Брат мой Авель

© Беспалова Т. О., 2025

© ООО «Издательство „Вече“», оформление, 2025

…Ну где у вас гарантия, что хлеб, который ели вы,

Не будет завтра вам как неоплатный долг зачтён?

И где у вас гарантия, что гимн, который пели вы,

Не будет завтра проклят, заклеймён и запрещён?..

Михаил Щербаков

Часть первая. Перевёрнутый мир

Глава первая. Невроз благополучия

Саша и Настя расположились на пляже, на чистейшем песке. В этот пасмурный, ленивый день надвигающегося предзимья и прибой обленился, набегал еле-еле, чтобы бесследно раствориться в песке. Морской бриз тоже уснул, и на пустынном пляже в этот послеобеденный час было тихо-тихо. Никто не мельтешил, заслоняя морской горизонт. Никто не требовал платы за лежаки. Саша и Настя приехали на пляж на велосипедах (к каждому приторочено специальное сидение для перевозки маленьких детишек). Саша вёз старшего мальчика. Настя младшую девочку. Теперь их дети совершенно безопасно играли в ленивом прибое. Для русских детей температура воды в 19^°С – совсем не холодно. На кромке прибоя Саша и Настя возвели для них огромную крепость с отвесными стенами и башенками. Оба малыша со своими ведёрками и совками отлично помещались в крепостном дворе. Языки воды просачивались под арку крепостных ворот, и маленькие воители пресекали их поползновения проникнуть в замок. Саша наблюдал, как одна из стен их замка проседает под натиском воды, но подновить её мешала лень.

Вся обстановка, стиль жизни израильского городишки Ашдод располагали именно к лени. В Москве Саша мечтал о свершениях, карьере, серьёзных и значимых занятиях, метался между лингвистикой восточных языков, веб-дизайном и попытками монетизировать свои разнообразные дарования. Саша, отлично учившийся и в школе, и в университете, считал свои дарования в гуманитарной сфере весьма значительными. Не единожды он принимал решение жить как-то самостоятельно. Но решения эти приводили его либо в штат курьеров сетевого магазина здоровой пищи, либо в юридический отдел какой-нибудь бог весть чем занимающейся фирмы (одно из трёх высших образований Саши являлось как раз юридическим). Таким образом, имея жену и двух подрастающих детей, Саша всё ещё зависел от своей шестидесятилетней матери, бизнес которой по счастью процветал. Настя мечтала о карьере художника-иллюстратора, изрисовывала один скетчбук за другим. Учила рисовать сына. Ну а толку-то?

Саша привык иметь достаточно свободного времени. Не привык быть стеснённым в деньгах и не желал социализироваться в каком-либо трудовом коллективе, состоящем, как правило, из малообразованных подловатых идиотов. Саша не хотел, чтобы им помыкало государство. Настя боялась войны и, как следствие, разлуки с мужем. В начале марта 2022 года все эти обстоятельства в совокупности привели супругов Сидоровых в Ашдод, где Сашина мать арендовала для них комфортабельный домик на проспекте Ирушалайм с прислугой и няней.

От их нового дома до аэропорта Бен-Гурион меньше часа езды на автомобиле. У обоих супругов выправлено израильское гражданство. Таким образом, препятствий для поездок в «загнивающую Европу» никаких. Пользуясь временным бездельем (они пережидают войну, поэтому о поисках каких-либо постоянных занятий речи не идёт) и добросовестностью нанятой в Ашдоде русскоязычной няни, Саша и Надя смогли предаться своему любимому развлечению – скалолазанию. Несколько недель они проведи в Альпах. Потом отправились на охоту в финские леса, где жили друзья Аси Сидоровой – Сашиной мамы. Второй их тур был посвящён в основном Португалии, но кроме этого они посетили и Андорру, и княжество Монако. А напоследок прокатились по Лазурному Берегу.

Домик на проспекте Ирушалайм обладал множеством достоинств, к числу которых помимо трёх уютных спален, огромной кухни, гостиной и садика относилось и расположенное неподалёку бомбоубежище. Однако это последнее достоинство Саша и Настя смогли оценить лишь в октябре 2023 года. Они находились в Гамбурге, когда Израиль начали бомбить, и испытали сильный дискомфорт от своей безопасности, в то время как няня с их детьми едва ли не каждую ночь проводили в бомбоубежище.

