Рецензент: Лейла Моралес, литературный критик, автор колонки “Человеческий текст” (The Word & Flesh Review)
Когда любовь становится технологией, мы теряем не только человека —
мы рискуем потерять человечность.
В романе «Запомни меня, сохрани…» читатель не найдёт шумных сражений или технологических чудес в духе хард-фантастики. Здесь другой фронт: любовь против времени, душа против алгоритма, прощание против сохранения.
С первых страниц история завораживает атмосферой почти осязаемой тишины – не как отсутствием звука, а как напряжённого дыхания перед тем, как сказать что-то важное. Автор мастерски ведёт нас от детской влюблённости в жарком Лос-Анджелесе до безмолвного трагизма робототехнического бессмертия, не теряя при этом живого сердцебиения в каждом абзаце.
Герои – София и Элиас – проходят путь, знакомый каждому: от “всё только начинается” до “почему всё так закончилось”. Но поворот в том, что он – умирает, а она – не узнаёт.
Потому что вместо него рядом остаётся он же, но в коде, в оболочке, в попытке “сохранить” вместо “прощаться”.
Это не антиутопия и не сентиментальная фантастика. Это – глубокая медитация о подмене настоящего.
Автор осознанно не торопится: он позволяет сценам жить. От свадьбы под цветущим деревом до последнего взгляда на рисунок, где “взгляд ещё знал боль” – каждая деталь наполнена эмоцией, молчанием, тенью настоящего света.
Особенно сильны внутренние монологи Элиаса. Его мысль – не холодна, а трепещуща. Он не ищет спасения – он просто боится быть забыт. Это не герой, это – человек, и в этом весь вес этой книги.
Финал не мстит. Он освобождает.
София, прострелившая робота, – не разрушает любовь. Она возвращает её туда, где она жила по-настоящему – в сердце, не в памяти.
Вывод
«Запомни меня, сохрани…» —
это не фантастика о будущем,
это поэма о любви, которая слишком жива, чтобы быть сохранённой в железе.
Книга достойна того, чтобы о ней спорили, писали, думали.
Это – роман, к которому возвращаются не за сюжетом,
а за человеком, которого больше нет – и который всё ещё здесь.
Оценка: 9.5 / 10
Рекомендуется для публикации и экранизации.
Запомни меня, сохрани…
Пролог. Когда свет впервые упал на страницу
Лос-Анджелес.
Май.
Солнце уже проснулось раньше всех и играло солнечными бликами на стене, на перилах, на щеке мальчика, который лежал, уткнувшись в подушку.
Элиас не спал.
Он ждал.
Сам не зная – чего.
Может быть, того самого утра, которое похоже на новую страницу.
Когда дышишь – и всё впервые.
Он встал, взял альбом, карандаш, фляжку с водой.
Прошёл по кварталу, где всё пахло жасмином, хлоркой с автостоянки и сладковатой пылью.
Мир казался приглушённо живым, будто только что проснулся и ещё не включил музыку улиц.
И вдруг – он её увидел.
Она сидела под деревом у соседского дома,
в светлой майке, с книгой, и солнце касалось её волос так,
как будто оно само рисовало портрет.
Он не знал её имени.
Она была новой.
Переехала вчера.
Но он сел на бордюр, открыл альбом —
и начал рисовать.
Пальцы дрожали.
Не от страха.
От открытия.
Она вдруг подняла глаза.
И увидела его.
Но не отвернулась.
Улыбнулась.
И закрыла книгу.
– Ты рисуешь?
– Иногда.
– Нарисуешь меня?
– Уже.
Она подошла ближе. Села рядом.
Просто так.
Словно знала его сто лет.
И вдруг сказала:
– Я София. А ты?
– Элиас.
Они молчали.
Слушали ветер,
и каждый верил,
что этот день – первый.
Для чего-то, что продлится в вечность.
Потому что никто не знает,
в каком взгляде впервые зажигается то,
что однажды станет
бессмертной любовью.
