Шаги Командора

Корректор Светлана Тулина

Дизайнер обложки Кирилл Берендеев

Иллюстрация на обложке Мак Маклин

Иллюстрации в тексте Фран Сото

© Кирилл Берендеев, 2024

© Кирилл Берендеев, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0064-9047-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Апокалипсис для всех и каждого (предисловие)

Все мы смертны, но в то же самое время сможем прожить века, обладая парадоксальной особенностью, портативным бессмертием, если хотите. И дело тут не в особых умениях или желаниях конкретного индивида, но в воспоминаниях, именно о них идет речь. Человек жив, пока жива память о нем, так говорили древние, так поступали фараоны, желая продлить свой горний удел на как можно дольший срок. Некоторым это удалось не в пример лучше прочих, мы помним не только их имена, но и деяния, а для пяти тысяч лет истории это не так и мало. Неудивительно, что всех нас порой гложет одна и та же мысль – а что, если дела наши не переживут нас?

Именно об этом пойдет речь в сборнике, представленным на ваш суд, читатель. Концы света бывают разными, но для всякого они являют собой нечто особенное, сообразно умонастроению, особенностям восприятия или характеру. И самому обществу, конечно, тоже. Когда-то люди предполагали завершение всего сущего окончательной битвой добра со злом, Рагнареком, который будет знаменовать установление если не нового порядка, то уж точно завершения старого, после которого земные дела людей окончательно сотрутся, перейдя в иную плоскость, не то суда, не то архива – как в это всем и по сю пору хочется верить. Отсрочить его могут некоторые обстоятельства, но не изменить, ибо после апокалипсиса планета придет в полную негодность. Мысль о подобном печалит сознание, но отчасти и успокаивает, ведь это не человеки приведут Землю к гибели, но сами боги, вышние существа, замыслу которых бесполезно противиться. Жителям прошлого вряд ли когда приходило в голову мысль о способности людей так изменить мир, чтоб привести хотя бы часть его к полному упадку и запустению. Оказывается, это было возможно и тысячелетия назад. К примеру, финикийцы так успешно вырубили кедровые леса Ливана, что от них осталась лишь пустыни, а единственный выживший представитель сего вида украшает флаг страны. Американские индейцы, – вот уж кого трудно заподозрить в нелюбви к природе! – только придя на континент, принесли с собой множество болезней, значительно изменивших состав фауны материка. Но куда большую угрозу принесли вышедшие из Африки кроманьонцы, сумевшие так расплодиться на землях Евразии, что многие виды животных оказались ими уничтожены подчистую, прежде всего мамонты. Но и позже человек не оставлял попыток покорить природу, перелицевав ее на свой манер и по своему умению, как тут ни вспомнить грандиозные проекты по переброске сибирских рек в Среднюю Азию при помощи ядерных взрывов? Счастье, был проведен лишь один. Полагаю, наши предки ужаснулись бы одним только пожеланиям современных людей по перелицовке богоданного мира.

Я попытался ответить и на этот извечный страх сообразно нашим представлением об обществе, его устоях, нравах и, конечно, научных достижениях. За прошедшие тысячи лет развития мы многого достигли, расширили собственные горизонты и стали чуточку лучше осознавать и вселенную, и свое место в ней. Сделали множество важных открытий, главным результатом которых стало осознание простой истины: любую, даже самую светлую идею, можно легко вывернуть наизнанку, использовав самым неблагожелательным для социума образом. И тому самое яркое подтверждение это расщепление атома. Одни ученые создали из этого открытия бомбу, а другие электростанцию. Ровно тоже может случиться и с любым другим изобретением нашего времени или будущего, как бы далеко в грядущее мы ни заглянули. Хотя бы и речь зашла о самой возможности взглянуть в иное, отличное от нашего, время. Есть в сборнике рассказы, повествующие о попытке устроить конец света для всех и каждого с ее помощью. И конечно, истории о попаданцах в недалекое прошлое, которые пытаются или переменить что-то в нем или подстроиться под него, а вот насколько удачно это у них получается – судить вам. Автор никак не смог обойти животрепещущую тему, еще долго способную будоражить самые разные умы.

Среди прочих завершений человеческого бытия наличествуют, разумеется, и классические картины постапокалиптичного будущего на руинах случившегося Рагнарека. И опять же, лишь вам, читатель, решать, насколько подобный социум окажется жизнеспособным и сможет адаптироваться к новой реальности, не заглядывая в былое, не пытаясь выстроить нечто из осколков прошлого, занятый лишь воспоминаниями о том, чего при всем желании уже не вернуть.

