Дизайнер обложки Виктор Бекуров
Фотограф Виктор Бекуров
© Руслан Бекуров, 2025
© Виктор Бекуров, дизайн обложки, 2025
© Виктор Бекуров, фотографии, 2025
ISBN 978-5-0067-2633-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Запотевшее зеркало в ванной комнате
Я очень хотел бы сказать сейчас, все, что у меня есть, это ты. Но врать не буду.
Все, что у меня есть, это прохладная зашторенная комната в жаркий июльский день. И соленый запах моря, принесенный норд-остом. Хруст апельсиновой корки. Арбуз – такой холодный, что немеют руки и ломит в зубах. Первый абзац «Постороннего». Предпоследний эпизод «Капитана Фантастика». Вино на пляже. Марк Болан на луне из фольги. Тихая радость от хорошей строчки и крепко забитого гвоздя. Какашки нашего мальчика. Линклейтер. Какашки нашей девочки. Скрип иглы в паузах между песнями. Мамин кашель – сухой и теплый. Кока-кола перед сном. Блуждающий бас в балладах Сержа Гинзбура. Муравьи. Запотевшее зеркало в ванной комнате. Таксист, который говорит привет, спрашивает, куда ехать, и мы мчимся в аэропорт.
Понимаешь, с одной тобой в этой жизни каши не сваришь. А без тебя – никак. Ну никак, хоть тресни.
Гена дней
Льет как из ведра. И по самой середине улицы идет девушка. Босиком, балетки в руках. И, размахивая этими балетками, она подставляет лицо дождю. Картинка из старых советских фильмов. Тарарура-парарура и все такое. Мальчишки пялятся на девушку из подъезда. И все на нее смотрят – кто из дверей магазина, кто из-под навеса на автобусной остановке.
Гена едет на велике, в кедах и с зонтом – девушка мечтательно оборачивается.
Он лишь проносится мимо:
– С дороги, с-сука!
Гена жил в небольшом городе. Нет, не так. Он жил в маленьком городе. Таком маленьком, что когда выходишь на улицу, как будто остаешься дома. В маленьком городе не берут с собой паспорта – здесь тебя и так знает каждая собака. Их в маленьком городе много: три дворняги, пекинес, немецкая овчарка и пара такс.
Гена жил на Летнем проспекте. В кирпичной трехэтажке. В квартире на втором этаже. Под ним был магазин «Товары повседневного спроса». Там продавали хлеб и грабли. Такой вот повседневный спрос у жителей маленького города.
По пятницам он ужинал в ресторане «Волна». Садился за любимый столик у окна, ел уху и, конечно же, выпивал – иногда коньяк, но чаще водку.
Пьяным ему казалось, что он писатель. В такие вечера, между ухой и десертом Гена закуривал и, вытащив из левого кармана маленький как этот город блокнот, думал над сюжетными линиями.
«Ну, например, я – китобой, – размышлял Гена: Что бывает с китобоями? Чем они живут? Едят ли уху по пятницам? А если едят, то где?»
– Клара, как ты думаешь, где едят уху китобои? – спросил он у официантки. Она как раз принесла новый графин.
– В гарпунной, – не задумываясь, ответила Клара.
«Как-то в пятницу компания китобоев ела уху в гарпунной у порта», – записал в блокноте Гена.
Обычно ресторан закрывался в одиннадцать. Гена оставлял Кларе пару монет, рассовывал по карманам свои вещи и прощался. Он немного сутулился и ходил на полусогнутых – в темноте казалось, что по ночным улицам гуляет горилла.
В один из таких пятничных вечеров Гена и понял, что реальная жизнь ему до лампочки. Он, как обычно, возвращался домой. Моросил колючий дождь. Капли били по капюшону – удивительное сочетание суеты и комфорта. Гена знал эти улицы наизусть, каждую трещинку на асфальте. Но, свернув на Пионерскую, он вдруг увидел ее совсем другой – с аккуратно подстриженными кустами по обе стороны дороги, с барами и бистро, с летними верандами, в которых выпивают и танцуют беспечные девчонки в тюрбанах. И дождь как-то сразу закончился, и старые разбитые фонари наполнились неоном, и сам Гена почувствовал, как его прокуренные легкие начинают раздуваться от воздуха приключений – еще чуть-чуть и он улетит за облака.
