- -
- 100%
- +
Комната была совершенно белая. Но не просто окрашенная в белый цвет, она была соткана из белизны, как лист чистой бумаги, отражаясь всеми оттенками белого. Идеально ровный потолок без единого стыка, словно выточенный из цельного куска слоновой кости, излучал мягкий свет, будто за матовой поверхностью пряталось рассветное небо. Стены казались гладкими, как ледяная поверхность озера в безветренный день. Когда Леночка провела по стене пальцами, она оказалась теплой, почти живой на ощупь. Пол был покрыт ковром такой густой белизны, что, казалось, ноги могли тонули в нем, как в свежевыпавшем снегу. Кровать была широкая, без изголовья, застеленная бельем, которое пахло… ничем. Абсолютной стерильностью. Когда она сжала простыню в кулаке, ткань не зашуршала, а бесшумно поддалась. Воздух с едва уловимым запахом озона был неподвижным, без малейшего дуновения.
Леночка уткнулась лицом в подушку, пытаясь выцепить из памяти хоть что-то, кроме этой ослепительной белизны. И вдруг вспомнила запах мокрой земли после первого весеннего дождя. Резкий, холодный, пьянящий. Воспоминание было таким ярким, что она почти физически ощутила под пальцами шершавую кору молодой березы, увидела, как с ее набухших, липких почек падает тяжелая капля, и услышала оглушительную, полную жизни трель скворца где-то совсем рядом. Она открыла глаза и свет комнаты от этого воспоминания стал еще более стерильным, мертвым и невыносимым.
Леночка поднялась, кровь прилила к голове и мир на мгновение поплыл перед глазами.
– Где я?
Голос звучал словно чужой, приглушенный, будто комната поглощала каждый звук. Леночка медленно огляделась.
Она была заперта. Паника подступила горячей, липкой, сжимающей горло волной. Она бросилась к стене, начала ощупывать ее ладонями, искать хоть какую-то неровность, щель, кнопку.
– Эй! Кто-нибудь!
В ответ тишина. Только ее собственное дыхание, учащенное, прерывистое.
Она прижалась спиной к стене, медленно сползла на пол, начиная вспоминать, как недавно проснулась от резкого запаха жасмина.
Сладкий, удушливый аромат заполнял комнату, хотя ни цветов, ни духов в спальне не было. Она привычным движением руки потянулась к виску, на котором тёплым горел нейроинтерфейс, хотя никаких уведомлений не приходило.
"М-да, странно", – подумала она.
Матвей Денисович спал рядом, его дыхание было ровным и неестественно тихим. Леночка наклонилась ближе, его веки не дрожали, как во сне, а были неподвижны, словно нарисованные, нос и глаза его создавали впечатление хищной птицы, эффект от которых сглаживали пухлые губы. Она провела пальцем по его щеке – кожа не была теплой и слишком гладкой, как у манекена.
"Проснись. Он лжёт", – прошептал женский голос прямо в её сознании.
Леночка вздрогнула, потому что это не было обычным сообщением через интерфейс, слова прозвучали как будто изнутри её черепа, а во рту она почувствовала металлический привкус. Она поднялась с кровати, оставив его лежать одного, и вышла в округлый светлый коридор. Кабинет Матвея Денисовича притягивал взор, а дверь, всегда плотно закрытая, сегодня была приоткрытой ровно настолько, чтобы видеть узкую полоску темноты внутри. Леночка подошла ближе – от щели тянуло прохладой и запахом старой бумаги. Она перешагнула порог, дошла до массивного дубового стола и провела пальцами по краю столешницы. Дерево было холодным и идеально гладким, но под подушечками пальцев она ощущала невидимые глазу царапины, следы времени, которые не сумела стереть никакая полировка. Свет от настольной лампы падал узким лучом, выхватывая из полумрака детали кабинета: микроскопическую паутинку в углу верхней полки, крошечную зазубрину на ручке ящика, каплю засохшего клея на стыке двух листов бумаги. В этом царстве идеального порядка эти мелкие изъяны казались криками о некой помощи, тайными посланиями от реального мира.
– Матвей? – позвала она шёпотом.