Меж этими двумя точками личной и общей катастрофы есть несколько рассказов о крушении обществ при сохранении самого человечества, но в совершенно ином, отличном от нашего, состоянии. И тут фантазия автора пускается во все тяжкие, стараясь показать самые потаенные наши страхи, извлечь их из темных глубин сознания, изучить и вынести определенное суждение. Какими мы станем при том или ином раскладе всемогущей Клио, способной подарить нам благодать дружества или ввергнуть в хаос и запустение? Сохраним ли в себе мудрость предков и желание жить и надеяться или, угодив в тенета другой культуры и общности, станем покорными ее рабами? Сможем сохранить себя или растворимся без остатка? Какие жертвы положим на алтарь и во имя чего готовы превозмогать себя?

И это лишь малая толика вопросов, ответы на которые автор пытается найти вместе с вами, читатель. Ведь правильно заданный вопрос сам по себе содержит зерна для верного на него ответа. От том еще ироничный мудрец Шекли говорил. Но не лишним станет повторить его попытку доискаться до сути вещей.

Приятного вам чтения!

Кирилл Берендеев

Кот Шрёдингера

Я открыл дверь и вышел с платформы, погрузившись в полутьму буфета. Дверь хлопнула, заставив вздрогнуть. В лицо дохнуло колким спертым холодком кондиционированного воздуха, сразу напомнившим о больнице. Я остановился, оглядываясь. Хотя и ни к чему. Ведь внутри никого, кроме нас.

У вокзального буфета два выхода, один на перрон, другой, боковой, к подземному переходу. Здание вокзала построено еще лет сто назад, и теперь оказалось окружено путями. А вот внутри вроде ничего не изменилось: та же лепнина, пилястры в виде пухлых амурчиков, плафон со смальтовой мозаикой, изображающий прибытие поезда. Массивная стойка, потемневшая до черноты. И за ней на вращающемся стуле молодой человек, только распрощавшийся со своей девушкой. Она прошла мимо меня, проскользнула, едва не задев, и не обратив никакого внимания. Только махнула рукой и крикнула, чтоб не задерживался. Молодой человек кивнул, придвинул кружку пива и теперь, поглядывая на часы, сидел, отсчитывая бег секунд.

А я все никак не мог преодолеть разделявшие нас летейскими водами три метра пути. Молодой человек будто почувствовал это, поднял глаза, и только тогда я подошел. На ходу подбирая рассыпавшиеся слова.

– Здравствуй, Саша. Что же ты ее бросил-то? – двадцать раз повторенная фраза с хрипом вырвалась из горла. Он недобро посмотрел на меня, вгляделся.

– Вы кто? – не узнал. И то хорошо. Я выдохнул.

– Неважно. Зря ты это делаешь, Саша.

– Что именно?

– Остаешься зря. Думаешь, избежишь своей участи? Так от одной уйдешь, к другой придешь.

– Вот, не надо мне еще загадок. Вы кто такой? – он оторвался от стойки и развернулся ко мне, ладонями упершись в бедра и пристально разглядывая фигуру немолодого мужчины в потрепанном черном костюме, ни с того, ни с чего, начавшего приставать. Вроде не пьяница, денег не попросит, читалось в карих глазах.

Надо было по-другому начать беседу.

– Сам сейчас поймешь. Зря ты свою красу на поезд отправил, а сам решил остаться. Подожди, дай досказать. Я знаю. И что ты видишь, что с тобой будет, если сядешь на поезд, и что думаешь, если вместо тебя она поедет, ты от себя беду отведешь, а на нее переложишь. Ты вчера утром увидел, что этот скорый запнется на лопнувшем рельсе, первые пять вагонов скатятся с колеи и на полной скорости влетят в реку. Сорок погибших… («Сорок три», – хмуро уточнил мой собеседник) и уйма раненых. Среди них и ты. Калека, который через полгода останется один на один с миром. Без нее. Ты решил переложить беду на свою подругу, как это делал уже не раз. Всегда выходило так, что им почти ничего не доставалось, так, по мелочи. Ты отдал соседу сломанную руку, а он вывихнул палец. А последний раз предавший тебя дружок, и вовсе выиграл в лотерею, когда ты должен был потерять место. Это было месяц назад, да? – молодой человек хмуро кивнул.

