Книжная Лавъка Куприяна Рукавишникова. Первая часть.
- -
- 100%
- +
Куприян поднялся и стал петь, всё происходило само собой, незнакомые слова легко приходили и слетали с губ, низкие, гортанные перекаты голоса получались без труда.
– Нет! Нет! Замолкни! – закричала девушка старческим, каркающим голосом и забранилась, стараясь перекричать пение.
Но голос Куприяна креп, он разносился далеко по округе, будил ночной лес, где-то в лощине загудела земля…
Белугин взмахнул клинком, отразившийся от него лунный луч разрушил чары – покровы сползли на землю мерзкой чешуёй, и на месте девушки оба они видели теперь старуху… такую древнюю, древнее времён. Она кричала заклинания, но то, что пел Куприян, перекрывало её крики. Вокруг неё налились лужи чёрной воды, словно следы, они чавкали, чмокали, разбрызгивая вокруг свою грязь.
Обессилев, старуха упала на колени, заскребла когтями землю, которая всё больше наливалась чёрной водой. И только теперь Куприян заметил, что он стоит по колено в чёрной жиже. Но в этот момент гуденье в лощине стало таким громким, что даже деревья зашатались, и каменный край лощины словно разорвало – оттуда хлынула чистая, искрящаяся в лунном свете хрустальная вода спрятанного в землю ведьмой источника. Теперь он был свободен и смывал всё, что израстила здесь Арычиха.
Старуха согнулась, её корчило и выворачивало, изо рта полезла чёрная шевелящаяся грязь, это были змеи, они начали расползаться вокруг, шипя.
– Убей! Убей меня! – стонала старуха, кости её трещали, разрывая кожу на суставах, – Сжалься!
– Что же ты, Григорий! – крикнул Куприян, очнувшись и перестав петь, внутри у него всё скрутило от жалости… старуху стало невыносимо жаль.
Но как только песня его смолкла, старуха воспряла, исходя чёрной кровью она подняла руку и стала крутить чёрным когтем, Белугин охнул, руки его дрогнули, он крикнул:
– Куприян! Не останавливайся, иначе сгинем оба! Еще немного… пой!
Куприян вспомнил, что говорил ему Белугин, и понял – тот смотрит на луну и ждёт… закрыв глаза, чтобы не видеть старуху, и не обращая внимания на ползающих по его ногам змеёнышей, он снова запел. Гул прошёл в этот раз по округе, пенье его стало гортанным, к нему примешались звуки, словно кто-то тронул серебряные струны.
Старуха закричала, снова стала молить убить её, избавить от вековых страданий, но морок окончательно спал с Куприяна, и он вспомнил всё, что сам читал про Арычиху, и что рассказал ему Белугин, из знаний своего рода, предков, хранивших эту землю от всякого зла.
Многие пытались избавить от Арычихи живущих теперь, и грядущих, да вот только никто не мог совладать, кто со своей злостью, а кто, как Куприян, со своей жалостью… Старуха просила убить, облегчить страдания, и в то же время выла, грозилась привести такое зло, совладать с которым людям не дано… Но нет, не в этот раз, думал Куприян…
Он поднял лицо к луне, и не открывая глаз просто делал то, что приходило ему теперь извне – пел. Непонятные слова он и не старался осмыслить, доверился тому, что Белугин назвал Даром.
Пора, понял Куприян и поднял руки, воздух словно проходил через него, делал невесомым и его самого, и его песню. Парню казалось, что он парит в лунном свете, который стал почти осязаемым.
Куприян открыл глаза и пропел последние строки, всё… дальше… Пора! Он открыл глаза и увидел, что старуха с надеждой и мольбой смотрит на Белугина, умоляя убить её, а смотреть на неё было страшно, живого места не было на её костлявом теле оно всё было словно… изорвано. Вокруг неё кружили те самые пернатые твари, страшно клокоча.
