Скорпионья сага. Cамка cкорпиона

3

На годовщину я решил подарить ей духи.

Мне было известно, что есть французские и есть «наши». Французские иногда «выбрасывали» в универмагах, но спекулянты их тут же скупали и продавали из-под полы, запрашивая денег, каких на глупости у меня не водилось. Я купил ей духи, имеющиеся в свободной продаже. «Красная Москва» назывался подарок.

В тот день мы встретились, как всегда, в центре. Поцеловались, немного прошлись и направились в сторону ближайшего входа в метро. Точнее, направился я. Чтобы поехать к ней.

А вот она моего устремления, кажется, не разделяла.

Остановилась и смотрела в неясную даль – на рябь людей, на потоки машин, на глыбы домов, на синее небо в разметанных перышках облаков, – на что угодно, только не на меня. Задумчиво щурилась, поджав губы.

– В чем дело?

– Ты не догадываешься?

– Сегодня годовщина нашей любви.

– Вот именно, – вздохнула она, – годовщина…

Ее настроение меня не обескуражило. Слегка ломался, правда, галантный мой план: вручить подарок наедине, в общежитии, предвкушая нежность. Но вот она надулась, и я подумал, не стоит тянуть.

– А смотри, что у меня есть… Это – тебе.

Она взяла протянутую коробочку. Прошептала «спасибо», даже не разглядев. Чуть улыбнулась, с запозданием, словно припомнив: надо бы улыбнуться, в знак благодарности или хотя бы из вежливости.

– Тебе не нравится?

– Ну что ты. Духи хорошие. Все хорошо.

Мне так не показалось. Я резко засомневался.

Она побрела в неопределенном направлении. Я удрученно поплелся следом. В ее молчании зрело что-то темное, тяжелое, тупиковое, наливая глаза трагическим блеском. Забормотала. Проясняя. Для меня, недогадливого… Вот уже год. Происходит «все это». Между нами… Общежитие. Регулярно. Она понимает, мне это удобно… Вдруг повернулась:

– Так дальше продолжаться не может, надо что-то решать!

Заплакала. Беззвучно и так беззащитно. Меня пронзила щемящая жалость. Я осторожно взял ее хрупкие плечики, она вырвалась, отшатнулась – и тут же уткнулась мне в грудь, содрогаясь. Я поднял ее лицо, стал целовать соленые ручейки, размазывать и вытирать разводы туши по раскрасневшейся коже. Ветер трепал наши волосы. Город взвизгивал и шипел. Прохожие поглядывали с улыбчивым интересом.

Мне стало тошно от моего подарка. Она ждала совершенно иного. Вот уже год, как она моя. Хотел откупиться?

Неожиданно я осознал: существует некий закон. Нечто такое, что сильней меня, и чему я не в силах противиться. Закон диктовал неизбежность серьезного шага с моей стороны. Это казалось естественным.

Но почему было так страшно?

Несколько дней меня грызли сомнения. Надо что-то решать, но я решиться не мог. Требовался сторонний знак, какой-то толчок. Мама, например, в таких случаях читала Библию и находила ответ. Хотя была атеисткой. Религия ни при чем, говорила она, просто есть книги, где сказано все обо всем.

С замиранием сердца я взял ту самую книгу…

Размножаются скорпионы половым путем. Первый контакт бывает чисто случайным. Коснувшись самки, самец перебирает клешнями, пока с нею не сцепится. Иногда в одну самку вцепляются несколько претендентов, которые агрессивно друг друга отталкивают.

Выбор партнера всегда делает самка, смиренно сомкнув и протянув счастливчику клешни. Тот берет ее своими клешнями и начинает водить взад-вперед, исполняя своеобразный танец ухаживания. Время от времени в этом танце они «целуются»: скрестив челюсти и круто задрав хвосты, приподнимаются над землей, при этом самец удерживает самку специальным отростком своего панциря.

Ухаживание длится от нескольких минут до нескольких дней. Завершение ритуала зависит от самца. На его брюшке имеются органы осязания, чувствительные ворсинки, которые скользят, «прощупывая почву». Остановившись, самец откладывает сперматофор (мешочек со спермой), а затем протаскивает над ним разморенную подругу. Сперматофор лопается, содержимое попадает в половое отверстие самки.

Именно самец определяет место, где это произойдет.

Смотрины прошли в целом успешно.

Моя избранница родителям приглянулась, судя по умиленью в прослезившихся их глазах. Мама мельтешила, подавая приборы и блюда. Отец в волнении окатил шампанским весь стол.

