- -
- 100%
- +
– Привет, – Тайра нежно коснулась пальцами его носа, Змей моргнул и не ответил. – Я скучала по тебе. Я очень рада, что ты вернулся.
– Два из трех предложений ты начала с «я», – заметил Змей. – Разве мир и правда вращается вокруг тебя, Тайра аль′Кхасса?
– Иногда мир вращается вокруг каждого из нас, – она снова погладила его по носу. Змей фыркнул, раздув ноздри, и отодвинул морду.
– Ты не изменилась, – сказал он, и Тайра почувствовала в его голосе разочарование. – Все меняется, а ты остаешься такой же спокойной и сосредоточенной на своей избранности.
– Прости? – не поняла Тайра.
– Прощу, – Змей кивнул. – Когда-нибудь. Скорее всего. Я ведь люблю тебя, несмотря ни на что.
– Я вижу, что ты зол, но не понимаю, за что ты на меня злишься, Райнард.
– Неужели…
– Говорят, ты тоскуешь по матери. Морис сказал, что она ушла раньше времени, а сэр ′т Хоофт предупредил, что тебя лучше не трогать, но я рискнула прийти. Мне правда очень тебя не хватало.
– Я злюсь не только на тебя, Тайра. Я злюсь так же на Бергера, на ′т Хоофта, на Бога, на весь мир, но мой гнев ничего не меняет ни в вас, ни во мне. Начинаю понимать, почему сэр Котца говорил, что гнев непродуктивен.
– И за что ты на нас всех злишься?
– Не знаю, – Змей отвернулся. – За то, что вы все есть, наверное. За то, что есть Ишанкар. За то, что я с вами в одной упряжке и никогда не смогу освободиться.
– А при чем здесь твоя мама?
– Если бы не было вас, была бы она.
– Она погибла из-за Ишанкара? – осторожно спросила Тайра. – Ты говорил, она не была волшебницей.
– Не была, – Змей снова отвернулся. – Странно говорить о ней в прошедшем времени. Уже прошло достаточно, чтобы привыкнуть, но я пока не привык.
– Мне жаль, – Тайра хотела погладить его снова, но сдержалась.
– Жа-а-аль… – с шипением протянул Змей. – О чем ты жалеешь, Тайра аль′Кхасса? Кого ты жалеешь? Если твои слова не простая формальность, конечно… Что для некроманта значит смерть обычного человека? Что для вас вообще значит смерть? Вы ведь даже слово это используете не в том значении, что мы все. Для вас это просто прогулка: ушел – вернулся, и так много раз. Для всех прочих это духовный опыт и завершение жизненного пути, а для вас не ритуал даже. Не знаю, что это для вас. Пустяк. Мелочь. Когда кто-то умирает, вы радуетесь тому, что человек не остался тут, – Змей заложил вокруг Тайры широкое кольцо. – Ты ведь рада, что моя мать не осталась тут? Вы рассуждаете о вечности и ждете момента, когда сами сможете уйти, но все остальные люди не такие. Все остальные не хотят никуда уходить, потому что для них нет никаких прогулок на Галереи, и никакой вечности тоже нет. Для некоторых после смерти есть Бог, а для некоторых, вероятно, нет и его. Как ты думаешь, есть Бог для моей матери?
– А был при ее жизни? – абсолютно серьезно спросила Тайра.
Змей остановился и посмотрел на нее с удивлением и гневом, потом тряхнул головой и раздраженно фыркнул.
– Уходи, Кхасси. Ты существуешь в другом мире, но я люблю тебя. Я думал, что смогу привыкнуть к тебе и твоим мирам; думал, что мне нужны ты и твои проклятые мертвые миры, но теперь я не уверен. Я больше не хочу никаких смертей, и поэтому не хочу видеть тебя и с тобой говорить. Не сейчас точно. Я знаю, что ты не виновата в смерти моей матери, но ты – это Ишанкар, а я не хочу сейчас иметь ничего общего с Ишанкаром. Уходи.
