Иногда он отлучался по недолгим делам. С кем-то встречался. «Стрелка», как он это называл, отшучиваясь от вопросов. Я слегка огорчалась его таинственностью. Понимала, меня это не касается. И все же неуютно, когда любимый мужчина прозрачен не до конца.

Однажды он отсутствовал дольше обычного. Я лежала одна, на кровати в номере, закутавшись в одеяло. Как дура. Начала волноваться. Вдруг почудилось, что он может и не вернуться. Одно допущение такой вероятности пробудило в груди леденящий вулканчик.

Он вернулся. С порога набросился, стягивая куртку, раскидывая одежду, не прекращая меня целовать. Я почувствовала в нем особенное воодушевление, даже восторг. На этой волне мы предались любви.

Потом просто лежали. Он курил, пуская дым к потолку. За предел потолка, в бесконечность, в невидимый космос. Его глаза лучились радостью, торжеством. О чем он в то время думал? Явно не обо мне.

И тут я увидела это.

Его кожаная куртка, вперемешку с исподним, валялась, раскинувшись по полу. Из кармана, в пылу раздевания, выкатился небольшой валик. Неброский такой, серо-зеленый, перетянутый бледной резинкой. Что это?

Плотная скрутка долларов.

Я подняла, чувствуя необычное возбуждение. Столько денег я отродясь не держала. Даже в рублях, эфемерных инфляционных бумажках. А тут доллары. Сколько здесь может быть?

Волной окатил страх.

– Макс, что это?..

Он поднял голову, глянул. Ничуть не смутился.

– Ты в какой стране живешь? Не знаешь, что это?

– Я понимаю, что доллары, но в таком количестве… Откуда?

– Я зарабатываю. Сегодня сложился удачный день… – Он потянулся, зевнул. Улыбнулся. – Сейчас время великих возможностей. Если не быть лохом, можно стать крутым. Очень крутым.

Его ответ лишь добавил мне беспокойства.

– Макс, скажи правду, чем ты занимаешься?

– Бизнесом.

– Это просто слово. Я хочу знать, чем конкретно?

– Работаю на будущее.

– Хватит болтать! Немедленно отвечай на вопрос!

– Эй, полегче… Я ведь тоже могу поставить вопрос ребром.

– Что?!

Он сжал мои плечи.

– Когда ты уйдешь от мужа?

Его взгляд меня жег. Я дернулась. Он держал. Я зажмурилась от такой неотступности. Казалось, он меня уничтожит.

Нежно обнял, поцеловал. Я обмякла. Осыпая меня поцелуями, он, захлебываясь, горячечно зашептал:

– Любимая, думаешь, мне легко наблюдать, как ты каждый вечер к нему возвращаешься, и чем вы там занимаетесь, неизвестно, а я как представлю, мне жить не хочется, бросай его, уходи ко мне, пока я никто, но я правда работаю, на будущее, наше общее будущее, где только ты и я, никого больше, и это будущее начинается здесь и сейчас, я не могу тебя посвятить в подробности бизнеса, но ты верь мне, любимая, все будет у нас хорошо, я сделаю для тебя все, что в человеческих силах…

– А если мне захочется нечеловеческих?

– Я тебе звезды с небес достану…

Сомневаться не приходилось: любит. Слегка многословно, да таков уж его темперамент. Но что на деле означает «любовь» для него? То же ли самое, жизненно важное, что для меня? Могу ли я довериться этому пламени? И если да, то как по живому резать судьбу?

ОВЕН свою любовь боготворит. Влюбляется, как правило, с первого взгляда. Его манит запретный плод, к которому он тянется импульсивно, невзирая на цену. Если потребуется, готов заплатить собственной жизнью.

Страстной натуре Овена преграды неведомы. Он подобен ребенку, чей каприз должен быть выполнен. При отказе его увлеченность может перерасти в одержимость, а ранимая гордость – в слепящую ярость вплоть до убийства.

Примитивный мужской тип напоминает пещерного человека. Он покоряет женщину, удовлетворяя с ней животную похоть. Более развитый тип хочет стать для любимой героем, мечтает о подвигах во имя ее и нередко действительно их совершает.

Оборотная сторона его страстности – истощаемость. В состоянии любви он бывает трогательным и глубоко преданным. Но хватает его ненадолго. Почувствовав повторяемость, он остывает, на полпути все бросает и удаляется.

