Всешутейший собор. Смеховая культура царской России

Уточним: «дедушкой» именовался не кто иной, как князь Федор Юрьевич Ромодановский (1640−1717) – глава зловещего Преображенского приказа, князь-кесарь Всешутейшего, Сумасброднейшего и Всепьянейшего Собора и начальник первопрестольной русской столицы в одном лице.

Прямые потомки славного Рюрика, князья Ромодановские были особенно обласканы царем Алексеем Михайловичем. И дед, и отец князя получили при «тишайшем» высокие боярские чины, причем отец, Юрий Иванович, пользовался неограниченным доверием царя, был его любимцем и другом. При дворе находился сызмальства и Федор Ромодановский, ставший в 1675 году комнатным стольником. Потому привязанность к нему царя Алексея была велика.

Но подлинное возвышение нашего героя началось при Петре I. И символично, что Федор пестовал будущего российского императора буквально с колыбели. «Когда в 1672 году праздновалось рождение Петра Алексеевича, – сообщает историк, – то в числе десяти дворян, приглашенных к родинному столу в Грановитой палате, князь Федор Юрьевич Ромодановский показан первым».

В первый же год вступления юного монарха на престол Ромодановскому, «мужу верному и твердому», доверяются весьма ответственные задания – подавление Стрелецкого бунта, а затем надзор за мятежной царевной Софьей, заключенной в Новодевичий монастырь. Одновременно он становится и неизменным участником Марсовых и Нептуновых потех, столь любимых Петром. Так, осенью 1690 года потешные полки и дворянская конница под водительством Федора – «генералиссимуса Фридриха» побила армию другого «генералиссимуса» – И.И. Бутурлина, состоявшую из ненавистных царю стрельцов. Те же «генералиссимусы» возглавляли армии в потешном сражении осенью 1694 года, вошедшем в историю как Кожуховские маневры, где опять солдатские полки вкупе с рейтарами и драгунами Петра I сошлись со стрельцами. «Марш [армий] носил шутовской характер, – отмечает историк Н.И. Павленко. – Впереди Ромодановского маршировала рота под командованием царского шута Якова Тургенева. Ей предстояло сражаться под знаменем, на котором был изображен герб Тургенева – коза… Впереди Преображенского полка шли артиллеристы, среди них бомбардир Петр Алексеев [сам царь. – Л.Б.]. В шествии участвовала рота в составе 25 карлов. Вся эта процессия двигалась под шум барабанов, флейт и литавр». Победа осталась за войсками Ромодановского, которого называли «королем Пресбургским». Всем участникам маневров этот «король»-триумфатор закатил великолепный пир.

Князь Федор Юрьевич был лют к тем, кого считал изменниками, бунтовщиками и предателями России. Не случайно при Петре он возглавлял Преображенский приказ, ведавший политическим сыском, то есть был главным палачом державы. Одно его имя наводило на окружающих ужас и трепет. «Сей князь был характеру партикулярного, – свидетельствует князь Б.И. Куракин, – собою видом, как монстр, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян во все дни, но его величеству верный так был, как никто другой». Кстати, о пьянстве: сам царь, относившийся к алкоголю, мягко говоря, терпимо, корил в письмах князя за то, что тот слишком часто «знался с Ивашкой Хмельницким» (то есть пил горькую запоем). «Неколи мне с Ивашкою знаться – всегда в кровях омываемся», – оправдывался этот заплечных дел мастер.

Историки говорят об особом «пыточном таланте» Ромодановского, о том, что жестокостью он превосходил самого царя, который иногда называл его зверем и выражал возмущение (возможно, показное) его «кровопийством». Розыск в подвалах приказа он вел под хмельком, осушив полштофа «бодрянки». И ежели кто в лапы Федору Юрьевичу попадался, тот заранее должен был готовиться к отходной. Ромодановский подвергал обвиняемых самым безжалостным пыткам. «С дедушком нашим, как с чертом, вожуся, – писал по этому поводу Петр, – а не знаю, что делать. Бог знает какой человек! Он казнил множество воров и убийц, но видя, что злодеяния продолжаются, велел повесить за ребра двести преступников». Известно, что князь собственноручно отрубил головы четырем стрельцам. Не случайно, что, путешествуя по Европе, Петр послал ему из Митавы в подарок адскую машину (он назвал ее «мамура») для отсекания голов. И Ромодановский не без удовольствия отписал царю, что этой «мамурою» уже обезглавлены два человека.