Первое, что она увидела, была фотография на столе. Да, не снимок голограммы, как теперь все делают, а фотография на бумаге, о которых давно рассказывала еще бабушка. Она лежала ровно в центре, будто её специально положили, чтобы все увидели. На снимке Матвей Денисович, широко расставив ноги стоял у реки, за которой начинался густой лес. Леночка точно знала это место – они бывали там в марте прошлого года, когда только начинали встречаться. Рядом с Матвеем Денисовичем была женщина. Другая женщина. Красное льняное платье обнимало ее изящный стан. Руки ее Матвей Денисович нежно сжимал в своих. Но её лицо кто-то старательно выцарапал ногтем, оставив вместо него расплывчатое пятно и прядь тёмных волос.
Леночка взяла фотографию дрожащими пальцами. В один момент все экраны в кабинете вспыхнули синим светом, ослепив её. Когда зрение через короткое время вернулось, она с испугом увидела – на каждом мониторе, на каждой проекции одну и ту же надпись:
"ОНА НЕ НАСТОЯЩАЯ"
Буквы пульсировали ядовито красным, как будто дышали. Леночка отшатнулась и наткнулась на что-то мокрое. Капля упала ей на плечо, затем ещё одна. Леночка медленно подняла голову.
Потолок в углу комнаты был покрыт тёмным, почти чёрным пятном, которое росло, также пульсируя, как живое. Густые капли от пятна падали на белый пол с мерным "плюхом", оставляя после себя маленькие кляксы. Леночка наклонилась – жидкость отчетливо пахла медью и чем-то ядовито-сладковатым.
Кровь. Да, это точно была кровь.
– Матвей! – её голос сорвался на крик. Но тут же затих, будто погрязнув в густой пелене комнаты. Леночка резко обернулась.
В дверях стоял Матвей Денисович. Но что-то было не так – его глаза были закрыты, словно он еще спал, а рот растянут в улыбке, слишком широкой для человеческого лица.
– Ты не должна была это видеть, – сказал он железным монотонным голосом.
Но губы Матвея Денисовича в этот момент даже не пошевелились.
Голос раздался прямо у неё в голове, как и тот странный шёпот перед пробуждением. Леночка почувствовала, как морозный ветерок обнажал нервы. Она начала медленно пятиться, пока не наткнулась на стол.
Экраны за её спиной взорвались каскадом пикселей. На секунду воцарилась оглушительная тишина, в которой каждая мысль отдавалась громким эхом. Вдруг все мониторы разом завыли пронзительным, нечеловеческим звуком. Из динамиков полился шёпот – десятки, сотни голосов, говорящих в унисон:
"Она не настоящая, она ненастоящая, онане настоящая, онанененастоящая".
Звуки переливались так, что можно было, прислушавшись, услышать каждый голос из этой сотни, можно было услышать каждого. Это была мука гипербдительности, когда каждый голос растягивался, становясь пыткой, и она была вынуждена проживать его с нечеловеческой, изнуряющей подробностью, словно ее мозг, перегруженный ужасом происходящего, стал записывать реальность на плёнку, которая вот-вот порвется.
Леночка стремительно закрыла уши руками, но голоса звучали прямо в её сознании, становясь всё громче и громче. Теряя чувство реальности происходящего, она почувствовала, как что-то тёплое течёт из носа, потрогала пальцем. Это была кровь, которая теперь начала растекаться по верхней губе. Вытерев ее рукой, Леночка опустила глаза в пол и увидела, как ярко красные капли начали падать на ее белые носки.
Когда она подняла голову, Матвей Денисович уже стоял вплотную к ней. Так близко, что казалось, от его дыхания могут шевелиться ее веки. Но дыхания его совсем не чувствовалось, а было ощущение холода. Леденящего холода по всему телу. Его лицо постепенно начало меняться, кожа начала стекать, словно воск, обнажая под ней металлические шестерёнки и провода.
– Ты не должна была это видеть, – также монотонно повторил он.
Горло Леночки разорвалось стеклянным визгом, и комната задрожала, как будто звук был не голосом, а ножом, режущим саму реальность.
Она очнулась в своей белоснежной кровати в белой комнате. Сердце колотилось словно большой ротор, одежда была мокрой от липкого пота.
Леночка глубоко вдохнула. Ротор внутри начинал снижать свои бешеные обороты.
"Это просто кошмар! Просто кошмар…", – подумала она.
Но когда она повернула голову налево, на белоснежной подушке лежал маленький белый цветок жасмина. А на запястье, там, где еще вчера была маленькая родинка, теперь красовался крошечный шрам в форме цифры "23".
