Миллионщик

© АНАТОЛИЙ БЕСХЛЕБНЫЙ, 2020

ISBN 978-5-4498-1170-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

– А если найдут?

– А как они найдут? Спрячем, в картошке, да копаем, пусть ищут…» Вот, примерно, такой разговор вели два паренька, готовясь ограбить кассу, правления колхоза «Заря Коммунизма». В кассе тридцать две тысячи миллион по нынешним деньгам. Лет по семнадцать восемнадцать им было, этим несмышленым юнцам. В период расцвета советской власти это происходило, когда все было, чисто, и гладко и преступность была минимальной и милиционерам, по сути, делать было нечего. Поэтому это ограбление было, можно, сказать, ограблением века. По крайней мере у нас тут, на Тамбовщине… Эта давнишняя история успела уже обрасти легендами и мифами. И все же я решился перенести на бумагу эту неординарную историю, по крохам, можно сказать, собирая сведения о том давнем происшествии…

Многое замалчивалось. Люди молчали, боясь мести парторга. Но шила в мешке не утаишь. Кое-что все же просочилось и про УАЗик, и про истинного соучастника ночного воришки. Некоторые сведения я почерпнул у Лёшки Ефремова, моего, доброго знакомого – как разбивали оконные стекла у председателя колхоза Вяльцева, о том, что деньги были разбросаны у дома Славки Копьенкова это парторг пытался сбить со следа идеей, так как был замешан его сынок. Но большая часть сведений ко мне перешла. от матери, ocoбeнно о том, как загонялся, передавался в зону казенный УАЗик, как ломались судьбы ближайших родственников преступника; о том, как и почему узнику, пришлось заключить брак с девушкой редкой красоты, уже находясь зоне…

Веселее то было| время. Беспечнее. Пик коммунизма. Семидесятые так называемая золотая десятка. Люди жили, как сыр масле. Можно было с трешкой спокойно зайти в магазин и отовариться полной форме. В райцентре можно было зайти в столовку и по-человечески покушать сидя за столом и первое, и второе, и третье блюдо. Как полагается. И соленый огурец тебе ко второму. И кружка пива. И даже две. Настоящего, ячменного. Без добавления всевозможных мерзостей. Жировали, одним словом. Пока не появился на политической арене Горбачев со своей премудрой Раей…

В то время предом у нас был приятнейший во всех отношениях человек Вяльцев Александр. Вовсе не жав, не из нашего села. А это многое значит. Ни блата, ни знакомств, ни кумовства. Все по справедливости. Знал я его хорошо, знал. Когда я работал в райцентре наши дома с Сашей стояли по соседству очень хорошо помню то время, как, наверное, самое розовое, самое лучезарное в моей жизни, и если б не прокурор – некая Тамара Ивановна, заимевшая на меня зуб я бы никогда не покинул то райское местечко…

В тех домах на Школьной, где я тогда жил, собралась как бы маленькая медицинская колония. Там были и терапевт, и инфекционист, и невропатолог и стоматолог, и педиатр – я то есть… Потом, два физрука, пардон, кажется, даже три. И еще несколько учительниц. Одним словом, интеллигенция преобладала… Даже военком, живший там же, был, по-моему, интеллигентом, и с ним приятно было побеседовать… Саша в то время работал инструктором райкома… По вечерам мы резались в Домино за так называемым общим столом у одной из трех двухэтяжек – двух кирпичных и одного панельного. Мы рьяно стучали по дощатому столу, и Саша среди нас был самым бодрым и веселым игроком в домино,

Руководитель Вяльцев нашим колхозом, кажется, в конце семидесятых начале восьмидесятых. Но… кому-то потребовалось «выкурить» этого преда из нашей деревни, выжить. А как это сделать? Да очень просто. Здесь, в деревне, мы очень язвимы. Один ухарь, к примеру, поджог две копны сена у бедной женщины, сказавшей ему что-то не очень лицеприятное. Можно дохлого котенка в колодец бросить. Можно в скирду сена ведро солярки вылить. Можно подойти ночью и повыдергать весь лук, помидоры, огурцы. Так называемое вредничая безнаказанно… Не говоря уж о такой банальщине, как битье стекол и подбрасывание грязных записок…