Зато теперь всё не так уж плохо. ЦАХАЛ штурмует Газу. У Израиля сильная, способная победить любого врага армия. Израиль – не Россия, цивилизованная страна. Здесь не может случиться такой упоротой кровавой долгой резни…

Саша детской лопаткой чертил на песке геометрические фигуры и размышлял. Голос Насти сливался с шелестом прибоя. О чём это она говорит?

– Иероним – художник, рисующий портреты всех желающих на пляже. Манана утверждает, что он гипнотизёр. Смешно. Гипнотизёр – это бред какой-то. Манана суеверна. Верит в цыганский сглаз. Но ведь в Израиле, кажется, нет цыган…

– Цыгане есть везде…

– Посмотри, вот он, Иероним…

Саша поднял голову и увидел на кромке прибоя высокого человека. Светлая балахонистая, заляпанная краской рубаха, коротковатые и узкие штаны не закрывают широченные, как у гиппопотама, и волосатые щиколотки. Босые ступни огромны. Наверное, следы таких ног способны ввести в заблуждение любого следопыта. Крылья арафатки раздувает ветерок. Лицо продолговатое, смуглое и в то же время бледное. Над верхней губой узкая полоска усов. За плечами в рюкзаке мольберт. На плече раскладной стульчик с брезентовым сидением. В руках нелепый огромный полупустой пакет и грабли. А это зачем? Мольберт и стульчик – это романтично. Пакет для мусора и грабли – глупо, грубо, убого.

В целом, фигура художника показалась Саше мужественной и красивой. Или по меньшей мере живописной. В плечах его и осанке чувствовалась недюжинная физическая сила. Такому скакать на верблюде с автоматом Калашникова наперевес, а не собирать мусор на пляже. Саше показалась, что где-то под его балахонистым одеянием, возможно, припрятан и АКМ, и парочка РГД-5. Кто этот человек? Неужели бедуин? Откуда в Ашдоде взяться бедуину? Впрочем, в Ашдоде кого только нет. Отправляясь утром на пляж, они видели афишу, анонсировавшую выступления какого-то харьковского рэпера. Настя загорелась, и вечером они отправятся в местный бар на рэп-концерт. В Ашдоде принято на такие мероприятия ходить с детьми, даже если дети совсем малыши. Саша не любит рэп, но будничная жизнь Ашдода иных развлечений не предлагает.

– Это Иероним. Он художник, – повторяет Настя. – Манана рассказывала о нём. Он из Ливана. Православный. Он наших детей уже рисовал. Помнишь тот рисунок?.. Пригласим его? Он говорит по-русски…

– Помню. Хороший рисунок. Детки в панамках на фоне моря. Рисунок монохромный, но… Пусть рисует опять. На пляж теперь мало кто ходит. Надо дать ему возможность заработать.

Художник, прислушивавшийся к диалогу, приблизился, и Саша заметил, что пальцы его ног совершенно черны и невероятно мохнаты. Некоторое время Саша наблюдал, как художник готовится к работе, а потом расположился у него за спиной, попросив разрешения снимать процесс создания рисунка на видео. Настя присоединилась к играющим детям. Она хотела позировать художнику.

– Ты ведь не еврей… – проговорил художник через короткое время. – Ну, может быть, на четверть. А дети твои совсем не евреи.

– Так и есть.

– Тогда зачем вы здесь?

Саша молчал, разглядывая художника, и удивился: как человек может быть одновременно и смугл, и бледен? Однако доискиваться ответов на трудные вопросы в данный момент ему не хотелось.

– Бежали от войны? – спросил художник.

– Примерно так, – нехотя ответил Саша.

Саша наблюдал, как художник пачкает угольком белоснежный лист. Лицо Тихона уже ожило. Глазёнки мальчика улыбались. Лиза же всё ещё была едва прорисована.

– Какие милые малыши, – проговорил художник. – Тиша – совсем русское имя. Он совсем не говорит. Только гулит, как годовалая сестрёнка…

– Лизе скоро два…

– А мальчику сколько? Четыре? Пять?

