Эммарилиус
- -
- 100%
- +
Его голос стал твердым, как закаленная сталь, а тень накрыла мальчика с головой, как погребальный саван. Холодная, тяжелая туча отчаяния.
– Я не буду! – вырвался у Тейна крик, больше похожий на испуганный визг. – Зачем? Зачем ты хочешь меня отравить?! Ты ненавидишь меня настолько, что решил растянуть мою смерть?!
Слезы, предательские и горячие, катились по щекам, оставляя соленые дорожки на беззащитной смуглой коже. Но взгляд он не отводил. Смотрел в глаза отца, ища в них хоть крупицу тепла, трещину в ледяной скале.
– Ненависть – роскошь, которую мы не можем себе позволить. – Голос Та́ргназа был пуст. – Это необходимость. В нашем мире враги – это воздух, которым мы дышим. Они не станут церемониться. Их яд будет слаще. И ты не заметишь, как проглотишь его.
Он сделал шаг вперед. Мальчик отступил, прижавшись спиной к холодной стене. Бежать было некуда. Ловушка захлопнулась.
Та́ргназ выхватил бутылек. Его пальцы сомкнулись на тонком стекле с такой силой, что тот издал жалобный хрустальный звон. Еще мгновение – и он треснет.
– Хватит истерик! – Его голос рассек воздух, как удар хлыста.
Левая рука впилась в волосы Тейна, резко, болезненно откинув голову назад. Мальчик ахнул, и его рот непроизвольно открылся в беззвучном крике.
– Это не пожелание. Это приказ.
Горькая обжигающая жижа хлынула в горло. Густая, как деготь, с невыносимой горечью и привкусом старой монеты на языке. Тейн захлебывался, пытался вырваться, бился в железной хватке. Та́ргназ вливал яд методично, до последней капли, не обращая внимания на судорожные попытки сына выжить. Даже когда склянка опустела, он держал его еще несколько секунд, заглядывая в залитые слезами глаза, убеждаясь, что урок усвоен. Что яд проник в самую суть.
И в глазах отца он не увидел ни любви, ни заботы. Лишь холодное, бездушное удовлетворение экспериментатора, наблюдающего за удавшимся опытом. Не любовь. Не забота. Всего лишь суровая необходимость. Испытание на прочность. И тихая ненависть ко всему миру, которую следовало усвоить.
Словно отшвырнув ненужный сверток с тряпьем, Та́ргназ силой отбросил Тейна на жесткую кровать. Мальчик бессильно отскочил и замер, охваченный судорогами. Та́ргназ не удостоил его больше ни взглядом.
В дверном проеме, растворяясь в тенях, стояла женщина. Ее лицо было маской безразличия, высеченной из желтоватой слоновой кости. Та́ргназ остановился рядом, не глядя на нее, и наклонился. Его шепот был тих, сух и колок, словно скольжение лезвия по точильному камню:
– Будь рядом. Не позволь ему потерять сознание. Он должен прочувствовать каждый миг.
– Как прикажете, господин. – Ее голос был безжизненным и глухим, точь-в-точь как стук земли о крышку гроба.
Она склонилась в низком, рабском поклоне уходящей спине хозяина.
Дверь закрылась беззвучно, оставив их в комнате одних. Жертву и тюремщика.
Женщина медленно повернулась к кровати. Ее взгляд, холодный и тяжелый, упал на маленькое тело, извивающееся в агонии. В ее глазах не было сострадания. Лишь скучающее отвращение, будто она наблюдала за противным насекомым, медленно умирающим в ядовитой капле.
Тейн закашлял, звук был ужасен. Хриплый, мокрый, разрывающий горло. Он скрючился, маленькие пальцы впились в шею, пытаясь остановить пламя, пожирающее его изнутри.
– Няня… – Голос был едва слышным оборванным шепотом, полным слез и невыносимой боли. – Пожалуйста… Мне так плохо…
Он попытался повернуться к ней, его глаза, застланные смертной мутью, искали спасения, хоть каплю жалости в ее каменном лице.
– Няня… больно… – Он захрипел, из уголка рта потекла тонкая струйка слюны. – Помогите…
Женщина не шевельнулась. Она лишь скрестила руки на груди, наблюдая, как яд выполняет свою работу. Она была здесь не для утешения. Она была здесь для того, чтобы убедиться, что урок усвоен.
