Мне повезло: я всю жизнь рисую! Воспоминания

все фотографии – из архива семьи беломлинских

все рисунки – михаил беломлинский

Иосиф Бродский. Портрет Михаила Беломлинского 1995 Нью-Йорк

Содержание

ИОСИФ БРОДСКИЙ: ПОЕДЕМ К ХУДОЖНИКУ В МАСТЕРСКУЮ!

В книге «Разговоры с Иосифом Бродским» Соломон Волков, говоря о «Бродячей собаке» и т. д., спрашивает: «А что представляла современная вам ленинградская „изящная жизнь“?»

Бродский: «Наверное, художники и их мастерские. «Поедем к художнику в мастерскую!» – так это мне вспоминается. Скажем, у меня были два знакомых художника, у которых была мастерская в совершенно замечательном месте, около Академии художеств… Довольно забавные собеседники, ужасно остроумные. И у них время от времени собиралась богема или то, что полагало себя богемой.

Лежали на коврах и шкурах. Выпивали. Появлялись какие-то девицы. Потому что художники – они чем привлекательны? У них же натурщицы есть, да? По такой стандартной табели о рангах – натурщица, она как бы лучше, чем простая смертная. Не говоря уже о чисто порнографическом аспекте всего этого дела.

Волков: А что, был и такой аспект?

Бродский: В основном шли разговоры, окрашенные эротикой. Такое легкое веселье или, скорее, комикование. И трагедии, конечно же, все эти мучительные эмоции по поводу того, кто с кем уходит. Поскольку раскладка пар была, как всегда, совершенно не та. В общем, такой нормальный спектакль. Были люди, которые приходили на это просто посмотреть, они были зрители. А были актеры. Я, например, был актером. Думаю, что и в «Бродячей собаке» происходило, до известной степени, то же самое.

Волков: А пили крепко?

Бродский: Еще как!

……

Два «знакомых художника» – это я и мой ближайший друг (с 5-го класса средней художественной школы) замечательный художник Георгий Ковенчук (Гага). В 60-м году мы закончили графический факультет института Репина Академии художеств, вступили в Союз художников и неожиданно получили мастерскую, одну на двоих. Но в то время это было даже удачно и удобно, мы много работ делали вместе: книжки, плакаты, прикладную графику.

М. БЕЛОМЛИНСКИЙ И Г. КОВЕНЧУК 1960

Мастерская находилась рядом с Академией художеств, на узенькой, какой-то средневековой улице Репина, выходящей к Румянцевскому садику. Это была очень большая комната, с окном во всю стену. Действительно, был ковер и большая медвежья шкура, присланная с Чукотки Гагиной тещей, стоял старинный рояль, оставшийся от кого-то из прежних владельцев (когда-то тут работал Натан Альтман), на стенах висели рисунки, шаржи, смешные коллажи, было очень уютно. К тому же мы были счастливыми, по тем временам, обладателями телефона. Мы завели несколько альбомов, и наши гости рисовали в них, писали стихи, кто что хотел – сейчас это бесценное собрание автографов.

А гостей у нас бывало огромное количество – поэты, писатели, актеры, художники, режиссеры.

Работали мы легко, ненатужно, и гости нам не мешали. Они болтали друг с другом, рисовали или играли в рулетку (была у нас такая игра, кем-то подаренная). Иосиф бывал у нас часто. Пил кофе, названивал по телефону, листал монографии и альбомы с репродукциями, восхищался любимым им художником Дюфи, но в основном рисовал. С большим удовольствием. Особенно ему нравилось рисовать цанговым карандашом с толстым грифелем – он давал широкую «бархатную» линию. Я привез несколько таких карандашей из Чехословакии и один подарил ему. Он был счастлив. Сохранилось много его рисунков, сделанных этим карандашом. Надо сказать, все его рисунки отличались на редкость пластичной линией, остротой композиции, умением передать настроение – он никогда не учился рисовать, но, безусловно, был наделен большим художническим даром.

Он и фотографировал замечательно.

Забегали к нам и знакомые натурщицы, если у них образовывался перерыв в позировании в Академии. Перекурить. Иосиф с удовольствием болтал с ними, рассказывал анекдоты, смешил их, сам смеялся своим специфическим, коротким смешком. Он был большой дамский любезник, но стихи не читал, видимо, не считал, что перед ним его слушатели. Вот Глеб Горбовский, наоборот, стихи начинал читать сразу, как только появлялся в мастерской, всегда навеселе, «на дивном веселе».