Смутила меня не родительская суетливость, а торжественная искусственность благословения: они вроде и рады, но будто чего-то недоговаривают. Я отмахнулся от навязчивого впечатления. Новый человек в доме, вынужденная дипломатия. Бедняжка онемела, сидела мраморной статуей.

А в мае сыграли свадьбу.

С нашей стороны была сплошь интеллигенция. Строгие костюмы, элегантные платья, тонкие улыбки. Все дружно нашли, что мы с ней – прекрасная пара, и чем-то неуловимо друг на друга похожи. Ее родичи оказались попроще. Они выделялись нарядностью и напыщенностью провинциалов, в привычной своей жизни напыщенности чуждых, но угодивших в общество, где нужно не ударить лицом в грязь. Только мои друзья и ее подруги держались без выпендрежа. Однако и они как-то странно вдруг отдалились. Словно между нами легла трещина, вырастающая в широкую пропасть, разделившая мир на людей вольных – и жертву.

Едва началось, меня вновь обуяли сомнения. Карнавальная фальшь навалилась со всех сторон. В каждом тосте угадывалось лукавство, в каждом пожелании – мутный подвох. Один лишь плакат на стене – «Не вяжи веревками, а вяжи пеленками!» – уже внушал мне неотвязное чувство удушья. Что же говорить о бесчисленных воплях «горько!», все более пьяных, осатанелых, ядовитых.

Складывалось впечатление, все эти взрослые люди знают правду, до поры до времени молодым неведомую и, вот так потешаясь над нашей наивностью, они изощренно мстят за свою грустную искушенность. Моя невеста, впрочем, выглядела счастливой, все ее забавляло, смешило, вызывало журчащий смех, и даже украденная туфля отразилась не раздражением, а любопытством: как жених одолеет дурацкое испытание?

Я понял окончательно, что за дурака держат именно жениха, когда разбили горшок и заставили подметать. Горшок был полон монет, они рассыпались, поблескивая, покатились. Ей выдали совок, мне, соответственно, веник. Мы предались традиции под всеобщий хохот.

До сих пор перед глазами стоит эта картина: разбитый горшок и деньги, которые я должен сметать в кучку.

Через месяц после издевательства отправились в свадебное путешествие. Маршрут выбирала она, с прицелом на юг и, однако, с фантазией. Я предлагал, как нормальные люди, махнуть, например, в Сочи. Ей показалось это банальным, она потащила меня в автобусный тур по Кавказу.

Поначалу мне затея ее приглянулась. Через несколько перевалов я начал подумывать, лучше было выбрать пляжную лень. Горы мне, в принципе, нравились – как застывший порыв вдохновенной природы; но, взятые в оборот цивилизованного туризма, навевали скуку, и постоянно хотелось спать. Бедняжку же напротив – томила моя созерцательность, ей требовалось движение, впечатления, перемены. В каждом пункте она куда-то меня затаскивала, где-то блуждала, на фоне чего-то фотографировалась, брала экскурсии, скупала сувениры. Деньги таяли. Да, пожалуй, и к лучшему: от ее активности я стал утомляться.

Ночевали на турбазах, каждый день разных и одинаково аскетичных. Но что нам за дело до соображений комфорта, когда пылает любовь. Любви было вдоволь, всласть, впрок и даже несколько сверх того. Так мне казалось. Пока в одну из ночей она не спросила:

– А ты можешь еще?

Я отшутился. Нет, она не смеялась. Я был пуст, но она ко мне лезла. Я начал доказывать: это нефизиологично, в природе такого нет, должен быть интервал, ну как тогда, когда мы встречались, один раз в неделю, от силы два…

– Слабак! – перебила она мой защитный лепет. – Есть мужчины, которые могут три раза за одну ночь.

Оказалось, еще в общежитии ей подружки рассказывали. И еще, она недавно читала в газете… Ну это уж враки, таких газет нет! Оказалось, есть. Она извлекла из шуршащего чемодана… Газета так и называлась – «Ещё!». По одним только фотографиям мне стало понятно, какого жанра сие издание. Читать не стал. Раз пишут, наверное, правда. Да и подружки… И, между прочим, дружки мои тоже, бывало, хвалились…

Словом, в ту ночь мне пришлось соответствовать. И не только в ту.

