- -
- 100%
- +
Предисловие
Киркою рудокопный гномСогласных хрусты рушит в томы…Я – стилистический прием,Языковые идиомы!Я – хрустом тухнущая пещь, —Пеку прием: стихи – в начинку;Давно поломанная вещь,Давно пора меня в починку.Висок – винтящая мигрень…Душа – кутящая…И – что же?..Я в веселящий Духов деньСклонен перед тобою, Боже!Язык, запрядай тайным сном!Как жизнь, восстань и радуй: в смерти!Встань – в жерди: пучимым листомВстань – тучей, горностаем: в тверди!Язык, запрядай вновь и вновь!Как бык, обрадуй зыком плоти:Как лев, текущий рыком в кровь,О сердце, взмахами милоти!Орел: тобой пересекусь…Ты плоти – жест, ты знанью – числа…«Ха» с «И» в «Же» – «Жизнь»:Христос Иисус —Знак начертательного смысла…Ты в слове Слова – богослов:О, осиянная ОсаннаМатфея, Марка, Иоанна —Язык!.. Запрядай: тайной слов!О, не понять вам, гномы, гномы:В инструментаций гранный треск —Огонь, вам странно незнакомый,Святой огонь взвивает блеск.1
Взойди, звезда воспоминанья;Года, пережитые вновь:Поэма – первое свиданье,Поэма – первая любовь.Я вижу – дующие зовы.Я вижу – дующие тьмы:Войны поток краснобагровый,В котором захлебнулись мы…Но нет «вчера» и нет «сегодня»:Всё прошлое озарено,Лишь песня, ласточка господня,Горюче взвизгнула в окно…Блести, звезда моя, из дали!В пути года, как версты, стали:По ним, как некий пилигрим,Бреду перед собой самим…Как зыби, зыблемые в ветры,Промчите дни былой весны, —Свои ликующие метры,Свои целующие сны…Год – девятьсотый: зори, зори!..Вопросы, брошенные в зори…Меня пленяет Гольбер Гент…[1]И я – не гимназист: студент…Сюртук – зеленый, с белым кантом;Перчатка белая в руке;Я – меланхолик, я – в тоске,Но выгляжу немного франтом;Я, Майей мира полонен,В волнах летаю котильона,Вдыхая запах «poudre Simon»,Влюбляясь в розы Аткинсона.[2]Но, тексты чтя Упанишад,Хочу восстать Анупадакой,[3]Глаза таращу на закатИ плачу над больной собакой;Меня оденет рой Ананд[4]Венцом таинственного дара:Великий духом Даинанд,[5]Великий делом Дармотарра…[6]Передо мною мир стоитМифологической проблемой:Мне Менделеев говоритПериодической системой;Соединяет разум мойЗаконы Бойля, Ван-дер-Вальса —Со снами веющего вальса,С богами зреющею тьмой:Я вижу огненное мореКипящих веществом существ;Сижу в дыму лабораторийНад разложением веществ;Кристаллизуются растворыСредь колб, горелок и реторт…Готово: порошок растерт…Бывало, – затеваю споры…Пред всеми развиваю яСвои смесительные мысли;И вот – над бездной бытияТуманы темные повисли…– «Откуда этот ералаш?» —Рассердится товарищ наш,Беспечный франт и вечный скептик:– «Скажи, а ты не эпилептик?»Меня, бывало, перебьетИ миф о мире разовьет…Жил бородатый, грубоватыйБогов белоголовый рой:Клокочил бороды из ваты;И – обморочил нас игрой.В метафорические хмуриОн бросил бедные мозги,Лия лазуревые дуриНа наши мысленные зги;Аллегорическую копоть,Раздувши в купол голубой,Он дружно принимался хлопатьНа нас, как пушками, судьбой;Бросался облачной тропою,От злобы лопаясь, – на нас,Пустоголовою толпою,Ругая нас… В вечерний час, —Из тучи выставив трезубцы,Вниз, по закатным янтарям,Бывало, боги-женолюбцыСходили к нашим матерям…Теперь переменились роли;И больше нет метаморфоз;И вырастает жизнь из соли;И движим паром паровоз;И Гревса Зевс – не переладит;И физик – посреди небес;И ненароком Брюсов адит;И гадость сделает Гадес;И пролетарий – горний летчик;И – просиявший золотарь;И переводчик – переплетчик;И в настоящем – та же старь!Из зыбей зыблемой лазури,Когда отвеяна лазурь, —Сверкай в незыблемые хмури,О, месяц, одуванчик бурь!Там – обесславленные богиИсчезли в явленную ширь:Туда серебряные роги,Туда, о месяц, протопырь!