Он разомкнул кольцо, превращаясь в дугу и давая Тайре возможность уйти. Тайра посмотрела в его завораживающие глаза, как ей показалось, в последний раз, и покинула тени, не сказав больше ни слова. Змей снова свернулся кольцами и, засыпаемый снежной пылью, застыл статуей, только веки его иногда опускались, закрывая волшебные очи и ненадолго погружая его во тьму.
Как давно он попал в сети, расставленные Ишанкаром? Когда отец Ксандера рассказал им, мальчишкам лет восьми, чудесную, но страшную сказку? Или еще раньше, когда впервые столкнулся в темноте с сэром Макалистером? Змей не помнил. Ему казалось, что он всегда принадлежал Ишанкару, еще до рождения, и его возраст и воплощение в этой жизни не имели никакого значения. Сейчас этот факт его печалил, а когда Наставник сказал ему, что он единственный в своем роде, Змей был рад и горд, и отсутствие зависти Ксандера его злило и расстраивало. Змей знал, что Ксандер другой, не такой, как он, и все равно Змей был уверен, что друг не оценил по достоинству его перспективы и его самого, и потому обижался. А Ксандер еще в восемь сказал, что к Ишанкару не подойдет и на лигу, и никак не мог понять радости Змея от того, что тот всю жизнь будет самой приметной зверушкой в ишанкарском заповеднике. Иными словами Ксандер и его отец Ишанкар не называли.
Зверушкой… Змей фыркнул и повел головой из стороны в сторону. С появлением аль′Кхассы он перестал быть самой приметной зверушкой. Зверушек стало двое. Мироздание подкинуло ему пару? Возможно… Было время, Змею хотелось так думать. Но влюбился он по своей воле или Ишанкар заставил его выбрать единственно возможного партнера? Или Змей выбрал Тайру потому, что ему не по статусу было выбирать обычную женщину? Драконы не любят обычных, драконы выбирают исключительных… Но ты не совсем дракон, Райнард, а иногда совсем не дракон – еще отец говорил тебе это, – и уготованная тебе зверушка аль′Кхасса не знает о том, что ты совсем не дракон. Она думает, ты заколдованный принц. Может, при следующей встрече в очередной раз попытается снять с тебя заклятие, поцеловав в нос… Она думает, что тебе тысяча лет, и не знает, что тебе нет и тридцати, а у тебя не хватает смелости признаться ей, что ты простой смертный мутант. Может, она не знает и о том, что твоя мама умерла совсем недавно, и думает, что с тех пор прошла та самая тысяча лет? Но почему она не знает? Почему сэр ′т Хоофт ей не сказал? Почему Гиварш или Горан не сказали? Почему Айзекс не поделилась как женщина с женщиной? Почему промолчали Дрезден и Лига? Не допускают возможности того, что у нее тоже есть чувства? Или ты, Райнард, для нее слишком личное – настолько, что она не покажет вида, как много ты для нее значишь, лишь бы тебя не тронули охотники на Первого Рыцаря? Змей запутался окончательно и тяжело вздохнул.
Он повернул голову вправо и с неудовольствием увидел Сэла.
– Ну, все обдумал? – Сэл, заложив ногу за ногу и откинувшись на мягкую спинку, будто сидел в кресле, которого Змей не видел.
– Уходи, – медленно, словно слова давались ему с трудом, прошипел Змей.
– Зачем ты обвинил ее в том, к чему она не имеет отношения, Райнард?
– Опять шпионишь…
– Не шпионю. Наблюдаю.
– И твои наблюдения показывают, что Тайра аль′Кхасса никак не связана со смертью мамы?
– Напрямую нет, – Сэл сплел пальцы. – Твоя мать умерла из-за того, что ты подошел слишком близко к чему-то, к чему не должен был подходить, или увидел что-то, чего не должен был видеть. Возможно. А возможно, в ее смерти была совсем иная причина.
– Я не оказался бы там, если бы не аль′Кхасса.