Все из-за «Фиесты». Гена совершенно случайно нашел эту книжку. Во дворе мальчишки разводили костер. Они бросали в огонь бумажный хлам. Гена сидел на скамейке, курил и думал о своем. Начинался вечер, похолодало. Гене захотелось погреться у костра. Он сел на корточки и вытянул руки. Под ногами валялась книга без обложки. Края страниц почернели от огня, корешок, наоборот, заметно отсырел. Гена сунул ее в карман пиджака.
Уже дома он бросил книгу на кухонный стол и до ночи занимался своими делами – чистил ботинки, разгадывал кроссворд, передвигал шкаф, слушал пластинки, стриг ногти. Потом разделся, почистил зубы, принял душ и заглянул на кухню за стаканом воды. Книгу взял с собой в кровать – он любил почитать перед сном. «Фиеста» убила Гену с первой строки.
Он жадно проглатывал каждую главу, а потом жалел, что страниц в книге становится все меньше. Закончив, Гена начал читать ее снова, как будто боялся, что утром за книгой придут мальчишки.
На следующий день Гена взял в библиотеке все книги Хемингуэя, которые лежали на полке с буквой «Х»: «Прощай, оружие!», «Праздник, который всегда с тобой», «Старик и море», «У нас в Мичигане», «Острова в океане», «Райский сад». Они ему тоже понравились, но все же не так, как «Фиеста».
По воскресеньям Гена полдня мыл окна – он любил этим заниматься. А вечерами до самой темноты сидел на балконе и писал. Иногда в его голову приходили странные мысли. «Здесь как в Сан-Себастьяне. Без моря конечно, но с чайками. Откуда они прилетают и зачем?»
Недалеко от церкви и кладбища протекала хилая речка Река. Полметра в ширину. Зимой она покрывалась льдом, и дети катались по ней на санях. От улицы Сомова через Реку был маленький деревянный мост с прогнившими перилами, на которых висели замки влюбленных – большие и маленькие, старые и совсем еще новые. Дурацкая традиция, Гена ее не понимал. «Аня + Ваня = любовь», «Сима и Зураб навеки вместе», «Сергей и Марина. Совет да любовь».
Свадьбу Ани и Ивана играли три года назад в «Волне». В разгар праздника в туалете невесту отшпилил дружок жениха – урка из Иркутска. Об этом все знали. И Ваня догадывался. Но сначала терпел, а потом привык.
Сима зарезала кухонным ножом Зураба, когда тот спал. Это случилось как раз на прошлогодних январских выходных. Почему она его грохнула – никто так и не понял. Вроде жили нормально.
А вот Маринка Корчная и Сережа Емельянов купили квартиру, нарожали детей. Все у них в шоколаде – есть даже мини-бар. Бывает, Сергей по пьяни колотит Марину. Но их ссоры быстро проходят. Однажды Емельянов порвал жене ухо. Их семья превратилась в местных героев – приезжали журналисты из Москвы.
Гена знал всех этих людей. Кого-то уже нет, а замочки висят себе и не парятся.
А сам Гена жил один. Мама умерла три года назад. Отца он никогда и не видел. Из родственников в живых остался лишь старший брат Алик. Но и он уже давно осел в Бухаресте – нашел румынские корни по маминой линии, получил ихний паспорт, женился на дунайской татарке. Иногда Алик приезжал, раз в месяц переводил Гене четыреста евро – на жизнь хватало.
После смерти матери женщин у него не было. И до ее смерти – тоже. Нет, он, конечно, спал по пьяни то с одной, то с другой. Но так, чтобы по любви или, хотя бы, от скуки, не получалось. Не жила в этом городе его Брет Эшли. Даже проездом не останавливалась.
«Вырваться из этой дыры – не вариант, – размышлял Геннадий: В таком случае остается одно – слепить здесь свой личный Сан-Себастьян и жить в нем по максимуму долго. Не замечать провинциальную рутину или что-то вроде того».
Под диваном лежали коробки со старыми вещами. В одной из них Гена, наконец, нашел мамин берет с хвостиком на макушке. И еще пионерский галстук – в школе он его ненавидел. Потом Гена взял на кухне длинный чулок с луковицами чеснока и надел его на шею. В берете, галстуке и чесночной вязанке ему казалось, что он выглядит как натуральный баск.