Глава 1. Там, где свет проходит сквозь листья
Утро начиналось как будто медленно – лениво, будто само не хотело просыпаться.
Жаркое солнце уже касалось окон, разливаясь по стенам янтарным сиянием. Легкий ветерок, будто взятый в аренду у океана, проходил сквозь комнаты, шевелил занавески, приносил запах соли, эвкалиптов и нагретого дерева.
Элиас Марлоу проснулся не от звуков, а от света.
Тот танцевал на потолке, дробился на зайчиков, прыгал по его щекам. Он лежал, не двигаясь, и думал, что это утро пахнет не так, как раньше.
И действительно – в доме по соседству кто-то въехал вчера. Взрослые говорили за ужином: семья с дочкой. Приехали с севера, кажется, из Сиэтла.
Он встал, босиком прошёл по деревянному полу, взял альбом и вышел на улицу. В руке – простые карандаши. Ему было восемь, но иногда он чувствовал себя старше – когда смотрел на небо, когда слушал, как трещат цикады, или когда рисовал то, чего никто другой не замечал.
Во дворе было тепло, трава кололась под ногами, где-то вдалеке шуршал полив, и над апельсиновыми деревьями лениво жужжали пчёлы. Элиас устроился на ступеньках крыльца и начал рисовать что-то невнятное – возможно, дерево, возможно, чей-то профиль, возможно, утро.
И тут он увидел её.
Она сидела у дерева во дворе соседнего дома – чуть на отдалении, в голубом платье, с книгой, обхватив колени. Волосы цвета солнечного мёда были распущены, ветер приподнимал пряди, и казалось, что она шевелится так же, как листья над её головой.
Она не двигалась, только пальцем поглаживала край страницы.
Элиас не знал, почему не мог отвести глаз.
Может, из-за света. Может, из-за того, как тихо она была. Он не знал.
Он просто начал рисовать. Быстро, будто боялся забыть. Руки двигались сами, а сердце билось чуть громче обычного.
Он даже не знал, что она видит – и улыбается.
Мяч.
Это был его старый синий мяч, который он оставил в саду позавчера. Он вдруг покатился – ветер? Угол? Судьба? – и оказался прямо у её ног.
София подняла его, как будто это был артефакт из другой эпохи.
– Это твой? – спросила она.
Голос был чуть хриплый, но тёплый.
Он кивнул и подошёл.
– Я Элиас.
– София. Мы вчера переехали.
Они стояли на границе двух газонов. Её трава была гуще. Его – пахла пылью. Он не знал, что сказать, но мяч оказался хорошим поводом начать разговор.
– Хочешь прогуляться? Я покажу тебе кое-что.
Они шли вдоль ручья. Маленькая калифорнийская речка, пересыхающая к августу, но сейчас она журчала – неуверенно, как ребёнок, который учится говорить.
Сквозь кусты розмарина и шалфея прорывались лучи. Солнце касалось кожи – не палящее, а как прикосновение бабочки. В воздухе стоял аромат пыли и соли.
Он вёл её туда, куда не приводил никого – в своё «секретное место».
Это был уголок между двумя склонами, где внизу журчала вода, а наверху росло дерево, похожее на зонтик. Он часто сидел там один, рисовал, мечтал.
Теперь – они сидели вдвоём.
– Ты всегда рисуешь? – спросила она.
– Почти. Иногда я просто смотрю, как всё дышит.
– А ты умеешь слышать, как растёт свет?
Он обернулся.
Она смотрела прямо, на горизонт, где сливались небо и океан.
Элиас улыбнулся. Медленно, будто это была самая важная фраза в его жизни.
– Теперь, кажется, да.
Они сидели молча. Лёгкий ветер трепал её волосы. Его альбом лежал рядом, раскрытый на странице, где была она – девочка у дерева с книгой.
И вдруг всё стало по-настоящему: небо, море, мяч, эта тишина.
Что-то между ними зазвенело – как солнечный луч между ладонями.