– Ты мог оказаться там и по своей воле. Тебя носит бог знает где, могло занести и туда.
– Туда навряд ли.
– Райнард, ты пошел на край света из-за любимой женщины, и это похвально, а вот обвинять ее в том, о чем она не имеет представления, ниже твоего достоинства. Твоя мама умерла не по ее вине, не из-за нее. Да, аль′Кхасса каким-то образом связана с произошедшим, но аль′Кхасса так или иначе связана со всем, что происходит в магическом мире – такое сейчас время. Мне понятно твое желание найти и наказать исполнителя, но это будет всего лишь исполнитель. Бергер прав в том, что не назвал тебе ни его имени, ни его координат. Мне очень жаль, что твоя мама погибла из-за наших магических дел, но, если Бергер отдаст тебе исполнителя, умрет еще очень много чьих-нибудь матерей, ты ведь понимаешь это? – Сэл с прищуром взглянул на Змея. – Я не умаляю твоей личной трагедии, нисколько, я искренне тебе соболезную и не призываю тебя думать о мире или о спасении человечества… Ну и так далее, ты понял, – криво усмехнулся Сэл. – Самое плохое в том, что теперь ты можешь потерять не только мать.
– Проживу и без вас, – Райнард отвернулся.
– Я, вообще-то, имел в виду только Тайру.
Змей не ответил и не пошевелился. Сэл выждал немного, а потом сказал:
– Она таскает с собой твою игрушку даже в прозекторскую. Когда Йен не видит, разумеется. Когда никто не видит. Она, может, и говорила тебе всякие неприятные слова о том, что ты был нужен ей только ради посоха, но это глупости, ты сам понимаешь, сказанные ради того, чтобы уберечь тебя от толпы фанатиков. Она не знает, как еще защитить того, кто создан, чтобы всех защищать. Ей двадцать два, у нее никогда не было отношений с мужчиной, и последний год пошел ей за десять, если не за целую жизнь, и всю эту жизнь она таскала за собой твою меховую копию. И спала только с ней, между прочим, – Сэл многозначительно посмотрел Змею в спину. – Ей и так несладко, она и без твоего напоминания знает, что из-за нее умирают люди. И когда она узнает, что хоть косвенно, но причастна к смерти твоей матери, это будет для нее серьезным ударом. А ты ведешь себя как последний негодяй, Райнард, – Сэл чуть повысил голос.
– Я все время думаю, – Змей повернул морду к Сэлу. – Если бы я согласился на предложение Бергера, все было бы иначе? Мама была бы жива?
– Не знаю, Райнард, – честно сказал Сэл. – Может быть, а может быть, и нет. Ты принял решение, и я не могу сказать, что оно было неверным. Раньше тебе всегда удавалось держать защиту, куда бы ты ни уходил, но когда-нибудь случилась бы осечка, и я сожалею, что она случилась именно в этот раз.
– Выходит, мама действительно умерла из-за меня…
– Однозначно я бы так не сказал, ибо нет гарантии, что Бергер смог бы твою мать защитить. Она могла умереть и с его защитой: мы ведь не знаем, кто был исполнителем и смог бы Бергер ему противостоять или нет. Но ты должен извлечь из этого урок, Райнард. Получать помощь не стыдно, и просить о помощи не стыдно. Стыдно отказаться и потом рвать на себе волосы. Я доступно объяснил?
Змей не ответил.
– Я хочу, чтобы ты помирился с Тайрой и извинился перед Ректором. Не совершай ошибок хотя бы в этом, – Сэл поднялся и потрепал Змея по голове. – Мои соболезнования, мой мальчик. Мои соболезнования.
Когда Сэл растворился во тьме межреальности, Змей потуже свил кольца и сверкнул очами ему в спину.
– Извиниться перед Ректором, – прошипел он. – Еще бы. Обязательно.
И он хищно улыбнулся, демонстрируя теням свои блестящие острые зубы.