В таком виде Гена и решил идти на день рождения Артема Тенева. Вызвал такси, взял ящик игристого «Абрау-Дюрсо» (как сказал продавец в вино-водочном, по фактуре – один в один «Шабли Ле Финаж»), положил в плетеную корзину сервелат «Рижский», баночку паштета из форели и ржаной багет.
Пока Гена сидел на скамейке возле подъезда в ожидании перламутрового «ИЖ-Комби», в небе совершал виражи старенький кукурузник. Гена поднял голову и, прикрывая ладонью как будто от солнца глаза, долго за ним наблюдал. Он увидел в нем себя.
– Геннадий, на фига тебе пионерский галстук? – Гена и не заметил, как к нему подошел младший сержант полиции Исса Айдаров.
– Это не галстук, а баскский шейный платок.
– Ебаскский у тебя шейный платок, – зачем-то уточнил хмурый полицейский. А потом добавил:
– Не забывай, ебаск, в среду мы едем на рыбалку.
Понедельники бывали разные. У вторников тоже случались вариации. А среды и четверги пролетали со скоростью звука – у Гены все эти дни смешались в один бессмысленный и безобразный поток.
– Скажи «поток», – попросил его Айдаров.
– Ну, поток, – сказал Гена.
– Говна кусок! – радостно закричал младший сержант.
Подъехала серая в желтых разводах тачка.
– А где же перламутр? – сам себя спросил Гена.
Водитель, вцепившись за руль, уточнил:
– Так, мы едем в Сосновку, я правильно понял?
– Ага, – ответил Гена. – Но сначала покатаемся по городу. Где тут у нас Елисейские поля?
Таксист равнодушно посмотрел на чесночную вязанку, дернул рычаг коробки передач, и они рванули к кинотеатру «Юность». «Ну хоть так», – подумал Геннадий.
На улице Грина он заметил официантку Клару. Она сидела на автобусной остановке и палочкой ела щербет.
– Клара, хотите шампанского? – Гена опустил стекло.
– Хочу! – ответила Клара.
Бум! В городе начиналась ночь, люди спешили по своим домам, а они – счастливые и беспечные – ехали в Сосновку, выпивая из бутылки и закусывая сервелатом. Бум!
– Представь, что мы едем в Бургете. Ты понимаешь, в Б-У-Р-Г-Е-Т-Е! – Гена неловко обнял Клару на повороте. Берет валялся под ногами.
– Мы едем в Сосновку, – уточнил таксист.
На берегу карьера, заполненного водой, Артем Тенев с размахом справлял денюху. Гена с Кларой подъехали, когда все гости уже собрались. На камне на полную катушку гремел двухкассетник «Шарп» – в четырнадцать лет Гена бы продал за него брата. Алена Петухова танцевала с Егором из трамвайного депо. Артем по-хозяйски возился с шашлыками, на шампурах они шипели как гадюки. Лиза, его девушка, резала огурцы и помидоры. Соня Мечтаева, Денис Подкорытов, Мелик Айвазов, Жанна и Борис Зайнутдиновы разухабисто выпивали на бревнах. Или не разухабисто, но Гене казалось, что выпивали они именно разухабисто.
– Хэллоу, друзья! – Гене очень хотелось, чтобы все было как в книжках Хемингуэя. Клара зачем-то сразу убежала в кусты.
– Ого, блеск! – Артем принял от Гены ящик шампанского – в нем не хватало пары бутылок.
– Ну че, я поехал или нет? – с надеждой спросил таксист.
– Оставайтесь! – крикнула Соня.
– Ну, если так просите…
– У меня есть все, чтобы нравиться мужчинам, – Соня слегка укусила его за ухо.
И, кажется, он ей поверил.
Напиваться в компании Гена не любил. Ему больше нравилось бухать в одиночестве. Как-то Клара намекнула, что это попахивает алкоголизмом. Гена принюхался – пахло свежей выпечкой. «Если так пахнет алкоголизм, я уже сейчас хочу быть хроническим алкоголиком», – сказал он тогда.