Вода камень точит… Уедет, обязательно уедет, покинет это проклятущее село… Тем более боли в сердце появились… И Вяльцев поступил так, как поступал мудрый Ходжа Насреддин: если дурак наступал тебе на полу халата, отреж ее и уходи. Из-за сердца он я ушел из жизни, лет пять назад…

Не только я, многие в селе винят в смерти хоть она и. наступила через два десятка лет Щелокова Толика, то есть. Широкова

Ивана по кличке Рыбкин в книге. И Сашу Щелокова – брата претендента на председательский пост. Это они провернули операцию по выкури-

ванию Вяльцева из нашего села, дабы в кресло председателя уселся их близкий родственник. Свято место пусто не бывает гласит народная мудрость. И по логике вещей в председатели выдвинулся самый молодой и перспективный активист, дядя Рыбкина, до этого возглавлявший комсомольскую организацию, должностенка так себе, в общем, для бездельника, и главная обязанность его была раз в месяц пройтись по селу и собрать взносы у коммунистов-пенсионеров.

И наступил Щелоковский период… Вот тогда-то и появился «на арене» «кум королю», племянник нового председателя, год назад пришедший из мест не столь отдаленных. Теперь наш кон, теперь мы банкуем, удовлетворенно потирая руки, говорили те, кто относился к клану Щелоковых… Что ж, тут, пожалуй, подошло, время нашего главного героя, человека, можно сказать, легенды, прозванного Миллионщиком. Нo, так звали лишь за глаза иронично настроенные люди. Более популярным было прозвище Рыбкин. Занимался, в основном, ничего не деланьем, видимо, находясь, у председателя на особом, с чету, как любимый племяш, или просто как человек, однажды оказавший ему какую-то важную услугу…

Отдыхать под липками – это ли не любимое занятьице праздного человека? Тем более, у данного субъекта была такая возможность – возлегать где-ни-будь под кусточком и вести бесконечные беседы с: двумя-тремя собеседниками. Не без спиртного, разумеется. Тем более, спиртное y него не переводилось. В общем, панствовал человек, вел так сказать, праздный об раз жизни, т.е. жил за счет других самое первое правило, вора в законе или что-то наподобие, собирал, сливки, вершки, сшибал верхушки. Да собственно многие, побывавшие там, в не столь отдаленных, чаще всего теряли трудовую жилку, такая уж система, в наших колониях – отбивать у людей желание работать. И что характерно: чрезмерно, пьяным никогда не был. Что это? Пижонство? Склонность к эстетике? Чистоплюйство? Не желание выглядеть этакой куклой с оловянными глазками и со сбитыми набекрень мозгами? Трудно сказать… Моя же версия такова или боялся, что в голове шарики начнут сходить с орбиты или ножки начнут слабеть и подкашиваться, и тогда придется унизительно упрашивать тех, кто оказался более сильным в этой очередной, помойке и устойчиво держится в вертикальном положении. Но есть и другая версия, более тонкая и углубленная.

Моя версия такова: он раз и навсегда взял за правило пить маленькими дозами. Во-первых, это позволяло хмелеть, а не пьянеть, не теряя самоконтроля, самоконтроль для воришки – наиважнейшее. Во-вторых, алкоголь, по сути, всасываясь в пищеводе, сразу же шел в кровеносное русло, минуя печень, давая мозгу необходимую концентрацию для ощущения кайфа и, собственно, щадя печень. Ну и, конечно, устойчивость сохранялась.