Взирай оттуда, мертвый взорич,Взирай, повешенный, и стынь, —О, злая, бешеная горечь,О, оскорбленная ледынь!О, тень моя: о тихий братец,У ног ты – вот, как черный кот:Обманешь взрывами невнятиц;Восстанешь взрывами пустот.Но верю: ныне очертилиЭмблемы вещей глубины —Мифологические были,Теологические сны,Сплетаясь в вязи аллегорий:Фантомный бес, атомный вес,Горюче вспыхнувшие зориИ символов дремучий лес,Неясных образов законы,Огромных космосов волна…Так шумом молодым, зеленым, —Меня овеяла весна;Так в голове моей фонтаномВзыграл, заколобродил смысл;Так вьются бисерным туманомНад прудом крылья коромысл;Так мысли, легкие стрекозы,Летят над небом, стрекоча;Так белоствольные березыДрожат, невнятицей шепча;Так звуки слова «дар Валдая»Балды, над партою болтая, —Переболтают в «дар валдая»…Ах, много, много «дар валдаев» —Невнятиц этих у меня.И мой отец, декан Летаев,Руками в воздух разведя:«Да, мой голубчик, – ухо вянет:Такую, право, порешь чушь!»И в глазках крошечных проглянетМатематическая сушьШироконосый и раскосыйС жестковолосой бородойРасставит в воздухе вопросы:Вопрос – один; вопрос – другой;Неразрешимые вопросы…Так над синеющим цветком,Танцуя в воздухе немом,Жужжат оранжевые осы.И было: много, много дум;И метафизики, и шумов…И строгой физикой мой умПереполнял: профессор Умов.[7]Над мглой космической он пел,Развив власы и выгнув выю,Что парадоксами Максвелл[8]Уничтожает энтропию,Что взрывы, полные игры,Таят томсоновские вихри,[9]И что огромные мирыВ атомных силах не утихли,Что мысль, как динамит, летитСмелей, прикидчивей и прытче,Что опыт – новый…– «Мир – взлетит!» —Сказал, взрываясь, Фридрих Нитче…Мир – рвался в опытах КюриАтомной, лопнувшею бомбойНа электронные струиНевоплощенной гекатомбой;Я – сын эфира, Человек, —Свиваю со стези надмирнойСвоей порфирою эфирнойЗа миром мир, за веком век.Из непотухнувшего гулаВзметая брызги, взвой огня,Волною музыки меняСтихия жизни оплеснула:Из летаргического снаВ разрыв трагической культуры,Где бездна гибельна (без дна!), —Я, ахнув, рухнул в сумрак хмурый, —– Как Далай-лама молодойС белоголовых Гималаев, —Передробляемый звездой,На зыби, зыблемые Майей…В душе, органом проиграв,Дни, как орнамент, полетели,Взвиваясь запахами трав,Взвиваясь запахом метели.И веял Май – взвивной метой;Июнь – серьгою бирюзовой;Сентябрь – листвою золотой;Декабрь – пургой белоголовой.О лазулитовая лень,О меланитовые очи!Ты, колокольчик белый, – день!Ты, колокольчик синий, – ночи!Дышал граненый мой флакон;Меня онежили уайт-розы,[10]Зеленосладкие, как сон,Зеленогорькие, как слезы.В мои строфические дниИ в симфонические игры,Багрея, зрели из зариДионисические тигры…Перчатка белая в руке;Сюртук – зеленый: с белым кантом…В меня лобзавшем ветеркеЯ выглядел немного франтом,Умея дам интриговатьСвоим резвящимся рассудкомИ мысли легкие пускать,Как мотыльки по незабудкам;Вопросов комариный ройУмел развеять в быстротечность,И – озадачить вдруг игрой, —Улыбкой, брошенною… в вечность…Духовный, негреховный свет, —– Как нежный свет снегов нездешних,Как духовеющий завет,Как поцелуи зовов нежных,Как струи слова Заратустр, —Вставал из ночи темнолонной…Я помню: переливы люстр;Я помню: зал белоколонныйЗвучит Бетховеном, волной;И Благородное собранье,[11] —Как мир – родной (как мир весной),Как старой драмы замиранье,Как то, что смеет жизнь пропеть,Как то, что веет в детской вере…2
