Армагеддон. Беглецы

Красное солнце сгорает дотла,

День догорает с ним,

На пылающий город падает тень.

Виктор Цой

И мечом, и всем достоянием своим послужу

честно и грозно, воистину и без обмана,

как достоит верному слуге светлой милости твоей…»

Так ручались в клятвенных записях.

Предисловие

Светало. Тонкий серп молодой луны почти не освещал землю, его свет, холодный и бледный, с трудом отвоевывал у ночи только серые квадраты пятиэтажек центра. И не было черноты более черной чем в их тени. Дальше мир терял очертания, растворялся в серой, таинственной массе; далеко на горизонте, постепенно проявлялись, словно на фотопленке, серые столбы труб ГРЭС. Ветер, настоянный на ароматах лопнувших почек и горькой степной пыли, пронзительно завывал, словно умирающий зверь, тащил по пустынным улицам оставшийся после зимы мусор.

Все, как всегда. Вселенной и дела нет до мелких желаний и горделивых намерений возомнившего себя владыкой маленькой, пыльной планеты человека.

Город в тихой излучине реки Вельки основали еще первые русские поселенцы на границе с бескрайними степными просторами. Он безмятежно дремал, когда, безжалостно разрывая в клочья предрассветную тишину, раздался вопль, резкий, полный тревоги и угрозы. Похожий на ужасный темный крик смертельно раненого зверя. Вопль, словно смертный грех, рвал на части душу, испещряя ее промоинами страха и опасности.

Вопль плыл и плыл в прозрачном и теплом воздухе – весна 203… года выдалась дружная и жаркая – на удивление старожилов в конце апреля температура почти достигала двадцати градусов. Звезды – ледяные драгоценности в устрашающей космической тьме с изумлением всматривались в Землю. Откуда этот совершенно неуместный вопль? А он все плыл и плыл над пустыми и грязными улицами, где только изредка прошуршит шинами патрульный автомобиль полиции, над остывающими стенами непроглядно черных лабиринтов пятиэтажек центра и частными домами окраин; над дымящимися трубами ГРЭС.

Вопль плыл, словно глашатай судьбы.

В едва освещенной пробивающимся сквозь шторы светом уличного фонаря комнате мерно дышал спящий человек – Егор Петелин. Это был довольно высокий молодой человек; короткий ежик густых русых волос, тонкие усики, которые еще только начали формироваться в настоящие, мужские усы.

Вчера, пока добрался от аэропорта в родительский дом, пока посидели за рюмочкой самогонки– ее гнал на продажу сосед, с папой за разговором о жизни и планах на будущее. Мама и младший брат ушли спать. А старшие Петелины легли далеко за полночь. Отец даже о политике пытался говорить, пока сын не признался, что ненавидит ее до тошноты.

Егор зачмокал по-юношески пухлыми губами, что-то забормотал, вздрогнул и с трудом разлепил веки. «Так… а где я?» Сквозь плотные шторы пробивался тусклый свет уличного фонаря, выхватывая заваленный книгами письменный стол, поблескивала лаком дверь шкафа, углы комнаты тонули в полумраке. Спустя миг пришло понимание – в отпуске, в гостях у родителей. В детской все по-старому, как и почти год тому назад, когда приезжал на месяц после выпуска из Краснодарского высшего военного авиационного училища.

Спать хотелось, словно после бессонного наряда.

С силой провел холодной ладонью по лицу, зевнул и бросил беглый взгляд на тускло поблескивающий в свете полной луны квадрат электронных часов на стене. Хлопнул глазами. Четыре часа утра! Сколько? Черт! А днем ехать в часть, на службу – начальство досрочно отозвало из отпуска. И чего проснулся в такую рань? Стоп! А что это за звук? Приподнялся на локте и повернулся к окну. Звук исходил именно оттуда.

Поднялся с продавленного дивана, на котором спал в детстве. Мимо письменного стола, все царапины которого знал наизусть со школьных времен, тяжелой со сна походкой подошел к окну. Ламинат холодил босые ступни. Сдвинул в сторону стул с небрежно брошенной одеждой и отдернул штору. За мутноватым после зимы окном увидел в свете фонаря привычную картину: соседняя обшарпанная пятиэтажка, от нее тянулась по земле непроницаемая для слабого человеческого зрения угольно-черная тень. Нигде ни души. Только кое-где в окнах загорелся свет.