Матвей Денисович сидел в своём круглом кабинете, который больше походил на стерильную лабораторию, чем на рабочее пространство. Он подошел к встроенному в стену бару, состоящему из матовой хромированной панели, которая бесшумно выдвинулась при его приближении. Внутри, в нише, подсвеченной мягким голубым светом, стояла единственная бутылка: настоящее шотландское виски тридцатилетней выдержки, в стеклянном флаконе без этикетки. Это виски был его личный заказ, синтезированный не для вкуса, а для точного химического состава, дающего предсказуемое состояние легкой, контролируемой меланхолии.
Он налил на один палец в тяжелый хрустальный стакан, специально выточенный под его ладонь. Виски было цвета темного янтаря, с густыми, медленными «ножками», стекающими по стенкам. Он не стал добавлять лед, ведь он для новичков, он только заглушал вкус. Матвей Денисович поднес бокал к носу, вдохнул запах. Аромат был сложным – дуб, вереск, едва уловимая дымность и что-то отдаленно медицинское, напоминающее о старых аптеках. Первый глоток был обжигающим и бархатистым одновременно. Алкоголь не гнал в голову тупой волной, а растекался по телу целенаправленным, согревающим потоком, расслабляя мышцы спины, снимая напряжение с висков. Это был не допинг, а инструмент, точный, как скальпель. Он пил, чтобы упорядочить хаос мыслей, загнать их в стройные, логичные рамки. Каждый глоток был шагом назад от эмоционального края, возвращением к холодному, выверенному расчету.
Его кресло, казавшееся невесомым, парившим в воздухе, на самом деле удерживалось мощным магнитным полем, подстраиваясь под малейшее движение тела и обеспечивая идеальную поддержку позвоночника. Перед ним в воздухе плавали несколько голограмм: личные биометрические данные, котировки акций крупных международных корпораций, новостная лента, отфильтрованная алгоритмом ИИ под его предпочтения. Он мог перемещать окна легким движением пальца, увеличивать или стирать ненужное. Весь его дом был пронизан невидимой сетью сенсоров: пол анализировал походку, определяя уровень усталости; умные стекла на окнах не просто затемнялись, а регулировали спектр проникания света, имитируя идеальное для циркадных ритмов естественное освещение, даже сон был оптимизирован: кровать, на которой они спали с Леночкой, не просто была удобной, она отслеживала фазы сна, будила мягкой вибрацией в нужный момент, а в случае ночных кошмаров (которые система считала «нежелательной активностью мозга») впрыскивала микродозу седативного средства через подушку. Леночка же ненавидела эту кровать, просыпаясь с ощущением, что не отдыхала, а находилась на длительной медицинской процедуре. Ее бунт против этой идеальной системы выражался в мелочах: она приносила с прогулок в парке настоящие, неидеальные шишки и ставила их на полку, нарушая безупречный порядок, она включала на полную громкость старые оцифрованные записи с виниловых пластинок, наслаждаясь потрескиванием и помехами – тем, что система определяла как «шумовые артефакты, подлежащие удалению». В этом мире, где все было под контролем, ее тяга к хаосу и случайности была самой опасной формой инакомыслия.
Стены были белыми, почти слепящими, а мебель была минималистичной, словно её создавали не для удобства, а для того, чтобы подстраиваться под форму тела и подчёркивать отсутствие лишнего. Абсолютная чистота была кругом. На белом полу и мебели не было ни пылинки, ни пятнышка. Дорогой белый ковер с ворсом почти по щиколотку покрывал поверхность пола.
По ту сторону стерильной тишины комнаты, в основной части апартаментов, жизнь текла по законам безупречного хайтека: воздух здесь не просто очищался, а синтезировался системой «Атмосфера-7» – без запаха, со сбалансированной влажностью и ионизацией, идеальный для дыхания и безупречной кожи. Стены представляли собой сплошные экраны, которые по умолчанию демонстрировали абстрактные, плавно перетекающие друг в друга пейзажи – то футуристические городские дали, то цифровые копии полотен старых мастеров. Мебель, разработанная биодизайнерами, была лишена углов и острых линий, плавно вырастая из пола и формируя идеальные эргономичные формы. Матвей Денисович ценил именно эту предсказуемую безупречность: ни пылинки, ни лишнего предмета. Тишина здесь была не просто отсутствием звука, а активным поглотителем шума, создавая некий вакуум, в котором даже собственные мысли звучали громко и отчетливо.