Белугин взмахнул клинком, Куприян вытянул вперёд руки, словно пытаясь остановить его, он вдруг с ужасом подумал, что Григорий поддался чарам, и сейчас опустит свой клинок на голову старухи…
Но Белугин взглянул на луну и изо всех сил ударил… по отражению старухи, которое в свете луны было хорошо видно в разлившейся перед нею воде.
Дикий крик разорвал воздух, из воды поднялось нечто, облепленное грязью и гнилой травой, оно кричало так, что у Куприяна заложило уши, а после вся эта чёрная суть опала, рассыпалась, только ошмётки засыхали и корчились в залившем всё свете луны. Пернатая стая вспыхнула и рассыпалась зелёными искрами, только тлеющие перья долетели до земли.
– Что-о-о в-ы-ы…, – завыла старуха и растаяла, словно была соткана из тумана, пылью рассыпалась, превратившись только лишь в горсточку праха.
Оживший источник, вырвавшийся из лощины, пронёсся очищающей струёй, смывая грязь и копошащихся в ней гадов, рассыпавшихся от старухи. Вода мстила за то, что древнее зло посмело осквернить её, и теперь, освободившись, избавляло от зла эту землю.
Куприян и Григорий стояли по колено в хрустальном потоке, пронизанном лунными лучами, усталость и горечь, наполнившие душу от морока Арычихи, ушли без следа, тела наливались новой силой, крепился и дух.
Успокоился источник, ушёл в старое своё русло, разметав всё, что заболотело и замшело на его пути, как и прежде понёс он свои воды к реке, как и было назначено.
– Ну вот, сладили мы со старой кочергой, – вздохнул Белугин и хлопнул Куприяна по плечу, убирая в ножны клинок, – А ты молодец, ничего не испугался, хотя ведь такое впервые тебе пришлось пережить!
– А я уж было подумал, что ты ей сейчас голову отрубишь, – вздохнул Куприян, – И тогда…
– Я себя едва сдерживал, признаться. В один миг и сам подумал расколоть ей череп, особенно после того, как её змеёныши стали ноги мне рвать. Но… тогда она возродилась бы снова, через время нашла бы себе новую жертву, забрав тело и став новой Арычихой. Но мы справились! Сгинула навсегда древняя ведьма!
– Жалко, что Петра не вернуть, – покачал головой Куприян, – Жена и детишки осиротели…
– Зло свою жатву ведёт, – кивнул Белугин, – Меланье и её ребятам я помогу, не тужи. Ладно, идём. Пора домой, Куприян, отдыхать.
Тиха стала лунная ночь, уходила луна, клонясь к лесу, спокойно шумела вода в возродившемся источнике, огибавшем теперь Демьянов хутор, как встарь, нес он свои воды дальше, давая жизнь всему, что рядом.
Глава 16.
Утро давно занялось, птичьими трелями и ароматом свежескошенного сена вливаясь в растворенное окно спальни в усадьбе Белугина, где устроили Куприяна со всем радушием. Тихие шаги слышались в коридорах дома, переговаривались Луша и Стеша, они в доме служили и теперь пререкались о своих каких-то заботах.
Куприяну на удивление не спалось, усталости от проведённой в лесу ночи он не чувствовал, только есть хотелось, и теперь он ждал приглашения на завтрак. Возвращаться в город они с Сидором Ильичом решили после завтрака, Куприян думал, что ранний подъём не осилит, но вот теперь сидел у окна и смотрел в простирающийся позади дома фруктовый сад, всё ещё переживая ночное приключение, он думал.
Вот ведь как чудно́ получается… казалось, что прошлая жизнь в Киселёво, названые матушка и отец, учёба в Петербурге, всего-то и было недавно, а словно бы и давно, очень. И удивительно было то, что не казалось ему невероятным то, что они с Белугиным видели и делали там, за небольшим хутором. Ни само существование Арычихи, очень старой, даже угадать Куприян не мог, сколько веков этому злу… Пока они шли обратно от Демьянова хутора, Белугин рассказал то, что ему было ведомо.