– Что там воет, блин!? – произнес охрипшим со сна басом, пожал плечами и, приоткрыв створку окна, закурил. В лицо потянуло утреней свежестью.

В коридоре – торопливые шаги, и едва Егор успел обернуться, как распахнувшаяся дверь с грохотом врезалась в стену. В детскую влетел отец, Егор увидел невероятно расширившиеся глаза, ничего, кроме глаз.

Егор опешил. А отец бросился к нему и с силой толкнул в угол. Показалось, уловил испуганный вскрик.

Больно ударился об угол спиной и взмахнув руками едва сумел удержать равновесие и не упасть. Ошеломленный бурной и столь неадекватной реакцией отца он чуть не произнес нечто, подходящее к случаю, но только воздух, что судорожно вдохнул, застрял в горле…

Окно осветилось ослепительным светом, ярче чем от солнца, уничтожив в детской и тьму, и малейшие следы теней. А еще через пару секунд окно, с басовитым: БАМ, словно ударили в великанский барабан, разлетелось дождем стеклянных осколков, усыпало пол. Запахло сожженной химией и от этого тяжкого запаха по телу Егора пробежала волна дрожи.

Он повернулся.

В каком-то десятке сантиметров бледная маска лица отца с глазами, словно плошки. Секунды тянулись мучительно медленно, словно в дурном сне и страшнее всего было осознавать, что отец прав. Вчера они спорили о надвигающейся ядерной войне, а Егор лишь беззлобно посмеивался. Если уж украинский кризис пережили, с чего сейчас миру сходить с ума?

Свет начал меркнуть, через миг лампочка на потолке потухла, но Егор успел увидеть, как вокруг оконного проема сорванными парусами вздулись шторы.

Отец хрипло прошептал:

– Ну ни хрена себе каламбурчик! – его негромкий голос проникал, казалось в саму душу. Отстранился от сына и шагнул к оконному проему. Застыл каменной статуей. Сын – рядом.

Там, где раньше над горизонтом вздымались трубы ГРЭС, в светлеющее небо величественно и зловеще ввинчивался колоссальный столб из огня и дыма.

И тишина – Егор и не знал, что в родном городе может быть так тихо. Только сейчас он понял, что никогда в жизни не слышал такой тишины. Всегда что-нибудь да звучало: то птицы щебечут, то сливаются воедино шум моторов и людских голосов. И даже глубокой ночью играет, шуршит листьями ветер, перебрехиваются собаки, а то нечаянно проснется от прикосновения человека автомобиль.

… а сейчас было немо. Ни звука, словно оказался в бескрайней пустыне. Только застывший в ужасе город и нависший над ним зловещий джин ядерного взрыва.

Он обернулся. Зеркало, на противоположной стене, косым шрамом пересекала трещина.

И тут стало страшно – это не был внезапный безмерный и неодолимый ужас, что заставляет с отчаянным воплем бежать, не помня себя, – нет это был древний ужас, вынырнувший откуда-то из потаенных глубин психики. Ужас древнего человека, проникшего в пещеру и нос к носу столкнувшегося с ее разъяренным хозяином – пещерным медведем (Длина тела пещерного медведя достигала 2,7-3,5 метров средний вес взрослого самца около 500 кг.). Ужас, тошнотворный, неотвязный, которому почти невозможно противостоять, от которого холодела кровь в жилах и останавливалось сердце.

Ты вроде еще жив, ты дышишь, бьется, лихорадочно перекачивая кровь, комочек сердца, но ты уже мертв.

– Ух ты черт… выдохнул отец и вспомнил как беззлобно подтрунивала семья, когда он собирал комплект выживальщика и десятками килограммов складировал в гараже консервы, крупы и разнообразные соления и варения с овощами.

Егор повернулся. Глаза отца были сухи, побледневшие губы крепко сжаты, лишь под скулами пухли и катались змеями желваки. Потом опустил взгляд. Сигарета дымилась на ламинате посреди осколков стекла, и этот дымок красноречивее всех слов говорил о внезапности произошедшего. Отец наклонился. Машинально схватив окурок, выбросил во двор.

В коридоре – торопливый топот. Егор повернулся к двери и еще через миг ворвалась мать в стареньком домашнем халате на плечах поверх ночнушки. За ней младший брат: Алексей, в одних трусах, ростом почти с отца, такой же широкоплечий и с настолько похожими чертами доброго, по-юношески наивного лица, что в их родстве мог усомниться только слепой, хотя больше всего он походил на покойного деда по отцовской линии, которого никогда не видел.

