Война становится привычкой

Комбриг приказал поднять «птичку» – нужно было осмотреться, заглянуть вглубь, в ближние тылы укров. Линия окопов, хода сообщений, блиндажи. Почти везде уже суетится противник. Хотя нет, везде – да не везде. У раздвоенной сосны держались «кашники» – огрызался пулемёт короткими экономными очередями, дважды поднимался над бруствером боец с РПГ[26]. В третий раз выстрелить не успел: так и осел на дно окопа с гранатомётом в руках. Видно было, как другой боец отбросил пулемёт и взял в руки автомат – наверное, закончились патроны.

Перебежками продвигались укры, трое спрыгнули в окоп, двое по брустверу стали пробираться к тому бойцу, что был у пулемёта. Ему бы уйти – ещё была возможность по траншее вправо и далее через голое поле в лесопосадку – всего-то и переждать с полсотни метров, а он пошёл им навстречу. Прилипли к экрану, впились взглядами, понимали, что это конец…

Он замер, где ход сообщения делал поворот, и метнул за угол гранату – классический проход траншеи. Выпрыгнул, падая на колени и прижимаясь к противоположной стенке, полоснул короткой очередью вдоль окопа, добивая оставшихся в живых после взрыва укров. Поднялся над траншеей и короткой очередью в три патрона срезал оставшихся двоих. Голливуд отдыхает: пятеро «бессмертных» отправились на встречу с обожаемым ими Бандерой. Боец подошёл к ним, держа автомат наизготовку, нагнулся над ними, снял с них «разгрузки» с магазинами и вернулся к пулемёту.

Он не уходил. Он продолжал бой. Один. Безымянный «кашник», имя которого вряд ли когда кто-нибудь узнает. Воин православный земли Русской. Или магометанин. Или буддист. А может, язычник. Неважно – русский воин. Это у пиндосов один в поле не воин, а у нас и один в поле воин. Хотя всё-таки на миру и смерть красна…

Беспилотник возвращался – закончился ресурс. Все молчали, понимая, что никто на помощь ему не придёт – просто некому.

Наш старлей Саша, командир разведроты, третьи сутки вне связи, но комбат уверяет, что он жив. Пусть не выходит на связь ни он, ни его группа, но какие сомнения – живы! Бывает, что замолчала рация – сели аккумуляторы. Одновременно у всех сели – бывает! Или чужие уши пасут и каждый звук может предательски выдать – тоже бывает. Конечно жив, а иначе и быть не может: из таких передряг парень выбирался и из этой выберется. Знаем одно: занявших наш опорник укров уже «обнулили», «волками» идёт зачистка траншей, вытаскивают «двухсотых» и «трёхсотых», взяли шестерых в плен. Много не берут – так, для обмена только…

Пока ждём старлея, несколько слов о пленных, взятых в наш прежний приезд. Пленные на войне – явление не частое, это либо результат наступления или рейдов в тыл врага, либо его величество случай. Это только в «телеящике» бодрым голосом очередная «говорящая голова» радостно сообщает, что укры валом в плен. Правда, на экран выводят пару-другую, но остальные за кадром, это мы знаем. В этом мы даже уверены!

Разные они, эти пленные братья-славяне, но общее – это отличие от прошлогодних: уставшие, полиняли уверенность и спесь, всем видом выражают покорность судьбе. Глаза тусклые, взгляды потуплены, слова заученные: мобилизованные, воевать не хотели, необученные, в плену хорошо, не бьют, кормят, сигареты дают… Кто-то даже с облегчением смотрит, будто избавились от чего-то тяжкого и гнетущего, будто жили приговорёнными в ожидании смерти, а тут всё закончилось.

Про Дмитро из Кировограда уже рассказывал – типичный представитель укровермахта из сельской глубинки с раздавленными работой руками и чёрной каймой под ногтями. Взяли его раненым при прочёсывании траншей, не добили, пожалели – была возможность вытащить к своим. Хотя какая к чёрту сельская глубинка, когда жил на окраине областного города и работал в пригородном хозяйстве. Не такой уж и тёмный – темнее видали, а вот то, что воевать не очень-то и хотел – верю. А автоматный магазин был, кстати, пуст – расстрелял все патроны этот обозник.

Второй свалился в нашу траншею в рассветных сумерках, утонувших в разлившемся тумане. Сначала услышали его – ломился кто-то по окопу, как медведь в малиннике, спотыкался и чертыхался, потом увидели воина с цинком в руках и автоматом за спиной. Был он неказист и по-граждански мешковат, на худом небритом лице очки с толстенными линзами – сослепу заплутал, набрёл на наш ход сообщения и вышел прямиком на наше боевое охранение. Автомат отобрали, дали сигарету, напоили и послали в одиночку в наш тыл, предупредив, чтобы и не думал даже сбежать. Да он и не думал: потопал добросовестно, радуясь, что война для него закончилась.

Сорок восемь лет, полтавчанин, служил на почте сортировщиком, мобилизованный. Не горюет, что «демобилизовался» по случаю – ну, судьба, повезло так повезло. Доволен, что кормят сытно – давно так не ел, а ещё даже помыться дали. Двухлетнее плотное общение с хохлами убедило, что желудок у них как раз то место, которым думают и ради которого живут. Всё остальное – вторично.