Вернувшись из тюрьмы, он наученный горьким опытом, уже больше не шел на крупное воровство, предпочитал воровство мелкое. И в нем он преуспел. Был такой случай.

У нас было ружье, подаренное младшему брату Коле дедушкой. И Коля по неосторожности, будучи еще школьником, позволил себе вместе с этим тип ом за садом, поупражняться в стрельбе по консервной банке. Вскоре ружье исчезло… Все село, страдало от этого. воришки. Ловкость рук, а точнее – умение строить хитроумные планы – было развито в нем необычайно.

Ну и еще немного об этом прототипе, прежде чем приступить, к так называемому жизнеописанию, к описанию жизненного пути, приведшего его к полному краху.. Родился он в многодетной, семье, являясь последышем. Но, надо признать, последышем очень удачным. Любил очень отец этого мальца, души, можно оказать, в нем не чаял. Ребенок рос шустрым, подвижным как ртуть, необычайно умным, умеющим схватывать все налету, наматывая, так сказать на ус. Этот далеко пойдет, удовлетворенно подумывал про себя отец. И тут он попадал, что называется, в десятку. Сынок его младшенький, стоило ему чуть подрасти, на чал проявлять стремления и амбиции необычайные, свойственные разве что только. суперменам или высокородным отпрыскам – хватануть по больше, вскарабкаться повыше. Что ж, тут мы, как говорится, пас винить его за это мы. не имеем никакого права, нам дается лишь одна жизнь, и прожить ее нам хочется как можно краше, интереснее, и естественно не в бедности. Жалко только, что наши, потуги взобраться, как можно выше или ни к чему не приводят или приводят к плачевным результатам.

Глава I: «План был прост…»

План был прост, как и все гениальное: взять ночью кассу в правлении колхоза, улучив подходящий момент касса привезена в конце дня и оставлена в правлении, взять, и закопать в картофельной борозде. А уж потом, когда все уляжется, начать помаленьку, пускать в дело залежавшиеся деньги… Старший брат Боря привез деньги, в связи с чем операция упрощалась до минимума, подходи, как говорится, и бери под покровом ночи – день и час прихода денег был известен точно. Казалось бы, удача должна была сопутствовать этому парню однако он потерпел фиаско в чем же его промашка? Оказывается, не один он до бывал деньги… Но и не со Славкой как об этом думали многие… Сынку парторга доверился он. Хотя… тут его тоже можно понять, в таком возрасте проворачивать такую серьезную операцию одному как-то страшновато…

Эх-х, Рыбкин, Рыбкин… Горе ты луковое! Не так-то все просто, как это порой нам кажется… Ну, взял ты кассу, а дальше что? Вот тут-то и начались сомненья, колебания и прочие неполадки с примесью мнительности и нервозности необычайной. Весь день деньской ходил, как на иголках, душа вся изболелась. Малец есть малец. Непосильный груз свалил на себя… В конце концов не выдержал и выложил все отцу, привыкнув, полагаться на его опыт и мудрое мнение…

Отец… вечный труженик, человек малообразованный, но трезво, рассудочно мыслящий. Односельчане его уважали, уважали за справедливые, житейские, незамысловатые суждения и трудолюбие… Кaк было уже сказано, в этом мальце он души не чаял: умненький, находчивый, подвижный, верткий, вникающий во все мелочи быта. Еще будучи огольцом, повсюду

следовал за отцом, хлопочущим во дворе, как бы стараясь помочь в его делах, а в конечном итоге – просто мешался под ногами, будоража и веселя уже не молодого отца… И каково же было ему услышать из уст сынка эти страшные слова о колхозной кассе, зарытой в картофельной борозде!

Они примостились возле курника в проемчике между сараем, где отец всегда занимался рубкой дров. Здесь было безопаснее, кроме кур никто тут не мог подслушать, а матери подобные тревожные новости совсем ни к чему было знать…

– Ну что скажешь, папаня? Как ты на это смотришь? – нелюбопытствовал новоиспеченный воришка, видя, что отец не торопится с ответом.