Вот и теперь он, скорее, делал вид, что пьет и веселится. Гена сидел на бревне между Меликом и Аленой, чистил ветку перочинным ножом и вяло поддерживал беседу. Неожиданно завязался спор, начнется война или нет.
На фоне разговоров о политике почти идеальную фразу выдал таксист. Он приобнял Соню и сказал:
– Знаете, я женат, у меня дети, но по старой привычке хочется нравиться.
И Гена вдруг вспомнил, как однажды в «Волне» Соня Мечтаева призналась ему, что полжизни имитировала сарказм.
Борис Зайнутдинов был терапевтом в местной поликлинике. С Геной они познакомились как раз в медкабинете. Борис задумчиво разглядывал результаты анализов, а потом с сочувствием сказал: «Видимо пришла пора платить за бурную молодость». «У меня не было бурной молодости», – ответил Гена. Борис пожал плечами и предложил выпить спирта.
Обычно врач Зайнутдинов начинал врать с того, что, указывая на Гену, сообщал:
– Вот он не даст мне соврать.
И вроде как все это знали, но почему-то вруном в итоге обзывали Гену, а не Бориса.
– Геннадий не даст мне соврать, до апокалипсиса остаются считанные дни. Американцы давят санкциями, но Москва не пойдет на уступки. Войны не миновать! – кричал Борис в пьяном угаре. Он начал пить еще с утра.
– Кому мы на хер нужны? – это был риторический вопрос от Егора с трамвайного депо.
Артем разлил еще водки, а Денис Подкорытов поставил новую кассету. Танцевали все, кроме Гены и Жанны Зайнутдиновой. Ее муж крутился возле Лизы. Артем пару раз отпихивал его ловким движением, но Борис невозмутимо подкатывал снова.
Гене захотелось отлить. Он направился в сторону леса. Ходил долго, никак не получалось найти укромное местечко. Наконец, Гена спустился в овраг и спустил штаны. Он попытался попасть струей в муравья, но тот спрятался за камень. Гена улыбнулся: «Слинял, зараза!» И ему вдруг вновь показалось, что он не здесь, а где-нибудь в Байонне на вокзале. И вот он сходит с поезда, несет чемодан и удочки, проходит через темный зал ожидания на освещенную площадь, где ждут пассажиров фиакры и гостиничные автобусы. Он садится в фиакр, кучер пристраивает чемодан на козлы и, щелкнув хлыстом, везет Геннадия в ближайший пансион. «Он срезал кончик сигары золотой гильотиной, висевшей на цепочке от часов», – Гена прошептал это перед тем, как вернуться к друзьям и реальности.
Тем временем, на берегу началась пьяная драка. Выйдя из леса, Гена увидел, как Артем добивает ногами лежащего на земле Зайнутдинова. Лиза визжала. Жанна сидела на бревне как ни в чем не бывало. И даже попросила сигарету у Сони Мечтаевой. В этом момент Подкорытов подбежал к Артему сзади и начал его душить. Остальные суетились, но близко к ним не подходили. Тенев скинул с себя Дениса и, криво улыбаясь, ударил с разворота ногой. Подкорытов отряхнулся и ответил мощнейшим хуком.
Это было почти как в «Фиесте». Но это «почти» висело невидимой, но осязаемой пропастью между Геной и корридой в Памплоне. Подкорытов и Тенев хватались друг за друга с бычьими глазами, Клара посылала им воздушные поцелуи, но боем быков здесь и не пахло. Таксист был прав – это Сосновка, а не Бургете.
Гена подбежал к Артему и попытался схватить его за руку.
– Не суйся, баран! – рявкнул Тенев и отшвырнул Геннадия к кустам.
Гена уткнулся лицом в землю. Берет валялся в грязи. В метре от него сидел на корточках таксист и курил с каким-то остервенением, зажав сигарету большим и указательными пальцами. Тень его лежала на Гене, плоская и некрасивая. Геннадий чувствовал ее своим затылком. А потом из ничего, как это часто случается в этих местах, начался дождь. И Гену накрыла холодная ярость.
Он быстро поднялся, отряхнул с берета пыль. Затем посмотрел вокруг, увидел Соню Мечтаеву и крикнул ей:
– Лови!
Соня поймала берет одной рукой – другой она держала пластиковый стакан.
– Алле-оп! – сказала она, и все засмеялись.