На серой вычищенной двериЛитая, чищеная медь…Бывало: пламенная вьюга;И в ней – прослеженная стезь;Томя предчувствиями юга,Бывало, всё взревает здесь;В глазах полутеней и светов,Мне лепестящих, нежных цветовЯснеет снежистая смесь;Следя перемокревшим снегом,Озябший, заметенный весь,Бывало, я звонился здесьОтдаться пиршественным негам.Михал Сергеич Соловьев,Дверь отворивши мне без слов,Худой и бледный, кроя плэдомДавно простуженную грудь,Лучистым золотистым следомСвечи указывал мне путь,Качаясь мерною походкой,Золотохохлой головой,Золотохохлою бородкой, —Прищурый, слабый, но живой.Сутуловатый, малорослыйИ бледноносый – подойдет,И я почувствую, что – взрослый,Что мне идет двадцатый год;И вот, конфузясь и дичая,За круглым ласковым столомХлебну крепчающего чаяС ароматическим душком;Михал Сергеич повернетсяКо мне из кресла цвета «бискр»;Стекло пенснэйное проснется,Переплеснется блеском искр;Развеяв веером вопросы,Он чубуком из янтаря, —Дымит струями папиросы,Голубоглазит на меня;И ароматом странной верыОкурит каждый мой вопрос;И, мне навеяв атмосферы,В дымки просовывает нос,Переложив на ногу ногу,Перетрясая пепел свой…Он – длань, протянутая к БогуСквозь нежный ветер пурговой!Бывало, сбрасывает повязьС груди – переливной, родной:Глаза – готическая прорезь;Рассудок – розблеск искряной!Он видит в жизни пустоглазойРои лелеемых эмблем,Интересуясь новой фазойКосмологических проблем,Переплетая теоремыС ангелологией Фомы;И – да: его за эти темыУжасно уважаем мы;Он книголюб: любитель фабул,Знаток, быть может, инкунабул,Слагатель не случайных слов,Случайно не вещавших миру,Которым следовать готовОдин Владимир Соловьев…Я полюбил укромный кров —Гостеприимную квартиру…Зимой, в пурговые раскатыЗвучало здесь: «Навек одно!»Весною – красные закатыПылали в красное окно.На кружевные занавескиЛия литые янтари;Любил египетские фрескиНа выцветающих драпри,Седую мебель, тюли, дажеЛюбил обои цвета «бискр», —Рассказы смазанных пейзажей,Рассказы красочные искр.Казалось: милая квартираТаила летописи мира.О. М., жена его, – мой друг,Художница —– (в глухую осеньЯ с ней… Позвольте – да: лет восемьПо вечерам делил досуг) —Молилась на Четьи-Минеи,Переводила де Виньи;Ее пленяли Пиренеи,Кармен, Барбье д’Оревильи,Цветы и тюлевые шали —Всё переписывалась с «Алей»,Которой сын писал стихи,Которого по воле рокаПослал мне жизни бурелом;Так имя Александра БлокаПроизносилось за столом«Сережей», сыном их: он – мистик,Голубоглазый гимназистик:О Логосе мы спорим с ним,Не соглашаясь с Трубецким,Но соглашаясь с новым словом,Провозглашенным СоловьевымО «Деве Радужных Ворот»,[12]О деве, что на нас сойдет,Овеяв бирюзовым зовом,Всегда таимая средь нас:Взирала из любимых глаз.«Сережа Соловьев» – ребенок,Живой смышленый ангеленок,Над детской комнаткой своейВосставший рано из пеленок, —Роднею соловьевской всейОн встречен был, как Моисей:Две бабушки, четыре дяди,И, кажется, шестнадцать тетьЕго выращивали пяди,Но сохранил его Господь;Трех лет, ну право же-с, ей-богу-с, —Трех лет (скажу без лишних слов),Трех лет ему открылся Логос,Шести – Григорий Богослов,Семи – словарь французских слов;Перелагать свои святыниУже с четырнадцати летУмея в звучные латыни,Он – вот, провидец и поэт,Ключарь небес, матерый мистик,Голубоглазый гимназистик, —Взирает в очи Сони Н-ой,Огромный заклокочив клочень;Мне блещут очи – очень, очень —Надежды Львовны Зариной.Так соглашаясь с Соловьевым,Провидим Тайную весной:Он – Сонечку, живую зовом;Я – Заревую: в Зариной…Она!.. Мы в ней души не чаем…Но кто она?.. Сидим за чаем:Под хохот громкий пурговойВопрос решаем роковой.Часы летят… Не замечаем…– «Скажи, тобой увлеченаНадежда Львовна Зарина?..»– «Не знаю я…»– «Быть может?»– «А?!»Михал Сергеич повернетсяКо мне из кресла цвета «бискр»;Стекло пенснэйное проснется,Переплеснется блеском искр;Его он сбрасывает кроткоЗолотохохлой головойС золотохохлою бородкой,Прищурый, слабый, но живой;И клонит кончик носа сноваВ судьбу вопроса рокового:– «Надежда Львовна Зарина!