– И все же, откуда вы меня…

– Я доскажу, – голос подвел, минутная пауза. Он снова взглянул на часы. – Ты думаешь, что умеешь перекладывать свое будущее на чужие плечи и этим спасаться….

– Стоп! – молодой человек нагнулся ко мне столь резко, что я вынужден был отшатнуться. – Так вы… в двенадцать лет на сеансе гипноза… вы меня… вы из меня это вытащили, так да?

– Что ты помнишь из сеанса? – он резко качнул головой.

– Ничего разумеется, все, что знаю, мне рассказали родители, уже дома. Я не понимал, почему уходим, было же смешно, я думал, что и сам выделывал какие-то штуки… – все это он выпалил одним вздохом, всхлипнул, переводя дыхание и разом почерневшими глазами уставился на меня. – Вы знали все это, когда вызывали меня на сцену? Знали?

Я покачал головой. Вдохнул и выдохнул. Сколько таких сцен было – потом, много позже. Множество – и ни одной.

А тогда его вызвали на сцену, он очень просился, хотел поиграть на скрипке, на рояле, хотел научиться тому, чего не мог, не знал, ведь вечер сулил немыслимо много. Прославленный маэстро гипноза творит чудеса на глазах почтеннейшей публики. Все, что вы увидите, не волшебство, но сила, заложенная в каждом из вас. Спешите удостовериться, что в вас заложено куда больше, чем вы владеете. Спешите воспользоваться. Вход свободный.

В летний театр пансионата отдыхающих набилось изрядно, все стулья заняты, сидели в проходах, стояли у стен, ждали, затаив дыхание. Гипнолог, как он назвал себя, вышел, сопровождаемый долгими аплодисментами. Тотчас замершими, стоило ему поднять руку. Все ждали чуда, ждали, боясь поверить в него. И он начал творить – легко, непринужденно, будто не принимая участия в чудесах.

Мальчика он вызвал последним. Решил блеснуть, наверное, для самого себя. Поражать и без того пораженный зал уже ни к чему, он и так отдался под власть его чар. Танцующие неумехи, жонглирующие, рисующие, сочиняющие стихи, все это было, было. Хотелось большего.

«Сейчас ты увидишь себя через два года. Скажи, что ты делаешь?».

Мальчик молчал, потом медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление, начал отвечать.

«Я играю с Митькой и Генкой во дворе. У Генки новые кроссовки, с лампочками, он выходит в них только вечером, хвастаться».

«Хорошо. Сейчас тебе не двенадцать, а восемнадцать лет. Где ты, что ты видишь?». – зал замер, предвкушая.

– Так ответьте на мой вопрос, – приказал он. Я куснул губы.

– Нет. Не знал.

– Но все, что со мной происходило, все, о чем я говорил тогда, что это – правда или ложь? Ведь ничего не сбылось, даже Генке не подарили кроссовки, а остальное, это…. Слушайте, я с вами лет десять после того сеанса, хотел встретиться, спросить. Сперва, задать вопрос: чего ж вы так меня обдурили. А потом, когда вдруг, в восемнадцать… – он замолчал, глаза налились странной чернотой, буквально пожиравшей меня. Я не мог долее смотреть в них, отвел взгляд. И тут же молодой человек схватил меня за рукав пиджака. – Нет уж, раз вы тут, я спрошу. Что это было, ответьте, ведь не просто ж мишура, нелепая шутка, что это было на самом деле?

Что я мог ответить? Лгать невозможно, а говорить правду…. Какую из правд?

«Теперь тебе двадцать пять лет. Где ты и чем занимаешься?». – пауза длилась столько, что дыхание перехватило. И чухой, ссохшийся голос, вырвавшийся, казалось, из других уст.

«Меня нет в двадцать пять».

Зал охнул, вздрогнул и снова онемел. А спустя мгновение, великий иллюзионист спешно выводил мальчика из гипноза, вручал его насмерть перепуганным родителям, извинялся перед вскочившей на ноги публикой и просил дать занавес.

Я это помню, и я не помню этого. Молодой человек скажет, что этого не может быть. И будет одновременно прав и не прав. Я не представляю, как ему это объяснить. И понимаю еще, без этого объяснения, он не сделает того, о чем я хочу его просить. То, зачем пришел в буфет в тот самый миг, когда девушка покидала его, воздушно прощаясь на краткий срок. Длящийся бесконечные годы, и растянувшийся всего на несколько минут.