– Тише шесть лет, – Саша отвечает нехотя, ощущая растущее раздражение от неуместной участливости чужих людей. – Он смышлёный. Всё понимает. Но говорить… Порой мне кажется, что он из вредности просто не желает разговаривать с нами…

Несколько минут художник молчал, сосредоточившись на рисунке. Саша наблюдал за быстрыми и уверенными движениями руки художника, веки его отяжелели, ему пригрезился Тиша, разговаривающий почему-то на арабском языке. Кругом руины, и немытый-нечёсаный Тиша рассказывает ему о том, как он голодал и прятался от обстрелов. Саша тряхнул головой, отгоняя морок. Потёр глаза. Нет, всё нормально. Да иначе и быть не может! Вот ленивый прибой, вот Тиша и Лиза играют, беседуя друг с другом на своеобразном птичьем наречье. Вот Настя, подставила лицо и грудь солнышку.

– Вы бежали от войны не в ту сторону, – внезапно произнёс художник. – Израиль обречён. Вокруг Израиля миллиард мусульман, каждый из которых считает десять миллионов израильтян самозванцами… Что такое десять миллионов против миллиарда?

Саша в растерянности уставился на лазурную с белопенной каймой ленивую полосу прибоя.

– Но ведь это не прям так сразу случится… И… мне кажется, мусульман только пятьсот миллионов.

– Израиль обречён, – повторил художник.

– Мусульмане… дикие орды… как-то не верится…

Саша вздохнул. Внезапно выплывшее из пасмурной хмари солнце припекало. Хотелось вздремнуть, он улёгся рядом с художником, накрыв лицо футболкой.

– Я поясню относительно орд мусульман, – проговорил Иероним. – У Будды не было детей. Если в бурной молодости от него кто-то и родился… Нет, он об этом никогда не говорил. Учение Будды, как вам наверное известно, отрицает мирскую суету. Будда звал к отказу от желаний, потому что желания – источник страданий. Он не стремился к организации царства на земле. Смысл его учения был в отрицании смысла любых царств. У Иисуса Христа тоже не было детей. Родственники его мало интересовали первых отцов церкви.

– Религия, возвещённая Христом, была религией угнетённых, но теперь, когда угнетения нет… – проговорил Саша из-под майки.

Ему почему-то хотелось казаться просвещённым перед этим странным человеком.

– Да, религия, возвещённая Христом, была религией угнетённых. Христос был великим утешителем. Он показывал путь спасения личности, но не общества. Учения Будды и Христа впоследствии стали идеологиями воинственных царств, приземлённых и хищных. Но эти последствия никак нельзя связывать с самими пророками. Они к этому не стремились и не призывали. Мухамед был пророком иным. Имена родственников пророка Мухамеда нам известны. Его неофиты не были угнетёнными. Религиозная система, разработанная им, отлично приспособлена для создания земного, сплочённого и агрессивного государства. То, что сделали последователи Будды и Иисуса после смерти пророков, Мухамед сделал сам. Он был воинственным суровым вождём. Его армии уходили в походы при жизни пророка. Будда и Христос оставляли ученикам слова, надежды и сомнения. Мухамед учил не сомневаться. Нищие апостолы, тайком проповедующие учение, – это не ислам. Ислам – это молодая феодальная империя. Учение Мухамеда было обращено к полководцам и купцам, которые спешили мечом утвердить молодую религию и утвердить торговые монополии. Если б у Будды был сын, он стал бы таким же бездомным мудрецом, как отец. Был бы сын у Христа, стал бы мучеником и погиб, как многие из ранних христиан. Родственники Мухамеда – это феодалы, знать духовной империи.

– А вы хорошо говорите по-русски. Не хуже любого лектора в московском гуманитарном вузе… – Саше хотелось казаться внезапным и остроумным, но Иероним отреагировал на его эскападу обидным спокойствием.

– Всё объясняется просто, – проговорил он, улыбаясь. – Я учился в России. Причём именно в гуманитарном вузе. А рисунок… Это так. Забыл русское выражение…

– Для поддержания штанов в трудное время, – проговорил Саша.

– Именно так!

– В Израиле траур, – продолжал художник. – Погибло много людей. И люди продолжают гибнуть…

– Траур? Это не наш траур. Мы с женой нынче пойдём на концерт… этот супермодный рэпер из Харькова. Как его?.. Жена знает…

– Его зовут Авель. Библейское имя, но кормится он от сатанинских дел…

– ???