– По моему разумению, Арычиха сюда попала ещё в те века, когда кочевники набеги свои делали. Вот кто-то и принёс с собой это проклятье, а когда сам тут голову сложил, осталось и зло здесь. Арычиха… арыки запирает, в воде родилось, через воду и сгинуло. Ну, это так, мои догадки, а про отражение я в той книге прочитал, что ты мне открыл. Видишь ведь как, Куприян, знания, они открываются… кому что нужно, тому и даётся. Тебе вот, как Хранителю, даны были заклинания в древних песнях кочевников, которыми они свои улусы оберегали от зла, и ты впустил их в наш мир, помог мне. А мне явилось другое, то, что Ратнику нужно – в отражении истина была! Потому и смогли мы изжить эту нечисть! Хотя, признаться, Куприян, опасался я, вдруг ты поддашься ей, ведь впервые для тебя такое испытание.
– А я за тебя опасался, – усмехнулся тогда Куприян, – Думал, отрубишь старухе голову, уж дюже она была страшна.
– Ну, я и пострашнее видал. Вот на будущей неделе приезжай ко мне в гости, на Троицу, у нас тут хорошо, благостно, про всякое потолкуем.
– Благодарствую, да только не смогу приехать, у меня ведь открытие Лавки, не отлучишься. Лучше ты, Григорий, ко мне приезжай.
– И то верно, позабыл про открытие я. А что, обязательно навещу тебя, погляжу, как дела идут у тебя, где и подскажу.
До усадьбы они дошли без приключений, и вообще какая-то тихая благодать разливалась тем утром по округе, и особенно радостно пела в ручье вода.
Мысли текли медленно и спокойно, в душе у Куприяна тихая радость горела тёплым огоньком, от того, что он понимал, от какого зла они избавили живущих здесь людей.
Куприяну захотелось пить, он взял стоявший на столе кувшин и налил воды в стакан, а снова обернувшись к окну, едва его не выронил из рук…
В лучах солнца, проникающих сквозь листву растущей под окном яблони, плясали пылинки, а у окна стояла девушка. Она стояла в саду под окном, облокотившись на подоконник, и смотрела не в комнату, а в сад.
Куприян растерялся и с изумлением смотрел на девушку. Она была молода, моложе его самого, или может быть в таких же годах, ветерок ласково перебирал её светлые волосы, прядки выбились из толстой косы, перекинутой на высокую грудь.
– Доброго утра, х-хозяюшка, – Куприян запнулся, не зная, как обратиться к девушке, что-то в ней было… не мог он этого уловить, только чувствовал.
– Благодарствуйте, Куприян Федотович. Гляжу, не спалось вам у нас нынче? Ничего, дома отдохнёте, в своих стенах и сон крепче, – девушка говорила тихо, голос её звучал как-то немного с присипом, словно она была простужена.
Девушка всё так же смотрела в сад, и Куприян видел её лицо в профиль, красивое, но немного бледное. Может, прихворала чем, но только он не доктор, чем поможет.
– Помочь ты мне можешь, да, – ответила девушка, – Меня зовут Василисой… Я вон там живу, за овином пруд, а после уж и мои владенья.
Девушка засмеялась, потом закашлялась, провела рукой по волосам, поправляя зелёный шитый венок. Потом она повернулась… и Куприян содрогнулся. Та часть девичьей шеи, которая до этого не была видна Куприяну, была изорвана.
– Да, я не живая, Куприян, – сказала девушка, голос её изменился, – И пришла к тебе, чтобы остеречь тебя. Не пускай Петра в лавку, не допускай к себе, остерегись. Велика сила его, очень велика! То, что вы с Гришей с Арычихой сладили, нам всем свободнее дышать стало, но Гербер… страшно, страшно, Куприянушка, ни в жизни, ни в смерти он покоя нам не даёт, призывает, призывает, призывает… а потом наказует страшно, когда отказываешься делать то, что он велит. Остерегись его, Куприян, и не спеши. Коли обождёшь, то узнаешь, как с ним сладить.
Девушка протянула руку и коснулась ладони Куприяна, прикосновение это было ледяным, Куприян вздрогнул и… проснулся.