Я впервые задумался, насколько мы, в сущности, разные. Ей всего хотелось много больше, чем мне. Вообще – всего. Я начал догадываться, что при кажущейся внешней хрупкости, уровень энергии в ней куда выше, чем у меня. Ее энергия, активно требуя выхода, одновременно требовала и адекватной подпитки. Я почувствовал себя источником, который, игнорируя мои желания, а значит возможности, с обворожительной неуклонностью высасывают.

К концу путешествия Бедняжка моя заскучала. Я угрюмо молчал – так изнурился, что она и слова не могла из меня вытянуть.

Да и были ли у нас общие слова, кроме слова «любовь»? И даже это, несомненное слово – означало ли оно для нас порознь одно и то же?

4

Мы вернулись, и началась семейная жизнь.

А через пару дней все неожиданно усложнилось.

– Вы читаете эту книгу? – поинтересовалась моя мама, узрев оставленный невесткою томик.

– Я просто взяла полистать.

– Если не читаете, поставьте в стеллаж. В нашем доме не принято разбрасывать книги, где попало.

Этим бы и исчерпать ничтожный частный вопрос. Если б не уточнение:

– Я не разбрасываю, я положила на столик.

– Вы не поняли, в нашем доме существует порядок.

– Я поняла, но зачем повышать голос?

– Деточка, вас кто так учил разговаривать?

– А что такого особенного я сказала?

– Ну, знаете ли… Если так и дальше пойдет… Как-то вы неправильно начинаете…

Злосчастную книгу в стеллаж возвратил отец.

– Да что вы, девчата, из-за ерунды…

– Это не ерунда, – отрезала мама, – начинается с мелочей.

– Вечно ты все раздуваешь.

– А тебе вечно жаль молоденьких бестий.

– О господи, вспомнила…

– А у тебя, как видно, короткая память. Был профессором в университете, а стал чиновником в зоопарке.

В последних словах мелькнуло нечто темное, мутное, нехорошее, в отцовской биографии мне неизвестное. Я спросил:

– Что это за история, с университетом?

– Тебя это не касается, – бросила мама.

– Как не касается? Вы – мои родители.

– Для начала научи свою жену знать свое место!

Всю ночь я проворочался в полусне. За стенкой долго бурчала глухая ругань. Бедняжка лежала, впервые от меня отвернувшись. В атмосфере висел душный июль.

Я раньше не подозревал, что две женщины в доме – проблема. Каждая, конечно, права, и обе неправы. В маме-то всегда была нотка строгости, но ведь без самодурства. А моя возлюбленная казалась тихоней – и вдруг такой норов. Да еще отец. Намеки мамы, ввергающие мысли в домыслы. Не думал, что в родном доме буду чувствовать себя неуютно. Вот так живешь себе, живешь, привычный мир кажется вечным, а потом – бац! – все изменилось, и не к лучшему.

Под утро, в качестве снотворного, решил почитать. Раскрыл на случайной странице…

Скорпиона можно держать как домашнюю живность. До некоторой степени даже сделать ручным. Выращенный в неволе, он практически не ядовит, и, взяв за хвост, его забавно кормить с руки.

Увлекаться, однако, не стоит. Скорпион скорпиону – рознь. Молодые и природные особи проявляют агрессию, и нередко в руки любителя попадаются экземпляры, чье жало всерьез представляет опасность.

Важно помнить: скорпионы – индивидуалисты, и симпатий к сородичам не питают. Если несколько скорпионов окажутся на одной территории, едва столкнувшись, они будут драться до смерти.

В начале августа родители уехали в отпуск на дачу.

Мы остались в квартире вдвоем. Новоиспеченная моя жена раскрепостилась, расслабилась, ходила по дому, вольготно потягиваясь. Начала осваивать кухню, потихонечку что-то стряпать, не очень съедобно, хотя с выдумкой и прилежностью. Я и сам почувствовал легкость, почти невесомость. Словно родители были земным тяготением, которое после свадьбы вдруг наросло. Избавленный от опеки, я освободился от гнета. С новой силой хлынули чувства, сдерживаемые при старших, а теперь отпущенные порхать. Мы любили, жили в любви, занимались любовью, в любой час, в любой комнате, в любых изволениях.

Как-то раз обнаружилась неприятность. Я понял не сразу, что это неприятность, думал, так, несуразица. Полез в шкаф и обнаружил, что мои вещи разложены и развешены вовсе не так, было раньше, как я привык.

Оказалось, кое-кто всё перетасовала по-своему, ибо решила, так будет лучше.

Спорить не стал.

Через день-другой в кухонной тряпке, назначенной для мытья посуды, мне почудилась подозрительная расцветка.

