Несносный ребенок. Автобиография

Словно в ответ на счастье, которое образовалось у моего отца, мать забеременела. Но ее беременность протекала сложнее, чем у Кэти, и последние пять месяцев ей приходилось лежать – это были последствия побоев, которые нанес ей когда-то мой отец. Так что она лежала, не вставая, буквально круглые сутки. К счастью, Маргарита научила меня стряпать, в противном случае Франсуа пришлось бы все эти пять месяцев голодать. Он мог гонять на машине с закрытыми глазами, но даже с открытыми был не в состоянии сварить себе яйцо.

А прежде чем мама слегла, Франсуа наконец решил на ней жениться.

К этому событию готовились без особого энтузиазма, и в одну прекрасную субботу они направились в мэрию Лезиньи. На свадьбе присутствовали наши соседи Блашеры, родители Франсуа и два-три его друга, которых я не знал. На этот раз меня пригласили, чтобы фотографировать: я убедил Франсуа сэкономить на профессиональном фотографе в обмен на десяток фотопленок.

Свадьба походила на плохую бульварную пьесу, на которой всех вынуждают смеяться. У меня из головы не шло, что бедная мама переживала все это во второй раз.

Никаких воспоминаний о празднике, последовавшем после визита в мэрию, у меня не осталось. В понедельник утром я вернулся в школу.

– Что ты делал в выходные? – спросил меня приятель-одноклассник.

– Ничего… Ах, да! Моя мама вышла замуж, – вяло ответил я.

В мой класс пришла новенькая. Ее звали Ирэн. Это была кудрявая блондинка с прекрасными ясными глазами. Она приехала с Востока, и ее французский был далек от совершенства, из-за чего над ней тут же начали издеваться одноклассники. Но надо признать, что дело было не только в этом: лицо у нее было в прыщах, а одевалась она как пугало. Она носила голубую мини-юбку, жаккардовый шерстяной жакет и красила глаза ярко-зеленой тушью. В довершение ко всему она уже дважды оставалась на второй год. Так она оказалась рядом со мной, на скамье двоечников. Очень скоро Ирэн стала в классе паршивой овцой, и, едва заканчивались занятия, мальчишки принимались ее дразнить, толкать и пытались задрать ей юбку. Но у Ирэн было неоспоримое преимущество: рост метр восемьдесят и склонность к избыточному весу. Украинка раздавала оплеухи с военной точностью. И после того как она отправила нескольких мальчишек в травмпункт, приставания прекратилась.

Мы с ней мало говорили, но я испытывал к ней уважение. Ее одиночество было не таким, как мое, но я ее понимал. На уроках географии она рассказывала мне о своей родной Украине, а на уроках рисования я говорил ей о своей страсти к фотографии. И хотя мы не виделись за пределами лицея, между нами возникла своего рода солидарность, что позволяло нам выживать во враждебном окружении. Ирэн было шестнадцать, и она обладала несоразмерно длинным телом. Глаза у нее были столь ясные, что казались стеклянными. Кожа была очень белой, а щеки – всегда красными. Несмотря на прыщи, которые она скрывала под толстым слоем макияжа, лицо у нее было интересным. Мне очень хотелось ее фотографировать, но я не осмеливался просить ее об этом. У нее были длинные руки, и мне не хотелось нарваться на оплеуху.

На переменке мы часто сидели вместе в глубине двора. Девчонки ее отвергали из-за отсутствия талии и балаганного вида, а я не имел желания играть в футбол и говорить о футболе. Мы не говорили ни о чем существенном, порой вообще ни о чем не говорили. Во всяком случае, кроме дельфинов, мне и говорить было не о чем.

Однажды, когда мы, как обычно, сидели в глубине двора, она сказала:

– Послушай, ты ведь разбираешься в фотографии. В субботу я была с мамой в Париже, и один фотограф с нами заговорил. Он хочет меня фотографировать. – И она протянула мне визитную карточку, которую ей оставил фотограф. – Ты его знаешь?

На плотной карточке было написано:

ГЕЛЬМУТ НЬЮТОН ФОТОГРАФ

Как ни странно, я не был удивлен и спокойно ответил:

– Да, я его знаю. Это хороший фотограф. Можешь к нему пойти.

В следующие выходные у нее был сеанс с Гельмутом, и утром в понедельник я спросил:

– Ну что? Как прошел сеанс, хорошо?

– Да, я заработала 200 франков, – ответила она.

Я попытался задавать ей технические вопросы, чтобы узнать, как работает мастер, но она не придавала этому большого значения, хотя и была под сильным впечатлением от первого сеанса.

Через несколько недель, на той же лавочке в глубине двора, Ирэн вновь сидела рядом со мной, держа между ног папку для рисунков.

– Гельмут дал мне несколько фотографий, я хотела бы знать, что ты об этом думаешь, – просто сказала она, доставая великолепные черно-белые снимки, напечатанные на глянцевой бумаге.

Я долго их рассматривал, один за другим. Стиль мастера можно было узнать с первого взгляда. Изящество, смещение, геометрия, контрастность, современность, которая не выпячивается. Я попытался разгадать эти образы, объяснить их Ирэн, которая слушала меня так, будто я проверял у нее задание по математике. На некоторых фотографиях она была обнажена; не меняя выражения лица, Ирэн позволила мне смотреть на них, и ничто нас не шокировало.

Ню – это такой же материал, как и другие. С ним работают как с деревом, светом и музыкой. В тот день я ощущал себя в своей тарелке, был в ладу с самим собой. Я понимал язык, на котором говорил Ньютон.

С противоположной стороны двора на нас обеспокоенно смотрели три препода. Какие гадости замышляют эти два двоечника? В их взглядах читалось, что они не видели за нами никакого будущего. Мы были уже потеряны для общества, и они чувствовали себя бессильными что-либо изменить. И мне не стоило ничего им объяснять, они наверняка не знали, кто такой Гельмут Ньютон.

Хоть и косил газоны как подорванный, я все еще не мог собрать необходимую сумму, чтобы купить себе собственный фотоаппарат. К счастью, на Рождество мне было на что купить увеличитель и необходимые к нему аксессуары.

Он был самым дешевым в магазине, но идеально подходил для обучения. На нем можно было печатать только черно-белые снимки, зато это позволило мне экономить на печати.

Каждое воскресное утро я реквизировал мамину ванную и проводил часы, проявляя снятые накануне фото. Я делал портреты приятелей, которые продавал их родителям, чтобы окупить расходы. Дела Франсуа, кажется, шли неплохо, и теперь у него был прекрасный «Мерседес», а у матери на кухне было все необходимое. Правда, я не мог воспользоваться их упрочившимся социальным положением, и у меня сохранились привычки бедняка. Я экономил буквально на всем и, несмотря на все усилия, не мог купить себе фотоаппарат даже после 18 марта, моего дня рождения.

В школе настала пора профориентации[32]. На предыдущей неделе мы прошли несколько тестов по механике. Нам нужно было вращать шестеренки и заполнить геометрические формы. Я справился более-менее прилично благодаря тому, что в детстве все делал собственными руками. Консультант по профориентации поздравила меня и гордо сообщила, что может предложить идеальное для меня направление: пойти в автослесари. Признаться, я ее не понял. Я минут десять рассказывал ей о свете, музыке и дельфинах, а она принялась говорить со мной о гараже. Это, конечно, обрадовало бы Франсуа, и у нас с ним наконец появилась бы тема для разговора, но речь шла не об этом. Мне хотелось, чтобы у меня была соль на ногах, а не слесарный инструмент в руках.

Примечания