– Разве вам не известна биография этого Авеля?

– Я не интересуюсь биографиями комиков.

– Авель вовсе не комик. Наоборот. Скорее трагическая фигура. Его отец… он… – художник умолк, подыскивая нужное слово.

– Денежный мешок? Олигарх? Постоянно живёт в Лондоне? А сынок скачет по израильским пляжам, потому что в Британии русский рэп никому не интересен?

Саша усмехнулся, иронизируя, но Иероним оставался трагически серьёзен.

– Смешной вы человек! – проговорил Саша. – У таких вот рэперов папы-мамы всегда денежные мешки. Кем же ещё может стать дитя олигарха? Им одна дорога – в шоубиз.

Иероним покачал головой.

– Авель художник, как и я, – проронил он. – Но мои родители бедны.

– По-вашему выходит, этот Авель – настоящий поэт?

Художник молчал. Скорбь на его лице была непонятна Саше и пугала его.

– Что-то не так с его отцом?

– Про Святослава Гречишникова мало что известно. Всего несколько статей. «The New York Times» тоже писала о нём…

– Что же она писала?

– Поставки оружия. После развала СССР на территории Украины осталось много военных складов. Кто-то хорошо нагрел руки на торговле советским оружием.

– Гречишников?!

– Чем, вы думаете, вооружены ребята из сектора Газа?

– Я не разбираюсь в оружии… не интересуюсь…

– В ближайшие десятилетия в этом мире выживет и даст потомство лишь тот, кто разбирается и интересуется оружием, – назидательно произнёс художник, и Саша ещё раз подумал, что под длинным балахоном бедуина может прятаться и несколько РГД, и АКМ, а может быть, где-то поблизости среди лежаков и пляжных зонтов припрятано и нечто покрупнее.

Насте не нравятся ни слова, ни назидательные интонации художника. Она забирает детей, вытряхивает из их одежды песок, любуется рисунком. Саша расплачивается с художником. Тот принимает шекели с поклоном. Саше приятно чувствовать себя щедрым.

– Будет дождь, – говорит художник, собирая свои пожитки.

Он снимает с мольберта рисунок, покрывает его листом тонкого пергамента, сворачивает в трубочку, перевязывает лентой и торжественно вручает Насте.

Рисунок получился удачным. Монохромный, но очень живописный. Настя выглядит счастливой и спокойной, но Саша привык к перепадам её настроения.

Саша с Настей стряхивают с босых ног песок и поднимаются на набережную Ашдода. Детей несут на руках. Саша оборачивается, чтобы ещё раз посмотреть на удаляющуюся фигуру пляжного художника. Его светлые одежды полощутся на ветру. Где же он прячет свой автомат?

– Послушай! – тихо говорит Настя, и Саша покорно склоняет ухо к её губам.

Настя чрезвычайно нервна. Расстояние от полного и безоблачного счастья до гневной истерики порой исчисляется минутами. Настя любит внимание и заботу, при отсутствии которых становится вспыльчивой. Саша старается заботиться, старается быть внимательным.

– Послушай! – тихо повторяет Настя. – Тиша заговорил!

– Как так? Тебе не послышалось? Что он сказал? Папа или мама? Прости, как я мог сомневаться. Конечно, мама!

– Он сказал «чайка». Только почему-то на иврите.

* * *

Набережная Ашдода. Какие-то цветущие кусты. Пальмы, между которыми снуют прохожие. В нижних этажах домов первой линии магазины и магазинчики. Чуть правее – отдельно стоящее приземистое здание под неоновой вывеской – знаменитый на всё побережье бар, где выступают знаменитости. Нынче на щите возле входа в бар объявление. В чёрно-белой цветовой гамме изображена всеми местными узнаваемая Кремлёвская стена со Спасской башней. На этом графическом фоне кроваво-красным выведены латинские буквы A'vel и чуть ниже чёрными буквами по-русски: «Советские песни в новом украинском прочтении».