Горан взбежал по лестнице на третий этаж административного корпуса Лиги и решительным шагом направился в сторону кабинета Маршала. Коридор был абсолютно пуст, и Горан уже начал волноваться, потому что ошибиться в этот раз было нельзя: второй подобной возможности судьба не предоставит. Когда до малого конференц-зала осталось метра три, дверь открылась и в коридор вышел Пак, уткнувшись носом в какой-то старый фолиант, за ним еще два лигийских некроса, к которым Горан относился нейтрально, даже имен их не помнил. Потом вышли и быстро удалились по коридору три трейсера и временно заменяющий Дэвенпорта вечно мрачный Иржик Яворски. Последним показался Дэнзингер. Горан выдохнул и чуть сбавил шаг.
– Залез не на свою территорию, потому что опять что-то потерял? – сходу начал Дэнзингер, завидев гостя.
Пак поднял голову от бумаг и протянул Горану руку для приветствия. Горан ответил коротким рукопожатием и переключился на бывшего ректора Дрезденской Академии.
– А вы сами-то на своей территории находитесь? Или уже путаете место и время?
– У меня с головой в порядке, а вот о твоих умственных способностях я только байки и слышу!
– Значит, есть о чем рассказывать!
– О да! – зло усмехнулся Дэнзингер. – О недавнем твоем провале рассказывать будут еще долго! Перед Змеем не стыдно?
– Не стыдно!
– А за смерть его матери тоже не стыдно?
Горан обошел Дэнзингера сбоку, толкнул дверь в конференц-зал и обернулся к некроманту.
– Хотите со мной что-то обсудить? Прошу! – и он указал взглядом на пустую комнату.
Дэнзингер, презрительно посмеиваясь, вошел. Горан вошел следом и от души хлопнул дверью.
Заблокировал ее, поставил защиту от желающих подслушать и подсмотреть и с облегчением сел в ближайшее кресло.
Дэнзингер растянул улыбку, присел на край черного овального стола и рассмеялся. Горан немного понаблюдал за его весельем, а потом сказал:
– Как же вы меня бесите, герр Дэнзингер!
– Не меньше, чем ты меня, Горан, так что мы квиты.
– Не скажите. Я вам уже по гроб жизни должен, а что еще будет.
– Что бы там ни было, – Дэнзингер перестал улыбаться, – должником я тебя не считаю, так что об этом не думай. Ты все это не для себя делаешь.
– Тоже как посмотреть, – не согласился Горан.
– Так все же стыдно за Мэри Рэндалл?
Горан на секунду отвел взгляд.
– Вы меня правда бесите, герр ректор, – уже без злобы сказал он.
Дэнзингер развернул ближайшее кресло и сел напротив.
– Вот что я скажу тебе, сынок, – бывший ректор посмотрел Горану в глаза. – Поиск виноватых ничего не даст. Вы со Змеем должны искать первоисточник.
– Как его искать? – грустно спросил Горан. – Исполнитель так следы запутал, что вечность можно распутывать. Его теперь днем с огнем не сыщешь, а в черноте многомерных теней и подавно… Я каждый день варианты треков просчитываю, и они все равновероятны. Как выбрать тот самый? Исполнитель свой отход годами готовил. Мы со Змеем не разберемся. Райнард прекрасный трейсер, но он просто трейсер, а я вообще одно недоразумение, откуда ни глянь. Нам нужен Проводник.
– Ну откуда я ни гляжу, нахожу тебя достойным твоего места, господин Ректор Ишанкара, – честно признался Дэнзингер. – Ты мог бы стать хорошим Проводником, может даже лучшим из них всех, но… – он на пару секунд замолчал. – Мне жаль, Горан. Правда. Никогда тебе этого не говорил, но мне жаль. А ваш Макалистер был той еще падлой.
– Не надо плохо о мертвых.
– Не указывай некроманту, что и как говорить о мертвых! – рявкнул Дэнзингер. – Эвану в аду самое место! Портил ему карму и буду портить дальше! Заслужил! А ты добрый такой с чего бы? Или забыл уже свои терзания?