Приходил Иосиф и вечерами, когда организовывались какие-нибудь пьянки. Происходило это нередко. Одну помню хорошо. Народу было много. Бродский в то время ухаживал за рыжей красавицей Беллой, но ее тут же стал «клеить» знаменитый тогда актер Василий Ливанов, которого привел с собой Гага. Ливанов был сильно пьяный и агрессивный. Когда Иосиф по просьбе гостей стал читать стихи, его «соперник» Вася начал гнусавым голосом довольно громко и похоже его передразнивать, начались смешки, чтение было сорвано. Иосиф ужасно обиделся, расстроился, Белка утешала его, они все время выходили, выясняли отношения, и, как только свели мосты, вместе ушли. А Ливанова Гага увез на поезде куда-то к черту на рога, на свой садовый участок, где у него была времянка, сколоченная из ящиков. Пьяный Вася долго бродил по ночному поселку, стучался ко всем и гундосил: «Я артист Ливанов, дайте мне выпить!»…

«…мучительные эмоции по поводу того, кто с кем уходит…» – я думаю, как раз про ту пьяную ночь.

РЫЖАЯ КРАСАВИЦА БЕЛЛА БИЛИБИНА

После ссылки Бродский часто бывал у поэта Леши Лившица (Льва Лосева) в журнале «Костер» – делал переводы разных детских поэтов из союзных республик. Я работал главным художником в «Костре» и заказывал рисунки Марине Басмановой. Дело это было мучительное – она никогда не могла сдать работу в срок.

Я выслушивал упреки в редакции и жуткие скандалы в типографии – мы срывали график работы. Но заказы не прекращал: Марина была любовью Иосифа, он всегда приходил с ней, будто боялся, что ее обидят, что не найдет дороги, что потеряется…

Я часто делал зарисовки с него в блокнот, который всегда ношу с собой. Однажды он внимательно пролистал все рисунки и на одном расписался: «Мишель, вот этот похож». Этот мой рисунок впервые был опубликован в 1980 году в нью-йоркском сборнике «Часть речи», посвященном 40-летию со дня рождения Иосифа Бродского. Потом он часто воспроизводился в американских и европейских изданиях. Появился на обложке сборника статей о Бродском, вышедшем в Лондоне, а в перестроечное время – и в России. В нескольких последних сборниках он уже помещен среди рисунков Бродского как его автопортрет.

А в 72-м году мы провожали Иосифа в Пулковском аэропорту, прощались, как тогда казалось, навсегда.

ИОСИФ БРОДСКИЙ

В 88-м в Ленинградском доме кино был устроен первый официальный вечер, посвященный Нобелевскому лауреату Иосифу Бродскому.

Я сделал большой плакат: на фото шведский король вручает поэту премию, а сверху факсимильно воспроизвел статью из газеты 64-го года о суде над ним с идеальным для плаката названием «Тунеядцу воздается должное…»

Мы с женой увиделись с Иосифом спустя 16 лет в его доме в Саут-Хедли. Он подарил нам книжки: «Урания», «Часть речи» и «Конец великой эпохи». На всех нарисовал кота, сделал трогательные надписи, на «Урании» написал: «Юле, Вике и Мишке от Жозефа по книжке. 6-е апреля 1988. S. Hadley. Иосиф Бродский».

Я спросил: «А тебя здесь рисовали? Делали шаржи?»

Он засмеялся: «Да нет. Вот только твой…» – и показал на какую-то французскую газету, прикнопленную на кухне к стене. Там была статья о нем и мой рисунок – тот самый. Потом он повез нас обедать куда-то далеко на своем «мерседесе», шикарно и лихо вел его, а на заправке охотно мне позировал, когда я снимал его.