Как?!. Воплощение Софии?..»«В ней мне пророчески яснаСудьба священная России:Она есть Львовна, дочка Льва;Лев – символический, Иудин…»– «Зарин, Лев Львович, – пошлый франт?Безусый, лысый коммерсант?»«Вопрос гностически не труден:Серапис, или Апис, – бык,Таящий неба громкий зык,Есть только символ чрезвычайныйКакой-то сокровенной тайны…»– «Ну, хорошо, а что есть Лев?»– «Иудин Лев – веков напев».………………Высокий, бледный и сутулый,Ты где, Сережа, милый брат;Глаза – пророческие гулы,Глаза, вперенные в закат:Выходишь в Вечность… на Арбат;[13]Бывало: бродишь ты без речи;И мне ясней слышна, видна:Арбата юная весна,Твоя сутулая спина,Твои приподнятые плечи,Бульваров первая трава,И вдруг: как на зеркальной зыбкеПройдут пузыриками рыбки, —Меж нами умные словаИ вовсе детские улыбки:И разговор о сем, о том,О бесконечности, о Браме,О Вечности, огромной даме,Перерастают толстый том;И на Арбате мчатся в Вечность:Пролеток черных быстротечность,Рабочий, гимназист, кадет…Проходят, ветер взвив одежды,Глупцы, ученые, невежды;Зарозовеет тихий светС зеленой вывески «Надежды»[14]Над далью дней и далью лет…Смутяся уличною давкой,Смутясь колониальной лавкой,Я упраздняю это всё:«Мир – представление мое!»Ты – пламенный, в крылатке серойСредь зданий, каменных пустынь:Глаза, открытые без меры, —В междупланетную ледынь,Свои расширенные синиБросают, как немой вопрос,Под шапкой пепельных волос.Бывало: за Девичьим ПолемПроходит клиник белый рой;Мы тайну сладостную волим,Вздыхаем радостной игрой:В волнах лучистого эфираЧитаем летописи мира.Из перегаров красных травВ золотокарей пыли летней,Порывом пыли плащ взорвав,Шуршат мистические сплетни…Проходит за городом: лесКачнется в небе бирюзовом;Проснется зов: «Воанергес!»Пахнёт: Иоанном Богословом…И – возникает в небе ширьНоводевичий монастырь.Огромный розовый соборПодъемлет купол златозор;А небо – камень амиант —Бросает первый бриллиант;Забирюзевший легкий пруд,Переливаясь в изумруд,Дробим зеркальною волной;И – столб летает искряной…Там небо бледное, упав,Перетянулось в пояс трав;Там бездна – вверх, и бездна – вниз:Из бледных воздухов и риз;Там в берега плеснет волной —Молниеносною блесной…Из мира, суетной тюрьмы, —В ограду молча входим мы…Крестов протянутая теньВ густую душную сирень,Где ходит в зелени сыройМонашек рясофорный рой,Где облак розовый сквозит,Где нежный воздух бирюзит;Здесь, сердце вещее, – измлейВ печаль белеющих лилей;В лилово-розовый левкойУсопших, Боже, упокой…Присел захожий старичок,Склонясь на палку… В ветерок —Слетают скорбные листы;Подъемлют сохлые крестыПлач переблеклых огоньковИ клянч фарфоровых венков.Ты, сердце, – неумолчный стриж —Кого зовешь, о чем визжишь?Кроваво-красная лунаУже печальна и бледна…Из церкви в зелени сыройПроходит в кельи черный рой;Рукопростертые крестыСтолпились в ночь… Приди же, Ты, —Из прежних дней, из прежних лет!..В часовне – цветоблеклый свет:В часовне житель гробовойК стеклу прижался головой;И в стекла красные глядит,И в стекла красные стучит.Чуть фософреющий из трав,Сквозною головою встав, —Подъемлет инок неживойНад аналоем куколь свой…………….…………..О, незабвенные прогулки,О, незабвенные мечты,Москвы кривые переулки…Промчалось всё: где, юность, ты!..Перемелькали наши взлетыНа крыльях дружбы и враждыВ неотрывные миголеты,В неотразимые судьбы,Чтоб из сумятицы несвязной,И из невнятиц бытияВ тиски подагры неотвязнойСклонился лысиною я.Зальются слабнущие светыПод мараморохом[15] зимыПереливной струею Леты,Незаливной струею тьмы…Рассудку, рухнувшему, больно, —Рассудку, тухнущему в ночь…И возникают сны невольно,Которых мне не превозмочь………………….