Он ждал ответа. Не сводил черной бездны взгляда, затягивавшей, будто воронка, и ждал. Покуда я не заговорил, неуверенно подбирая слова.

– Понимаешь, будущее зыбко и относительно. То, что ты узнал о нем, само знание, всегда подкрепленное желанием либо принять его, либо отторгнуть, привело к изменению грядущего. Если ты еще раз спросил бы о том же времени, получил другой ответ. И так каждый раз.

– Ничего не сбылось, – ответил он. – Ни Генкины кроссовки, ни первая любовь в восемнадцать. Ни прошлогодняя смерть. Будущее ускользнуло.

– Ты научился ускользать от него. Сам. Передаривать свою будущность другим, это единственный способ изменить его так, чтобы не быть при этом деятельным наблюдателем, а вместо этого становиться зрителем, не влияющим на ход событий. Ты передариваешь себя, свой момент времени, заменяя его на чужой, это единственная возможность обойти парадокс прямого наблюдения за будущим. Да, ты знаешь, что с тобой будет, ты знаешь, что в этот момент будет с другим. И ты обмениваешься возможностями, и каждая возможность изменяется под другого. Ты взял успех своего недруга, а ему отдал потерю своего места. И что же – тебя повысили, вместо того, чтоб выгнать, а он выиграл в лотерею, вместо того, чтоб… что, я не припомню.

– Я не знаю, – тотчас последовал ответ. – Я не знаю, что должно было случиться. Только то, что произойдет после обмена.

Молодой человек растерянно взглянул на меня, я и хотел бы что-то прибавить, да его глаза… мешали.

– Понимаете, это дарованное знание, оно как бы… половинчато. Я могу предсказать, что будет со мной, могу отдать то, что случится другому, могу понять, но только в самых общих чертах, как сменится его будущее. Я уже несколько раз проделывал подобное, и каждый получал неожиданный результат. Понимаете, иногда мне кажется, – он заторопился, снова ухватив меня за рукав, – будто мое будущее сознательно заготовило для меня уйму препон, неизвестно, пройду через которые или нет. Иногда мне просто страшно вглядываться в него, просто так. Да, страшно, ведь оно меняется, оно столь зыбко, я… если я попытаюсь хотя бы пальцем пошевелить, оно поглотит меня. Так было, когда я хотел избавиться от будущего недомогания, чтобы встретиться с одной… вы не знаете ее…. А получил двустороннюю пневмонию. Будто в наказание за попытку самому решить, без помощи, будто за одно только, что я решил узнать и встретить его сам, – он криво усмехнулся: – Помните, как в «Гамлете» – «Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье, и в смертной схватке с целым морем бед, покончить с ними?».

– Уснуть и видеть сны, – продолжил я.

– Именно. Я должен был умереть в двадцать пять, я это увидел, это увидели вы. Я боюсь заглядывать, боясь понести еще большие потери. Боюсь… да, я слаб, и признаю это. Я отправляю ее, я не могу ее оставить, потому что иначе…

– А что иначе?

– Не знаю. Я давно отгородился от подобных вопросов. Я знаю только, что с ней ничего не случится, она в момент трагедии окажется в шестом вагоне, спасется, и будет спокойна, утешена, спасена. Последуй же я за ней, мне суждено навек оказаться в каталке, а ей уйти к другому. А я люблю ее, может, не так как надо, но люблю. И еще я не хочу потерять то, что имею сейчас. А вы бы поступили иначе?

Вопрос без перехода, я не сразу осознал, что ко мне обратились. Осознав же вздрогнул. И кивнул.

– Так получается, я знаю будущность лучше тебя. И твою и той, с которой ты обменялся. Ты действительно полюбишь ее, истово, невыразимо. Вот только после трагедии. Да, она будет в шестом вагоне, в безопасности. Вот только один из чемоданов в момент катастрофы сорвется с верхней полки и ударит в затылок. Последующие пятнадцать лет она будет счастлива, поскольку будет находится, окруженная заботой родителей, врачей, твоей заботой. Она будет в коме, из которой не найдется выхода. Родители, а ты знаешь, они имеют неплохие средства, собственно, именно по этой причине ты и познакомился с ней, они будут поддерживать в ней жизнь, хотя это не будет иметь ни малейшего смысла. Они будут с ней непрестанно, ежедневно заходя в ее палату. Им будет казаться, что она вот-вот оживет. Хотя ее мозг умер в момент аварии, и продолжает жить только тело.