Он сидел у окна, положив на подоконник руки и примостив на них голову. Вот такой сон явился ему в это утро, когда солнце только ещё всходило над зелёными клеверными лугами. Может, это ему привиделось от того, что Гербер не выходил у него из головы с первой встречи…
После завтрака собрались они с Сидором Ильичом восвояси ехать. Дел было много, Лавка ждала открытия, и Куприяну самому не терпелось продолжить то, что завещано ему было Онуфрием Торопининым. Повозка ехала впереди, а Куприян и Григорий Белугин ехали следом верхом, не торопясь, чтобы побеседовать ещё.
– Скажи, Григорий, – спросил Куприян, увидев старый овин, а за ним пруд, – Что там дальше, за старым прудом? Как ивы разрослись, и не видать.
– За прудом? Так там у нас раньше диакон жил, немного странный был, но кто из нас не странный. Что с ним приключилось, точно никто не скажет, только одним днём собрался, что в повозку вошло покидал, да и поспешно уехал. Я думаю, его напугало что-то, или… кто-то. У нас ведь на Купала бывает озоруют, и на Святки тоже, вот может кто и подшутил. За домом-то этим погост старый, не хоронят там давно, голубцы только старые кое-где ещё стоят.
– Она мне сказала, «за овином пруд, а после уж и мои владенья», – сказал Куприян и посмотрел на Белугина, – Василиса… шея у неё вся изорвана была. И ещё она Гербера поминала. Петра Францевича…
– Василиса… Василиса…, – Белугин нахмурил брови, – Если на старом погосте… до меня было, надо книги смотреть метрические. Давай так уговоримся. Ты будешь осторожен, зря такое не привидится. Откроешь лавку – гляди в оба, чтобы не пустить того, кому туда войти неможно. А я в пятницу приеду, поразведаю тут, и приеду. А Гербер… я давно к нему приглядываюсь, и не могу угадать истинную его личину. Может вместе угадаем, вон как у нас складно получается. Ты ему только виду не покажи, что…
– Я понял. Ладно, ты тут сам остерегись, раз говоришь, что такое просто так не является.
Распрощались уже далеко за околицей. Остались позади и справная усадьба Белугина, и белокаменная церковка в Верещаниках, а дальше дорога на Кузьминку, и другая, менее езженая, на Демьянов хутор.
Куприян пересел в повозку и видел, как долго ещё стоял на холме всадник, Белугин глядел им вослед, а потом поехал обратно, ведя за собой вторую лошадь. Хороший он человек, думал Куприян, ему повезло с ним встретиться, иначе… сколько бы он не узнал о себе, о своих умениях.
Только теперь беспокойно было на душе… смогут ли они совладать с тем, что задумали? Не заметил Куприян, как задремал, бессонная ночь дала себя знать, и проснулся он уже к вечеру, когда солнце клонилось к горизонту, а вдали виднелись улицы Торжка.
Глава 17.
Как же хорошо вернуться домой, думал Куприян, открывая ворота. Судя по довольному лицу дядьки Сидора, тот тоже был рад возвращению, и даже морда Зорьки казалась довольной, хотя уж ей-то было грех жаловаться – это время в усадьбе Белугина она провела на приволье, но видимо дом есть дом для всех.
Немного странно было видеть радушную улыбку на строгом лице Акулины Петровны, встречающей вернувшихся горячим обедом.
– Тихон баню натопил, – сообщила она, – Спозаранку пришёл, чтоб к вашему приезду всё готова было. Хоть и недалече ездили, а всё ж с дороги устанешь.
Напарившись, Куприян уже не мог бороться с усталостью и отправился спать, с наслаждением растянувшись в постели, он тут же заснул. Проснулся он часов в пять пополудни, и почувствовал себя свежим и полным сил, словно бы дом этот помогал ему, давал силы, напитывал ими.
Сидор Ильич с Тихоном уехали за город, к Тихонову куму, это Куприяну сообщила Акулина Петровна, добавив, что она тоже уходит по делам, вернётся через два часа. Куприян кивнул и отправился в Лавку, открывать её для покупателей он намеревался послезавтра, а пока хотел поговорить с Ермилом.