Он смотрел на голографический проектор, но не видел его, мысли мужчины были где-то далеко.
– Матвей Денисович, – раздался голос из невидимого динамика, встроенного в стену. – У вас запланирована встреча через десять минут.
Он вздохнул и провёл рукой по лицу. Ему было сорок пять, но он чувствовал себя старше. Его жизнь была чётко распланирована: работа, встречи, редкие ужины с Леночкой, которые давно перестали приносить радость.
– Хорошо, – ответил он, не поворачивая головы и опять уткнувшись в графики, а звук его голоса опять завяз в бесконечной тишине кабинета.
Голограмма перед ним мигнула, и на её месте появилось изображение Леночки.
– Матвей Денисович, – сказала она, – ты не забыл, что сегодня у нас ужин?
– Нет, – ответил он, вздрогнув от неожиданности, и стараясь, чтобы голос звучал чуть мягче добавил: – Я не забыл.
– Хорошо, – сказала она, и её голос зазвучал как эхо. – Я приготовлю что-нибудь особенное.
Голограмма исчезла, и Матвей Денисович снова остался один. Он посмотрел на свои руки, которые показались ему чужими, и подумал о том, как давно он не чувствовал себя живым.
Вообще, Леночка была необычной: ее внешность нельзя было назвать классически красивой, но в ней была какая-то магия, которая притягивала взгляды. У нее были оттопыренные уши, которые она всегда старалась прикрывать волосами, но они все равно выглядывали, добавляя ей особого шарма. Эти уши делали ее непохожей на других, и именно это делало ее невероятно привлекательной. Они были как будто напоминанием о том, что она – настоящая, живая, неидеальная, но именно поэтому такая близкая.
Ее волосы были светлыми, почти белыми, и всегда слегка растрепанными, как будто она только что проснулась, а глаза большими, серо-голубыми, с легкой дымкой мечтательности. Когда она смеялась, что случалось часто, ее лицо озарялось такой искренностью, что даже Матвей Денисович, обычно сдержанный и холодный, не мог удержаться от улыбки.
Леночка носила яркую одежду, которая иногда казалась слишком эксцентричной для их мира, где все стремились к минимализму и функциональности. Ее платья были с узорами, которые напоминали то ли абстракцию, то ли детские рисунки. Она любила аксессуары: браслеты, кольца, длинные серьги, которые звенели при каждом ее движении. И хотя они не вписывались в окружающую картину, были частью ее, и Матвей Денисович не мог представить ее другой.
Матвей Денисович, напротив, был воплощением сдержанности. Его внешность была строгой, почти аскетичной. Высокий, с прямым носом и тонкими губами, он всегда выглядел так, будто только что вышел с деловой встречи. Волосы у него были темными, с проседью у висков, которую он никогда не пытался скрыть. Глаза были холодными, серыми, словно сталь. Они редко выражали эмоции, но, когда он смотрел на Леночку, в них появлялась едва уловимая теплота. Он всегда был одет в темные костюмы, которые идеально сидели на его фигуре. Его стиль был простым, но дорогим, никаких лишних деталей, только качество и элегантность. Даже дома он редко позволял себе расслабиться, предпочитая носить рубашки и брюки, а не удобные халаты или футболки.
Между ними существовало молчаливое соглашение, тонкая, невидимая мембрана, которая пропускала свет, но глушила звук. Леночка была громкой, эмоциональной, всегда говорила то, что думала, пытаясь эту мембрану разорвать. Матвей Денисович, напротив, говорил мало, и его слова всегда были взвешенными, как будто он заранее продумывал каждую фразу, тщательно подбирая их для проникновения сквозь невидимый барьер. Они никогда не ссорились, но между ними всегда витало напряжение, как будто они оба знали, что что-то не так, но не решались это обсудить. Леночка часто пыталась вывести его из состояния равновесия. Она включала громкую музыку, танцевала посреди комнаты, смеялась над его серьезностью. Матвей Денисович смотрел на нее, иногда с легким раздражением, но чаще с удивлением. Он не понимал, как она может быть такой… живой. В их мире, где все было продумано до мелочей, где каждый шаг был рассчитан, она была как глоток свежего воздуха.
– Матвей Денисович, – говорила она, подходя к нему и обнимая за шею. – Ты когда-нибудь просто… отпускаешь себя?