На набережной многолюдно. Люди гуляют. Бабули выгуливают друг друга. Дедули выгуливают собак. Гуляющие обмениваются короткими репликами. Обсуждают болезни, неудачи и радости, детей и внуков. Барышни и тётки катают коляски с детьми. Эти тоже переговариваются. Большинство из них не мамаши, а няньки. Среди нянек встречаются очень симпатичные, совсем молоденькие. Но есть и настоящие дуэньи. И повсюду русская речь. И повсюду мусор.

В мини-маркете продавец на кассе демонстративно курит. Так и выпускает струю дыма прямо в лицо покупателю. Женщина с двумя детьми шарахается от струи дыма. Её мужик рядом с ней, но он инертен. Слишком погружён в собственные мысли.

– В Москве такого беспредела нет, – бормочет она. – Чисто и никто не курит, где попало.

Пара с детьми становятся в хвост небольшой очереди сразу за A'vel. В их корзине бутылки с питьевой водой, пиво, чипсы, мороженое. Женщина конечно же обратила внимание на его дрэды и блестящие леггинсы, уделив особое внимание желтоватому бриллианту в его правом ухе. Лицо A'vel узнаваемо. Он выглядит в точности так, как на афишах, которым обклеены все столбы в Ашдоде.

Мамаша приблизилась к A'vel, и тот сразу смекнул, что перед ним русская. Причём русская из недавно приехавших, а не местная. Да и не еврейка она, а именно русская. Совсем русская, без местных изысков, связанных с частичным или полным объевреиванием. Однако женщина заговорила с ним на иврите.

– Мне очень понравился здешний пляж. Delila Beach, – проворковала она. – Сначала меня смущало, что за пляжем присматривает ливанская семья, но чуть позже разобралась, что они сильно отличаются от арабов. Современно одетые, темнокожая красивая девушка в футболке с красной звездой и странном, совсем не похожем на хиджаб, тюрбане, её отец, а может быть и дед, судя по повадкам, главный на этом пляже. Порадовало, что они заботятся о пляжных котиках, покупая им корм. Мужчина показал нам большой пакет корма в своей машине. Пляж чистый, так как мусор, ракушки и водоросли регулярно убираются. Море чистое, рыбаки ловят рыбу. До пляжа можно добраться на велосипеде. Мы живём в коттедже на улице Ирушалайм. До пляжа на велосипеде десять минут. Дороги в округе хорошие. А раньше я ездила на велосипеде чуть дальше, до Zikim Beach. Дорога тоже хорошая. Лес, птички поют. На поле пшеница зреет. Дорога ведёт к ближайшему кибуцу, а потому машин на ней немного. Да, я действительно ездила от Ашдода на велосипеде. Тут если по прямой, то километров восемь, ну а дорогами, конечно, дольше. И муж со мной ездил. – Её речь пресеклась. На глаза навернулись слёзы. – После седьмого октября я на этих пляжах не чувствую себя в безопасности, – быстро проговорила она.

Дети увивались возле её ног. Двойняшки или погодки – не разберёшь. Пол тоже не ясен. Оба в бесформенных одёжках радужной расцветки. A'vel ещё раз посмотрел на девушку. Белая, без гейских ужимок, без тату на лице, подтянутая, не жирная, задницей не тверкует. Лицо совсем русское, красивое, на безымянном пальце левой руки обручальное колечко с розовым ценным бриллиантом, однако мужик её на богача не похож. Просто какой-то Ваня, позабывший дома очки. Наверное, они из Новосиба или из Тюмени. До войны A'vel успел побывать и в Новосибирске, и в Тюмени, а потом…

– Мы недавно прилетели из Гамбурга, – угадав его мысли, проговорила девушка. – Пережили настоящий ад. Мы в Гамбурге, дети здесь. С няней бегают в бомбоубежище. Билетов до Тель-Авива нет… Ужас! Ужас!!!

При последнем восклицании муж красивой русской обернулся. A'vel заметил озабоченность и тревогу на его лице. Всё ясно. Жена истеричка – и он её боится. Только истерики сейчас не хватало! A'vel не выносил женских истерик.

– Какие милые детки! Близнецы? – быстро проговорил он.

– Нет.

– Погодки?

– Нет!..

– Всё равно, какие милые девочки! Какие платьица! Радужные оттенки сейчас в моде.