Совместимость: Лев, Весы, Стрелец.

Следует избегать: Рака, Рыб, Скорпиона…

СКОРПИОН. Любовь для него – мистический опыт. Он хочет прочувствовать ее всеми фибрами души, пережить экстаз всепоглощающего слияния. Найдя объект любви, целиком отдает себя в его власть.

Изначально Скорпион нацелен на прочный союз. За ним и впрямь можно быть «как за каменною стеной». Если обстоятельства сложатся так, что брак заключить невозможно, будет любить нежнее и крепче, чем в законной семье.

Проблема в том, что он ищет любовь идеальную. Девиз Скорпиона – «Все или ничего». Обнаружив между своей грезой и явью несоответствие, живому человеку он предпочтет одиночество.

Пребывая в любви, Скорпион хранит завидную верность. Но горе тому, кто обманет его доверие. Недаром в Библии упоминается предостережение: «Отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами» (3 Цар 12:11–14).

Совместимость: Рак, Рыбы, Дева.

Следует избегать: Льва, Водолея, Овна…

Ну и расклад. Попробуй-ка выбери. Каждый из них в чем-то хорош. Однако и в каждом таится обещание неприятностей вплоть до беды.

Посмотрела и гороскоп для меня: не останавливаться, стремиться, искать, верить и ждать своего суженного… Одна болтовня.

Они оба в моей судьбе. Оба суженные. Чему верить?

Женскому сердцу. Я прислушалась.

В сердце клокотал страх.

Не припомню, когда впервые это возникло: ощущение, что я не контролирую ситуацию. Возможно, с появлением Макса, а возможно и раньше. В любом случае, на протяжении осени оно нарастало.

Мне стало казаться, что муж странный какой-то. Держится неестественно, причем неестественно даже для нашей молчанки, вошедшей в привычку. Да и никогда он не грешил многословием. Здесь скрывалось что-то другое. Но что? Я никак не могла четко понять.

С выходом на работу он начал писать диссертацию. Если верить словам. Наволок кучу журналов и книжек по биологии. Просиживал вечера, вяло полистывая страницы, а все больше отрешенно глядя в окно, в никуда. Завел общую тетрадь, чтобы записывать идеи, которые лягут в основу его научной работы. Иной раз в задумчивом напряжении он выводил в тетради какие-то символы. Я не докучала. Пусть размышляет. У меня тоже было, о чем подумать.

А в конце ноября, когда он отсутствовал, заглянула в тетрадь.

Несколько страниц были исчерканы чертиками. Ни одного слова.

Я начала незаметно к нему приглядываться. Он заметил. Бросил мучить тетрадь, взялся за литературу, вроде штудировать. Я тоже заметила: в течение вечера мог проторчать на одной странице. И завтра на ней же.

Он витал не в науке. Но и не у себя дома.

И еще, у него появилась манера прятать глаза. Глянет – и тут же в сторону вскользь, вниз, куда угодно, только бы прямо на меня не смотреть. С ним явно что-то творилось. Причем, это «что-то», похоже, меня не касалось. Точнее, ко мне относилось самым отрицательным образом.

В нем жила тайна. И в этой тайне он от меня ускользал.

Я осознала это внезапно, однажды вечером. Толчком был пустяк: у него на носу вскочил прыщ. Жирный, назревший, так и лез мне в глаза – выдавить. Я ходила кругами, пытаясь отвлечься. Но прыщ сиял. Я приблизилась, наклонилась, чтобы лучше его рассмотреть, прыщ. Он поднял глаза, Сладкий, тут же потупился – и неожиданно покраснел.

От его реакции все во мне затряслось, забурлило, леденя сердце и обжигая мозг. Тут у меня и вырвалось:

– Что происходит?

Он начал говорить. Произносить слова. Настоящие. Наконец-то, после долгой пропасти пустословия. Он выдавливал их, извиваясь при каждом звуке, словно рожал, мучительно тужился всею душою, со стоном. И в этой тяжелой его, страшной замедленности трусливо-деликатного приближения к главному сообщению неумолимо проявлялась беспощадная правда, отчетливо мною увиденная к моменту его признания:

– Я тебе изменил.

Мир полыхнул, я ослепла.