Он смотрел на нее, не зная, что ответить. Отпускать себя – это было не в его природе. Он был человеком контроля, порядка, дисциплины. Но когда Леночка была рядом, он чувствовал, как что-то внутри него начинает меняться.
– Я не знаю, как это, – отвечал он честно.
Леночка смеялась, и ее смех был как музыка, которая заполняла все пространство вокруг.
– Ну, попробуй! – кричала она, беря его за руки и заставляя танцевать. – Просто двигайся, не думай!
И он пытался, неловко, неуклюже, но он пытался, и в эти моменты он чувствовал, как что-то внутри него оживает.
Но потом наступали другие моменты. Когда Леночка сидела у окна, смотрела на дождь и молчала. Ее лицо становилось серьезным, и в ней появлялась какая-то глубина, которую он не мог понять. В эти моменты он чувствовал, что она далека от него, как будто она живет в другом мире, куда ему нет доступа.
– О чем ты думаешь? – спрашивал он, подходя к ней.
– О прошлом, – отвечала она, не отрывая взгляда от окна. – О том, чего у нас никогда не было.
Матвей Денисович не понимал, что она имела в виду, ведь их мир был идеальным, у них было все, что нужно для счастливой жизни. Но иногда он чувствовал, что Леночка мечтает о чем-то другом. О чем-то, что нельзя купить за кредионы. Их отношения были как танго: шаг вперед, шаг назад, где никогда не говорят о своих чувствах, но в молчании больше смысла, чем в словах.
Леночка сидела за столом, держа в руках бокал с виски. Она налила себе немного, но не пила, а просто крутила бокал в руках, глядя на него как на золотистый нектар, который переливался в свете люстры сложной композиции из оптического волокна и жидких кристаллов, имитирующей движение медуз в толще воды. Виски было настоящее. Единственная уступка Матвея Денисовича прошлому. Он пил один и тот же сорт, тридцати лет выдержки, из хрустального бокала, который ничем не отличался от остальных, но он знал, что виски настоящее. Это был их немой ритуал – редкие совместные ужины. Еда появлялась на столе из ниши в центре, поднимаемая бесшумным лифтом из кухни-лаборатории этажом ниже. Сегодня это были капсулы со «вкусом» лосося с авокадо, спаржа, выращенная на аэропонике, и прозрачный, шипучий напиток «Энерджи-плюс» с витаминным комплексом. Леночка ткнула вилкой в идеальный кубик авокадо, но он не хрустел, был однородным, таящим во рту, лишенным всякой текстуры. Она мечтала о простой жареной картошке с подгорелой корочкой, о хрустящем огурце с грядки, о чем-то, что имело бы историю, а не было собрано молекула за молекулой в стерильном реакторе. Нейроинтерфейс Матвея Денисовича, который постоянно отслеживал его жизненные показатели, даже когда уровень стресса от спора с Леночкой повышался, и система незаметно распыляла в его личную зону успокаивающий феромон, позволял ему жить в коконе технологий, который оберегал его от любых потрясений, включая человеческие эмоции.
– Матвей Денисович, – начала она, стараясь говорить спокойно. – Ты не забыл, что завтра к нам приезжает твой брат?
Матвей Денисович тяжело вздохнул и отложил вилку. Он знал, что этот разговор неизбежен, но всё равно надеялся, что его удастся избежать.
– Нет, не забыл, – ответил он, стараясь чтобы его голос звучал нейтрально.
– И его семья тоже? – спросила Леночка, поднимая глаза на него.
– Да, и его семья тоже, – подтвердил он.
Леночка нахмурилась и поставила бокал на стол.
– Ты знаешь, как я отношусь к этим визитам, – сказала она, стараясь сдержать раздражение.
– Леночка, они же моя семья, – ответил Матвей Денисович, чувствуя, как внутри него начинает нарастать напряжение.
– Твоя семья, – повторила она, как будто пробуя это слово на вкус. – Твоя семья, которая приезжает сюда, устраивает хаос и уезжает, оставляя после себя бардак.
– Они дети, Леночка, – сказал Матвей Денисович, стараясь сохранить спокойствие. – Они не могут сидеть тихо, как взрослые.
– Они не могут сидеть тихо, потому что их никто не воспитывает, – возразила она и встала из-за стола. – Вадим и его жена позволяют им всё, что угодно.