A'vel ожидал, что красивая мамаша растрогается. Как же! Известный рэпер A'vel заинтересовался её детьми. A'vel – звезда ночных клубов Тель-Авива, разумеется, только тех, где гужуется русскоязычная публика. Но всё-таки настоящая звезда. За билеты на вечер с его участием берут не менее €500. А это значит, что A'vel обскакал ренегата-Галкина. A'vel не любит ренегатов, потому что сам ренегат. A'vel не любит русских, но вынужден их терпеть, потому что они платят по €500 за вход в грязную прокуренную забегаловку, чтобы послушать, как A'vel читает рэп, периодически сбиваясь на мову. Ведь A'vel – коренной харьковчанин, а это важно. Родной его Харьков пострадал от обстрелов, и из-за этого A'vel, ненавидящий русских, снисходит до них. Но это лишь на время, до тех пор, пока война не закончится полной и окончательной победой Украины. И тогда русские будут болтаться на фонарях во всех городах мира, в том числе и здесь, в Ашдоде. Тогда перевешают всех, даже ренегатов, даже эту красивую бабу и её детишек, но пока ещё не время. A'vel улыбнулся детишкам, пытаясь польстить их красивой мамаше. Но не тут-то было. Красотка повернула рыло в сторону моря и нахмурилась.

– С чего вы взяли, что это платья? – проговорила она. – Эй, Сашка! Возьми детей на руки. Здесь слишком много народу.

Ах, вот оно что! Не Ваня, а Саша! Русский хрен вместо русской же редьки. Рот A'vel наполнился слюной, а мужчина тем временем послушно принял детей. Одного посадил на плечи, а того, что помладше, на сгиб правой руки. Их мать стояла рядом, роясь в своём рюкзаке, откуда она вскоре извлекла новенький блокнот и хорошую паркеровскую ручку. Благосостояние проявляется в мелочах: обручальное кольцо с ценным камнем, «паркер» с золотым пером – мелочи, казалось бы, однако при таких обстоятельствах любому станет понятно, что эти русские не из простых и бежали сюда не от нищеты, а скорее наоборот.

– Прошу вас! Автограф! – женщина протянула ему ручку и блокнот. – Мы с мужем восхищаемся вами. В такие непростые времена мы, pacificus, должны держаться вместе. Не правда ли?

A'vel, скрывая неприязнь, нарисовал на клетчатом листе мчащийся «ягуар» и вернул блокнот женщине. Та просияла. A'vel двинулся к выходу. Супруги переместились следом за ним из кондиционированного и прокуренного воздуха минимаркета в свежесть средиземноморского вечера, под моросящий дождичек. Вокруг A'vel тут же образовалась небольшая толпа. Саша, его жена и дети также оказались в плотном кольце фанатов украинского рэпа. Их снимали на телефон. К ним тянулись руки с просьбой об автографе. Улыбающиеся лица, восхищённые взгляды. Через минуту A'vel забыл своё раздражение. Ему нравилась популярность. Она единственная вдохновляла его. Не секс, не деньги. Только восхищённые взгляды. Как можно больше восхищённых взглядов!

Толпа подхватила их и повлекла к дверям ночного клуба, где горящая яркими огнями вывеска отбрасывала на мокрый асфальт багровые блики. Женщина прикрыла своего мужа и детей прозрачным плащом. Старший ребёнок на плечах Саши восторженно хохотал. Меньшой лукаво щурясь выглядывал из-за полы плаща. На пороге клуба опытные security отсекли восторженных, оставив рядом с A'vel почему-то только Сашу, его жену и детей.

* * *

Многодетный Саня оставался серьёзен и выглядел скорее настороженным, чем восхищённым. Ночная жизнь Ашдода явно не нравилась ему. Он предпочёл бы спокойный вечерок где-нибудь под кондиционером, и чтобы за окном орошаемая лужайка, и пение птичек, и какой-нибудь старый фильм поставить. По-настоящему старый, из советских.

– Вы любите советское кино? – спросил A'vel, переходя с иврита на английский.

– Говори по-русски, – ответил Саша. – Мы оба русские. К чему эти…

– Шо?! Я по-русски?

– А по-каковски? Ты же Авель Гречишников. Так?

– Ну!

– Баранки гну. Вот и говори по-русски.