Да, – и опора в детской вере,И Провидения рука —На этой вычищенной двериЛитая, медная доска:Михал Сергеич Соловьев(С таких-то до таких часов).……………..Здесь возникал салон московский,Где – из далекой мне земли, —Ключевский, Брюсов, МережковскийВпервые предо мной прошли.Бывало: —– снеговая стая —Сплошное белое пятно —Бросает крик, слетая, тая —В запорошенное окно;Поет под небо белый гейзер:Так заливается свирель;Так на эстраде Гольденвейзер[16]Берет уверенную трель.Бывало: в вой седоволосыйПройдет из Вечности самойСнегами строящий вопросыЧерноволосою космой, —Захохотавший в вой софистик,Восставший шубой в вечный зов, —Пройдет «Володя», вечный мистик,Или – Владимир Соловьев…Я не люблю характеристик,Но все-таки… —– Сквозной фантом,Как бы согнувшийся с ходулей,Войдет, и – вспыхнувшим зрачкомВ сердца ударится, как пулей;Трясем рукопожатьем мыЕго беспомощные кисти,Как ветром неживой зимыКогда-то свеянные листья;Над чернокосмой бородой,Клокоча виснущие космыИ желчно дующей губойРаздувши к чаю макрокосмы,С подпотолочной вышиныСквозь мараморохи и сныОн рухнет в эмпирию кресла, —Над чайной чашкою склонен,Сердит, убит и возмущенТем, что природа не воскресла,Что сеют те же господаАтомистические бредни,Что декаденты – да, да, да! —Свершают черные обедни(Они – пустое решето:Козлят не с Музой – с сатирессой,И увенчает их за тоПатриотическая пресса),Что над Россией – тайный враг(Чума, монголы, эфиопы),Что земли портящий оврагГрызет юго-восток Европы;Стащивши пару крендельковС вопросом: «Ну и что ж в итоге?»Свои переплетает ноги —Грохочет парой каблуков.Судьба трагическая дышитАтмосферическим дымком,И в «Новом времени» о томДемчинский знает, но не пишет:– «В сознанье нашем кавардак:Атмосферических явленийСвечений зорь нельзя никакПонять с научной точки зрений».Он – угрожает нам бедой,Подбросит огненные очи;И – запророчит к полуночи,Тряхнув священной бородой!..Так в ночи вспыхивает магний;Бьет электрический магнит;И над поклонниками Агни,Взлетев, из джунглей заогнит;Так погромыхивает в тучеТолпа прохожих громарей;Так плещут в зыбине летучей,Сребрея, сети рыбарей.За ним вдогонку – следом, следом,Михал Сергеич делит путь,Безмолвный, ровный, кроя плэдомДавно простуженную грудь,Потея в вязаной рубашке,Со столика приняв поднос,На столике расставив шашки,Над столиком поставив нос;И скажет в пепел папиросВ ответ на новости такие:– «Под дымкой – всё; и всюду – тень…Но не скудеет Мирликия…[17]Однако ж… будет: Духов день!»Свой мякиш разжевавши хлеба,Сережа Соловьев под небоВоскликнет – твердый, как кремень:– «Не оскудела Мирликия!..А ну-ка все, кому не лень,В ответ на дерзости такие, —В Москве устроим Духов день!»Но Соловьев, не отвечая,Снедаем мировой борьбой,Проглотит молча чашку чая,Рукой бросаясь, как на бой,На доску: он уткнется в шашки;И поражают худобойЕго обтянутые ляжки;Бывало, он пройдет к шинели:В меха шинели кроет взор;И – удаляется в метели:Седою головой в бобер;А вихри свистами софистикВсклокочут бледный кругозор!Привзвизгнут: «Вот великий мистик!»И – пересвищут за забор!А мы молчим, одним объяты;В веках – одно: навек одно…А перезвоны, перекатыСнежат, как призраки, в окно;А лампа бросит в занавескиСвои литые янтари;Молчат египетские фрескиНа выцветающих драпри.Михал Сергеич повернетсяКо мне из кресла цвета «бискр»;Стекло пенснэйное проснется,Переплеснется блеском искр…Он – канул в Вечность: без возврата;Прошел в восторг нездешних мест:В монастыре, в волнах заката, —Рукопростертый, белый крестСтоит, как память дорогая;Бывало, он, – оснежен весь,Светлеет, огоньком мигая;Бывало, всё взревает здесь:Играет скатерть парчевая,Снегами воздухи взвивая;И в ней – прослеженная стезь;Хрустя перемокревшим снегом,Бегу сюда отдаться негам,Озябший, заметенный весь.Так всякий: поживет, и – помер,И – принят под такой-то номер.3