Выяснилось, это моя рубашка, пущенная в расход, ибо кое-кто сочла вещь заношенной.

Опять же стерпел.

Но однажды на книжной полке в моей комнате, на самом красном, иконном месте, я не увидел чудесной книги о скорпионах, а вместо нее обнаружил дурацкие «Звезды судьбы».

Нет, книгу в макулатуру она не сдала. Пока не сдала. Если ей верить. Временно спрятала. Куда? Загадочная улыбка. Просто, ей, видите ли, стало обидно, что ее муж так много читает, и так мало себя уделяет непосредственно ей.

Я начал издали, деликатно. Намекнул, что у меня есть привычки… Уточнил, что не во всем с нею согласен… Наконец, разъяснил, что здесь существует давно, до нее заведенный, уклад, и не ей менять его…

– И вообще, кто в доме хозяин?!

Расплакалась. Дескать, она здесь бесправна, так я ее еще унижаю. Сидела и размазывала огорчение по щекам, вся раскрасневшись и остекленев. Бедняжка.

И опять мне стало ее жаль. Откуда только во мне этот инстинкт жалости? Я впервые тогда заподозрил, что жалость к ней – это безжалостность к себе. Но неужели я буду бороться с женщиной? Уступил.

В доме воцарилось шаткое двоевластие. На этом фоне любовь начала как-то меркнуть. Словно власть и любовь – взаимоисключающие явления, вроде оппозиции луны и солнца на небосводе. Так ли это? Ответ мне был неизвестен. Но я предчувствовал: равновесие не может быть вечным. Двое – уже иерархия. Один из двоих всегда энергичней, нетерпеливей. И значит, двое – это борьба, где любовь только повод, а конечная цель – утверждение власти.

Никакой борьбы, впрочем, пока не последовало. Тянулся мир, все более тихий, спокойный, дремотный. По мне так было нормально, да вот она заскучала, бродила по комнатам с унынием узницы. Музыка, телевизор, книги, я сам – всё это занимало ее ненадолго. Ей требовалось расширить границы нашего мира. Требовалось стороннее общение.

Я подумал, почему бы и нет. Созвонился с Кешей, с Андроном. Оба обрадовались. Я, кажется, тоже. Договорились встретиться в центре.

Выплеснувшись из метро, зашагали. Кеша искрил анекдотами. Андрон нет-нет, да и тоже вворачивал. Бедняжка цвела, улыбалась, с веселым интересом поглядывая на друзей и с лукавой упругостью сжимая мой локоть. Казалось, все то же, что до женитьбы – бесшабашная стайка студентов, легкий щебечет о радости бытия. Но нет: что-то изменилось, словно нас разделило стекло, лабораторный колпак, накрывший молодоженов; мы видим друг друга, слышим, взаимно кривляемся, однако не забываем, кто наблюдатель, а кто – подопытный.

Мы решили пойти в ресторан – первый и совершенно новый в нашей жизни и в нашей стране. Он недавно открылся на месте известного в свое время кафе, чье время ушло. Ресторан назывался «Макдональдс».

Сейчас трудно поверить, что какой-то там жалкий Макдональдс стал культовым знаком иссякшей эпохи. Не совковая забегаловка общественного питания, но первый десант вожделенного капитализма. Всё, от фасада до интерьера, влекло нездешним дизайном, манило чуждой идеологией и будило слюнки по запретному плоду. Очередь войти внутрь змеилась на сотни метров и едва ли не на часы ожидания. Мы встали, вместе с другими, простоватыми, диковатыми, изголодавшимися по переменам, советскими. «Запад!» – восторгался Кеша, посверкивая глазами. «Демократия…» – внушительно добавлял Андрон.

Наконец, толкаясь локтями, плюхнулись к столику. Зашуршали, захрустели, разворачивая. Мы не просто обедали, мы впивались в каждое новое слово: «гамбургер», «чизбургер», «биг мак», «картофель фри».

– Как все вкусно! – млела Бедняжка.

– Ничего… – кивнул я. – Но, по-моему, платить такие деньги за бутерброд – идиотизм.

– Это для тебя дорого, – ввернул Кеша, – а для граждан нормальных стран питаться в Макдональдсе – самое обычное дело.

– Нормальные, это какие же?

– Да хоть бы Штаты.

– Не парьтесь вы, – усмехнулся Андрон. – Бабки есть. Я плачу.