Что это покорный Саша так надулся? Жену к A'vel ревнует? Или… Нет, не стоит с этим москалём бодаться. A'vel любит всех своих поклонников, вне зависимости от места их постоянной прописки и вероисповедания.

– Девчата у тебя что надо, – A'vel протянул руку, прикоснулся к краю радужной юбочки старшей из девочек, сидящей на плечах Саши. – А сам ты чёрт… От мобилизации скрываешься? Одобряю! Война – это зло.

– Послушайте, Авель! – воскликнула красивая мамаша (похоже, от этой ведьмы воистину нет спасения!). – Во-первых, не стоит называть наших детей девочками. Они ещё слишком малы и не определились со своим полом. Во-вторых, говорите уж лучше на иврите. Благородный язык израильтян не подразумевает посконного хамства носителей суржика.

– Шо?! Носителей чего?

– Моя жена называет тебя грязным хохлом, – прорычал Саша, на всякий случай отступая.

Симпатичное существо на его плечах весело расхохоталось.

– Ишь ты! С виду херувимчик, а на самом деле такой же чёрт, как папаша…

– Не трогайте моего сына! – взвизгнула мамаша.

– А-а! Так всё-таки значит сын? С парубка педика растите? – фыркнул A'vel.

A'vel брезгливо сплюнул и направился вглубь бара. Из пропахшего табаком полумрака доносились нестройные аккорды. Кто-то пытался воспроизвести на органоле первые такты второго фортепьянного концерта Рахманинова. На десятом примерно такте сбивался и начинал всё сызнова.

– Авель, водки хочешь? – крикнули ему.

– Я перед концертом не пью. Та и какая тут у вас водка… Это не водка, а дерьмо!

– Как какая? Русская, конечно. Не дерьмо. Попробуй!

A'vel оттолкнул протянутую руку с полной до краёв стопкой. Прозрачная жидкость расплескалась. Запахло алкоголем. A'vel матерно выругался и кинулся к небольшому, декорированному в стиле техно подиуму. Голоса у него за спиной пытались спрятать в многословии обиду, как мачту ретранслятора в стоге сена.

– Зря ты называешь мою водку дерьмом. Через Киргизию возят. Дорого выходит, зато настоящая… – проговорил первый голос.

– Отстань от него. У нашего Авеля корона на голове. Слышишь, как по потолку шкрябает? – ответил ему другой.

– Эй, Авель, ты чего такой злюка? – примирительно проговорил третий.

Что это за шваль у органолы? A'vel вышибает ногой табурет из-под чьей-то задницы.

– Тут всё моё! Этот чёртов бар мой! Музыканты – мои! Весь этот жидовский Ашдод мой! – вопит он. – Я весь этот хреновый Ашдод куплю, продам и снова куплю.

Ему досадно, что красивая мамаша озлилась из-за того, что он назвал её мужа трусом. От любви до ненависти один шаг – так, кажется, говорят русские? Но A'vel не русский. A'vel не какой-нибудь соевый из Москвы. A'vel похоронит русских и сыграет по ним реквием. Нет! Не реквием. Моцарт слишком изыскан для русских. Так! Теперь надо успокоиться. Дай Господь памяти.

A'vel играет первые такты. Мрачная и величественная, апокалиптическая музыка. Слишком русская для приморского шалмана в каком-то там Ашкелоне. Вот сейчас он им задаст! Сейчас он вжарит им вместо второго концерта Рахманинова «Фортецию Бахмут»! Чёртовы москали! В какой город ни приедешь – всюду их толпа. Кто в трёхцветный флаг оборачивается и патриота из себя корчит, кто, наоборот, к педрилам примкнул. Чёрт их разберёт, этих хитрых москалей. Сколько их давили, а они, как тараканы, опять лезут и всем своё навязывают. Вот и сейчас он хочет сыграть «Фортецию Бахмут», а на ум идёт второй концерт Рахманинова. Жесть!

– Авель! Авель!!! Тебе надо успокоиться. Билеты проданы все. Через полчаса будем пускать в зал. Авель, опомнись!

– Кто это у нас тут такой нервный?..

– Нервный, говорите? Да он просто псих. Он меня ни за что на пол уронил.

– Да, Авель бешеный, но музыкант от Бога. Слышите, второй концерт Рахманинова играет по памяти.