Прикусила губу. Было мгновение, когда я падала в бездну. Нет-нет, показалось. Перед глазами немного поплыло, но окружающее осталось на месте, и в самом центре сидел он, все больше красневший, варившийся заживо. Похоже, я что-то произносила. Себя я не слышала. Только его ответы, пронзающие меня, добивающие. Зачем? Зачем мне эти подробности его отвратительного приключения? Зачем эти садомазохистские ковыряния в ране?

Он просил помощи. Меня. Видите ли, он в беде. Я должна понять: ему трудно рвать по живому. Он, видите ли, не может так сразу расстаться – с любовницей, с этой дрянью, шлюхой, присоской, о которой я знать ничего не желаю!

Он молил о прощении.

Где-то я слышала, что словом можно убить. Его откровения сжимали мне горло, душили. Наверное, в тот момент это была конвульсия инстинкта самозащиты, мое практически уже бессознательное:

– Я прощаю тебя…

На этом бы мне и остановиться. Но видно черт потянул за язык. И я добавила:

– А знаешь, почему?..

В его глазах задрожала надежда. Он снова был в моей власти. Беззащитный, раздавленный, жалкий. Причинивший мне боль.

– Потому что я первой тебе изменила.

Окаменел. Уставился опустелым взглядом. Я тоже застыла, в липком ужасе ожидая дальнейшего. Ничего не происходило. Если бы он врезал или хотя бы заорал, было бы легче, пошло бы движение жизни. Но он только смотрел. И от этого взгляда я словно мертвела.

Я вдруг поняла, почему последние месяцы во мне сидел страх. Да, конечно, боялась разоблачения собственной темной тайны. Но еще больше меня ужасало до поры не названное подозрение: мой мужчина на моих глазах становится не моим.

Зашевелил ртом. Как рыба на суше. Или какое-то насекомое. Настраиваясь, беззвучно проговаривая то, что готовился мне сказать. Что-то очень важное, с чего наша жизнь, возможно, начнет свой новый отсчет.

– И какого размера у него член?

О Боже, вот псих! Будто это имеет значение.

8

Когда вы обжигаетесь, то отдергиваетесь. Мгновенный рефлекс. Боль приходит несколько позже, медленно нарастая. Она разгорается в точке ожога, вытесняя привычные чувства, туманя мысли, парализуя жизнь. Ваше существование теперь определяется только болью.

Первым делом я потребовала, чтобы он с присоской порвал. В свою очередь я заверила, что мой роман окончен, и продолжения не последует.

Он пообещал. Пошел на кухню курить. Я ждала в спальне. Он долго не шел. Потом я услышала, как он разложил в зале диван, улегся и выключил свет.

Прошли минуты, десятки минут – и тут меня пробрало. Он это сделал. Другая женщина. Как он мог? Как я могла – не заметить, что это уже́ между нами случилось? И продолжалось. На моих глазах. За моею спиной.

Я вдруг поняла, насколько боюсь его потерять. Осознание пришло через боль. Почему я не знала этого раньше? Ведь я любила его, и продолжаю любить. Если б не любила, то не страдала бы. Настоящее страдание любви – это страдание ревности. А то, что я ревную его, нет никакого сомнения: если доведется однажды встретиться с этой паскудной тварью, посягнувшей на мое законное, вцеплюсь в ее волосы, выцарапаю глаза, оболью кислотой – уничтожу гадину насмерть.

Не подозревала, что во мне могут родиться такие страшные мысли. Впервые в жизни я желала человеку смерти. Или она, или я. Третьего не дано. Пощады не будет. Любовь несет в себе смерть. Я это поняла, благодаря мужу. Прохвосту.

Тут же вспомнила Макса. Ревновать его не к кому. Несомненно, он мой. Но так ли уж несомненно? Наши жадные встречи – далеко не вся его жизнь, и в чем-то он ускользает, прячется, делается недоступным. Эта неполная его принадлежность вынуждает меня тосковать. Получается, настоящее страдание любви – это страдание разлуки. Я испытываю к нему дикую тягу, она тлеет во мне, разгораясь, чтобы вспыхнуть огнем, едва мы сольемся в очередной грешный раз. Стоит представить: очередного раза не будет – и огонь начинает меня пожирать с такой яростью, такой ясной безжалостностью, что темнеет в глазах.

Я боюсь потерять. Но кого? Их обоих? Такое бывает? Обоих люблю? Разве это не бред? Что же такое «любовь»?