– Саша! – на бегу крикнула и тут она увидела куртину за окном и замерла, – Что прои….

Мать и брат замерли; звук изумления единодушно вылетел из груди.

Детскую накрыла недобрая тишина. Пальцы Ольги нервно затеребили шелковую ткань халата. Ей было далеко за сорок, но по девичью стройную фигуру женщина сохранила, ну почти. Такое бывает у занимавшихся балетом и следивших за собой. Оля и действительно когда-то ходила в балетную студию, но после кончины отца занятия пришлось бросить.

– Это то… что я думаю, Саша? – глухо произнесла, не поворачиваясь, широко распахнутые глаза ее переполнялись необычайной горечью, и у всякого взглянувшего в них, непременно защемило бы сердце.

Отец утвердительно качнул головой, пытаясь растянуть губы в ободряющей улыбке. Несмотря на браваду, длинноскулое лицо скорее напоминало маску скорби.

– Да, Олененок, да… это война, – произнес тусклым голосом, в голосе его прозвучали неожиданно мягкие, увещевающие нотки.

Егор увидел, как у матери вдруг задрожали губы, и сильная женщина заплакала. Так не плачут взрослые люди. Так плачут маленькие дети. Чисто, светло и безнадежно. Муж гладил по волосам, словно ребенка, которому безразличны доводы разума, которому просто необходимо, чтобы кто-то близкий повторял и повторял, что все будет хорошо, страхи пройдут, а утреннее солнце обязательно улыбнется и вернет потерянное счастье. Егор стоял позади, рядом с растерянным братом, прислушиваясь к тревожному трепету сердца.

А на горизонте все рос и рос чудовищный гриб ядерного взрыва, словно всадник апокалипсиса и с угрозой смотрел на этих четверых, начинавших осознавать, что жизнь навсегда разделилась на время ДО и ПОСЛЕ.

Что было после, Егор помнил урывками. Интернет не работал. Света не было. Отец метнулся в гардеробную и вернулся в кухню с дозиметром и початой бутылкой казахской водки – граница под боком и купить контрабанду – не проблема. Мать неодобрительно поджала губы, но промолчала.

Отец, измерил уровень радиации и буркнув: «Пока норм», разлил водку по четырем граненым стаканам, только Алексею плеснул на донышко и мрачно провозгласил:

– Это не в плане пьянства, а для профилактики лучевой болезни! Ну давайте, будем жить! – выпил из стакана залпом и досадливо поморщился, – Тьфу! Водка – дерьмо. Вода-водой!

«Как-то это все глупо! Я и года не пролейтенанствовал! Черт!» – подумал Егор почему-то это казалось ему очень важным. Важнее даже чем сам факт ядерной войны.

Спустя час окончательно рассвело, но ни свет, ни интернет не появились.

Отец, замерев у окна, разглядывал остатки вздымающегося в небо ядерного «гриба» и ругался. Досталось и нашему президенту, и нынешнему поколению военных растяп, но больше всего пиндосам (на сербохорватском – пингвин, прозвище американских солдат за обилие амуниции на солдате, отражаеющееся на походке).

Мама, положив голову на стол, дремала, но, едва отец отправился в гардеробную – пресекла попытку принести еще бутылку на корню. Где-то в промежутке достала из холодильника сыр с колбасой, нарезала и положила на стол, но никто к ним так и не притронулся.

Егор поднял стакан и проглотил остатки. Водка была вонючая и куда хуже российской.

– Пойду я спать, – он направился в свою комнату.

– Иди давай, – отмахнулся отец, заинтересованный взгляд остановился на ведущем в гардеробную коридоре.

Глава 1

Больше тысячи лет до ядерной войны. Год 880 от Рождества Христова. Приильменье. За два года до похода на Киев.

Уютно трещал поленьями очаг в углу, разбрасывая огненные отсветы по светлице. Князь Олег, прозванный Вещим, между тридцатью и сорока возрастом, нахохлившись, словно сыч, недвижно застыл у крохотного, очень узкого оконца, вглядывался в белесую мглу снаружи. Светло-русые, чуть волнистые волосы, стянутые ремешком, открывали высокий костистый лоб, а голубые, как Варяжское море в шторм, глаза тонули под низко нависшими седеющими бровями.