– Второй концерт очень подходит к нашей нынешней обстановке. Как фон для сирен ракетной тревоги. В самый раз.

A'vel всматривается в полумрак бара. На входе уже проверяют билеты. Светятся дисплеи дорогих смартфонов. Публика одета с подкупающей простотой. На запястьях некоторых дам не выходящие из моды теннисные браслеты. Скромное обаяние материальной состоятельности делает их обладательниц ещё более привлекательными. Грани бриллиантов ловят свет редких ламп. Светлячки, светлячки, светлячки… Блики бриллиантовых брызг скачут по стенам. Мужчины выглядят уверенно, солидно. Многодетный отец со своей женой приткнулся в углу. Младший ребёнок угомонился в объятиях матери. Спит, как херувим, несмотря на то что в баре довольно шумно и дымно. Светотехник включает свою установку. Разноцветные зайчики начинают свой разбег. Они роятся в полумраке зала, отражаются в гранях бриллиантов, множатся. Старший ребёнок русских смеётся. Сейчас загорится подсветка подиума. Тогда A'vel уже не сможет различить лиц, находящихся в зале.

Он замечает Мириам в последний миг. Мириам – девушка с иконописным ликом, слишком эфемерная, слишком возвышенная для взвинченной обстановки бара. Какими судьбами она оказалась здесь? €500 за вход – немалая цена для девушки, которая зарабатывает на жизнь, убирая пляж. Зачем она заплатила столько? A'vel готов читать ей рэп с вечера до утра на любом из пляжей Ашдода бесплатно, стоит только ей захотеть. А если не рэп, то он будет петь у неё под окном «Луч солнца золотого». Эх, отыскать бы только то окно!

В последний момент A'vel заметил в руках у Мириам объёмистую коробку, полную тюльпанов. Жёлтые, сиреневые, розовые и даже голубые. Откуда взялись тюльпаны в ноябре? A'vel почувствовал болезненное трепетание, словно сердце сбилось с ритма и хочет пробить грудную клетку. Так всегда бывает, когда A'vel чувствует опасность. Ему от роду 27. Ему рано умирать. Да и зачем умирать, если тюльпаны так прекрасны?

Мириам двигается к подиуму, лавируя между столиками. Почти все места уже заняты. Посетители бара расположились, удобно вытянув ноги, и Мириам перешагивает через них. А сердце A'vel бьёт тревогу, алармирует, предупреждая его о неведомой опасности. Опасность исходит от Мириам… Нет, этого не может быть!..

А Мириам уже совсем близко. Она склоняется, чтобы поставить коробку у его ног. Смотрит на него снизу вверх. Её восхищённый взгляд приправлен лукавством, но совсем чуточку. Какая же она всё-таки удивительная, странная, чудесная. Её кожа на ощупь – китайский шёлк. Её глаза – плоды шелковицы. Её движения – изысканный танец, непостижимый, как русский классический балет. Что же может означать её появление в баре с этими тюльпанами? A'vel замечает приколотую к картону бумажку. Половинка писчего листа и на ней по-русски написано всего два слова: «Для тебя».

Всё хорошо. Всё просто отлично. Поставив у подиума коробку, девушка пятится ко входу в бар. Наверное, она стесняется оставаться у ярко освещённого подиума, предпочитая спрятаться в тени.

Нет, это невозможно!

В ушах у A'vel звучит голос звукооператора. A'vel срывает наушники и тут же натыкается на изумлённый взгляд ударника. Клавишник и оба гитариста уже на местах. Звукооператор и мастер по свету за пультом на противоположном конце зала, у входа. Оба смотрят на него с недоумением. Нет, A'vel не принимает наркотики, не страдает психическими расстройствами. Немного обычного для сколько-нибудь популярных артистов нарциссизма. В остальном A'vel – нормальный парень, спортсмен, почти поэт, и он не хочет умирать, а поэтому он должен выбросить дар Мириам из бара. Ах, нет! Он не должен, нет, не должен, ни при каких обстоятельствах не должен прикасаться к коробке с тюльпанами. Разум A'vel мечется в поисках выхода. Сердце его бесится в панике, понимая, что выхода нет. Наверное, так чувствует себя человек, оказавшись в аду…