Равновесие изменило ему, и он рухнул на пол, словно подкошенный. Инстинктивно свернувшись в позе эмбриона, он пытался стать меньше, спрятаться от неумолимой агонии, что выжигала его изнутри. Его тщедушное тело, обтянутое кожей, сотрясали конвульсии.
Он ловил ртом воздух, но легкие отказывались повиноваться. Казалось, внутри него разлили раскаленный металл. Он пожирал плоть, прожигал горло, выедал внутренности.
Не в силах вынести это пекло, он впился ногтями в собственную шею, пытаясь вскрыть кожу, выпустить тьму наружу. Из его горла вырвался не детский крик, а хриплый звериный вопль, полный такой первобытной муки, что стены, казалось, сжимались в отвращении.
Тошнота, внезапная и едкая, подкатила к самому горлу уже взрослого Ла́йбрика. Мир на мгновение поплыл, заместившись призрачными тенями прошлого. Он резко заморгал, пытаясь сфокусироваться на реальности, и с силой тряхнул головой, словно отгоняя назойливую муху. Или призрака, что коснулся ледяными пальцами его сознания.
Он ушел в пучину воспоминаний так глубоко, что внешний мир перестал существовать. Гулкий стук собственного сердца в ушах заглушал все – шелест листьев, дальний гул города, даже звук подъезжающей машины. Он не заметил, как Леона вернулась, не услышал ее шагов. Лишь когда тень упала на него и яркий беззаботный голос прорезал морок прошлого, Тейн вздрогнул, с трудом возвращаясь в настоящее.
– Проголодался?
Ее улыбка была ослепительной и чужеродной, как яркий свет в подземелье. Она протянула ему странный сверток.
Сознание Тейна медленно, с ленцой, переключалось с образов боли и предательства на эту простую, бытовую сцену. Он машинально принял сверток из ее рук, пальцы едва ощущали шершавую бумагу. Губы сами собой, по давно заученной схеме, прошептали что-то вежливое, похожее на благодарность.
Затем до него донесся запах – теплый, аппетитный, живой. Он повернул голову и увидел, как Леона уже уплетает свою порцию с таким безмятежным, животным наслаждением, что это выглядело почти кощунственно на фоне его внутренней тьмы. И в этот миг мысль, острая и отточенная, пронзила его мозг:
«А вдруг там яд?»
Он опешил. Эта параноидальная искра, высеченная годами мучительных «уроков», вспыхнула сама собой, рефлекторно, при виде простой еды и доброты. Он с отвращением осознал, что подозрение – его первая, базовая реакция на проявление заботы. Не благодарность, не доверие, а холодный, липкий страх, что за улыбкой скрывается лезвие, а в хлебе – отрава.
Он осторожно принюхался, а затем, почти с вызовом, откусил большой кусок. И мир перевернулся. Его глаза, привыкшие к полумраку подозрений, внезапно широко распахнулись и вспыхнули изумленным, почти детским восторгом. И он уже не ел, а уплетал. Жадно, стремительно, забыв о всякой осторожности, о всех уроках прошлого.
Вкус был настолько ярким и полным жизни, что он показался ему волшебством, едва уловимой алхимией счастья, превращенной в пищу.
«Неужели… Неужели в этом мире и правда существует нечто настолько прекрасное?» – пронеслось в сознании, пока он с почти животной благодарностью отправлял в рот последний, драгоценный крошащийся кусочек.
И тогда на его лице, обычно напряженном, расцвела улыбка. Не осторожная, не кривая, а самая что ни на есть настоящая. Робкая, удивленная, но безудержная.
В Эльгра́сии к нему каждый второй относился если не с откровенным презрением, то с ледяным унизительным безразличием. Но был один человек, чья забота была единственным лучом света в этом царстве холода, – его дядя.
Его то травили ядами, приучая тело к боли, которую именовали «закалкой». То кормили серой похлебкой, лишенной не только вкуса, но, казалось, и самой жизненной силы. Словно пищей для скота, которую бросают в корыто не глядя. То и вовсе забывали покормить, оставляя наедине с рвущим скулы голодом, который становился его единственным верным спутником.
Но он не смел жаловаться. Страх врос в него глубже костей, стал его второй натурой.
Даже няня, чье положение было немногим выше слуги, смотрела на него свысока. Ее прикосновения были холодны, а в глазах читалась брезгливая обязанность.
Почему? Этот вопрос жег его изнутри тише, но вернее любого яда. Он ничего плохого не делал. Он не роптал. Не требовал. Он лишь старался выжить. Он съеживался, старался стать меньше, тише, лишь бы не вызвать очередную волну чужого раздражения или гнева.