– Забудешь тут…
– Держись, сынок, – Дэнзингер похлопал его по плечу. – Сорок лет ты тут уже отмотал, еще сорок с небольшим отмотаешь – и все. Свобода.
– Шутки у вас, некросов, идиотские, право слово, – вздохнул Горан.
– А я сейчас не шутил.
– Еще лучше.
– Держись, Горан. Только не пей.
– Да не пью я, успокойтесь уже все, – огрызнулся Горан. – Хотя хочется еще как!
– Вот и молодец, – Дэнзингер хлопнул себя ладонями по коленям и встал. – О Гуэрре с Дэвенпортом не волнуйся, все с ними нормально. Убрать их надо было еще раньше. Не мы, так Райкер бы их грохнул, чтобы отстали от Дайса. Еще немного – и парня бы они раскрыли. Все твои усилия пошли бы коту под хвост. Так что убрали мы их вовремя. Не переживай: вернем тоже в целости и сохранности. За свою часть я отвечаю на сто процентов. Ты за свою, понимаю, тоже.
– Еще бы, – Горан криво усмехнулся. – Я там такого наворотил, что ни один Проводник не разберет. Самому бы разобраться.
– Вот видишь, твой недостаток очень кстати оказывается достоинством!
– Шутки у вас, сэр… Уже говорил сегодня.
– Береги парня, Горан. Мне пора. Пойду писать отчет, чтобы Йен не нашел к чему придраться и наша авантюра с треском не провалилась.
– Спасибо, герр Дэнзингер, – Горан пожал протянутую некромантом руку, напустил на себя гневный вид, рванул ручку двери, вылетел в коридор и довольно громко процедил: – Вот урод!
Дэнзингер вышел вслед за ним, улыбнулся улыбкой победителя и, заложив руки за спину, неторопливо двинулся к лифту.
Die Dresdener Galerie
Год 6-й ректорства сэра Бергера, весна
Джимми допечатал протокол Ректората, вынул свою копию из принтера и в очередной раз перечитал список присутствующих. На всякий случай достал папку с протоколами и пролистал последние. Саида не было и оба предыдущих раза. Джимми подколол свежий протокол поверх прочих, поставил папку на полку, выключил компьютер, надел пиджак и решительно собрался навестить Саида. Кто-то же должен был спросить парня, почему он пропускает столь развлекающее господина Хранителя мероприятие уже в третий раз.
Секретарь уходил последним: все сотрудники уже разошлись, вечер пятницы все старались провести со своими семьями. Джимми торопиться было некуда. Семья стояла только в планах; приходить завтра ради бумажной работы он не хотел, так что пятничная задержка на службе была небольшой платой за полностью свободные выходные. Джимми выключил свет в длинном коридоре второго этажа и вышел из Цитадели.
На улице было жарко, вечернее солнце светило радостно-оранжевым, газоны цвели всеми цветами радуги. Листья были уже не такими светлыми, как пару недель назад, наливались зеленью и соком, скрывая дальние аллеи в зеленой пелене. С тех пор как вернулся Змей, весна стремительно захватывала Ишанкар, и Джимми казалось, что она даже опережает реальный цикл. Джимми, сбрасывая напряжение рабочего дня, прошел по дорожкам Внутренних Садов и наконец добрался до Архива.
В царстве господина Хранителя правили тишина, пустота и прохлада. Когда Джимми злился на Саида, то называл его обитель склепом. Саид в ответ обещал посадить Джимми в Зиндан, но не мог найти причины, так что просто невпопад напоминал, что Секретари умирают первыми, на что Джимми криво усмехался. Секретари, может, и умирали первыми, но уж точно не раньше Хранителей. На том они расходились каждый в свою сторону. Джимми забывал про ссору почти сразу: для него дружеские переругивания были формальностью и ритуалом. Саид дулся пару дней, но потом великодушно прощал господина Секретаря сразу от всех своих воплощений. Джимми тихонько посмеивался и благоразумно молчал. Саид ему нравился, и то, что тот пропустил уже три Ректората, Секретаря настораживало.