Все уставились на Андрона. И тут же потупились. Кроме Бедняжки. Ходил слух, будто Андрон затеял в профкоме «бизнес». Было неприятно осознавать, что один из нас, студентов-биологов, имеет иное от нас настоящее и, предположительно, более светлое будущее.

– А вы знаете, – сказал Кеша, – сколько в Штатах получает биолог?

– Сколько? – оживилась моя жена.

– Нормально получает, поверь… Каждый раскатывает на машине, живет в собственном доме и проводит отпуск то во Флориде, то в Калифорнии.

Все задумались. Машина… Собственный дом… Отпуск под немыслимым небом на немыслимом взморье… Подобного в нашем существовании не предвиделось. Об этом ворчали взрослые и орали новорожденные гласностью СМИ.

– Из этой страны нужно сваливать, – нахмурился Кеша. – Ничего хорошего здесь не будет. Совок есть совок.

– А я думаю, не надо дергаться, – возразил Андрон. – Начинается время великих возможностей.

– Ну, и кем ты здесь будешь, ученый-биолог? Нищим?

– Не обязательно быть ученым.

– А кем же?

– Мало ли кем…

– Нет, ты скажи. Ты такой умный… Кем ты будешь работать?

– Новым русским! – Андрон сочно расхохотался.

Мы вышли сытые, осоловело-ленивые. Погода изменилась – подзатянуло хмурью. Послеобеденный город казался странно притихшим, дремотным.

Центральная улица была почему-то пуста.

С проезжей части исчезли машины. Что за явление? Мы удивились: разве сегодня какой-нибудь праздник? По тротуарам брели люди, много людей, превращаясь в толпу, выходя на дорогу, рассыпаясь в смуту, в тревожный хаос.

Тут и загрохотало.

Издалека, в сторону центра, вырастая в размере, сотрясая асфальт и плавя горячий воздух, наползала колонна грохочущей техники цвета хаки – «бэтээры», «бээмпэ», танки. Машины шли с расчехленными пушками. На броне сидели солдаты. В их лицах не было и намека праздник, а только бледная, мрачная собранность.

Толпа подалась параллельно колонне. Два потока, с этой и с той стороны дороги. Люди что-то кричали, – друг другу, солдатам, небу. Мы ничего не понимали, нас влекло заодно. Колонна вдруг грубо дернулась, качнув стволами, затормозила. Головная машина уперлась в преградивших дорогу людей. Их становилось все больше, безоружных, страстных, ожесточенных, яростных, они лезли на бронетехнику, размахивали руками, заклиная, клеймя военных. Опять взревело, задымило, залязгало. Я увидел башню, которая вращалась, поводя пушкой. Толпа шарахнулась, нас опрокинуло, я вскочил, поднял Бедняжку, Андрон помог, Кеша кому-то двинул, мы ринулись прочь.

– Я говорил, – орал Кеша, – нужно сваливать из этой страны! Будет война!

Мы побежали к метро…

Развитие событий смотрели уже по телевизору. Побросав свои грядки, родители пулей вернулись домой. Бедняжка и мама сидели бок о бок. Отец щелкал каналами:

– Вы что-нибудь понимаете? Я ничего не понимаю. Что происходит?

Бодрые репортеры взахлеб объясняли «что происходит». Мелькали слова: «конец тоталитарного режима», «волна демократических настроений», «массовые демонстрации», «столкновения с войсками», «срыв подписания нового союзного договора», «государственный переворот», «гэ-ка-че-пэ», «путч»…

Их было восемь, во главе с маршалом, немолодых мужчин. В лице у каждого – смертельный риск взятой ответственности. Глаза старого маршала прятались под бровями, дрожали руки, садился голос, в глухом отчаянии мычали его слова: «В целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, межнациональной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии, которые угрожают жизни и безопасности граждан Советского Союза, суверенитету, территориальной целостности, свободе и независимости нашего Отечества…».

Возникло слово «Форос», доселе секретное. Муж первой в истории нашей страны Первой Леди, первый и последний Президент СССР, выглядел неожиданно оболваненным. Доброго мишку загнали в угол. Сквозь обиду мерцал страх. На Западе его любили, превозносили, но здесь и сейчас он был не в своей тарелке: мягкохарактерный, плюшевый дачник, неожиданно оказавшийся не у дел.