В Лавке было тихо, порядок царил и на полках, и на конторке, Куприян принёс метлу и открыв дверь, стал подметать крыльцо. Летний вечер только спускался на город, по мостовой спешили повозки и люди, кто-то останавливался и с интересом поглядывал на парня возле Книжной Лавки.
Чуть поодаль от Лавки стоял Куприянов сосед, пухлый и улыбчивый булочник Никодимов, его Лавка благоухала ароматами на всю улицу, и они с Куприяном давно здоровались по-соседски. Закрывался Никодимов рано, потому как покупатели у него все ранние бывали, да и сам он еще затемно поднимался.
Никодимов помахал рукой Куприяну, тот ответил на приветствие, и булочник скрылся в своей Лавке, протерев витрину и придирчиво окинув взглядом своё крыльцо. Вскоре на крыльце булочника появился мальчишка и стал прибирать всё, что хозяину не понравилось.
– Доброго вечера, дражайший Куприян Федотович, – занятый своими думами Куприян не сразу приметил, как неподалёку остановилась лёгкая полукрытая повозка и из неё выглянул как раз тот, о ком Куприян только что размышлял.
Гербер сидел, откинувшись на спинку сиденья, лицо его скрывала тень от крыши повозки, но Куприян разглядел его бледное лицо и знакомый блеск глаз. Пётр Францевич был нарядно одет, рука его, затянутая в перчатку, опиралась на неизменную трость. Рядом с Гербером сидела девушка в пышном платье и шляпке с вуалью, в руке она держала букет роз и смотрела на Куприяна поверх цветов игривым взглядом.
– А что же вы сами управляетесь? Не разжились ещё помощником? – приветливо улыбаясь спросил Гербер, – Я слыхал, собираетесь открываться…
– Добрый вечер, – Куприян оперся на метлу и стал рассматривать сидевших в повозке, – Да, пока всё сам. Собираюсь открыть Лавку, но пока не со всем разобрался.
Гербер явно ждал, что Куприян его пригласит, дескать, приходите в Лавку, любезнейший Пётр Францевич, когда она откроется. Но Куприян молчал, продолжая глазеть то на Гербера, то на его спутницу, которая испуганно посмотрела на сидевшего рядом с нею мужчину.
– Что ж… а мы вот на ужин к Удинцеву направляемся, – в голосе Гербера послышалось лёгкое раздражение, – Не желаете с нами? Удинцев, знаете ли, великий затейник, что касается разного рода развлечений. Даже иногда меня удивляет, что, признаться, не так легко сделать. А сегодня он обещал прогулку по реке и какие-то сюрпризы.
– Как же можно, без приглашения. Да и незнаком я с Удинцевым.
– Так я вас представлю. А что касается приглашения… я имею возможность привести к Удинцеву столько друзей, сколько пожелаю. Так что же? Обождём вас, собирайтесь! Чудно проведём время, это я вам обещаю!
Что-то зловещее послышалось Куприяну в этом приглашении, хотя и улыбался Гербер приветливо, и голос его звучал по-дружески, но мороз пробрался Куприяну под кафтан, хоть и был вечер весьма тёплым.
– Благодарствуйте, Пётр Францевич, почту за честь принять ваше приглашение куда бы ни было, но в другой раз. К превеликому сожалению, я только утром вернулся из поездки, толком-то и не отдохнул, да и наскоро собраться – только людей насмешить. Не посмею задерживать вас, и спутницу вашу.
– Жаль, – Гербер стукнул тростью в пол повозки, – Человек вы в городе новый, и я позволю себе дать вам совет… Вам необходимо обзаводиться знакомствами, и лучше, если в этом вам поможет опытный человек. Тогда и знакомства будут правильными и полезными. И Лавка ваша вам прибыль приносить станет. Ну, доброй вам ночи, друг мой.