Дальмира Гимейн, Михаил Беломлинский, Виктория Беломлинкая, Иосиф Бродский

В Нью-Йорке мы были на его пятидесятилетии на Мортон-стрит, виделись на выставке Целкова, на выступлениях поэтов, Рейна, Кушнера, Наймана, которые он предварял, но чаще в уютном «Русском Самоваре» у Романа Каплана. 2 апреля 95-го года после выступления Бродского в Манхэттене мы пришли в «Самовар», Роман принес свой знаменитый альбом с автографами, фотографиями и рисунками и попросил меня нарисовать Иосифа, но тот забрал у меня альбом и любимый им цанговый карандаш: «Мишель, ты меня много рисовал. Дай-ка я тебя нарисую». И быстро сделал очень хороший рисунок. И написал: «Мишеньке, с нежностью от Иосифа. И. Б. Нью-Йорк 2 апреля 1995».

В тот вечер мы виделись в последний раз.

А 29 января 96-го года мы прощались с ним в похоронном доме на Бликер-стрит. Фотографировать не разрешали, я сделал рисунок в блокноте, потом увеличил его.

ВАЛЕНТИНА ПОЛУХИНА: ИНТЕРВЬЮ С МИХАИЛОМ БЕЛОМЛИНСКИМ, ПРИ УЧАСТИИ ВИКТОРИИ БЕЛОМЛИНСКОЙ

Михаил Беломлинский родился в Ленинграде в 1934 году. С детства любил рисовать и после возвращения из эвакуации был принят в Среднюю Художественную школу (СХШ) при институте им. Репина Академии Художеств. Закончил графический факультет Академии художеств, был членом Союза Художников СССР и Союза журналистов. Много ездил по стране, десять лет работал главным художником детского журнала «Костер», проиллюстрировал более 300 книг, среди них Марка Твена «Янки при дворе короля Артура», Толкина «Хоббит», делал рисунки к новеллам Сервантеса. В 1989 году эмигрировал в США, работал в газете «Новое русское слово». Участвовал в выстаке в Сити Холле г. Нью-Йорка. Издал две книги дружеских шаржей, его любимый жанр. Сейчас живет в Пенсильвании, пишет и рисует для газеты «Русский базар», делает рисунки для издательсва «Азбука».

Виктория Беломлинская родилась в Ленинграде, работалана студии научно-популярных фильмов. Пишет прозу с 70-х годов, автор книг: «Неяркая жизнь Сани Корнилова» (1989), «Роальд и Флора» (1994), «С любовью на память» (2001), «Берег» (2008). Награждена премией «Букер» в Москве.

– Вы, похоже, знакомы с Бродским с его поэтических пеленок. Вы сначала услышали о нем или увидели его?

– С пеленок его знала моя жена Вика. Пусть она сама расскажет об этом.

– Виктория Беломлинская: Я уже об этом писала. Могу кое-что повторить. Наши отцы – мой и Иосифа – были друзьями. Почти всю войну бок о бок прошли. Я об Иосифе услышала, когда в 3-м класса училась. Однажды раздался телефонный звонок, отец взял трубку, но скоро сказал: «Это не телефонный разговор, Саша. Давай встретимся». И ушел. Вернулся поздно. Мне уже спать полагалось. Но я не спала и слышала, как он маме рассказывал: «Ты представляешь, Маша одна с Оськой на руках, черт знает как, всю войну ждала ждала его, а теперь эта баба ему ультиматум ставит: уходи из семьи, и все! Он втюрился, как мальчишка, повеситься хочет!»

Я уже закончила школу, когда услышала об Иосифе во второй раз. И опять из рассказа отца матери: «Не понимаю Сашу, – возмущался отец – Оську выгнали из школы, парень без среднего образования остается, я ему говорю: иди в райком, а он смеется! Я, говорит, научу его снимать, он кусок хлеба всегда заработает. Что с того, что я горный кончил?! Всю жизнь фоторепортером работаю…».

Я воочию увидела Иосифа, когда хлеб зарабатывала, позируя в Академии. Там я и познакомилась со своим будущим мужем – художником веселого, легкого, беспрепятственного таланта. У него в мастерской и я познакомилась с Иосифом.

– Как часто появлялся Иосиф в вашей мастерской? Опишите атмосферу этого места: Иосиф в интервью с Волковым говорит о «порнографическом аспекте», так ли это?

– Наша мастерская находилась рядом с Академией художеств. Это была большая комната, с окном во всю стену, на стенах висели рисунки, шаржи и много прекрасных польских плакатов. Мы еще с институтских времен были влюблены в Польшу, имели много знакомых польских художников. И вообще в те годы иметь в нашем возрасте мастерскую в Ленинграде было редкостью. Мы завели несколько альбомов, и наши гости рисовали в них, писали стихи, кто что хотел – сейчас это бесценное собрание автографов.