Но, казалось, сам факт его существования был достаточной провинностью. Он был ошибкой, пятном на безупречном гербе рода, живым упреком, который все хотели бы забыть. Он дышал, и уже этим был виноват.
Но стоило юному хранителю ступить на земли этого мира, как его, ошалелого от неожиданности, тут же окружили несвойственной ему заботой и вниманием. Для Тейна, чья душа была выкована в суровой Эльгра́сии, эта перемена казалась зловещей, почти неестественной. Каждый жест доброты отзывался в нем глухим тревожным звонком. Каждая улыбка Леоны казалась слишком яркой, чтобы быть настоящей.
Чем он заслужил эту внезапную благодать? Ничем. А раз так, значит, за ней непременно скрывается расчет. Наверняка эта рыжеволосая помогает ему лишь для того, чтобы однажды предъявить счет. Она прикармливает его, приручает, как дикого зверька, чтобы потом потребовать плату. И явно немалую. Да, возможно, и так…
Но что с того? Если вся эта показная забота, вся эта подозрительная ласка, все это душащее внимание – лишь тонко сплетенная сеть. Уловка, чтобы в итоге получить то, чего она хочет… Что ж, юный заклинатель был готов играть по этим правилам. Он примет ее дары, стерпит ее прикосновения, сделает вид, что верит в ее искренность. А когда настанет час расплаты, он выполнит ее условие. Как всегда делал то, что от него требовали.
Он с юных лет усвоил главное: за все в этом мире нужно платить. И если цена за мимолетное ощущение тепла – его мастерство, его силы или даже его жизнь… Это честная сделка. Гораздо честнее, чем яд, поданный с улыбкой заботы.
Акт III. Зеркало души
– Какой он? – внезапно выпалила Хэнсон, нарушив привычный ход мыслей Тейна. Она посмотрела на него с искренним, ненасытным любопытством. – Твой мир. Здесь все для тебя кажется слишком… чужим. Тогда как живете вы? – Она на мгновение замолчала, перебирая в голове слова, стараясь отшлифовать грубый вопрос до чего-то более тонкого. – Я имею в виду не великую историю Эльгра́сии и не ваших богов. А жизнь. Простых существ в вашем мире. Какая она?
Тейн замер. Вопрос оказался для него сложнее любого заклинания. Он отвел взгляд, пальцы непроизвольно сжали край мантии. Казалось, он вглядывается куда-то внутрь себя, в тусклые зеркала воспоминаний.
– Я… никогда не покидал границы Эргра́да, – наконец произнес он. – В других местах мне пока не удалось побывать.
Он сделал паузу, собирая воедино обрывки чужих рассказов.
– Но я знаю, что есть и другие континенты. Другие города. Я видел их… на холстах странствующих художников, что иногда появлялись на площадях. – Его взгляд стал отсутствующим, будто он в самом деле видел эти полотна перед собой. – Мой родной город – Эргра́д, что вознес свои стены в сердце империи Э́льрии. Наша держава получила свою славу несметными богатствами – драгоценными и магическими камнями, что добываются лишь в наших шахтах. Помимо сего, земли Э́льрии обладают самой высокой в Эльгра́сии концентрацией серебряной пыли. Ходят слухи, что она породила на окраинах империи преступные синдикаты, что торгуют отравой – неочищенной серебряной пылью. В своем первозданном виде она пагубна для человека, так как действует подобно дурману, несет неминуемую погибель уже после первого приобщения к нему. За глубоким оврагом Гехе́нн начинаются владения густого леса Ха́йзел, принадлежащего королевству Ха́йлендэф. Столица королевства, Ле́арс, окружена неприступными стенами, и, по рассказам, попасть за них – задача почти что невыполнимая. Разве что по прямому приглашению короля Зе́рдера хэль А́но Ве́рндэса или иной высокой особы. Ха́йлендэф славится на весь мир своими клинками, выкованными из гехеннской стали, и именно это королевство стояло у истоков великого общества кузнецов. Само королевство утопает в лесной чаще. Древесные исполины вздымаются так высоко, что в ненастную погоду вершины их теряются в небесах, уходя за самые облака. Древесина их невероятно прочна и столь же дорога. Знаю и о том, что империя Э́льрия и королевство Ха́йлендэф пребывают в состоянии многовекового конфликта. Поскольку Э́льрия является средоточием всех магических материалов, а могущество ее зиждется на несметной армии магов, чародеев, чернокнижников и ведьм, многие трепещут перед нашей мощью. Ха́йлендэф же жаждет верховенства во всех аспектах, что, увы, для них недостижимо. Не знаю, какая сила могла бы вознести королевство Ха́йлендэф над империей Э́льрия. Разве что Новые боги снизойдут к ним своей милостью. Или же Хаос… Но это представляется маловероятным, – произнес Тейн, однако в груди его зашевелилось смутное беспокойство.