Придавленные снегом леса замерли в ослепительном безветрии, будто морозы сковали сам воздух, само время, а не только реки и землю. И ни путники, ни звери, ни птицы уже не встречались на берегах и засыпанных снегом лесных тропках. Люди жались к дающим желанное тепло очагам, предусмотрительные птицы еще осенью улетели к жаркому югу, а звери попрятались в чащобы и норы. Все затаилось в ожидании, когда южные ветры взломают вешние льды и разнесут по стремнинам рек и озерным плесам и наступит весна. И вновь вернутся в Явь (по представлениям славян – мир людей, животных и других живых существ, плотный и видимый мир) грубые шутки бойцов и протяжные песни гребцов. И барабанной дробью застучат топоры, на воду спустят варяжские лодьи, и воины будут шумно готовиться к дальним походам, мечтая о золоте, серебре и рабынях.

Он здесь чужой. Чужие здесь, в Приильменье даже сумерки, а зима – бесконечная, словно ночь, не то, что на праотеческом Руяне (ныне немецкий остров Рюгин в Балтийском море).

Хотя бы на миг перенестись на родимый Руян… Сколько лет я не был там, где темно-зеленые волны вечно бьются об меловые скалы, не видел неприступный град Аркону (столица Руяна) и его сердце – краснокаменный храм главного бога Свентовита, куда собирался на поклон весь славянский мир. Сладок душистый воздух родных мест… Но невозможно. Невозможно оставить без пригляда эти беспокойные земли куда пригласили еще покойного кузена Рюрика. Горькая складка перечеркнула лоб. С Родины пришли плохие вести: лето выдалось сырым и холодным; урожай сгнил под дождями. Не дай боги и зима будет такой! И то, что в землях давних врагов немцев и данов (датчан) обстановка не лучше, совершенно не утешало. Князь не мог знать, что на далеком северном острове Исландия из вулкана Катла потекли огненные потоки магмы, а в атмосферу выбросило колоссальные количества пепла. Это станет причиной затянувшегося на три года общеевропейского похолодания. Наступит зима и белая пелена пурги укроет Европу. Лед скует даже реки, что века не знали ледяного панциря; по Дунаю, Рейну и Сене можно будет проехать не только верхом, но и с груженой телегой. Весна не принесет избавления: на смену снегам придет град, а за ним – голод и чума. И грядущие зимы будут еще горше…

Далекий, тяжкий звон, словно похоронный набат, разорвал тишину: охрана била мечами в щиты, оповещая о нежданных гостях.

Олег вздрогнул и плотнее запахнулся в подбитое мехом корзно (мантия князей Киевской Руси, которая накидывалась на кафтан, и застегивалась на правом плече запонкой с петлицами (фибула), плащ с меховой опушкой.) Заполошно залаяли собаки, и князь повернулся могучим телом к двери. Кого это несет на ночь глядя?

Скрипнув дверью и настороженный взгляд князя остановился на вошедшем в избу доверенном слуге Липоксае.

– Посол новгородский прибыл, княже, – с поклоном произнес негромко. Увидев недовольство князя, добавил, – Старец градской (выборный городской старшина, участвующий в княжеских советах) из Руссы Борич.

«И что старой лисе нужно от меня? То-то сердце вещало о встрече, которая изменит многое…» – с некоторым беспокойством подумал Олег, но узкое лицо его оставалось внешне невозмутимым.

– Зажги светильники и помоги переодеться.

Он сменил домашнее корзно на парадное, повелительно бросил:

– Зови посла.

Посол был тощ и высок с худым лицом то ли аскета, то ли маньяка. Высокий лоб, громадный и выпуклый, глубоко запавшие глаза. Поклонился. Князь слегка наклонил голову и сложил руки на груди.

– Светлый князь Олег! – зычно провозгласил старец градской, торжественно выговаривая каждое слово. – Господин Великий Новгород велел баять (говорить – древнерусское) тебе, княже, что подтверждает принесенную тебе роту (Клятва, присяга– древнерусское) и желает тебе здоровья и долгих лет, – старец градской замолчал, глядя выцветшими глазами на руса.

Тот молча и ожидающе смотрел голубыми, словно лед на далеком севере, глазами. Борича многие боялись и недаром. Ходили темные слухи о его тайных, с нечеловеческой жестокостью расправах с конкурентами по торговле солью, хотя обычно его изворотливый ум, давал ему преимущество без подобных излишеств. В узком круге крупных солеторговцев он был «Наполеоном».