– Вы видите нашу будущность, – пробормотал он. – Я… вы такой же как я?

– Да, в точности. Только на пятнадцать лет более опытный.

Когда она… когда ее не стало, я старался бывать в больнице как можно чаще. Ее родители были против моего присутствия, так что я пробирался сперва два раза в неделю, потом раз. Потом пытался уйти. И снова возвращался. Потеряв работу, я стал совершенствовать свой дар, – сперва чтобы отвлечься от нее. Я многое понял, жаль, что это многое оказалось таким запоздалым. Получив диплом ясновидца, занялся практикой – устраивал вечера в ночных клубах и ресторанах, в домах культуры и варьете. Дела налаживались, я стал зарабатывать неплохие деньги. Я знал, как зыбка будущность, и изрекая свои прозрения, старался облечь ее в те формы, которые помогут ее сохранить. Верно, для того же столь размыты предсказания у всех провидцев. Будущность лучше не трогать, оставив сражаться с ней тем, на кого падет перст судьбы и в тот самый момент. Мне истово верили и надо мной потешались, когда не понимали или не принимали пророчеств. И то и другое было мне на руку.

А потом снова вернулся к ней, не в силах терпеть разлуку. И оставался так до тех пор, пока рассудок не возопиял к сердцу. Пока я не узрел будущее, и не стал перекладывать его на других. Ведь это было мое, личное, будущее, ничье больше. Если не считать той, которой не стало. И если не считать того, что я попытался переложить наше общее будущее на нее. А затем дернул вилку, и обрушил на пол аппаратуру.

– И вы пришли… подождите, если вы пришли предупредить меня, спасти ее… нет, тут что-то еще. Вы ее родственник, не так ли? Вы провидец и вы родственник?

– Слишком близкий.

– Любовник? Нет, она не могла, я проверял, нет… – и без сил замер. Осталось совсем чуть, стрелки стремительно сближались. Слишком быстро, он не успеет. Опять.

– Но если вы пришли, значит, будущность изменилась. Вы сами говорили, что каждый наблюдатель, меняет будущее неопределенным образом, ведь так, я правильно понял?

– Да, верно. Но я не наблюдатель. В том, что я здесь, нет нарушения условий изменчивости, поскольку, я изначально здесь, хотя меня здесь быть не может.

– Да кто же вы такой, тогда, черт подери?

– Тот, кто отключит ее органы от системы жизнеобеспечения через пятнадцать лет, не в силах выносить каждодневной разлуки, – молодой человек смотрел, слегка покачиваясь на стуле, словно перепивший посетитель. Поезд дал прощальный гудок, трогаясь с места. Молодой человек продолжал сидеть.

– Я не могу смотреть, – прошептал он едва слышно. Мне показалось, он сейчас упадет под ноги. – Не могу. Простите.

Я молчал. Он тоже. Поезд, набирая скорость, откатился от станции и снова свистнул.

– Еще пятнадцать минут жизни, – произнес я. Обращаясь более к самому себе.

– Что я могу…

– Пятнадцать лет бродить тенью подле кровати, ожидая и не надеясь. Любя и желая помочь, и не в силах терпеть более бесконечный кошмар. Ты знаешь, нет, так узнаешь, что она сможет прожить столько, сколько останется денег у родителей, – и наклонившись, прошептал: – Ты этого хочешь, скажи? Ну же, ответь мне.

Инстинктивно он отдернулся, и едва не упал, вцепившись в столешницу. Взгляд его упал на мобильный, оставленный подле нетронутой кружки пива. Смертная бледность разлилась по лицу, мне показалось еще миг, и он лишится чувств.

– Так вы… ты поэтому пришел за мной? Я… сейчас я посмотрел в свое будущее, пытаясь переложить его на тебя. И не смог. Ведь ты уже переложил его на меня. Зачем так? Ведь я не могу….. понимаешь, я не смогу вот так…

Но палец уже вдавил кнопку вызова. Услышав ее голос, донесшийся с шумом и клацаньем состава, я вздрогнул, поднялся и отошел на пару шагов. Хотелось зажать уши и бежать. Жаль, некуда. Я и так бежал, слишком долго и часто. Этот раз последний. И это последнее мое пристанище.