Даже мрачноватый дом князя, что находился рядом с Преображенским приказом, на Моховой, у Каменного моста, люди старались обходить стороной. Устрашали и герб Ромодановского на воротных столбах с черным драконом на золотом поле, и темные оконные занавески, подвешенные на клыки кабана, убитого князем на охоте (а стрелком он был знатным!). В покоях располагались клетки с говорящими скворцами, один из которых явственно голосил: «Дядя, водочки!»

На дворе Федора Юрьевича были приняты диковатые шутки: всех встречал специально обученный медведь, который подносил каждому на подносе кубок перцовки. И если несчастный тушевался или отказывался пить, косолапый нещадно драл гостя, на что хозяин лишь усмехался: «Медведь знает, какую скотину драть!» Рассказывают, что эту медвежью забаву Петр I приспособил к пользе государственной: тот, кто в объятиях зверя праздновал труса, на царскую милость мог больше не рассчитывать. Такому унизительному испытанию подвергся и П.И. Ягужинский, будучи уже генерал-адъютантом: взяв из лап косматого чарку, он осушил ее одним махом; зверь, однако же, не отпускал его. Тогда Ягужинский со всей мочи ударил медведя в промежность и спокойно сел за стол. На следующий день Ромодановский докладывал царю: «Твой Ягужинский зашиб моего Мишуту. Но скажу тебе, как перед образом, – орел!» (Показательно, что А.С. Пушкин, занимавшийся углубленно историей Петра Великого, в своем романе «Дубровский» воссоздаст характерную сцену травли гостей ученым медведем).

Федор Юрьевич приходился царю свойственником, ибо состоял в браке с сестрой жены его брата, Ивана V Алексеевича, Анастасией Федоровной, урожденной Салтыковой. И Салтыковы, и Ромодановские придерживались взглядов патриархальных, поначалу одевались и трапезничали по старорусскому обычаю. Вот как описывает князя писатель А.Н. Толстой в своем знаменитом романе «Петр Первый»: «В светлицу, отдуваясь, вошел тучный человек, держа в руке посох, кованный серебром, и шапку. Одет он был по-старомосковски в длинный – до полу – клюквенный просторный армяк; широкое смуглое лицо обрито, черные усы закручены по-польски, светловатые – со слезой – глаза выпучены, как у рака».

Говорили, что хлебосольством князь превосходил прочих «птенцов гнезда Петрова». Но изысканных блюд не жаловал, потчуя гостей русскими щами, бужениной из баранины с чесноком, ставленными медами, а также – после перцовки на закуску – пирогами с угрем.

Сторонник старины, Ромодановский следовал, однако, всем новациям, введенным царем-реформатором. В угоду Петру I он (правда, не без некоторого борения) сбрил ветхозаветную бороду и облачился в немецкое платье. Мало того, он стал в этом пункте бо́льшим роялистом, чем сам король, – нещадно раправлялся с теми, кто дерзал явиться к нему в дом в старинной длинной шубе и с бородой до пят. Такой незадачливый гость уходил от Федора Юрьевича в шубе, отрезанной до колен, и с бородой, торчащей из кармана, чтобы «ее в гроб положить, если перед Богом стыдно». Оценивая подданных по «годности» и отвергая притязания на исключительность со стороны природных аристократов, Ромодановский и здесь шел за царем. Сам потомок бояр, он, по словам А.С. Пушкина, стал истинным «бичом горделивости боярской», высмеивая и унижая тех, кто кичился своим знатным родом.