– Крепко блюдешь порядок и по справедливости судишь. Вместе с родичами твоими Рюриком, Синеусом и Трувором и дружинами вашими доблестными, выгнал киевлян, кои рыскали по амбарам нашим, словно звери алчные, ненасытные. Лучшего князя и не сыскать! – сказал доверительно Борич и невольно хотелось верить, верить, что главное для него интересы Новгородской земли, а не личные интересы, – Но господин Великий Новгород зало страдает. Злые киевские князья не пускают лодьи наши по Славутичу-батюшке (в древности так называли Днепр славяне). Торговля, словно иссохшая трава, хиреет и многие… Не токмо черный люд, но и бояре с гостями торговыми стали баять: вскую (зачем, для чего, почему– древнерусское) выгнали людей киевских?

Борич замолчал, пристально глядя в глаза князю и пытаясь понять по непроницаемому лицу князя его потаенные мысли.

Князь Олег ждал. Голова посла подалась вперед, вперед и медленно, по-змеиному, качнулась из стороны в сторону. Лицо у него вдруг стало неприятное:

– Князья киевские не пропускают товары к нам, на север и многие гости торговые и ромеи и иные, предпочитают теперь торговать в Киеве, – произнес, со значением, – А кияне покупают соль карпатскую, да привезенную гостями заморскими из Тавриды. Мы люди торговые – нам без путей нельзя! Доходы падают и будут падать и многое безгодие (бедствие – древнерусское) приносят торговым людям и всем мужам новгородским.

Князь досадливо фыркнул и скептически поджал твердые губы. Во дворе визгливо забрехала псица (собака по-древнерусски), в ответ гулко затявкали кобеля. И, словно предвещая беду, из ночной тьмы донеслось зловещее уханье совы – совершенно некстати.

Перед глазами его снова, как в навязчивом сне, вставали разрозненные и удивительно ярко запечатлевшиеся в памяти багровые полотна минувших лет. Шел третий год после появления варягов во главе с Рюриком на Новгородчине…

Серый, как пепел, рассвет. Холодный отблеск шлема старшего родича – Рюрика. Мертвенное мерцание реки Полоты. Ощетинившаяся остриями копий иссиня-черная стена отборных воев киевского князя Аскольда у деревянных стен Полоцка. А потом – киевляне стремительно бросились на штурм, губительные тучи стрел, пускаемые с боевых ярусов стен и башен защитниками города и, посылаемых в ответ противниками, поднялись в хмурое небо, и рушащиеся на землю полочане и киевляне, причудливо и страшно окропленные рудой (кровь по-древнеславянски), и клики ярости и вой умирающих, и стоны раненых и лязг мечей. И смерть, и пекло повсюду.

И настал черный час Полоцка. Затрещали створки ворот. Еще немного и не выдержат они, рухнут и хлынет враг в город, неся смерть и разрушение.

С опушки леса, заросшей рыжим, колючим кустарником, словно из-?под земли, вырвалась кованная рать пришедших из Руяна воинов и ударила в тыл киевлянам. Их было в десятеро меньше, но это были отборные воины.

Киевляне разом остановились, замерли. Распахнулись ворота и полочане обрушились с другой стороны на заколебавшегося врага, в едином порыве сметая все на своем пути.

Ближе, ближе… и варяги сошлись в смертельной схватке с киевлянами – потомками тех, кто в древности покинул берега Варяжского (балтийского) моря и ушел на Дунай, а оттуда на берега Славутича-батюшки (поляне-русь были потомками выходцев из Руяна, переселившихся в эпоху Великого переселения народов). Лишь клубилась золотистая пыль, да взлетали в вверх серебряные молнии клинков, да змеились смертоносные жала копий.

И дрогнули киевляне, побежали, безжалостно преследуемые варягами…

– Когда на полочан походом ходил князь Аскольд киевский, то прогнал я его и многие беды принес князьям киевским, хотя они дальние родичи мне, – сухо сообщил князь и сжал губы в бескомпромиссную трещину.

Он отлично понимал к чему подбивает хитрый старец градской из богатейшего города солеторговоцев и соледобытчиков. Путь, торговый путь на юг! Новгородский мятеж, в котором активно участвовали богачи из Руссы, и приход варягов, призванных старейшиной Гостомыслом, привели к отказу новгородской земли от зависимости от киевских князей. Но через земли восточных славян проходило несколько торговых путей и главный – путь из «варяг в греки». И кто будет контролировать его, тот получит много серебра и власти – в этом причина столь позднего и неожиданного появления посла новгородского.