Под стук сердец – «в концерт, в концерт»Мудрец, юнец. Но что их манит,То – запечатанный конверт:Словами тайными обманет;Немой, загаданный глагол,Неизрекаемый, – он волит:То мараморохами зол,То добрым делом соглаголет;Изранит стужами минут,Багрянит, звуками измуча, —Такой мяукающий зуд,Такая дующая туча!..Звук множит бестолочь головИ гложет огненное сердце;И в звуках нет толковых слов;Здесь не найдешь единоверца;Из мысли: вылетят орлы;Из сердца: выйдет образ львиный;Из воли: толстые волы…Из звука: мир многоединый.Тот, звуковой, – во всё излит;Та, звуковая, – золотая;И этот – камень лазулит;И этот – пламенная стая.У той: —– Над златокарей згойГрад Гелиополь: дева Отис,Милуясь лепетной серьгой,Целует цветик, миозотис;Рогами гранными, как черт,Туда – в века, в лазури-ляпис —Граниторозовый простертВ нее влюбленный, странный Апис.У этой: —– Вытечет титан,Златоголовый, змееногий;Отзолотит в сырой туман:И – выгорит, немой и строгий;Седое облако виситИ, молний полное, блистает,Очами молний говорит,Багровой зубриной слетает,Громове тарарахнув в дубПод хохотом Загрея-Зевса…Вот этот вот: он – туп, как… пуп:Прочел – приват-доцента Гревса…И дирижирует: Главач.[18]И дирижирует: Сафонов…[19]И фанфаронит: часто – врач;И солдафонит: каста «фонов»;Интерферируя наш взглядИ озонируя дыханье,Мне музыкальный звукорядОтображает мирозданье —От безобразий городскихДо тайн безобразий Эреба,До света образов людскихМногообразиями неба;Восстонет в ночь эфирный пад,В зонах гонит бури знаков:Золотокосых Ореад,Златоколесых зодиаков………………..Стой – ты, как конь, заржавший стих —Как конь, задравший хвост строками —Будь прост, четырехстопен, тих:Не топай в уши мне веками;Ведь я не проживу ста лет…Я – вот… Я – здесь: студент московский,Я – на подъезде…Люстры свет.И – Алексей Сергеич П-овский…И – сердца бет, и – сердца стук.Сердца – бегут; на звуки… Верьте, —В субботу вечером наш кругНа Симфоническом концерте…Проходят, тащатся, текут;Вокруг – шпалеры кавалеров:Купцов, ученых, мильонеров(Седых, муругих, пегих, серых!);Марковников профессор – тут;Бурбон… И – рой матрон «мегерых»,И – шу-шу-шу, и – ша-ша-ша,И – хвост оторван: антраша…Багровая профессорша;За ней в очках профессор тощийНесет изглоданные мощиИ – злое, женино, боа;Вот туалет Минангуá:[20]Одни сплошные валансьены;И – тонкий торс; и юбка «клошь», —Не шумно зыблемая рожь,Не шумно зыблемые пены;Блистая ручкой костяной,Взлетает веер кружевной…О, эти розовые феи!..О, эти голубые!.. Ишь: —Красножилетые лакеиИграют веером афиш.Графиня толстая, Толстáя,Уж загляделась в свой лорнет…Выходит музыкантов стая;В ней кто-то, лысиной блистая,Чихает, фраком отлетая,И продувает свой кларнет…Возня, переговоры… Скрежет:И трудный гуд, и нудный зуд —Так ноет зуб, так нудит блуд…Кто это там пилит и режет?Натянуто пустое дно, —Долдонит бебень барабана,Как пузо выпуклого жбана:И тупо, тупо бьет оно…О, невозможные моменты:Струнят и строят инструменты…Вдруг!..Весь – мурашки и мороз!Между ресницами – стрекозы!В озонных жилах – пламя роз!В носу – весенние мимозы!Она пройдет – озарена:Огней зарней, неопалимей…Надежда Львовна ЗаринаЕе не имя, а – «во-имя!..»Браслеты – трепетный восторг —Бросают лепетные слезы;Во взорах – горний Сведенборг;Колье – алмазные морозы;Серьга – забрежжившая жизнь;Вуаль провеявшая – трепет;Кисей вуалевая брызньИ юбка палевая – лепет;А тайный розовый огонь,Перебегая по ланитамВ ресниц прищуренную сонь,Их опаливший меланитом, —Блеснет, как северная даль,В сквозные, веерные речи…Летит вуалевая шальНа бледнопалевые плечи.