Гена наблюдал за Артемом, тот как в сказке превращался в быка. Странно, что другие этого не замечали. Драка скисла, Тенев и Подкорытов спрятались от дождя под навесом и вроде как даже помирились. Праздник продолжался. Гена взял шампур и стянул со стола красную скатерть. Он еще раз посмотрел на Соню, вытер рукавом лицо и побежал на Артема. В левой руке Гена держал шампур, в правой – красную скатерть. Мокрая она выглядела почти как мулета.
Артем Тенев рассказывал анекдот. «Смотри на дебила!», – заржал Мелик, и все повернулись в сторону бегущего Геннадия. Но было поздно. Артем, почуяв опасность, успел схватить камень:
– Гена, ты чего?
Гена швырнул скатерть ему в лицо. А потом, не задумываясь, всадил шампур в Артема живот. Тенев посмотрел на Гену, потом на шампур в животе и рухнул на землю.
– Гондила, я тебя ушатаю! – застонал Артем.
На Гену налетели другие мужики – Денис, Мелик, Борис, Егор. Его втаптывали в грязь, били ногами по голове и ребрам. Таксист с Соней, прихватив бутылку, быстро уходили в лес. «Округлостью линий она напоминала корпус гоночной яхты, и шерстяной джемпер не скрывал ни малейшего изгиба», – пронеслось в голове у Геннадия.
– Тёма! Тёма! – кричала Лиза.
Гена сплюнул кусок зуба и кровь. Отбиваться и защищаться уже не было сил. Тогда он приподнял голову и сказал:
– Maté al Toro.
Бум! И сразу потемнело в глазах.
Дорога была неровная. В лицо хлестал дождь. Гена сидел в люльке-коляске. Он смотрел в спину Иссы Айдарова – когда он приехал, кто его вызвал? Младший сержант жал, не сбавляя скорости на поворотах. В плащ-палатке он почти сливался с темнотой. В ночи блестели одни уши. В ногах у Гены валялся чулок с луковицами чеснока. На нем была кровь. «Моя или чужая?», – подумал Гена и тут же удивился своей глупости.
– Ну, рассказывай! Или даже так, объясни мне, тупому менту, с чего ты набросился на него с шампуром? – Айдаров даже не повернулся.
– Сплошная показуха и имитация, – ответил Гена.
– Что? – переспросил Исса.
– Показуха и имитация! Плохие играют в хороших. Хорошие – в плохих. Взрослые косят под подростков. Подростки – под взрослых. Иногда так стыдно за людей, что хочется встать на ходули и пройти над этими никчемными существами куда-нибудь за горизонт.
– Ну и ушел бы молча на ходулях за горизонт! Чуть человека не убил! На зоне будешь рефлексировать, Геннадий!
– Я думал, он – бык.
– Бык? Попробую все замять. Поговорю с Артемом, он выпендриваться не будет – подумаешь, пара царапин. А ты, ебаск, пока сиди дома и никуда не выходи. Понял меня?
На детской площадке – лужи, грязь. На ветках висят варежки разных цветов и размеров. Дерево потерянных перчаток. Над турниками летает одинокий полиэтиленовый пакет. В деревянном домике с кривыми треугольными окнами прячется от дождя Геннадий. Он еле поместился в этот домик и сейчас сидит там внутри, согнувшись в три погибели, – кажется, именно так и говорят в подобных случаях.
– Не получилось, – он вытирает рукавом пиджака сопливый нос и вдруг резко бьет кулаком об асфальт.
– Не получилось, твою мать!
Мимо площадки проходит старушка в синем насквозь промокшим плаще. Она с любопытством смотрит на Гену.
– Не бойтесь, – говорит она. – Все будет хорошо.
Гена поднимает голову, смотрит на нее через треугольное окно спокойными светлыми глазами и с теплотой в голосе отвечает:
– Я не боюсь, бабуля. Не боюсь.
В среду – на рыбалку. Завтра лучше проснуться пораньше, после дождя в палисаднике за домом будет полно червяков.
Служебка
Вообще-то я думал, что стану рок-звездой. А потом, бац, и оказался тут. Каждое утро просыпаюсь с мыслью, что это временно, и со следующего понедельника или, ладно уж, через год все будет иначе. Но я продолжаю катиться вниз на одноколесном цирковом велосипеде.