В кабинет к Хранителю Джимми вошел, не дождавшись приглашения после стука в резную антикварную дверь.
Саид возлежал на диване и медленно тянул кальян. Хотя окна были распахнуты настежь, густо пахло дыней и свежим зеленым чаем.
– Живой – и то ладно, – Джимми скинул на пол пару парчовых подушек и уселся в кресло. – Куда пропал?
– Я не пропадал, – Саид выдохнул ароматный дым. – Я тут, работаю. Пишу летопись про вас, смертных, кому бы она была нужна…
– А, меланхолия, – Джимми потянулся к столу, вытащил у Саида из руки мундштук с тянущейся за ним трубкой кальяна, затянулся, закашлялся и затянулся снова. – Хороший табак… А я уж думал, ты влюбился или еще что похуже. Ты почему Ректораты пропускаешь?
– Тебя Бергер прислал? – скосил глаза аль-Малик.
– Нет, Бергер о тебе и не вспоминает. Не портишь ему жизнь – и хорошо. По крайней мере, про твое отсутствие он даже не заикался.
– И что ж ты тогда приперся? – Саид вернул трубку обратно. Унизанные перстнями пальцы обвили мундштук.
– Да странно мне, господин Хранитель, что ты упускаешь возможность попортить нервы иерархам Ишанкара. У нас что, Закон нарушать перестали?
– Всех в Зиндан, – лениво резюмировал Саид.
– Все не влезут. Так что случилось? – уже серьезно спросил Джимми. – Вижу, что не влюбился. Озвучивай свои трудности.
Саид сделал три долгие затяжки, размышляя, говорить или нет, потом отложил мундштук на столик, встал и оправил халат.
– Ладно, пойдем покажу. Тебе можно, ты оценишь.
Он вышел из кабинета и пошел по длинному узкому коридору, увешанному древним оружием и миниатюрами: Джимми никак не мог привыкнуть, что внутри ведомство Хранителя выглядело еще более помпезно, чем снаружи. Саид свернул вправо, поднялся по узенькой лестнице на этаж выше, достал из глубин халата золотой, по-настоящему сказочный ключ и отпер позолоченную резную дверь. Та скрипнула, открываясь в полутемную комнату, оба окна которой были занавешены золотистыми шелковыми шторами. Джимми вошел, Саид прикрыл дверь, приблизился к одиноко стоящему посреди комнаты мольберту и осторожно стянул с рамы серое, кое-где заляпанное краской полотнище, бросил его на пол и вернулся к Секретарю.
Джимми запнулся на вдохе, потом добрал воздуха в грудь и медленно выдохнул через сложенные трубочкой губы. Подошел поближе, потом снова отошел назад, прошелся перед картиной вправо-влево и наконец застыл перед полотном.
– С ума сойти, – сказал Джимми. – Сам написал?
– Сам.
– В смысле сам? – уточнил Секретарь. – Не вы, в смысле господин Хранитель?
– Сам, – повторил Саид. – У меня восемь лет художественной школы, между прочим.
– Не думал, что ты так сможешь. Как живая…
– Слишком живая. Я как ей в глаза посмотрю, так страшно становится, вот и завесил ее тряпкой, как попугая в клетке.
– Завешивать не надо однозначно, – Джимми подошел поближе, не отрывая взгляда от портрета. – Это шедевр, господин Хранитель. Лучше Зулейхи, а это ваша самая достойная работа была.
– Она такая… – Саид никак не хотел подходить ближе. – Как будто сейчас она тут по-настоящему, не нарисованная. Смотрит на тебя и… и все.
– Взгляд у нее и правда… – Джимми поежился, и ему показалось, что в комнате стало холоднее. – Как сотню жизней прожила. Среднее что-то между вами, эфенди, и Гиваршем. Это когда такое было?