– Рви стоп-кран! – крикнул молодой человек в телефон так, что стекло в буфете задребезжало. – Иначе разобьешься. Рви, и не спрашивай, сейчас же. Чтоб я слышал. Только держись за что-нибудь.

Истошный визг наполнил помещение. Достиг пика, и тут же смолк.

– Я в порядке, в порядке, – донеслись из динамика испуганные слова. Уже ни к кому не обращенные. Молодого человека не стало. Мобильник так же исчез, не оставив и следа на влажной поверхности. Все растворилось. Я только успел почувствовать, вновь одновременно с ним, как разжимаются захваты на моих, вывернутых назад руках, смолкают крики матери, увидевшей смерть дочери, так долго и так бессмысленно оттягиваемую. И как она же, ее дочь, живая и невредимая, медленно сходит с поезда, оказывается в руках полиции. Пытается объяснить свое поведение: «Это Саша позвонил, сказал, что мне надо остановить поезд, иначе все погибнут. Какой Саша? – долгое молчание. – Я… странно. Он ведь умер… год назад. Нет, я все понимаю, но именно Саша мне звонил, предупреждал, что все погибнут. Я не могла не узнать…. Как в телефоне нет входящих за сегодня? Но Саша… Сашенька».

Наконец, все стихло. И там, в будущем, и здесь, в нерасторжимом от него настоящем. Мне осталось совсем чуть-чуть. Я глубоко вздохнул, ощутив какую-то странную обреченность от нахлынувшей свободы. Оглянулся по сторонам, чему-то улыбаясь. И исчез.

Зал разом заполнился людьми.

Ангел, собирающий автографы

Она рассматривала меня уже вторую остановку. Этот настойчивый неотрывный взгляд темных, широко расставленных глаз не давал мне ни минуты покоя. Чтобы избежать его, я читал затверженную наизусть рекламу на стенах, изучал пол, собственные ботинки и сложенные на коленях руки, снова ботинки, пол, сапожки на высоком каблуке, заправленные в них узкие черные брюки, распахнутую китайскую пуховку зеленого цвета с надписью «North pole», под которой виднелся серый вязаный свитер, ворот, завернутый на горле, тонкие, ярко накрашенные губы, узкий нос с наколотым над левой ноздрей золотистым цветочком – и снова этот пронзительный взгляд. И снова принимался разглядывать объявления, пол, спокойно лежащие на коленях руки, большие пальцы которых были опоясаны двумя тонкими серебряными колечками, точно такие же, но в единственном экземпляре, были и на мизинцах. Взгляд тянул неумолимо, но смотреть в эти темные испытующие глаза я не мог.

На вид ей не больше пятнадцати-шестнадцати. Тонкая легкая девчушка с нежным лицом, губы сами собой складываются в едва уловимую улыбку. Рядом с ней, прижатая к левому боку, сумочка черной кожи с золотой Медузой Горгоной на пряжке. Девушка изредка поправляла прядь густых черных волос, ниспадавших на лицо, отбрасывала назад, на коротко стриженый затылок; через пару минут та же операция повторялась. Каждый раз, когда девчушка прикасалась к волосам, рукав пуховки соскальзывал, обнажая тонкую кисть, выступающую шишечку кости на тыльной стороне запястья и опоясывающий его золотой браслет. Этот ее жест, открывающий на мгновение острое ушко и сережку в виде колечка с прицепленным к нему равносторонним крестиком, укалывал меня холодной иголкой в сердце. В нем, как и в самой девчушке, не было и намека на томный шарм юной женщины, играющей свою изысканную роль, нет, что-то обыденно простое и, в тоже время, столь интимное, что никому иному и не дано будет это увидеть, только мне, сидящему напротив нее, в полупустом вагоне. Рядом с нами никого не было, и розовую раковину ее ушка видел лишь я один. В те короткие мгновения, когда осмеливался поднять глаза и встретиться взглядом.

Красивой она не была. Наверное, слишком широко расставленные большущие карие глаза, опушенные бахромой ресниц и при этом тонкие бледные невыразительные губы, сложившиеся в едва заметную улыбку, не позволяли назвать ее даже симпатичной; слишком уж непривычным казалось лицо. К ней подходило иное определение – стильная; разумеется, в кругу подростков, предпочитающих именно это направление в моде, поведении, культуре общения, хоте о последнем я не мог толком сказать ничего: девушка не вымолвила и половины слова с того момента, как столкнулась со мной на платформе станции метро «Баррикадная», села напротив и принялась разглядывать.