И я, как гиблый гибеллин,У гвельфов ног, – без слов, без цели:Ее потешный палладии…Она – Мадонна Рафаэля!Пройдет, – мы, вспыхнувши, вздохнем,Идиотически ослабнем…Пройдет с раскосым стариком,С курносым, с безволосым бабнем —Пройдет, и сядет в первый ряд,Смеясь без мысли и без речи;[21]И на фарфоровые плечи,Переливаясь, бросят взгляд —Все электрические свечи.И ей бросает оклик свой —Такой простой, – Танеев-мейстер;[22]Биноклит в ложе боковойКрасавец обер-полицмейстер.[23]Взойдет на дирижерский пульт,Пересекая рой поклонов,Приподымая громкий культ,Ее почтенный жрец, – Сафонов:Кидаясь белой бородойИ кулаками на фаготы, —Короткий, толстый и седой, —Он выборматывает что-то;Под люстры палочкой мигнув,[24]Душой, манжетом, фалдой, фракомИ лаком лысины метнув, —Валторну поздравляет с браком;И в строгий разговор валторнФаготы прорицают хором,Как речь пророческая Норн,Как каркнувший Вотáнов ворон;А он, подняв свою ладоньВ речитативы вьолончеля:– «Валторну строгую не тронь:Она – Мадонна Рафаэля!»И после, из седых усовНадувши пухнущие губыНа флейт перепелиный зов, —Приказ выкидывает в трубы;И под Васильем Ильичом,Руководимые Гржимали,[25]Все скрипоканты провизжали,Поставив ноги калачом.Бесперый прапор подбородкомПопав в просаки – с’кон’апель, —Пройдет по ноткам, как по водкам,Устами разливая хмель;Задушен фраком, толст и розов,Ладонью хлопнув в переплеск,Подтопнув, – лысиной Морозов[26]Надуто лопается в блеск;За ним – в разлив фиоритуры,Бросаясь головой, каргаВыводит чепчиком фигуры:И чертит па и вертит турыПод платьем плисовым нога:Дрожа, дробясь в колоратуры,Играет страстная серьга;Пятно всё то же щурым ликомНа руку нервную легло:Склоняет Скрябин[27] бледным тикомНеобъяснимое чело,И – пролетит скрипичным крикомВ рои гностических эмблем,Мигая из пустых эонов;Рукою твердой тему темЗа ним выводит из тромбоновТам размахавшийся Сафонов:Кидаясь белой бородойИ кулаками на фаготы, —Короткий, толстый и немой,Как бы вынюхивает что-то;Присядет, вскинув в воздух нос:Вопрос, разнос во взгляде хитром;И стойку сделавши, как пес,Несется снова над пюпитром;Задохнется и – оборвет,Платком со лба стирает пот;И разделяется поклономМеж первым рядом и балконом.И постоит, и помолчит,И по пюпитру постучит:И – все листы перевернулись;Сердца, как в бой, сердца – рванулись…И вновь – вскипающая новь;И вновь – всклокоченная бровь;И вновь – пройдутся фалды фрака;И стаю звуков гонит он,Как зайца гончая собака, —На возникающий тромбон.Над пухоперою каргою,Над чепчиком ее счерненЖеребчиком мышиным – «он»,Кто вьется пенною пургоюИ льет разменною деньгою,Кто ночью входит в пестрый сонИ остро бродит в ней– счернен —Над ней, над нами, над вселеннойИз дней, своими снами пленный;Он – тот, который есть не он,Кому названье легион:Двоякий, многоякий, всякийИль просто окончанье, «ий»,Виющийся, старинный змий, —В свои затягивает хмури,Свои протягивает дури:Он – пепелеющая леньИ – тяготеющая тень;Как Мефистофель, всем постылый,Упорным профилем, как черт, —Рассудок, комик свинорылый:К валторне черной он простерт;Как снег, в овьюженные крыши,Как в мысли, гложущие мыши, —В мечты, возвышенные свыше, —Бросает сверженную сушь:Сухую прописную чушь;Упавшим фраком ночь простерши,Кликуши-души, – ходит он —Кликуши-души – горше, горше —Упавшим фраком – душит: в сон!..