– Когда я ей парадное платье выдал. Она примерила, а потом так на меня посмотрела, вполоборота… Неделю не мог ее взгляд из головы выкинуть. Я ведь думал, что ее в апреле не станет, вот и написал ее… такую… Не совсем парадный портрет, не по канонам. Что делать-то теперь?
– А что надо делать?
– Примета есть, – нехотя признался Саид. – Если раньше времени парадный портрет написать…
– Ради бога, не начинай! – Джимми даже оторвался от картины. – Надоело уже слышать про то, что аль′Кхасса умрет!
– Ее не станет скоро, я тебя уверяю, – абсолютно серьезно сказал Саид и ткнул пальцем в портрет. – Это не примета даже. Это закономерность. Знаешь, почему аль-Ибрагим чуть не умер в двадцать семь? Он заподозрил, что это наша единственная сильная магическая способность. Парадный портрет убивает, если он написан не вовремя. Господин Хранитель аль-Ибрагим написал семь портретов ради проверки теории – и все семеро погибли!
– Когда жил аль-Ибрагим, – перебил Саида Джимми, – время было такое: многие погибали, иногда незапланированно. Не от меча – так от чумы, не от чумы – так от холеры, не от холеры – так от пожара…
– Вот аль-Ибрагим не выдержал и решил покончить с этим, – продолжил Саид, пропустив слова Джимми мимо ушей. – С собой, то есть. Его откачали, но больше он кисти в руку не брал до конца жизни. Все прочие портреты его преемник писал. Это не байки, друг мой, это правда. Аль′Кхассы скоро не станет, помяни мое слово.
– Ты поэтому в своих хоромах сидишь и Бергеру на глаза не показываешься?
– И поэтому тоже. Он меня голыми руками задушит, – Хранитель потрогал шею, припоминая давнюю историю. – Он к аль′Кхассе неровно дышит чуть ли не с самого ее появления. А еще я сам не хочу, чтобы она уходила, – признался Саид. – Ишанкар говорит, что она не должна уходить. Ишанкар ее любит.
– Ты с Ишанкаром разговариваешь? – осторожно спросил Джимми.
– Мы не псих, если ты на это намекаешь, господин Секретарь. В голове мы никаких звуков не имеем и со стенами замка не общаемся. Мы слышим Ишанкар сердцем, – аль-Малик перешел на хранительское «мы». – И мы не знаем, что нам сделать с этим портретом, чтобы сохранить аль′Кхассу для Ишанкара. Тут я его держать не могу, – Саид снова вернулся к своей личности. – Страшно мне. И грустно.
– Повесь его в Шайорэ, в картинном зале.
– Нет, господин Секретарь. Не повесим. Это неканон. Не должен этот портрет быть в Ишанкаре.
– А где он должен быть?
– В Дрездене ему самое место, чтобы они ходили и боялись!
– А говоришь – вы не псих, – через три секунды ответил Джимми.
– Хорошая же идея, – настаивал Саид. – Я им этот портрет на рождественской Ассамблее торжественно вручу, а они его у себя на самое видное место повесят. Будет у Тайры достойное окружение – что живое, что мертвое. Лучшего места, чем галерея академии, для этого портрета не найти.
– Тут ты, может, и прав, но я категорически против. Такая картина должна остаться у нас. Ты, может, ничего лучше и не напишешь.
– Ты про Дрезден все равно подумай, мистер Кервуд. Позволения это полотно в Шайорэ повесить мы не дадим. И нигде не дадим позволения повесить, пока аль′Кхасса окончательно не умрет. Таково наше слово.
Саид выпрямил спину и сложил руки в церемониальном хранительском жесте.
– Вот ты баран, Саид, – заключил Джимми и тут же уточнил: – Стадо вы баранов, господин Хранитель.
– Забери ее, а? – аль-Малик снова превратился в Саида. – Пожалуйста. Спрячь куда-нибудь. Может, пронесет. Не могу я с ней в одном здании. Взгляд у нее, такой… Страшно.