Тем временем по другому, независимому каналу, стремительно восходила звезда оппозиции. Могучий красавец, в доску свой, настоящий народный лидер, о котором поговаривали, что он мог упасть с моста в реку и, не выходя из воды, махнуть стакан водки, выдвинутый возбужденной толпой на фоне Белого дома, задиристо и чинно провозглашал: «Мы считаем, что такие силовые методы неприемлемы. Они дискредитируют СССР перед всем миром, подрывают наш престиж в мировом сообществе, возвращают нас к эпохе холодной войны и изоляции Советского Союза. Все это заставляет нас объявить незаконным пришедший к власти так называемый комитет…».

Спустя годы я осознаю, мы все осознаем: любое событие содержит как минимум две правды. Историки разберутся, в чем состояла теневая подоплека событий, благодаря чему кто-то сел в президентское кресло, за что кому-то дали Нобелевскую премию мира, и отчего кто-то пустил себе пулю в висок. А пока…

Через три дня все каналы трубили победу. Выступали журналисты, диссиденты, правозащитники. На площади Главного Устрашения граждан накинули петлю на Железного Палача. Статую вздернули. Толпа ликовала.

– Свобода! – радовался отец, впившись глазами в экран. Мы тоже радовались, вместе с ним, вместе со всеми. Только мама сидела молча, без экзальтации. И вдруг изрекла:

– Бог умер. Дозволено – всё.

Победа новой власти выражалась в идее, что мы теперь вроде как независимы. Я не очень-то понимал, что это означает. Оставалось глотать голые факты.

Еще в 1990-м независимость объявили Литва, Татарстан и Чечено-Ингушетия. В 1991-м их примеру последовали Нихичевань, Грузия, а также особо взбрыкнула Чечня. После августовской драмы зашагал парад суверенитетов: Эстония, Латвия, Украина, Белоруссия, Молдова, Азербайджан, Киргизия, Узбекистан, Таджикистан, Армения, Азербайджан, Туркменистан. К началу зимы остались «несуверенными» лишь Россия и Казахстан. 8 декабря главы Белоруссии, Украины и России «сообразили на троих» в Беловежской пуще. 12 декабря Верховный Совет РСФСР ратифицировал беловежские соглашения и денонсировал договор 1922 года. Советский Союз перестал существовать.

Вопреки Кешиному предсказанию, войны пока не случилось. Но меня не оставляло чувство, что именно после свадьбы жизнь пошла под откос. Я понимал, это совпадение. Вот только чувство, оно не обманывало: привычный мир рушился.

И это было только начало.

5

И однажды она пропала.

Не вернулась после учебы. Стоял распустившийся месяц май новой весны.

Ужин тянулся. Долго чаевничали. Смотрели телевизор, листая каналы, все более осознанно и прицельно отыскивая криминальные сводки.

Ее не было.

Настала ночь. Мама позвякивала чайной ложечкой. Отец то и дело вглядывался в окно, будто мог с нашего этажа что-то впотьмах разглядеть. Я сидел отупело. Никаких дельных мыслей. Звонить в милицию? В скорую? В морг? Рот сковала клейкая горечь.

Наконец, родители ушли в спальню. Я поплелся к себе. Наша комната. Ее вещи, разложенные и развешанные где ни попадя. Было в этом что-то жутковатое, поминальное. Я все сгреб и сгрузил в платьевой шкаф.

Чтобы зря не маяться, занялся тем, что было отложено. До того, как она пропала, я корпел над своим дипломом. С переменчивым вдохновением я писал весь последний год. Близился финал учебы в университете. Дипломная работа называлась «Скорпион в неволе».

Подавляющую часть материала я передрал у Лебовиса. Она и сейчас лежала на столе, эта книга…

Скорпионы – ночные хищники. Солнца они не боятся, но чтоб не расходовать воду, до заката сидят в укрытиях. Это могут быть камни, трещины почвы или норы зверей – любые места, где прохладно и сыро. С наступлением сумерек начинается время активности, и тогда скорпионы выходят охотиться.

Яркого света они не любят, однако их влекут фонари, где нередко падают опаленные насекомые. Впрочем, скорпионы прекрасно обходятся и без подсветки. Они видят на расстоянии до 25 см, чуют запахи в радиусе до полуметра и улавливают колебания воздуха и даже грунта на неопределенно широкой площади.

Приступая к охоте, скорпион замирает. Может стоять часами, пока не явится жертва. Он начинает медленно к ней приближаться, выставив клешни и покачивая хвостом. Когда дистанция уменьшается до критической, он совершает молниеносный бросок. Клешни крушат, кромсают, но если жертва сопротивляется, охотник жалит ее, парализуя или разя насмерть.