– Зачем в борозде-то? -непонятно и хрипло вырвалось у Василия Тарасовича, он словно не произнес, а прокаркал эти никчемные слова.

– А где? Где же?

«Да не найдешь же потом… – совсем уж хотел было произнести старик эту какую-то упадочно-пессимистическую фразу, но не смог произнести, стиснутый какой-то непонятной свинцовой тяжестью, навалившейся на него. а сердце начало стучать так оглушительно, словно это было не сердце, а кузнечный молот. Минуты, две или три сидел он молча, опустив, взор в землю, так было проще, свет Божий казался каким-то. не милым, неуютным. При этом он пытался переварить услышанное… Несомненно, отец – это трудяга до мозга костей, опешил и растерялся

донельзя… На миг поднял голову, в каком-то страхе и ужасе всмотрелся в лицо сынка… Ведь нормальный же сынок, умненький, и не какой ни будь оголтелый бандит с большой дороги… Но взять кассу… Как это? Почему? Откуда это? В нашей породе никогда такого не было… Выродок? Трудно сказать. Сейчас такие времена… Все перепуталось, не поймешь, где ты прав, а где не прав. Бога забыли, запутались совсем надо срочно собирать семейный совет, обязательно надо, Аркаша умозрительно докажет, прав или не прав этот чрезмерно шустрый отпрыск, покусившийся на государственную казну. Да какую сумму схватил! Да что он в самом-то деле, очумел что ли?..

Но сынок – надо отдать должное его искусству увещевать – так умело, так ловко начал, плести сеть умиротворяющего, охмуряющего разговора, что буквально на глазах Василий Тарасович из оглушенного состояния начал, выходить, мало того – начал поддаваться уговорам сынка, считавшего, что эта умело схваченная сумма пойдет на благо семьи, поможет выкарабкаться из бедности и перейти в когорту людей зажиточных, преуспевающих, не- знающих ни в чем нужды, ни в пище, ни в одежде, ни в каких-то других потребностях, может, на уровень более высоких, нежели этот убогий деревенский уровень…» В город постепенно переберемся, вырвалось даже у фантазера-увещевателя.

– Рыба гниет с головы знаешь… знаешь такую пословицу?

– К чему ты это? При чем тут эта пословица?

– Не знаю, – как-то потеряно произнес Василий Тарасович, пребывая в состоянии очень и очень удрученном. Не доглядел, я некто иной. За проступки сынов отцы в ответе, мне и расхлебывать… я имею ввиду – морально. От тебя-то – взятки гладки. Отсидишь свое и вновь начнешь бедокурить. Это уж как пить дать, это что-то в виде заразы, таким ты, видать, уродился…» Василий Тарасович горько вздохнул.

– Куда перепрятать? Говори, куда? Если в картошке нельзя, – торопливым шепотом произнес сынок-прохиндей, когда они уже закурили, отец

самосад, сынок – беломорину.

– Ладно, не гоношись. Теперь уж пусть лежат вылеживаются…

– И я так думаю.

– Это же надо удумать такое – взять колхозную кассу. Это уже, я считаю, по-свински. Людям начислили за их труды, а ты взял. Чем платить теперь будут?

– Это уж не наша забота…

– А чья же?

– Слушай, папань, ты что, в самом деле печешься, о государстве? Да в

их закромах, знаешь, сколько?

– Сколько?

– Воз и маленькая тележка… Горы золота, если конкретнее. Нам такое и

не снилось…

– В общем так… Аркаша приедет и там решим, что к чему и что по

чем. А пока – не рыпаться. И прежде всего надо успокоиться и перестать метать икру. Ниже травы, тише воды затаиться. Словом нас и нет на белом свете, будто мы сгинули. А спросят, брали? Отвечать не брали, спокойно отвечать. Они спрашивают повторно, и опять же, мол, ни сном, ни духом…

– Дурдом какой-то… Что ты плетешь, папань?