Это за гранью рассудка. Ее можно только почувствовать. А все мои чувства накрыл жгучий туман… Любовь, любовь…

Я перестала понимать, что это слово обозначает.

Если честно, с Максом я не рассталась.

Не так это просто, порвать с человеком, когда каждый день приходится видеться, разговаривать, смотреть друг другу в глаза. Дело, конечно же, не в учебе. Я не могла. И не хотела. Жить без него. В институт мы почти не ходили. Чаще встречались в метро и ехали сразу к нему: домой или в «ЦДТ».

Все текло, как и прежде.

Хотя нет, кое-что изменилось. Я не стала рассказывать Максу о моей катастрофе с мужем. У меня появилась от Макса тайна. Возможно, ничего страшного, и все же, первая неискренность. Иначе говоря, фальшь.

Я не могла допустить, чтобы он думал, будто мне можно изменить. Наверно, зрела к нему уйти. Фантазировала, как было бы славно, если б мы окончательно слились. Вот только Макс – непонятно кто, его перспектива довольно тревожна. Окончательно слиться, значит строить семью. Но что он может мне предложить?

Он и не предлагал. Как и прежде, заливался любовными трелями, но дальше слов разговоры не заходили. Однажды жестко потребовав, чтобы ради него я бросила мужа, к этой теме он больше не возвращался. Его все устраивало? Смирился? Меня это начинало нервировать. Порой мне казалось, он устал от плотного графика наших свиданий. И еще мне стало казаться, что вместе с приблизившейся зимой близится охлаждение не только во внешней абстрактной природе.

– Макс, как ты думаешь, сколько это может продлиться?

– Зима только начинается. Но, ты же знаешь, весна неизбежна.

– Я имею в виду наш роман.

Мы брели по сырому городу. Первый снег обелил газоны. Под ногами хлюпало. Прохожие были угрюмы.

– Ты меня разлюбила?

– Нет. Что ты? Конечно же, нет. Но я так дальше не могу. Мне нужна определенность, понимаешь?

– Я люблю тебя. Что может быть определенней?

– Любовь, это просто слово. Но представь, я уйду от мужа. Что ты можешь мне предложить? Что конкретно? Рай в шалаше?

Он помрачнел. Закурил. Зашагал, все быстрее. Словно увидел цель. Или убегал? Я едва за ним поспевала.

Резко остановился.

– Это не просто слово. Я докажу. Может, не так скоро. Но я это сделаю. Вот увидишь. У нас будет, где жить.

Он что-то задумал. Но что именно, не говорил, как я не пытала. Обронил лишь, что мне не обязательно все знать до конца. Я должна ему верить. Он старается. Ради меня. Ради нас. Только бы я не лезла в его мужские дела. Я должна запастись терпением, просто верить, любить и ждать.

Сидя вечером дома, я вспоминала наш разговор. Снова и снова прокручивая все подробности. Между нами возникла недоговоренность. С его стороны, и с моей. Каждый что-то утаивал. Но неполная правда – разве это не ложь?

Да нет же, он просто хотел мне сделать сюрприз. Не вдаваясь в нюансы. Красивый мужской жест. Уж кто-кто, а Макс это умеет. В конце концов, может и впрямь не обязательно все знать до конца. Достаточно любить. И верить. И ждать.

– Мы должны развестись.

Я содрогнулась от неожиданности. Передо мной стоял муж. Я что-то пролепетала. Он повторил еще раз, с раздражением, громче. Последние дни мы не разговаривали. После того, как открылась измена. Что тут добавить? Он бродил туча тучей и вот, наконец, выдал решение.

В голове помутилось. Я ловила обрывки путаных мыслей, а они зло кружились, не даваясь воле, будоража подташнивание. Развестись? Ну конечно. А чего я могла ожидать? В нашей рухнувшей ситуации это естественно. Люди женятся, разводятся, жизнь идет, не умер никто, даже наоборот, все только к лучшему, к обновлению. Я хотела свободы, и я ее получаю. Я могу быть с любимым. Ура. Почему же так муторно, обморочно на душе? Развестись, это значит, мне выметаться. Только куда? В крохотную квартирку с новой свекровью сутки через трое? Или в номер гостиницы? Или в съемное непонятно что? Или, если не сложится, придется вернуться в родной город? Только не это!

– Не надо развода.

Он нахмурился, он не видел других вариантов…

– Быть вместе.