– Леночка, – он посмотрел на неё, и в его мозгу мелькнуло что-то, чего она не могла понять. – Они моя семья. Я не могу просто от них отказаться.
– А я? – спросила она, её голос дрожал. – Я разве не твоя семья? Или я просто человек, который живёт с тобой в одной квартире?
– Леночка, – он тоже встал, чувствуя, как напряжение достигает предела. – Они приедут. И ты будешь вести себя прилично.
– Прилично? – она засмеялась, но в её смехе не было радости.
Он не ответил, а просто стоял, глядя на неё с тем выражением, которое она не могла понять.
Леночка повернулась и вышла из комнаты, оставив его одного.
Проходя мимо кабинета Матвея Денисовича, Леночка внезапно вспомнила ночной кошмар, который ей сегодня приснился. Дверь овального кабинета была чуть приоткрыта.
В кабинете Матвея Денисовича пахло жасмином.
Леночка замерла на пороге, нервно вжавшись в дверной косяк. Этот запах был тот же самый, из сна. Сладкий, удушливый, неестественный. Она провела пальцем по виску, нейроинтерфейс молчал, но в ушах стоял звон, будто кто-то вогнал в ее череп тонкую иглу.
На рабочем столе лежала фотография.
Та самая – с рекой, лесом, Матвеем Денисовичем и незнакомой женщиной в красном, только теперь ее лицо не было выцарапано. Леночка подняла снимок дрожащими пальцами: таинственная женщина улыбалась, и это была её собственная улыбка. Её глаза, её родинка над губой.
Но Леночка никогда не носила красного.
Где-то в глубине дома глухо хлопнула дверь. Леночка судорожно сунула фотографию в карман, когда её взгляд упал на экран терминала. Система была активна – на огромном мониторе светилось:
СИНХРОНИЗАЦИЯ ЗАВЕРШЕНА: 27%
ОСТАТОК: 2 ДНЯ 17 ЧАСОВ
А под этим сообщением – список файлов.
• Проект "Л.Д." – финальная стадия
• Архив 23 (Клиника "ЭОС")
• Протоколы замены (папка)
Леночка потянулась к сенсорной панели, но в этот момент терминал завибрировал, заставив ее вздрогнуть, выбросив новое сообщение:
"ОН ЗНАЕТ, ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ".
За спиной скрипнул пол, звук, похожий на скрип дорогих туфель по идеально чистому полу. Леночка резко обернулась, в дверях стоял Матвей Денисович, но не тот, что спорил с ней на кухне, этот был… другим. Его кожа слишком равномерно лоснилась под светом ламп, как у куклы из воска.
– Я просил тебя не заходить сюда, – сказал он. Его губы двигались, но голос шёл откуда-то со стороны, будто кто-то говорил с ней через динамик.
Леночка начала пятиться к окну.
– Кто она? – наконец, выдохнула она, доставая из кармана фотографию.
Матвей Денисович (если это был он) наклонил неестественно голову вправо, чуть подождал и вкрадчиво ответил:
– Ты.
– Но ведь я не ношу красного!
– Пока не носишь, – он сделал уверенный шаг вперёд, и Леночка увидела, как его рука касается стены – пальцы слегка провалились (да, именно, провалились) в ее поверхность, словно в мягкий пластилин.
Окно за её спиной было холодным и чуть влажным. Леночка нащупала ручку двери на улицу.
– Не открывай, – предупредил он. – Ты ещё не готова увидеть, что снаружи.
В этот момент терминал за её спиной взорвался каскадом цифр:
23 23 23 23 23.
Матвей Денисович замер. Его лицо на несколько секунд замерло в странной гримасе, но потом вдруг потекло, как расплавленный парафин, обнажая на секунду что-то металлическое под кожей.
– Выходи, – прошептал он уже другим голосом – низким, хриплым. – Они стёрли данные в клинике. Только ты можешь…
Пол дрогнул. Из коридора донёсся звук шагов – чётких, размеренных. Настоящих.
Матвей Денисович (восковой? мнимый?) резко выпрямился, его лицо снова стало гладким.
– Спрячься, – бросил он, и Леночка вдруг поняла, что это не предупреждение. Это была четкая инструкция.
Она рванула к скрытой панели у книжного шкафа – той, что случайно обнаружила неделю назад. За ней была ниша, достаточно тесная, чтобы вместить одного человека.