Он с силой тряхнул головой, словно отгоняя дурные мысли, и продолжил:
– С иной стороны Ха́йлендэф огражден величественной грядой гор, нареченных Вечным Хладом. В народе же их кличут Реквием Банши. Это мрачное имя родилось из рассказов тех немногих искателей приключений, которым удалось вернуться с ледяных склонов. Они поведали, что многие их товарищи, обреченные на гибель в ледяных пустошах, пред кончиной своей слышали жалобный женский плач, а затем тихую, печальную и надрывную песнь. «Словно реквием по их потерянным и заблудшим душам», – так говорили они. Тем же, кто смог пересечь гибельные пики, довелось лицезреть бескрайние снега, свирепых хищников и ледяных великанов, что неусыпно стерегут свои владения. Суровый климат, опасные твари и агрессия исполинов не позволяют до сей поры изведать эту землю до конца. За вечно бушующим морем лежит королевство Шуэ́йнь, столица там – Нэйчжу́. Прославилось оно изысканными шелками и жемчужинами кристальной белизны. Среди его жителей бытует предание, будто жемчуг не что иное, как слезы девы по имени Си Лие́н. Была она первой красавицей во всем королевстве, рождена простолюдинкой. Молва о дивной девушке из маленькой деревушки достигла ушей короля Лун Янша́о, и он повелел доставить ее ко двору. Узрев Си Лие́н, король в мгновение ока был сражен ее красотой и воспылал страстью. Увы, законы не дозволяли ему взять ее в супруги, и она стала десятой наложницей. Во дворце кроткая Си Лие́н скоро снискала всеобщую любовь, включая благосклонность прочих наложниц. Лишь королева Мин возненавидела ее, снедаемая ревностью к красоте юной девы и к той безраздельной страсти, что питал к ней Янша́о. Шло время, и Си Лие́н родила младенца – мальчика с васильковыми очами и пламенеющими рыжими волосами. Тогда-то всем и открылось, что Си Лие́н – прямой потомок Великого Цра́лхела, бога огня и солнца. Ее стали почитать как святую, воздавая ей поклонение. Жгучая ненависть королевы Мин вспыхнула с новой силой. На закате одного из дней она сама явилась в покои Си Лие́н и вонзила кинжал в ее горло, а тело приказала сбросить в пучину вечно бушующего моря. Убить дитя Си Лие́н королева не посмела – рука ее дрогнула перед невинной колыбелью. Король Янша́о, обезумев от горя, учинил над коварной Мин публичную казнь. Вскоре же поползли слухи, будто у бурного побережья являлся призрак прекрасной девы: она танцевала на гребнях волн, а слезы, струившиеся по ее щекам, падая в воду, обращались в белоснежный жемчуг. До конца своих дней король Янша́о вместе с сыном Си Лие́н, Чинже́, приходил на берег, тщетно вглядываясь в пенную даль, в надежде вновь узреть свою возлюбленную.
На некоторое время воцарилась тишина. Тейн тяжело вздохнул и вновь прервал молчание:
– По ту сторону реки Гунэ́й раскинула свои знойные просторы империя Шаиса́й, столица – Ахиджи́л. Властвуют там вечные пески, а земли коварны и непредсказуемы: зыбучие трясины и чудовищные песчаные черви норовят увлечь неосторожного путника в глубокие подземные катакомбы, откуда нет возврата. Люди там с подозрением взирают на чужаков. Днем палит невыносимый зной, а в иных местах не утихают песчаные бури. С наступлением же ночи по пустыням начинают бродить мстительные духи А́ргю, чей шепот способен помрачить рассудок и вытянуть душу из человека сломленного, дабы вернуться в мир живых. Множество заброшенных городов стоят там немыми памятниками древним народам. Где-то в Мертвом океане дрейфует пиратский остров Крубе́н. Те, кому довелось ненароком наткнуться на него, живыми не возвращались. Известно о нем до обидного мало, так что едва ли смогу рассказать что-либо дельное. Если бы удалось пройти сквозь вечные водовороты Океана Душ, можно было бы достичь материка, где расположено королевство Хорсте́к со столицей Тенда́йк. Слышно, что люди тамошние давно отвернулись от богов, возложив упование на научные изыскания. Мне доводилось слышать, что это королевство – оплот прогресса, и все новейшие технологии и открытия рождаются именно в его стенах. К слову, в Эргра́д некогда наведались послы из Хорсте́ка. В знак сотрудничества они преподнесли нам песочные часы, однако далеко не все встретили их дар с воодушевлением. Народ у нас, по большей части, верующий и жителей Хорсте́ка считает еретиками. Что до меня, я всегда рад познанию нового, пусть даже прогресс порой внушает страх. Вообще, в наших краях еще много чего не изведано. Однажды от странствующего барда я услыхал, будто бы из Поющего моря восстал огромный остров, что, по преданию, скрылся под водой во времена Великого Бедствия. Возможно, это всего лишь очередная сказка.