– Я говорю, как оно есть, сынок. Дело наше пропащее – такая ситуация.

Кожей чую – пропащее. Но все равно, икру метать ни к чему. Сесть на жопу и сидеть. Где-нибудь в уголку. А там видно будет, – постепенно обретая прежнюю деловитость, произнес Василий Тарасович. – Пошли, у меня там есть в заначке, тяпнем по рюмочке, а то как бы удар не хватил, очень уж нехорошо на душе, напряженно. Пододвинул, ты мне, сынок, проблемы. Зайдя в дом, они торопливо проглотили крепенький напиток, не закусывая. Мы, Кисляковы, вечные труженики… Испокон веков… И вот откуда-то белая ворона взялась, – ворчливо произнес Василий Тарасович, но уже без прежней злости, а несколько снисходительно. По, видимо, его нравоучительные речи не попадали в цель.

– И не ливером будем питаться, а копченой колбаской, – раздобрев после

выпитого крепкого самогона, произнес шустряк-сынок.

– Да тише ты, мать услышит, – прошипел отец, заговорщики прижимая палец к губам.

– Ничего, ничего, живы будем, не помрем, – излучая легкомысленность и бравый задор молодости, произнес «герой дня», даже и не замечая боли и тоски, застывших в глазах родного отца. – Жизнь продолжается. Не в первые, не мы последние. Подумаешь, невидаль какая – касса…

– Когда стемнело, Василий Тарасович в сумраке сарая, притулившись к к яслям рядом с коровой, начал неистово молиться. Никогда он не обращался к богу, но тут вынужден, был обратиться. Молитв он не знал и горя повторял лишь как заведенный, лишь две фразы: «Спаси и сохрани моего медвежонка так он звал своего сынка, когда он был еще маленьким. «И Пусть он больше, не ворует… Он не знал о том, что парторг тоже переживает за своего сынка. И тоже, почти по тому же поводу…

Двенадцать, часов ночи… В это время, не спали не только Рыбкин и его отец, но и парторг… Это была жизнь, ее извивы, ее проявления, борьба, так сказать, за существование, за продолжение своего рода, каждый пекся о своем родной кровинушке, подчиняясь вековечным родительским инстинктам…

Парторг… даже не хочется называть его по имени – просто парторг. нехороший человек с лисьими замашками, но с волчьей душой. Про таких говорят: мягко стелет, да жестко спать. За счет колхоза купил кооператив детишкам… Совершенно случайно он обнаружил, в ящике стола в комнате сына пачку денег… Сынок не стал, отпираться, тут же во, всем признался, сказал, что ходил вместе Рыбкиным в правление, но внутрь не залазил, а стоял «на атасе». И Рыбкин за это качестве благодарности дал ему пачку денег…

– Какая же ты тупая скотина! – горько-произнес парторг. Славка Промозглых. Закадычный друг Ивана Рыбкина. Похоронил брата, отца… Жил в одиночестве. Отчасти тоже был шустряком. Трое их было, друзей. Еще был Филателистов Борька Три друга, три разных судьбы, три разных характера. Славка хоть к слыл шустряком, но был грустноватым шустряком. И если эти двое были небольшого росточка, третий, Борис, был высоким и простецким до мозга костей Парторг по какому-то своему разумение из двух друзей Рыбкина вы брал почему-то Славку. Видать, под несчастливой звездой тот родился.. Одевшись, парторг торопливо, направился к его дому. Подойдя к его ограде, начал разбрасывать деньги направо и налево. Затек зашел к Славке дал ему сотню и прежнее:

– Храни молчание. Это в твоих же интересах.

– Какое молчание?

– Не перебивай, сейчас объясню… Короче тебя, наверное, скоро арес-

туют, но быстро освободят, все зависит, от тебя: oт твоего молчания.