Вчера зашел к шефу подписать бумажку.
– Что у вас? – раздраженно спросил Валерий Петрович.
– Вот, – ответил я и положил на стол проект служебки.
– Садитесь! – сказал он.
Пару минут Валерий Петрович разглядывал текст. Остановился на последнем абзаце.
– Как же вы все надоели! – шеф вздохнул.
– Кто мы? Я тут один, – промямлил я, хотя и не было желания о чем-то спорить.
– Все! Вот ВСЕ вы! – вдруг закричал Валерий Петрович.
Я на всякий случай заглянул под стол. Никого.
– Но я один! – сказал я.
– Нет! – шеф заерзал в кресле. – Не один! Вас миллионы! МИЛЛИОНЫ! Здесь медом что ли намазано?
Я не переспросил, я не хотел подробностей о меде. И бумагу Валерий Петрович так и не подписал – придрался к запятой.
Я вернулся на факультет. Кинул служебку своей секретарше.
– На вот, исправляй!
– Сейчас никак, у меня йога через минуту, – хладнокровно ответила она.
– Где?
– В «Скайпе».
– Как же вы все надоели! – я ударил ногой по двери.
Секретарша с хрустом откусила баранку.
Инвестировать в говно
У меня много друзей и приятелей, с которыми неплохо пропустить стаканчик-другой в уютном баре вечером в пятницу. Но с Зауром всегда не так. Иногда мне кажется, что и пиво он пьет как-то по-быстрому, захлебываясь и неизменно куда-то торопясь. И при каждой попойке Заур закидывает нас тоннами идей, которые все мы под утро обычно забываем. Проходит неделя, и вот он опять делает глоток, хватает за руку и таинственно нашептывает:
– Роб, я тебе говорю, беспроигрышный вариант. Сейчас самое время, понимаешь, последний шанс инвестировать в говно. Представляешь, каждый день на планете какает миллиард людей, а человечество до сих пор не придумало, что с этим делать.
– А ты, конечно же, придумал.
– Именно! Будем продавать NFT-кал знаменитостей! И им перепадет, и нам. На настоящие какашки Карадашьян, наверное, не потянем, а вот с NFT, думаю, прокатит. Представляешь – растяжка на Невском: «Дерьмо Ивана Дорна – прикоснись к легенде!»
Скучал я по такому Зауру, если честно.
Тем временем он не унимался:
– Кстати, есть у тебя знакомая звезда? Хотелось бы уже начать собирать материал. Ну, давай, колись!
Я почему-то сразу вспомнил о легкоатлете Пеняеве. Как-то брал у него интервью для спортивного журнала.
– Пеняев? – сморщился Заур.
В своем покрытом звездной пылью прошлом Борис Пеняев прыгал в высоту. В СССР его носили на руках, он выигрывал все турниры – спартакиады, чемпионаты страны, Европы, мира. А на единственной Олимпиаде случился казус.
В начале 1960-х еще использовался перекидной способ прыжка – спортсмен пересекал планку животом вниз. Первые три высоты Борис взял уверенно. В итоге в прыжковом секторе осталось два спортсмена – он и Лео Маркес из Кубы. Пеняев с первой попытки прыгнул на 2,14. Кубинец два раза завалил планку. Бориса уже поздравляли с победой. В красной майке с гербом СССР на груди он был ошеломляюще красив.
Вдруг Маркес в последней попытке берет 2,16. Пеняев лишь ухмыльнулся – нет смысла суетиться, когда твой личный рекорд 2 метра 20 сантиметров.
Судьи поставили планку на 2,18.
Перед прыжками Борис обычно думал о чем-то хорошем. Вот и тогда он закрыл глаза и представил, как мутит с Екатериной Сечиной – шикарной барьеристкой из Харькова. Они лежат на диване гостиничного номера, его рука медленно заныривает под резинку ее адидасовских брюк, а там…
Борис сидел на скамейке под брезентовым навесом и чувствовал, как что-то сладостно набухает в трусах. «У тебя единорог проснулся», – любил говорить в таких случаях его тренер. Борис тщательно зашнуровал кроссовки, вытерся полотенцем и начал готовиться к разбегу. Он попросил зрителей задать хлопками темп. Уперся толчковой левой о беговую дорожку и рванул.