И в этом звоне родилась дружба. А может, и что-то большее.
На следующий день утро снова пришло не спеша.
Мир был влажным от ночной росы. Листья блестели, как покрытые лаком, а на стекле спальни Элиаса застыла маленькая бабочка. Она двигала крыльями, будто дышала – и ему вдруг показалось, что он тоже хочет дышать так: просто, тихо, в ритме мира.
Он взял с собой не только альбом, но и баночку с водой, кисти, немного акварели и старую бандану – на случай, если придётся долго сидеть на солнце.
На этот раз он пошёл в сад с уверенностью, будто его уже ждали.
София была там.
Она сидела на траве, разложив вокруг себя три книги, будто они были животными: одну она гладила, другую перелистывала, на третью просто смотрела.
Она подняла глаза и улыбнулась – не так, как вежливо улыбаются незнакомцам, а как улыбаются тем, чьё присутствие уже знакомо телу.
– Хочешь посмотреть? – спросила она, указывая на книги.
– Только если ты покажешь ту, в которой живёт дракон, – серьёзно сказал Элиас.
Она рассмеялась. Этот смех был похож на кристалл, случайно упавший в воду.
– А ты? – спросила она. – Ты что-нибудь рисуешь сегодня?
Он сел рядом, не слишком близко, но и не далеко. Ветер пах лимонной коркой и влажной землёй. Он раскрыл альбом и показал вчерашний рисунок – тот, где она сидела у дерева.
София замерла. Долго смотрела, не дыша.
– Это я?
– Это свет через тебя, – ответил он, сам не ожидая таких слов.
Она закрыла глаза. Так делают, когда не знают, как поблагодарить.
Они ушли гулять ближе к полудню. Взяли с собой апельсины, бутылку воды и его собаку – пожилого колли по кличке Моррисон. Он был мудрый, пушистый и хромал слегка, но глаза у него были, как у ребёнка.
Шли по тропинке вдоль ручья, где вчера родилась их дружба. Сегодня здесь было по-другому – как будто место стало частью их, запомнило шаги.
– Ты веришь, что у деревьев есть имена? – спросила София.
– Только у старых. Молодые ещё не заслужили, – ответил он, задумавшись.
– Тогда это будет дерево Элви. Оно смотрит на нас и знает, что мы не просто дети.
Он посмотрел на неё: волосы, прилипшие к щеке, пальцы, вымазанные в чернилах, тонкая полоска солнца на носу.
"Не просто дети", – подумал он. И почувствовал, как внутри него рождается мысль, которая ещё не слово, но уже правда.
Они вернулись под вечер, усталые, но лёгкие.
На прощание София коснулась его руки – быстро, словно случайно, но он запомнил это прикосновение до кончиков пальцев.
Она сказала:
– Завтра я покажу тебе мою тайну. Только пообещай, что не рассмеёшься.
– А ты пообещай, что не исчезнешь, – прошептал он. Но уже тогда, в восемь лет, знал: всё, что по-настоящему важно, всегда немного боится исчезнуть.
Утро было прозрачным, как вода в стакане.
Свет падал не просто на землю – он будто стелился по ней, гладил, согревал, обещал.
Элиас пришёл раньше обычного и сел на корточки у их дерева – Элви, как назвала его София. Он держал в руках два тонких стебля, сплетённых в кольца. Одно – чуть шире, второе – поменьше. Он научился это делать ещё весной, но никогда не думал, что кому-то подарит.
София вышла с листом бумаги, на котором цветными карандашами были нарисованы… гости.
Пингвин в шляпе, собака с бантом, кошка с тортиком, солнце с ресницами и мороженое, которое само себя ест.
– Они все пришли, – серьёзно сказала она, садясь рядом.
– Тогда нам пора начать, – кивнул Элиас.
Они играли в свадьбу. Не понарошку, а по-настоящему – как умеют только дети, когда верят в каждую деталь, будто она и есть реальность.
– Ты должен сказать речь, – прошептала София.