Он замолчал. Взгляд скользнул по стенам машины, будто ища точку опоры в этом чужом мире. Юноша медленно потянулся к своему посоху, высвободил древний артефакт из потертого чехла. Нанесенные на него руны на миг дрогнули тусклым серебристым светом.
– К сожалению, кроме Эргра́да, показать я тебе ничего не смогу. – В голосе прозвучала не столько досада, сколько древняя, неизбывная усталость. – Elfantastic Tuez.
Окружение переменилось. Стены автомобиля растаяли, уступив место простору каменной площади.
Вокруг Тейна и Леоны моментально возник шум. Не громкий и агрессивный, но плотный, живой гул десятков голосов, сливающихся в единый поток. Застроили улицы, взметнулись ввысь крыши домов из темного дерева и серого, почти серебристого камня. Резные ставни были распахнуты, на подоконниках красовались горшки с цветами.
Площадь кипела жизнью. Мимо них спешили горожане. Кто в простых практичных одеждах, кто в плащах с пестрыми, хоть и потускневшими от времени нашивками, обозначающими род или гильдию.
Знакомые перекликались через всю мостовую, обмениваясь новостями. У лотков с товарами кипели нешуточные страсти: торговец с луковицами в яростном, но уже привычном споре тыкал пальцем в раскрасневшееся лицо зазевавшейся хозяйки, доказывая, что второй мешок дешевле не будет.
Где-то рядом резвилась свора ребятишек. Их звонкие, хотя и неистовые крики оглашали переулки, пока они гоняли по мостовой, с грохотом пугая стайку ручных птиц. А из-под арки старого моста доносилась ритмичная и бойкая музыка. Трое музыкантов, не обращая внимания на скудные монетки в футляре, азартно выводили залихватскую мелодию на дудочке, под которую пританцовывала пара прохожих.
И тогда в конце главной улицы, за кружевными фасадами домов и пестрыми крышами рынка, показалась она. Величественная, суровая крепость. Центр и опора этого мира. Мощные стены, помнящие не одну осаду, вздымались от самой земли. А над ними, уходя своим шпилем в низкие облака, высокая башня – безмолвный страж и символ Эргра́да.
– Это цитадель, – тихо произнес Тейн, следуя за взглядом девушки. – Место, где я должен был остаться. Где мне надлежало жить в ожидании. – Он сделал небольшую паузу, глядя на неприступные стены, за которыми прошла его жизнь. – До тех пор, пока осколок не избрал бы нового Хранителя… или же пока не появился бы тот, кто сумеет принять частицу силы Цра́лхела и продолжить путь.
В его словах не было сожаления, лишь констатация неумолимого правила, которое определяло все его существование. Цитадель была воплощением его судьбы, от которой он теперь, по воле случая или высших сил, оказался оторван.
Все вокруг дышало такой абсолютной, обманчиво-совершенной реальностью, что по коже бежали мурашки. Ветер трепал волосы, неся с собой целый ворох запахов – от горячего воска до свежести мшистого камня. Даже земля под ногами отдавала едва заметной вибрацией, когда мимо, громыхая колесами по булыжнику, проезжала тяжелая груженая повозка, запряженная невиданным зверьем.
Ла́йбрик наблюдал за своей спутницей. Он видел, как широко распахнулись глаза Леоны, как ее взгляд, живой и жадный до впечатлений, перескакивал с резного балкона на кричащего торговца, с уличного музыканта на играющих в переулке детей. На ее лице читалось чистое, неподдельное восхищение, будто она попала на страницы ожившей сказки, суровой и прекрасной одновременно.