Борис на автомате под острым углом подбежал к планке и мощно оттолкнулся. Свободно перенес правую ногу, за ней красиво и с большим зазором пролетало и тело. Борис даже успел улыбнуться. И вдруг он задел планку своим эрегированным членом.
Упав в песок, Пеняев кончил.
– Вот так я просрал олимпийское золото, – резюмировал наш разговор подвыпивший Борис Николаевич.
И потом зачем-то добавил:
– А Катя, сука, больше любила женщин.
Заур записал что-то в свой молескин, но при этом сказал:
– Не, прыгун не подойдет. Кому интересно его ретроговно? Думай дальше! Шнура знаешь? С Мияги не кентуешься?
Этот разговор начинал надоедать. Тем более, на нас уже косились с других столиков. Но я зачем-то ответил:
– Алику позвони. Он вроде как в этой тусовке. Помнишь его фотку с Эми Уайнхаус?
В прошлом году наш друг Алик съездил в Лондон. Клялся, что целовался с Эми Уайнхаус, даже когда ему сказали, что она давно умерла.
– Шаришь, я его все! Мы утопим этот мир в премиальном дерьме! Ты со мной?
Не дождавшись ответа, Заур отлучился за очередной порцией пива. И пока он что-то отчаянно объяснял бармену, я глазел на людей.
Девушка пила коктейль, видимо кого-то ждала, и от скуки снимала на телефон свой маникюр. Люди, которые фотографируют сами себя, хуже алкоголиков.
В углу выпивала пара молодых людей. Один подбадривал другого:
– Я тебе говорю, вернется твоя дура, обязательно вернется!
– Она вернется, чтобы забрать свои вещи.
Откуда в нас взялась вся эта фальшивая киношная болтовня? Почему все мы – немного Хемингуэи?
Надо мной навис Заур с двумя полными кружками:
– Завтра стыкуемся с Аликом и едем к депутату Пеликанову – вроде как ему интересно.
– Думаешь, кто-то купит NFT-какашки депутата?
– Придурок, Пеликанов по слухам чпокается с Юлианом Барановым. Ну тот, который играет следователя-вампира в «Копах на самокатах». Для начала сойдет!
Все знают, что ближе к полтиннику мужчины медленно, но уверенно превращаются в развалины. И я сейчас больше об ощущениях и отношениях, хотя и в физическом смысле мы конечно же тоже уже немощные старики. О женщинах я такого не скажу, никогда не был в их шкуре.
И вот мы мечемся между минимализмом и метеоризмом, онанизмом и гедонизмом – ничего не спасает. Остается глотать таблетки и ждать окончания очередного невыносимо скучного дня.
Мне еще как-то повезло, мой активный жизненный цикл чуть притормозил на отметке 30—40 лет. Тогда казалось, вот оно – второе или даже двадцать второе дыхание: какие-никакие деньги, условная независимость и статус беспечного пьянчуги с веселым характером и творческой жилкой.
В тот вечер я гулял по Невскому. Направлялся в «Стокманн» или «Галерею» – поболтаться по магазинам, выпить кофе, киношку посмотреть. Нормальный день – кажется, среда. И вдруг я увидел себя в отражении витрины. Обычно я себе нравился, вроде как за модой следил и вкус какой-никакой имелся. Но тогда я увидел в витрине молодящегося смехотворно-нелепого старика – из тех, над которыми сам тихо посмеивался в каком-нибудь баре на Рубинштейна. Ну знаете таких – пузатых, в узких джинсах на толстую жопу. Они обычно попивают с уставшим видом бокальчик вина за барной стойкой, а потом подкатывают к пьяненьким малолеткам, чтобы нести им чушь. Сорокалетние мудаки-неудачники, всеми когтями цепляющиеся за молодость, которой у них не было. В тот день на Невском проспекте я с ужасом понял, что и сам такой же. ТАКОЙ ЖЕ. Холодный пот прошиб мое дряблое тело.
Я и женился, когда понял, что отгулял на полную катушку. Сели батарейки, а менять их уже не хотелось. В один прекрасный день я проснулся с диким похмельем, посмотрел на себя в зеркало, принял холодный душ и, если честно, так и написал в своем несуществующем дневнике: «Все, Роберт, хватит».