Олег почувствовал, как внезапная, иррациональная злость подымается в душе, но продолжил спокойно. Многолетний опыт научил скрывать истинные чувства. Поджал губы и бросил настороженный взгляд на собеседника.

– И по делам вам! Аз баял Новгороду, что пока в Киеве княжат Аскольд и Дир, доходы будут падать. Аз предлагал нанять кривичей, карелу, русов и удальцов иных племен для похода на полдень. Но отказали мне вы. Баяли, что пуста казна градская. Так что вините в сем собственную жадность.

– Княже, не лукавили мы – с серебром в казне новгородской бедне (трудно, тяжело – древнерусское), – Борич помолчал, решаясь, продолжил, – Зато серебро есть в Руссе. Город даст столько, сколько надо на наем воев добрых, на брони и мечи. Пойди и возьми княжества южные, княже. Как думаешь, светлый князь, по силам тебе сие? Бают … – Борич кольнул внимательным взглядом каменное лицо пришельца из царского рода русов, – ведаешь ты будущее и открыто тебе многое, что простецу недоступно.

Посол замолчал и сглотнул кислый комок в горле. В его глазах, полных надежды и какого-то детского любопытства, отражалось лицо руса. Подвиг великий – создать великое царство, наподобие франкского, не может не привлечь падкого на славу и свершения героические русского князя. Идеальная приманка.

Ноздри князя чуть раздулись, а в глазах уже зажигались искры азарта. Склонили-таки новгородцы гордую выю (шея по-древнерусски) … Но предложение щедрое. Щедрое. Покорить полян, захватить Киев – заманчиво… Очень заманчиво. Такой славный подвиг века будут помнить и воспевать гусляры на княжеских да боярских пирах! А он сравняется в подвигах с великими предками, воевавшим еще с гуннами и готами! И дружина будет гордиться удачливым вождем. К тому же, князь словен и полян куда могущественнее и богаче простого князя словен. А путь из «варяг в греки» – это серебро, много серебра и золота, да еще и влияние на новгородцев и прочих…

В светлице, на столе, трепетали, тихо потрескивая, огоньки свечей в серебряном подсвечнике, капли воска сползали, застывали внизу белыми комками. Их блики выхватывали из мрака углы комнаты, чтобы тут же вновь скрыть в непроницаемой тьме, где, казалось, таилось само Зло или нечто запретное. В этот миг Борич снова мальчишка, в кругу таких же пацанов у постреливающего угольками костра. А кто-то из старших рассказывает страшную сказку про мертвецов и утопленников. И страх на мягких лапах кружил в ночи вокруг костра.

Князь, прищурившись, смотрел в глаза посланника богачей из Руссы оценивающим и пристальным взглядом, а тот, словно завороженный, не мог отвести глаз. И, вдруг, Боричу стало страшно от тяжелого взгляда князя-колдуна. Невольно родилась зловещая догадка: колдун задумал нечто злое, запретное. Сердце, сжалось, пропустило удар. Судорожно сглотнул. Много чего рассказывали о князе Олеге. И о том, что прозревал он грядущее и мог обратиться в зверя дикого или легкокрылую птицу-сокола. И что в бою мог заворожить, задурить врага. Байки? Ну кто его знает… Но однажды отравить хотели князя, но не стал он пить травленный мед.

«Аспид (змей –древнерусское) ты искуситель! Но, пожалуй, прав…» – подумал князь и отвел взгляд от напряженного лица посланца. По праву потомка рода, столетиями правящего русами и, одновременно, одного из верховных волхвов Свентовита, князю было доступно многое. И разом без паузы, без раздумий – его дух заглянул в Правь (мир светлых богов древних славян). Лицо вещего князя приобрело задумчивое выражение.

Внезапный ветерок мягкой лапкой коснулся лица Борича. А ветерок ли это в доме у колдуна? Это сквозняк? А может… На краткий миг, на периферии зрения, мелькнула в углу нечеткая тень. Ощущение чужого, голодного взгляда пронзило, а затем донеслось тяжелое, прерывистое дыхание. Шишига? Или, быть может, мара? (злые духи славян) рука дернулась к оберегу на шее, но на полпути остановилась.