?
Слёзы высыхали, но тревога осталась.
"Увы… судьба нам не покорна. Мы не правим ею. Мы только ждём… Что будет завтра – мы узнаем завтра."
И с этой мыслью, с усталой молитвой в груди и надеждой, спрятанной глубоко в душе, Айла наконец уснула.
Утро, когда принцесса выбирает путь
Утро в королевском дворце начиналось не с шума, а с мягкого света, что скользил по резным ставням, падал на золотистые занавеси, оживляя крошечные пылинки в воздухе. Павлины уже проходили по мраморным дорожкам сада, в пруду отражались купола, а слуги с тихим уважением расставляли утренний чай в цветной фарфоровой посуде.
Комната Синди была просторной, с потолком, расписанным ручной росписью в цветах сакуры и гранатов. В углу – арфа, к которой она подходила лишь по вечерам. На окне – лёгкий тюль, колышущийся от утреннего бриза, а у кровати – старая кукла детства, которую она всё ещё не убрала.
Синди проснулась.
Щёки её были румяны, кожа светилась от сна, волосы распались на плечах мягкими, серебристо-платиновыми волнами. Она села на постели, вдохнула утренний воздух и посмотрела в окно – туда, где заканчивались владения её отца… и начиналась её свобода.
Отец – король с гордой осанкой
Король, её отец, был человеком старой школы: статный, с густыми бровями и добрым, но строгим голосом. Он вошёл в её покои в королевском халате и с чашкой кофе в руках:
– Ты могла бы вовсе не учиться. Ты принцесса. У тебя есть всё.
Синди встала, подошла к нему и ответила спокойно, но твёрдо:
– Отец… у меня есть имя. Но я хочу иметь и дело. Я должна быть ответственной, самостоятельной. Не только титул делает женщину сильной.
Он ничего не сказал, только слегка кивнул. И в его глазах промелькнула гордость – та, что не произносят вслух.
Мать – королева сердца и тревог
Мать вошла чуть позже, лёгким шлейфом духов и заботы.
– Ты знаешь, что мы будем переживать. Мы могли бы отправить охрану, слуг…
Синди улыбнулась:
– Мама… если они будут ходить за мной сзади, то кто будет стоять рядом?
– Ты слишком мудра для своих лет, – вздохнула королева.
Прощание
Во дворце был лёгкий переполох – слуги собирали чемоданы, укладывали платья, книги, украшения. Авто подали к парадной лестнице – тёмный, блестящий автомобиль, в котором уже ждал водитель в перчатках.
Синди надела простой белый сарафан и легкий шарф. Она не выглядела как принцесса с открытки – она выглядела как девушка, готовая к миру.
Она села в авто, обернулась в последний раз – на мраморные колонны, на сад с лимонными деревьями, на флаг, что развевался на башне.
И с тихим, почти незаметным волнением машина тронулась вперёд.
Синди ехала в Берлин – не ради титула, не ради власти, а ради самой себя.
Она не знала, что впереди её ждёт встреча, которая изменит всё.
Принцесса среди рюкзаков и улиц
Берлин встретил её совсем не как дворцовый сад.
Вместо мармеладных завтраков – кофе "на вынос".
Вместо шелковых салютов – гудки велосипедов и звонкий немецкий смех на каждой остановке.
Но Синди… улыбалась.
Впервые за долгое время – свободно.
Город, который дышал молодостью
Университет был старинным, но живым. Его стены были обвешаны афишами, расписаны граффити, а студенты – будто из другой галактики: в кепках, худи, с ноутбуками в рюкзаках и книгами в руках. Здесь никто не знал, что она принцесса, и это было самым ценным.
На первой лекции она сидела в третьем ряду, сдержанно в платье, но с блокнотом, исписанным с первого до последнего поля.
Преподаватель – профессор литературы с серьгой в ухе – сказал:
– Здесь мы учим не подчиняться истинам, а спрашивать, почему они стали истинами.
И Синди впервые почувствовала:
"Здесь можно думать. Здесь можно быть не титулом, а умом."
Общага, кухня и шумные коридоры
Она не жила в замке. Она жила в студенческом кампусе – с общей кухней, неработающим тостером и соседом-гитаристом, который каждый вечер пел свои страдания.
Синди мыла посуду, чистила апельсины, стирала рубашки – и наслаждалась каждым моментом.
Однажды она вымыла пол, а потом сидела прямо на нём, ела лапшу из коробки и смотрела, как солнце скользит по стеклу.
– Это мой дом. Он простой. Но он – мой.
Друзья и уроки жизни
Со временем у неё появились друзья – Эрика из Норвегии, Алиса из Бразилии и Лив из Франции. Они не знали, что у Синди были слуги, замок и кони.
Они знали другое:
– Она всегда улыбается.
– Она умеет слушать.