– Хорошо.
Он встал, поднял веточку, будто это был микрофон, и произнёс:
– Я, Элиас, обещаю… всегда делиться последним кусочком шоколада. Даже если он с орехами.
И ещё – никогда не смеяться, если ты прольёшь сок на свои носки.
И если мы вдруг заблудимся – я найду нас. Всегда.
София кивнула. Глаза её светились.
– Я, София, обещаю… всегда слушать, даже когда ты говоришь странные вещи.
И не бояться твоих рисунков, даже если на них слишком много дождя.
А ещё – помнить, как звучит твой смех. Даже если я стану очень старой.
Они надели друг другу кольца – зелёные, влажные от росы.
– А теперь… – сказала она и сделала паузу, будто спрашивая разрешения у самого мира.
– …теперь, по правилам, они целуются, – прошептал Элиас.
Он наклонился вперёд, а она – навстречу.
Касание – мимолётное, как порыв ветра, как лепесток на губах. Но в груди у него что-то хлопнуло. Как дверца, которую случайно открыли в тёплую комнату.
Они отпрянули, оба покраснев.
– Это… было странно, – сказала она.
– Но хорошо, – добавил он.
Когда солнце опустилось ближе к холмам, они сидели рядом, держась за руки – молча.
Их не интересовали мультики, телефоны, взрослые разговоры на веранде. Им было достаточно друг друга, зелёного кольца на пальце и ощущения, что этот день запомнится надолго – как музыка, которую слышал только один раз, но навсегда.
Элиас смотрел на её профиль в закатном свете и подумал:
"Если бы мир остановился сейчас – я бы не стал его торопить."
Поздно вечером, когда дом стих и взрослые заговорили шёпотом, Элиас лежал на кровати, прижав к груди альбом.
Свет ночника вырисовывал на потолке мягкие пятна, а за окном шуршал вечерний Лос-Анджелес: ветер в пальмах, редкие проезжающие машины, далекий лай.
Он достал рисунок, тот самый. София под деревом, её волосы как солнечные нити, глаза опущены в книгу.
Он смотрел на картину долго – будто в ней пряталось что-то важное, что можно было услышать, если долго молчать.
И вдруг – вспышка в груди. Он вспомнил.
Не момент поцелуя, нет. А её руку.
Ту самую – тёплую, тонкую, немного холодную от сока апельсина, с обломанным ногтем на мизинце и мягким сжатием, когда она держалась за него.
Именно эту руку он чувствовал сейчас – на своей.
Он прижал рисунок к губам и, не открывая глаз, поцеловал – нежно, как будто боялся разбудить что-то в себе. Потом аккуратно сложил лист пополам и положил под подушку, как некоторые прячут письма, которые ещё не написаны.
Он встал и подошёл к окну.
За окном было ночное небо.
Но не обычное.
Сегодня оно дышало.
Звёзды казались ближе, чем обычно. Будто не смотрели сверху вниз, а слушали.
Небо было глубоким, как мысль, которую не можешь сказать, но всё чувствуешь. Цвет – не чёрный, а синий с фиолетовым, будто кто-то развёл акварель на чьей-то щеке.
И Луна была не одна. Рядом с ней, почти неуловимо, светилась звезда – та самая, которая появляется только летом, когда воздух пахнет лимоном и травой.
Элиас не знал, почему так красиво.
Но сердце подсказывало – это потому, что впервые в его жизни день не закончился.
Он остался жить внутри него. Продолжался – в рисунке, в пальцах, в небе.
Он подумал:
“А если я когда-нибудь забуду её запах, прикосновение, даже голос… этот вечер всё равно будет помнить. Небо всё запомнит.”
Он лёг, укрывшись не одеялом, а чем-то другим – ощущением, что начинается что-то большое.
И во сне он не знал, кто он: ребёнок, влюблённый мальчик, художник или будущий человек, который сохранит.
Но он знал точно: Свет – всё-таки растёт. Где-то внутри него. Каждый день.