Гербер ткнул тростью возницу, и повозка покатила дальше, к реке. Где-то там, вдалеке, слышалась музыка, видимо на пристани и устраивал свои развлечения этот Удинцев. Нужно бы узнать, кто он таков, чем занимается и зачем водит такие знакомства. Ведь не может же такого быть, чтобы этот самый Гербер казался странным одному только Куприяну!
Откуда-то потянуло сыростью, и Куприян поспешил закончить свои дела у крыльца, всё чисто прибрав. Ушёл обратно в Лавку и запер дверь, стал протирать витринное стекло, раскладывая книги поровнее, на своё усмотрение.
Когда и вовсе завечерело, спать ему не хотелось, и немудрено – почти полдня проспал, потому Куприян отправился в кухню, взял оставленный Акулиной Петровной кисель и блюдо с шаньгами, накрытое рушником.
Ермила надо позвать, поговорить с ним, Куприяну очень хотелось рассказать помощнику о том, что произошло с ним и Белугиным на Демьяновом хуторе, и как они сообща справились с Арычихой. Да и вообще… на душе как-то неспокойно было, наверное, это после встречи с Гербером… хотелось с кем-то поговорить.
И тут Куприяну в голову пришла интересная мысль! А что, сам он сможет или нет открыть тот путь, к Савелию Мироновичу?
Куприян подошёл к полке, где в прошлый раз открывался им путь и стал её оглядывать. Может, руками как-то… Парень поднял руки, повел ими, закрыл глаза…
– Может и сладится у тебя, но не сейчас, – послышался позади него чуть насмешливый голос Ермила. – Когда в полную силу войдёшь. Да и про часы ты позабыл, а тут без меня уж совсем никак не обойтись.
– Верно, часы я позабыл, – Куприян разом и смутился, и обрадовался, – Ты чего так долго, я тебя жду! Шаньги вот принёс, и кисель.
– Ага, это хорошо, шаньги Акулинкины тоже вкусные, – Ермил подошёл к конторке, поднял рушник, покрывающий блюдо, и потянул носом, – Эх, мастерица, руки золотые! Так ты зачем к Савелию-то собирался? Дело какое?
– Да не то, чтоб собирался. Поговорить хотел с ним… но можно в другой раз. Ермил… ты уж не серчай за такой вопрос… но мне кажется, или ты в самом деле… выше стал?
– Дак стал, а как же! Нешто ты не читал… ай, ну я ж тебе про помощников не давал книжицу-то, – Ермил стукнул себя по лбу. Ладно, так скажу, есть охота, а ты пока ещё прочтёшь! Когда ты в полную силу войдёшь, я стану вровень тебе. Вот, сперва подрос, когда ты мертвяка управил, куда следовает, а теперича вот Арычиха… А как ростом дойду, то смогу в лавке тебе помогать, одному-то не сладить тебе, и на чужого человека здесь не понадеешься. Надо сказать, с Онуфрием я шибко долго рос, туговат он был на разуменье, да чутка ленился, приходилось подгонять. А ты сам везде лезешь, придержать придётся. К Герберу покуда не суйся, он ведь… Онуфрию много хлопот доставил, жену его со свету белого изжил!
– Жену? – удивился Куприян, – Это что же… у Онуфрия семья что ли была? Давай-ка, расскажи всё, шибко интересно.
Куприян уселся у изразцового камина, на столик рядом поставил угощенье, Ермил в другом кресле устроился. Тонкий огонёк в масляной лампе мягко плясал, словно в такт рассказу Ермила, который прерывался иногда, рассказчик и слушатель с аппетитом жевали шаньги, по очереди запивая их киселём из крынки.
Глава 18.
Ночная синь укрыла небо, в окно Книжной Лавъки Куприяна Рукавишникова заглядывал только ясный лунный лик, окаймлённый алмазным звёздным ожерельем.
Блюдо с шаньгами опустело, как и кринка киселя, а Куприян всё слушал рассказ Ермила, затаив дыханье и не перебивая нежданного своего помощника.