– Да в чем дело-то, что-то я не врублюсь…

– Взяли колхозную кассу…

– А я тут при чем?

– При том, что вокруг твоего дома десятки валяются, словно какой мусор. Прямо хоть бери веник и подметай. Вот держи еще одну сотню…

– Зачем вы даете мне деньги, для чего?

– На такие прямо поставленные вопросы трудно ответить, по-лисьи уклончиво ответил парторг… Но просто так не дают… Там, в милиции просто молчи и все. Больше ничего от тебя не требуется. Отпустят. У них же никаких улик. В крайнем случае, я позабочусь, похлопочу… В моем лице ты получаешь на всю жизнь человека, всегда, готового прийти на помощь, всегда поможем и с угольком, и с дровами… «Можно даже и работенку интересную, выбить тебе… Или объездчиком или нормировщиком-нарядчиком – такую ставку можно пробить. Плевая работенка, а денежки пойдут, потекут ручейком…»

Славка первая жертва. Жертвами стали и отец, и брат средний. Да и сам парторг был надолго выбит из колеи… Когда ночной гость ушел славка несколько минут сидел на своей кровати, виде неподвижного изваяния, оглушенный и сбитый с толку… На конец выйдя из оцепенения, он встал, зачем-то начал искать веник. Не благоразумие взяло верх, и он вышел без веника, подсвечивая себе фонариком.

Несколько дензнаков ему и самом деле удалось отыскать, хотя… далеко не все – нервное напряжение и темнота сыграли: свою роль… Но и те несколько десяток у него отобрали потом при обыске, как общественные доказательства… Сглупил он, конечно, смалодушничал. Вместо того, чтоб швырнуть грязные деньги в морду парторга, он пошел поводу у негодяя. Но… не будем судить его строго, как говорится. Время было такое суровое, и парторг в деревне был фигуpoй немаловажной.

От Славки парторг уверенно двинулся к Широковым, жившим напротив к Рыбкину то есть…

– Короче, так, Тарасыч… – ночной визитер прокашлялся, чтоб снять охриплость.. – Сынок Ваш замешан… Мой – отчасти… Будем говорить без утаек, как оно есть, уж нам-то таиться ни к чему… По всем признакам его будут привлекать, а не моего – это Вы должна уяснить прежде все -го… Мой даже не прикасался к деньгам, всю операцию от: начала до конца замыслил и провел Ваш, а не мой. На него и все шары посыпятся. По логике вещей… Они стояли в сенцах в полнейшей темноте. Два отца. У каждого из них болела, душа за своего отпрыска… И все же Широков-отец продолжал оставаться человеком, хоть и испуганным и крайне растерянным вовсе не иудой, как это зачастую, случается с нами, когда беды нагрянут на порог нашего дома…

– Я не пойму… Они, значит, вместе были?

– Да ну как вместе… Пристегнул он его за компанию. Чтоб не так страшно было. Ну… мой… и не отказался, будучи безотказным… Но он к правлению даже и не подошел, в сторонке стоял…

– Как это в сторонке? Где в сторонке?,

– Вы хотите знать подробности?

– Ну да.

– Подробности потом выяснятся. В милиции. Но не здесь и не сейчас, -взяв на октаву выше, произнес парторг уже более официальным голосом так что не нужно меня дергать и провоцировать… Я сам ничегошеньки не знаю. Знак лишь, что мой дурак связался с Вашим, и я вам, дуракам, сейчас пытаюсь помочь по мере возможностей. Помочь и предостеречь от опрометчивых шагов. По неопытности… Прежде всего я попросил бы не втягивать моего… Вот тебе две сотни, старина. Пригодятся. Хотя бы-на того же адвоката. Говорят, не подмажешь, не поедешь, кхе… Если потребуется,

и еще могу дать… Да, и вот что, дорогой мой Василий Тарасович… Поста-

раюсь вытянуть и Вашего этого дельца, заварившего эту кашу, совсем не подходящую для его возраста… Ему семнадцать есть уже?