Подняв Россию на дыбы, царь-преобразователь в своей повседневной жизни любил замешивать «коктейль» из серьезного и из глумливой шутки. О Всешутейшем, Всепьянейшем и Сумасброднейшем Соборе мы уже упоминали. Уточним, хотя это и не вполне отечественное изобретение (истоки его находят и в западноевропейских «дурацких обществах» и «шутовских гильдиях», а также в пародийных шествиях Византийской империи), для России этот феномен обрел собственный смысл. Он был порождением внутреннего состояния самого Петра, отводившего душу в вине и разгуле. Кощунство Собора выворачивало наизнанку смысл знаков, выставляя сакральное абсурдным, а профанное сакральным. Исследователи сходятся и на том, что свойственные соборянам буйство и выплескивание энергии знаменовали собой менталитет нового времени – убеждение, что природа человека не зависит от его чина, происхождения, образа жизни, предписанной манеры поведения. «Для участников Собора, – подчеркивает историк И. Андреев, – не было ничего святого, что не подвергалось бы ниспровержению и осмеянию».

Во всепьянейших оргиях и вакханалиях видели и грубую издевку над христианской церковью (причем не только католической, но и православной). Каждого алкаша-неофита вместо «Веруешь ли?» вопрошали: «Пьешь ли?» и окунали в купель, наполненную не святой водой, а пивом и водкой, или же заставляли петь срамные гимны, положенные на священную музыку. Вместо Евангелия – водочный ящик, вместо поклонения Всевышнему – служение языческому богу вина Бахусу.

И сами члены Собора, словно церковная братия, имели каждый свой сан. Царь был всего лишь скромным протодьяконом, а вот «дедушка» Ромодановский в этой потешной иерархии занял самый важный пост – князя-кесаря. И вот что характерно: соборяне часто употребляли в речи ненормативную лексику (вместо «монахиня» говорили «монахуйня», вместо «анафемствовать» – «ебиматствовать» и т. п.). По настоянию Петра все они получили матерные прозвища – сам Петр именовался «Пахом-пихайхуй», а, к примеру, бывший учитель царя Н.М. Зотов, помимо патриарха «от великих Мытищ до мудищ», звался «Петрапизд». И только один князь-кесарь Ромодановский был лишен бранной клички. Соборяне торжественно пели ему аллилуйю.

Как известно, кесарю – кесарево: Ромодановский, обладавший высоким шутовским титулом, был окружен отнюдь не шуточными почестями. Когда кесарь восседал на троне и произносил, как заклинание: «Пьянство Бахусово да будет с тобою!», все ему раболепно кланялись, не смея даже поднять глаза от страха. Сам царь Петр Алексеевич целовал кесарю руку, а в письмах аттестовал его: «Государь», «Min Her Kenich», «Ваше Пресветлейшество», «Ваше Величество», себя же называл «рабом» и «холопом», демонстрируя тем самым свое верноподданничество.

Некоторые исследователи склонны видеть в таком восхвалении насмешку царя над Ромодановским. Этот почин Петра сравнивают с известной лицедейской причудой Ивана Грозного, когда тот вдруг назвал «царем Московским» крещеного татарского князя Семена Бекбулатовича и писал ему льстивые послания. Но татарин пробыл на русском престоле недолго и был чисто ходульной фигурой, между тем как в руках Ромодановского Петр сосредоточивает вполне реальную, а подчас даже неограниченную власть. И речь идет не только о Преображенском приказе, где Федор Юрьевич хозяйничает по своему хотению. Отправляясь за кордон, царь доверяет ему Первопрестольную, приказав «править Москву, и всем боярем и судьям прилежать до него, Ромодановского, и к нему съезжаться всем и советовать, когда похочет». Если Ромодановский – только шут, то как объяснить то, что царь поручал ему серьезнейшие и ответственнейшие дела, от которых в буквальном смысле зависела судьба всей империи? Приведем отрывок из его письма к Ромодановскому от 22 февраля 1706 года, где Петр конкретно указывает князю: «Пороху изволь держать 25 000 пуд постоянно всегда, а что убудет, сейчас дополнить. Фитилю 40 пуд изволь прислать; також 600 палуб для пороха и две тысячи телег простых с нарочитым числом колес и осей… Изволь, сделав… сим путем прислать в Смоленск». И таких писем множество! Известно, что князь-кесарь скрупулезно выполнял все поручения царя, в особенности же это касалось поставок артиллерии для военных баталий. И Петр регулярно отправлял князю подробные рапорты с мест сражений, по-прежнему называя себя его нижайшим рабом.