После пива перешли на финскую водку с лакрицей. Закусывали селедкой. И по мере того, как мы пьянели, и Заур все больше говорил, мне казалось, что рыбины в тарелке смотрят на нас пустыми очумелыми глазами. На меня напала икота.
Заур вбивал в поисковике имена актеров и рок-звезд и после каждой прочитанной биографии вслух представлял, какое у него или нее говно.
– Эх, жаль, не осталось кала Боуи или Высоцкого! Представляешь, их уже нет, а какашки – вот они: лежат себе тепленькие на полке!
– Кал вне времени, – я продолжал икать и отвечать рекламными слоганами.
На Невском, пока ждали такси, пили мерзкий кофе в какой-то пропитанной неоном забегаловке. За стойкой скучала девушка с холодными скулами.
Она увидела в моем бумажнике фотографию сына. Древний черно-белый снимок. Лето, море и все такое. Он счастливый ковырялся в песке.
– Смешной! – сказала она.
– Малышом он любил бегать по пляжу голышом, – я вдруг вспомнил те прекрасные деньки.
– Малышом – голышом? Чудесная рифма!
– Вы это сейчас серьезно или как? – спросил я.
– Или как, – она улыбнулась и положила на поднос две чашки кофе. – С вас – 320 рублей, желательно наличкой и без сдачи.
На мониторе крутили документалку о животных. Кит ныряет в облако планктона. Закадровый голос сообщает: «Рачки-прилипалы нарушают форму тела кита – обтекаемого, выверенного миллионами лет эволюции – вынуждая его тратить больше сил на путешествие по океанам».
– Вот зачем мы прожили этот день? – спросил Заур, когда я принес ему латте.
– Он еще не закончился. Осталась пара минут для подвига, – ответил я, а потом зачем-то пропел:
– Нас ждет огонь смертельный!
– В том-то и штука, что нас НЕ ЖДЕТ огонь смертельный! В том-то и штука! – отрезал Заур и отодвинул стакан. Больше он к нему не притронулся.
Пыл его давно поутих, и на смену пришла характерная для такого типа людей апатия. Все у них как на американских горках – то движуха, то спячка.
– Все, погнали – завтра или уже сегодня тащиться в Ольгино к Пеликанову. Люксовое дерьмо не терпит грусти! – Заур хлопнул меня по плечу.
– Кал не для слабаков, – добавил я.
Так и закончился этот вечер. Лучше бы я остался дома.
Когда ехали в такси, Заур спросил:
– Роб, чего-то хочешь? Не сейчас, а вот вообще. Ответь, не задумываясь.
– Хочу писать книжки, чтобы их читали в аэропортах и на пляжах. Хочу сочинять мелодии, чтобы их мурлыкали под нос. Кажется, не так и много я хочу.
– А я хочу грубо нарезанные куски осетинского сыра на столе. И зелень – молодую крапиву, тархун, петрушку.
– Это нечестно, ты подготовился!
Я еще немного посидел на скамейке возле подъезда. Дети, наверное, уже видят цветные сны про принцев, принцесс и единорогов. «Не очень смелый молодец жопой прыгнул в холодец», – любит напевать моя дочь. Без сомнений, это она про меня. Счастливое легкое опьянение испарилось, во рту был навязчивый привкус лакрицы, а голова забилась разным хламом. Я думал о Зауре и дерьме. Мне вдруг показалось, что все это мы уже когда-то проходили. Детьми дрались за жвачку. Подростками мечтали о гитарах и пластинках. Потом переключились на шмотки и тачки. А сейчас сидим в уютных ипотечных квартирках, смотрим телик, откладываем на отпуск, ходим обжираться в фудкорты ближайших моллов и только ночью сами себе признаемся, что все наше время профукано в жестокой битве за красивые какашки. Мы и день этот уже вчерашний не прожили, а трансформировали в один большой дурнопахнущий котях. Звонок в дверь: курьер, доставка. Ты расписываешься в накладной, и он отдает тебе очередную коробку с дерьмом. Получается, мы начали инвестировать в кал еще задолго до того, как это придумал Заур. Получается, мы трендсеттеры и визионеры.
И этот поезд в говне гонит нас в пустую бесконечность.