Черней, упорней гром в валторне:Грознее, озорней ОнаГрозой молниеносной, горней —Грозою гор озарена: —– Так дымом пепелит и мглеетВиеголовый, мгловый слой;Как змий, он отдымит, отвеетВ багровом горизонте мглой:Слезами облако, светая,Слезами полное, молчит;И в волны, в воздух – тая, тая,Глазами молнии дрожит,Как воздыханиями арфы,Как лепетанием струны —Души – Марию зрящей Марфы —Из просветленной глубины!..И бросят в арфы, – шали, шарфы,Вздыхая вестью дорогой, —Вон те, Марии, эти Марфы,Над жизнью, старою каргой.Вы, сестры —– (Ты, Любовь – как роза,Ты, Вера, – трепетный восторг,Надежда – лепетные слезы,София – горний Сведенборг!) —Соединив четыре силыВ троякой были глубиной,Меня примите из могилы,Светите оком – Той, Одной, —Мечтой вуалевой, как трепет,Несущей далевую жизньНа опечаленный мой лепетСквозь звуков маревую жизнь.Моя Надежда, дева Отис,Милуясь лепетной серьгой,Вдыхая цветик, миозотис,Из зовов арфы дорогой,Бросает взор, лазури-ляпис,В воздухолетный септаккорд:И взор, читая звуков запись,Над миром —– Аписом —– простерт!Перебегает по ланитамВ ресниц прищуренную сонь,Их опаляя меланитом,Таимый розовый огонь.С неименуемою силойС неизреченных аллилуйКо мне, волнуемому Милой,Мгновенный свеян поцелуй.Так из блистающих лазурейГлазами полными огня,[28]Ты запевающею бурейЗабриллиантилась – в меня:Из вышины – разгулы света;Из глубины – пахнуло тьмой;И я был взят из молний летаДо ужаса – Тобой: Самой!Ты на меня сходила снамиИз миротворной тишины:Моей застенчивой весныОголубила глубинами;И мне открылась звуком бурьКатастрофической цевницыИ милоглазая лазурь,И поцелуйная денница:Ее, о время, – опурпурь!Благонамеренные люди,Благоразумью отданы:Не им, не им вздыхать о чуде,Не им – святые ерунды…О, не летающие! К твердиНе поднимающие глаз!Вы – переломанные жерди:Жалею вас – жалею вас!Не упадет на ваши бельма(Где жизни нет – где жизни нет!) —Не упадет огонь Сент-ЭльмаИ не обдаст Дамасский свет.О, ваша совесть так спокойна;И ваша повесть так ясна:Так не безумно, так пристойноДойти до дна – дойти до дна.В вас несвершаемые лётыНеутоляемой алчбы —Неразрывные миголетыНеотражаемой судьбы…Жена – в постели; в кухне – повар;И – положение, и вес;И положительный ваш говорПереполняет свод небес:Так выбивают полотерыПустые, пыльные ковры…У вас – потухнувшие взоры…Для вас и небо – без игры!..………….Мои мистические далиСмычком взвивались заливным,Смычком плаксивым и родным —Смычком профессора Гржимали:Он под Васильем Ильичом(Расставив ноги калачом), —Который, —– чаля из эоновНа шар земной, – объятый тьмой,Рукою твердой на тромбонахПлывет назад – в Москву, домой:Слетит, в телодвиженье хитромВдруг очутившись над пюпитром,Поставит точку: оборвет,Сопит и капли пота льет,И повернувшись к первой скрипке,Жмет руки и дарит улыбки,Главой склоняясь в первый ряд,Где на фарфоровые плечи,Переливаясь, бросят взгляд,Все электрические свечи;Задушен фраком, толст и розов,Ладонью хлопнув в переплеск,Бросаясь лысиной, – МорозовНадуто лопается в блеск.И вот идет, огней зарнимейСама собой озарена,Неся, как трэн, свое «во-имя», —Надежда Львовна Зарина;Вуали – лепетные слезы;Браслеты – трепетный восторг;Во взорах – горний Сведенборг;Колье – алмазные морозы:Блеснет, как северная даль,В сквозные, веерные речи;Летит вуалевая шальНа бледно-палевые плечи…– «Скажи, тобой увлеченаНадежда Львовна Зарина?»– «Не знаю я…»– «Быть может?»– «Да!»Выходит музыкантов стая,И кто-то, фраком отлетая,В чехол слагает свой кларнет…Пустеет зал и гаснет свет…У двери – черные шпалеры;Стоят: мегеры, кавалеры;И – ша-ша-ша: шуршат, спеша,Атласами спускаясь с хоров…– «Не та калоша: Каллаша!»[29]Стыдливо низится Егоров;[30]Лысеет химик Каблуков[31] —Проходит в топот каблуков;Проходит Нос[32] – по воле рокаОн, вы представьте, – без Шенрока!Выходим!..