И тут Тейн поймал себя на том, что на его собственных обычно поджатых и серьезных губах играет непривычно мягкая, почти что застенчивая улыбка. Он не сразу осознал ее появление. Но было невероятно приятно наблюдать за тем, как кто-то другой, словно дитя, увидевшее диковинную игрушку, так прямо и искренне радуется тому, что для него самого было лишь фоном жизни, привычным и порой тягостным. Ее восторг делал его родной город, его мир, чуть более ценным, чуть более… особенным в его собственных глазах.
Тейн не мог отвести от нее взгляда. Вся ее фигура, каждый мускул выражали неподдельное, детское любопытство и бьющую через край радость. Она была такой… живой. Настолько отличной от всего, что он знал. Такая счастливая, такая наивная в своем непосредственном восхищении. Такая добрая. Она исходила от Леоны почти физически, словно теплое сияние, противостоящее серому сумраку Эрграда.
И в нем, привыкшем к расчету, холодной целесообразности и вечной настороженности, что-то шевельнулось. Щемящее чувство нежности и желания… защитить. Защитить эту светлую непорочную душу от всей грязи, боли и предательств, что таились в мирах, в том числе и в его собственном. Он смотрел на нее и видел не просто спутницу, а живое воплощение всего того, о чем в Эргра́де лишь шептались в легендах. Чистоты, не требующей награды, и радости, не ищущей подвоха.
В этот миг иллюзия родного города померкла, стала всего лишь блеклыми декорациями к ее сиянию.
«Нам было предначертано встретиться».
Внутри все перевернулось и застыло. По его щекам разлился густой предательский румянец. Жар прокатился по коже, став безмолвным свидетелем его смятения. С поспешностью, граничащей с паникой, он резко отвел взгляд в сторону, делая вид, что его поглотило изучение резьбы на каменной стене соседнего дома. Длинные пряди волос, будто живые, послушно упали вперед, создав спасительную завесу, скрывающую пылающее лицо от всего мира.
Заметив на своем плече фамильяра, который смотрел на него непереносимо хитрыми и прищуренными глазами, Тейн с раздражением цокнул. Он недовольно пробурчал, стараясь сохранить остатки достоинства:
– Прекрати смотреть на меня таким взглядом.
– А каким мне еще смотреть? – невозмутимо парировал Ру́вик. Его голосок звучал нагло и доносился прямо до сознания Тейна, минуя уши. – Я же не только вижу, я еще и чувствую. А чувствую я, что она тебе определенно нравится. Очень.
– Да ничего она мне не нравится! – Тейн возмутился, щеки вновь предательски покраснели. Он нервно поправил прядь волос. – Она… Она приятный человек. Как личность. Да. И я… я просто испытываю к ней чувство благодарности. За все. Вот и все.
– Мне-то это зачем рассказывать? – фыркнул комочек меха, явно наслаждаясь ситуацией. – Оправдывайся лучше перед самим собой. А я тебя насквозь вижу. И твою благодарность тоже.
– Мы знакомы всего ничего, какие-то жалкие дни! – прошипел Тейн, стараясь, чтобы его слова не долетели до ушей Леоны, словно она хоть что-то смогла бы понять. – О какой вообще симпатии может идти речь? Это абсурд!
– Ох уж эти мне смертные, – с преувеличенной тоской вздохнул Ру́вик, удобнее устраиваясь на плече. – Неужели ты не веришь в любовь с первого взгляда? – Он лениво перевел свой блестящий взгляд на Леону. Ей явно было не до их тихой перепалки.
Тейн фыркнул, скептически поджав губы. Он уперся рукой в бедро, приняв позу, полную недоверия.
– Нет, не верю. Это детские сказки для наивных мечтателей. Чувства не могут возникнуть из ниоткуда, им нужно время, чтобы… укорениться. Провериться реальностью.
Ру́вик лишь многозначительно хмыкнул в ответ, но продолжать спор не стал. Какой в этом был смысл? Этот малец был упрям и слеп. Фамильяр лишь прикрыл глаза, сделав вид, что дремлет. Он-то знал, что самые прочные стены рушатся от самого тихого шепота судьбы. А некоторые уже явно дали трещину.
Хоть их недолгий обмен репликами и вызвал у Тейна легкую, почти привычную волну раздражения, ядовитые семена, брошенные фамильяром, уже упали на благодатную почву. После ехидных слов Ру́вика воцарилось молчание, и юный заклинатель погрузился в себя, вглубь внезапно нахлынувших сомнений.