Он не представлял, как такое возможно…

– Измена была ошибкой. Мы должны это пережить. Давай попробуем. Глядишь, все наладится.

Я и сама не верила в то, что произнесла. Но слова прозвучали.

Он стоял и смотрел, постепенно меняясь в лице. От решительного неприятия – к неуверенности. Вот качнулся, медленно ко мне подошел.

Я закрыла глаза. Не могла, не хотела, чтобы он заглянул в мою душу. Даже мне было жутко в нее посмотреть. Что я делаю, Макс?

Он начал меня целовать.

Во мне все одеревенело. Не чувствовала ничего. Только холодные влажные отпечатки. Сопротивляться не было сил. Исчезли желания, воля. Мысли обмякли, стали чужими. Это не я, другой человек отдавался в забытые руки. Или я становилась другим человеком? Теперь уже все равно. Видно, так суждено. Рабство – тоже свобода. От себя, своей личности. Ничего не решать. Быть игрушкой, голой куклой с конечностями на шарнирах. Просто плыть по течению. В постель. В наше общее, законное ложе. Кто всё это придумал? Кто так безжалостно создал жизнь?

Он очень нервничал. Долго возился. Не получалось. Высыпала испарина. И ожесточение в сосредоточенности лица. Всю меня обслюнявил, измял, методично пытаясь воздействовать. И все равно оставался бессилен.

А вот я кое-что начала сознавать.

Подлец, он ласкал не меня, а свои фантазии! Закатил глаза и думал, я ни о чем не догадываюсь! Неужели я хуже присоски, о которой он никак не может забыть? Никогда не поверю. Этого просто не может быть. Ну, гад, держись!

Он изумился, смутился, вытаращился, стал молить о пощаде. Не на ту напал. Я ему покажу, где скорпионы зимуют! Я вдруг поняла, что на самом деле, все в руках женщины. Я поняла, что быть женщиной – это искусство.

Когда все закончилось, он долго не мог вернуться в себя. Мне нравилась его изможденность, убитость, безоговорочная капитуляция. Я чувствовала, как во мне рождается что-то новое, пугающее удовлетворением, какой-то даже злой радостью. Я могу управлять ситуацией. Я не рабыня. Я госпожа.

Вы скажете, я изменила Максу? Да, наверное, так. Но ведь ему не обязательно об этом знать. Как и мне не обязательно бросать мужа ради любовника.

Представьте, что в вашей жизни есть тайный праздник для сердца.

А теперь представьте: существуют и будни.

И ничего страшного, правда?

9

И однажды он на свидание не пришел.

Я прождала у метро, где мы обычно встречались. Безрезультатно. Поехала в институт. В аудиториях его обнаружить не удалось. Всякое бывает, подумала я.

Он не пришел и на другой день. И на третий тоже.

Звонила ему домой. Несколько раз. Никого не было. Словно все вымерли. Меня это начинало смутно тревожить. Ну не ехать же, в самом деле, мне разыскивать его в «ЦДТ».

Прошла неделя, потянулась следующая. Он не объявлялся.

Тревога набирала градус медленного вскипания. Нет ничего мучительнее отсутствия информации, понимания, что необходимо предпринимать какие-то действия. Но какие? В каком направлении? Почему он мне не звонит? Я готова к любому известию, к любой правде, только бы не вот эта мертвящая, удушливая пустота, в которой домыслы вырисовывают самую банальную, страшную вероятность: он меня избегает, становится недоступен, решил наш роман оборвать.

Наконец, дозвонилась. Трубку взяла женщина. Меня бросило в жар – и тут же пот облегчения: голос явно немолодой, скорее старый. Я сдержанно попросила позвать Макса. Она сказала, что его нет. С какой-то странной, неуверенной интонацией. Когда его можно застать? Она не знала. Или не хотела мне говорить.

Неожиданно она произнесла:

– Простите, это вы… – назвала мое имя.

– Откуда вы знаете, как меня звать?

– Максимка предупредил. Сказал, вы обязательно позвоните. Вот, стало быть, объявились…

Господи, это его мама! Как же я сразу не сообразила?

И тут она зарыдала.

– С ним такое несчастье…

Мне сделалось дурно.

– Что случилось?!

– Он… он в тюрьме…

Все поплыло перед моими глазами.

– За что?!