– Когда Онуфрий известие получил, что Лавка сия к нему переходит, он у Агафона Торопинина тогда в приёмышах был, и такой судьбы себе не чаял. Приехал сюда, сперва как птенец желторотый был, с гнезда выпал будто. После уж ничего, пообвыкся, управляться со всем хорошо стал, но вот… рос я с ним долго, бывало, что и сердился на него за это, а после уж понял – нелегко ему. Несладко видать ему у Торопинина-то жилось, пугливый был, осторожный. Ты вот, Куприян, очертя голову-то не лезь на рожон, как вон с Арычихой. Горе мне с вами, теперь вот за тебя беспокойство.
– Я же не один был, с Арычихой мы с Григорием вместе сладили.
– Белугин человек хороший, это да, но у него стезя иная. А вот ежели чего с тобой, кто станет Хранителем? Путь твой дальше идёт, и не должен прерваться, покуда время не придёт. Вижу я, как у тебя на Гербера глаза горят… а меж тем, Онуфрию он не по зубам оказался, а ты ещё зелен.
– Ты про Онуфрия рассказать обещался, – напомнил Куприян, а то помощника уж занесло куда-то, – Про то, как его жену Гербер погубил! И про семью его сказывай.
– А что про семью, – Ермил пригладил кушак, – Сыны его, трое, живы-здоровы, двое в Костроме живут, жены да дети есть. Им Онуфрий отрядил капитал на сахарную мануфактуру, хорошо дела пошли. Младший в Петербург уехал, там у него лавка, правду не скажу, уж не упомню, то ли бумагой торгует, то ли сукном. Здесь ведь не задаром Хранитель управляется, книги станешь покупать, торговля завсегда идёт хорошо, так означено, чтобы нужды Хранитель не имал. В торговле Онуфрий сам удачлив был, мало что с другими делами не так хорошо управлялся, но капитал в достатке был у него. Да и у всех, кто раньше эти Пути хранил.
– А почему же тогда Онуфрий своим сынам никому эту Лавку не передал? Странно это, ведь сынам обычно наследство достаётся.
– Потому как неможно! Ты сам читал, что тебе Онуфрий написал – придёт твой черёд, и тебе сообщат, кто опосля тебя Хранителем сюда придёт. А ты к тому времени своим разумением семью свою наставишь, об этом не беспокойся. Только давай про это не станем пока говорить… Не хочу. Только к тебе привыкать начал…
– Ладно, не станем. И правда, чего про это говорить, расскажи лучше про Гербера, кто он такой есть, и что было с Онуфриевой женой.
– Гербер… Да кто ж его знает, кто он таковой есть, а только вот что тебе скажу… Ты сам как разумеешь, сколь ему годов от роду?
– Ну… может сорок? Или около того. Немолод уже, но ещё и не стар, – припоминая на вид этого Гербера, задумчиво говорил Куприян, – Крепок телом, учился видать где-то в столице, или за границей даже.
– Триста девять лет твоему Герберу, мы, помощники, такое видим, дано нам ведать, – горделиво поглядывая на Куприяна, сказал Ермил, – В Торжок он приехал, когда Онуфрию уж сорок годов минуло, два сына его на учёбу уехали, младший только здесь ещё жил. Жена Онуфрия, Евдокия, в девичестве Шапошникова была, батюшка ейный в Твери в Управе служил, за дочкой дал хороший надел, но Онуфрий Евдокию не за приданое взял. Любил её, да и она его тоже, душа в душу жили. Так вот, когда в городе у нас Гербер объявился, себя доктором представил, да и что, за столько-то годов жизни он уж поди какого только ученья не взял. Чем уж лечил, я не ведаю, мне оно без надобности, а люди к нему шли, слухи поползли, что помогает он от болезней разных. А только сам примечать стал, что… Понимаешь, Куприян, по-иному мы мир этот видим… вот идёт человек мимо лавки, а от него холодом веет – знать, помрёт в скором времени. Так и болезни телесные видать, и немощь духа тоже. Стал я примечать, что пришло вместе с этим Гербером много болезней, я Онуфрию то сказал, да он отмахнулся. А потом болезнь и сюда пришла… Евдокия занемогла, и я увидел, что тянет кто-то из неё жизнь.