Третий появился уже засветло – сам пришёл. Пятьдесят шесть лет, с Ровенщины, афганец. Мобилизовали ещё год назад, но оставили при военкомате – нет пальцев на левой ноге, так что не ходит, а ковыляет. Месяц назад закусился с военкомом и оказался на фронте. По документам провели добровольцем. Осмотрелся что к чему и через неделю подался к нам, но не напрямик через поле, а вкруг через превращённый в кирпичный хлам хуторок. Пробирался сутки, затаиваясь и часами высматривая безопасный проход, пока не вышел к нашим позициям. Рассказывал, что в Афгане его земляки называли свою дивизию «СС-Галичина» – тогда вроде ёрничали, да нынче слова материализовались. Украина сейчас кровью платит за предательство, за этот шабаш бандеровский.

Он на «расконвойке»: помогает по хозяйству, что-то ладит-прилаживает, чистит-моет – эдакий счастливый живчик. Поверили мужику не только потому, что сам сдался, а потому, что глаза у него бесхитростные, держит себя с достоинством, не угодничает. А по вечерам про Афган рассказывает – на всю оставшуюся жизнь врезалось. Если доживёт до возвращения домой, то будет чем с внуками делиться.

Трое пленных, три судьбы, почти одно поколение – сорок четыре, сорок восемь и пятьдесят шесть лет. Западная Украина, Полтава, Кировоград – вроде бы и разброс этногеографический, а по сути одинаковы, одной матери сыновья – Страны Советов. Западенец так и говорит: советский я, меня никакими печеньками в польские холуи не заманишь. А эти идиоты майданные уже доскакались.

И ещё что уже не первый раз слышу от пленных: кормят у вас хорошо и не бьют. Старшина бурчит:

– Хохлы чёртовы, за шмат сала ридну нэньку продадут. У них всё сознание, вся идеология в желудке помещается и через прямую кишку выходит.

А они-то знают, что с нашими в плену обходятся хуже, чем со скотом: и голодом морят, и бьют, и издеваются. У бандеровцев особая психология садиста на генном уровне…

Мы всё больше о войне говорим, а рядышком другая жизнь, её не остановить никакими минами да снарядами. Я уже как-то рассказывал о них: Виталии Рыбальченко, Денисе Пашкове, Медведе, Горе, Байке… Наши боевые друзья ещё по четырнадцатому году, и с тех пор так и идём по жизни вместе, помогая и поддерживая.

Денис Пашков – офицер МЧС, горноспасатель. В четырнадцатом с друзьями ушёл в ополчение, воевал на Весёлой Горе и у Металлиста, а в октябре новая власть родившейся в пожаре гражданской войны республики их разоружила, пропустила через «подвал» и вышвырнула за ненадобностью. Ни работы, ни денег даже на кусок хлеба, но не сломались: сначала в Семейкино (это посёлок под Краснодоном, откуда две трети «Молодой Гвардии» вышло) стали возводить церковь, а по вечерам в отремонтированном ими нетопленном спортзале собирали мальчишек и девчонок, «сбили» их в секции и стали тренировать. Выпестовали несколько команд по волейболу, атлетике, армреслингу, а когда тесно стало в Луганске – поехали по России и возвращались только с победой. И всё на личном энтузиазме да вскладчину, без поддержки со стороны местной власти, словно их и нет в помине.

Так и в этот раз. Сунулись было с предложением в администрацию, но там лишь скривились: опять эти неугомонные. И тогда они сами 12 августа провели спортивный фестиваль: пришёл участковый в свободное от работы время службу нести – охранять общественный порядок, пришли медики, из части приехали сапёры – так, на всякий случай. Участники – от шестнадцати до шестидесяти четырёх лет! По результатам – пятьдесят четыре диплома и непременные каша с чаем! Уложились в собранные в складчину десять тысяч рублей. Всего десять тысяч (!), которых не нашлось у администрации, ну да к этому привыкли. Праздник всё равно состоялся не благодаря, а вопреки! Информационное сопровождение организовало молодёжное отделение ЛДПР – им в зачёт пошло, но ребята не обижаются: одно ведь дело делается. Они бы лавры и администрации отдали, да только у тех соображалка не сработала.

А Данилыч наглядно доказал вред курения. Ему сейчас семьдесят два годика, а в 2014-м «скакал» по траншеям сайгаком, давая фору молодым. Он и сейчас пошёл бы, да военкомат завернул: иди, старик, домой, не морочь голову, без тебя забот хватает.

Подошёл к нему его бывший ученик: «качок», едва за тридцать, в меру нагл и хамовит соответственно накачанным мышцам, сигарета во рту. Поздоровался снисходительно, будто одолжение сделал.

Данилыч прищурился: здесь спортивные состязания, а ты с сигаретой. Негоже, слаб ты духом, хоть и мышцами обзавёлся. «Качок» завёлся: сигарета ему не во вред, здоровья хватает. Тут Данилыч и предложил: давай на руках бороться. Если одолею – публично поклянёшься бросить курить.

Стоящие стали отговаривать Данилыча – ну куда старику против этого амбала. Но если он закусил удила, то пиши пропало. Сели, локти в стол, кисти сцепились в замке. У «качка» на лбу вены вздулись и пот прошиб, глаза в пучок к переносице, а Данилыч, удержав руку, припечатал противника под удивлённые и восторженные возгласы зрителей. «Качок», багровый от стыда и публичного унижения, смял пачку с сигаретами и выбросил её в урну, поклявшись никогда больше не курить.

Удался праздник. И ещё деталь: пригласили, привели, привезли вернувшихся с фронта раненых и покалеченных. Поначалу они просто смотрели, а потом кто-то включился: шахматы, армреслинг, подтягивание, а Толян даже в заплыв пошёл. Показали им, что не брошены они, не обделены вниманием, что внутри жизни они, не на обочине.

Жизнь не остановить, жизнь продолжается. Они как та барахтающаяся лягушка, что сметану в маслице сбила.

Примечания