– Да стукнуло недавно. А что?

– Да если б не было семнадцати, он бы как малолетка пошел, а так… Но все равно, постараемся вытянуть. Всеми пращами, как говорится, и неправдами, кхе. У меня связи. И в райкоме, и в прокуратуре… Так что имей ввиду – ни гу-гу про моего стервеца… Долг платежом, ты это знаешь. Чуть что, сразу ко мне. Всегда поможем… Все, ухожу. Аж спина мокрая. Все запомнил? Все понял?

– Да, кажись, все…

– А я побежал. Нa душе неспокойно. Аж: спина мокрая как лошадь, кото -рую заездили… Неспокойно, очень неспокойно. Кошки скребут… Как бы над собой чего не сотворил…

– Слушай, объясни мне… объясните…

– Потом, потом, Тарасыч. Некогда. Там сынок без присмотра. Боюсь я за него. Какой-то сам не свой. Ведь несмышленыш же, по сути. Не привыкшим

к подобным передрягам… Чего ты хотел?

– Да деньги-то, деньги. Куда их?

– Э-э, голубчик… Нашел, о чем спрашивать… Я сам не больше тебя…

– Что с ними делать? Куда их сдать?

– А где они?

– Закопаны.

– Деньги – все, считай, пропало, – неопределенно произнес парторг и, словно чего-то испугавшись, как ошпаренный, выскочил наружу и рысью побежал в сторону своего дома. Что-то нехорошее шевельнулось на душе Василия Тарасовича, какая-то тень подозрительности, но он постарался отбросить эту подозрительность.

– Пороть их надо! Ремнем! – хрипло крикнул он в темноту. Но темнота не отозвалась ни единым звуком, молчала темнота, зловеще молчала, сгущая, усиливая неуют в душе пожилого, человека, за чем-то приложившего руку к сердцу, там, в области сердца что-то осаднилось и поджимало…

– А не бегать за ними, на цыпочках, сдувать, пылинки… Но это, последнее, также, как и первое, относилось не только к парторгу, по-лисьи скользкого и увертливого, но и к нему самому…

Он уже почти дошел до своего дома, но почему-то повернул назад. Вернувшись к дому Славки, он начал подбирать денежки, одновременно ста -раясь кое-где ставить… Потом ему послышался какой-то подозрительный шорох. Он замер, прислушиваясь: кто-то копошился в ограде… «Промозглых… Ползает, – догадался парторг. -Точно, ползает, кхе… Вот дуралей! Ползает тут ночью… Надо когда немного рассветет… Эх-х, горе луковое. Себе же проблемы создаешь, балбесина.

Я – то, ладно, у меня нет выбора. А ты-то чего ползаешь? Ведь завтра же обыщут и отберут, как вещественное доказательство… Прямо как ягненок несмышленный аккуратно встав и отряхнувшись, парторг тихонько начал удаляться, отчасти повеселев и даже почувствовав прилив новых сил ввиде второго дыхания. Такое иногда случается у спортсменов, когда они начинают приближаться к финишу…

И, тем не менее, к милиционеру он пришел, совсем измученным и измоча- ленным, словно побывав в какой-то очень опасной передряге. Теперь уже не только спина, но и кожа лица лоснилась от жира и пота вперемешку. Он то и дело вытирал лицо носовым платочком, но это мало помогало. А уж сердце, сердце-то стучало! Как у пробежавшего длинную дистанцию. Только бы он был дома, только бы не уехал… В конце концов, это же свой человек, а со своим всегда проще договориться. Тут подмазывать, пожалуй, не придется… Но все равно, как-то… не очень… я бы сказал, даже очень и очень… страшновато… Чужая душа – потемки… Какой-то он непредсказуемый и чрезмерно честный…»