Забегали к нам и знакомые натурщицы. Они обычно позировали по 3 часа в Академии, потом у них был часовой перерыв, и после еще по 2—3 часа. Они забегали к нам перекурить, попить кофе, поболтать по телефону, и даже не одевались; накидывали халатик и пальто, и когда закидывали ногу на ногу, было видно, что они голые. Наверное, это он и называет «порнографическим аспектом». Какое волнение это должно было вызывать в молодом Иосифе, если вспомнить, какое волнение вызывали у него колени пионервожатой на картине «Прием в комсомол». Иосиф с удовольствием болтал с натурщицами.

Он бывал у нас часто. Пил кофе, названивал по телефону, листал монографии и альбомы с репродукциями, но в основном рисовал. С большим удовольствием. Особенно ему нравилось рисовать цанговым карандашом с толстым грифелем – он давал широкую «бархатную» линию. Я привез несколько таких карандашей из Чехословакии и один подарил ему. Он был счастлив.

Еще Иосиф любил слушать у нас польские пластинки – танго, джаз. Он ведь тоже на всю жизнь был влюблен в Польшу. Без конца гонял долгоиграющуюю пластинку, где Галчинский читает свои стихи. В 1967 году вышел маленький томик стихов Галчинского. Очень изящно оформленный. Там было четыре перевода Бродского. Иосиф подарил нам с женой этот томик и подписал: «Panowie, do Lasu! Вике и Мише za polskiem razem-zawsze! Smutny tlumacz Joseph Brodsky». Он нарисовал польского орла. В «Заговоренных дрожках» он исправил 30 строчек, зачеркнул, вписал новые и т. д.

– В коллекции Эры Коробовой я видела много рисунков Иосифа. Как вы их оцениваете?

– Надо сказать, что его рисунки отличаются на редкость пластичной линией, остротой композиции, умением передать настроение – он никогда не учился рисовать, но, безусловно, был наделен большим художественным даром. Он и фотографировал замечательно.

Рисунок И. Бродского

Рисунок И. Бродского

Рисунок И. Бродского

– Вы были знакомы с Музой Бродского – Мариной Басмановой, которая, как и вы, художник. Какое впечатление она производила на вас?

– Марину Басманову я впервые увидел в ту злополучную новогоднюю ночь 1964 года, когда Бобышев привез ее как подругу Бродского (сам Бродский скрывался от преследований в Москве) на зимнюю дачу в Комарово, которую мы снимали большой компанией. До этого я изредка видел ее в Детгизе, знал, что она дочь художника Павла Ивановича Басманова и любовь Бродского. Она была высокая, с большими глазами, как бы обведенные синькой. Чем-то она напоминала мне Врублевскую «Царевну-лебедь». Лицо у нее было красивое, но какое-то анемичное, неживое. Хотя в ту ночь она в какой-то момент абсолютно изменилась. С диким смехом, с сумасшедшим блеском в глазах, она неожиданно подожгла занавеску на окне. Это было очень страшно, занавеска вспыхнула в одну минуту, мог возникнуть пожар, дом был деревянный. Помню, что я даже заорал на нее, сорвал занавеску и затоптал ее.

Ну, а потом и произошли все эти известные события, связанные с Бобышевым, стремительное возвращение Бродского из Москвы, арест, суд, ссылка.

После возвращения Иосифа в Питер из ссылки, я часто видел Марину. Я работал тогда главным художником в журнале «Костер» и регулярно заказывал ей рисунки. Она всегда приходила с Иосифом.

– И как вы оцениваете рисунки МБ?

– Я считал ее очень хорошим художником, хотя видел только ее картинки для журнала, изящные, легкие акварели, красивые по колориту, они очень украшали журнал, выделялись благородством Питерской культурной традиции 30-х годов. Мне кажется, что МБ в основном училась у своего отца.

С Мариной я практически разговаривал мало, замечаний по рисункам не делал, единственно умолял сдавать работу в срок, чего она никогда не могла. Я выслушивал упреки в редакции, скандалы в типографии за срыв графика. Но заказы не прекращал, мне нравились ее рисунки.