– Говорят, наркотики… Он под следствием… Но это ошибка, он невиновен, его втянули, оклеветали, мой мальчик, мой единственный сын…

Меня поразило, что это обычный городской дом. Только балконов нет. Как и в любом деловом здании. Старой постройки, скучного вида, монолитное крупное здание на углу шумных улиц.

Позже я поняла: весь огромный квартал и есть тюрьма.

К дежурному была очередь. Все от него чего-то хотели. Шумели, требовали, заискивали, умоляли. Он вяло отвечал, с усталой флегмой взирая сквозь каждую. Именно «каждую», – наверное, совпадение, но толчея у окошка дежурного состояла на тот момент сплошь из женщин.

Я испытывала отчужденность, почти брезгливость, оказавшись среди этих хабалок. В них угадывалась несомненная причастность к тюрьме, они пришли хлопотать о преступниках. Но я-то была другой, мне требовалась справедливость, еще немного и недоразумение разрешится.

Когда подошла моя очередь, дежурный взглянул сквозь меня, не удостоив иного отношения, кроме казенного равнодушия.

Потом я сидела у кабинета следователя. Передо мной дожидались приема еще несколько человек. Они изредка переговаривались, но по большей части молчали, погрузившись в угрюмую отрешенность. По коридору ежеминутно кто-нибудь шастал, из кабинета в кабинет, то с кипой бумаг и деловитостью в строгом лице, то налегке, с досужим выражением нескончаемого перекура промеж непыльной, прискучившей работенки. И опять меня поразила обыденность, безразличие и тех кто сидит, и тех кто мимо проходит. Словно за дверьми одинаковых кабинетов вершатся не судьбы конкретных людей, а производятся действия абстрактного свойства, независимо от участников.

Следователь оказался весьма молодым. Пожалуй, даже симпатичным, встреть я его в другой обстановке, при других обстоятельствах. Но сейчас на его лице лежала все та же печать тюрьмы, что и на всех, кого я здесь видела: измотанность и апатия.

Я уточнила, по какому вопросу. Он был в курсе, дежурный ему доложил. На мои нервные реплики отвечал отстраненно, полистывая бумажки. Сразу внес ясность: от него ничего не зависит, дело возбуждено, близится к завершению и скоро материалы будут переданы в суд… Ошибка исключена… Он взят с поличным… Под следствием семь человек… Участие в преступном сообществе, статья «двести десять». Но это не главное… Статья «двести двадцать восемь», незаконное приобретение, хранение, перевозка… в особо крупных… а если докажут и сбыт… В лучшем случае, примут во внимание сотрудничество со следствием…

Не верила, не могла поверить. Что все настолько серьезно. Протестовала, переубеждала, несла откровенную, истеричную чушь. Он меня слушал со все более вдумчивым и, в то же время, скучающим видом. Вдруг перебил:

– А вы ему, собственно, кто?

– Близкий человек.

– Хотите стать свидетелем этому по делу?

Меня как водой окатило. Слова́ в горле застряли. Я только глотала воздух, безвоздушность, вакуум. Следователь наблюдал. Он видел мой страх, за себя, за близкого моего человека, мое отчаянное противление, мое нежелание, неизбежность вот-вот близкого человека предать.

– Мой вам совет… – Следователь поднялся. – Не осложняйте себе жизнь. Вы красивая, молодая, у вас все еще впереди. Не афишируйте связь с обвиняемым. Дело слишком серьезное. К тому же, заметное. Свидетель легко может перейти в разряд обвиняемых. Понимаете, о чем я толкую?

Я закивала. Неожиданно хлынули слезы. Он дал мне стакан воды. Сам отвернулся к окну, раскрыл форточку, закурил. Послышались звон трамвая, шипение машин по слякоти зимнего города. Звуки обыденной жизни, за решеткой окна, звуки свободы.

Он вызвался меня проводить. До первого этажа. Ему было по пути. Мы двинулись по коридору, для него привычному, для меня кошмарному. Нам сопутствовали множество глаз, и сидевших на стульях, и принимавших решения.

До меня вдруг дошло: он мог меня задержать, но не стал этого делать.

– Спасибо вам.

Ничего не ответил. Лишь усмехнулся, кривовато и грустно. Мы вышли в вестибюль, здесь он меня отпустил, провожая мое удаление взглядом. Я шагала и чувствовала его взгляд дрожью вдоль позвоночника. У выхода не стерпела, вскользь оглянулась.

<12345>