Причудливость скользящих миражей. Два детектива под одной обложкой
- -
- 100%
- +
Мизгирёв взял с журнального столика медный колокольчик размером с куриное яйцо, позвонил. Дверь тотчас открылась, прислуга в этом доме была отлично вымуштрована. В проёме появилась заплаканная девушка в тёмно-синем платье и белом, отделанном кружевом переднике. Она вопросительно, не говоря ни слова, воззрилась на Мизгирёва. Лицо Петра Владиславовича исказила гримаса недовольства:
– Вера, к чему этот карнавальный наряд? Переоденься сама и переодень прислугу. В доме траур! Принеси два кофе, папе чай…
– Нет! – воскликнул старший Мизгирёв. – Мне тоже кофе…
– Папа, сердце… – попытался остановить отца Пётр.
– Я сказал кофе! – рявкнул Владислав Иванович, стукнув бадиком о пол.
Профессор поднял обе руки с развёрнутыми вовне ладонями и покивал:
– Как скажешь, папа. Как скажешь. Я всего лишь забочусь о твоём здоровье, – Пётр обиженно вскинул подбородок, обратился к прислуге, – Вера, всем кофе. Папа, я просил тебя не выражать свои эмоции при помощи клюшки. Ты портишь пол…
Девушка кивнула и юркнула за дверь. Мизгирёв жестом руки пригласил мужчин пересесть в другую мягкую зону гостиной, там вокруг журнального столика стояли три кресла. Исайчев и Владислав Иванович последовали приглашению. Разговор предстоял долгий, неприятный. Профессор приступил к нему не сразу, ждал кофе. Когда одетая во все чёрное Вера принесла напиток, он, сделав глоток, прервал молчание:
– Мы с Соней и Игнатом росли в Хвалыне – районном городке близ Сартова. Городок совсем крохотный, но красавец. Сейчас его называют Волжской Швейцарией. Настроили пансионатов, отелей. Раньше было тихо, скучно. Одна школа. Один клуб. Одна церковь. С приходом весны Хвалынь становилась похожей на Берендеев посад. Представьте: полночь, горки, покрытые снегом, кусты и березняк; дальше сплошной частый лес из сосен со снеговыми сучьями; в глубине, под горой, река; полыньи и проруби обрамлённые ельником. Дома деревянные, с причудливой резьбой ставень, в окнах огни. Полная луна. Вдали кричат петухи. Чем не царство Берендея?
– Красиво! – согласился Михаил и подумал, удивляясь, – вероятно, на лекции к нему собирается много студентов и я бы тоже пришёл, если бы не труп его жены в ванной комнате.
Между тем профессор продолжал, всё больше и больше увлекаясь:
– Это наша Хвалынь. Учились я, Соня и Игнат в одном классе. Дружили. Наши с Игнатом фамилии толкали на то, чтобы назваться именами героев сказки о Снегурочке. Я – Мизгирёв. Игнат – Островский. Он главный, заводила. Он Лель. Игнат был похож на Леля. Высокий, хорошо сложённый, с волнистыми русыми волосами и голубыми глазами. Немного расхлябанный, разухабистый… Я Мизгирь. Вы не смотрите на мою голову, похожую на лысую коленку. В семнадцать лет я тоже был кучеряв и рыж. Тогда боялся, что веснушки на всю жизнь. Ан нет! Молодость прошла, а в зрелость они со мной идти не захотели… Соня в нашей компании – Купава. Она сама к нам встряла. Упорная была девчонка. Снегурочки менялись часто. Стоило им к Лелю прислониться, стать чуть ближе, они таяли и исчезали. Правда, перед самой гибелью появилась одна недотрога. Зацепила нашего Леля. Он свадьбу назначил, но не судьба…
– Что? Почему? – не понял Исайчев.
– Погиб! Неожиданно, трагически, глупо…
– Не погиб он! – взъерошился старший Мизгирёв. – Его убила нашенская расхлябанность и непрофессионализм инструкторского состава! Без человеческого фактора там не обошлось. Уверяю вас! А ты, дружок, – Владислав Иванович не по-доброму взглянул на сына, – учись смотреть правде в глаза. Тем более в связи с запиской Софьи господам, служителям закона, всё равно придётся косвенно коснуться катастрофы с Лелем. Пусть им сразу станет всё понятно, чтобы не лезть глубоко. Наша с тобой обязанность им помочь!
– Папа-а-а! – взвыл Пётр, – хватит выдумывать! У Игната не раскрылся парашют. Расследование не касалось нас лично. Мы Игнату, в общем-то, были никто, поэтому нас не привлекали. Но перед отъездом в Исландию я поинтересовался. Следователь довольно недружелюбно сообщил: «Дело закрыто. Забудьте!» по-моему, они списали всё на несчастный случай.
– Вот именно списали! – Владислав Иванович с силой ударил ладонью по колену, – статистику раскрываемости не хотели портить, вот и списали…
– Что случилось с парашютом? – Михаил привалился на спинку кресла. – Он что, занимался парашютным спортом в Хвалыне?
– Нет, здесь в Сартове. И не только он и я, и Соня. – Пётр залпом допил остывший кофе. – Мы втроём приехали поступать в сартовский университет на химико-технологический факультет. Я и Игнат по давней страстной любви к химии, а Соня заодно. Она золотая медалистка – ей везде были рады. После первой сессии решили съездить загород посмотреть авиационный праздник. Воздушная акробатика зацепила. Игнат загорелся, вскоре записался в клуб парашютистов. Меня это не грело, но Соня, которая тут же ухватилась за рискованную идею, так посмотрела, что я, конечно, пошёл тоже. Три года вместе с ними преодолевал страх и ужас, но Соня… – Мизгирёв замолк, опустил голову, а затем резко вскинул её и посмотрел на Исайчева горячечными влажными глазами, – могу вас попросить перенести наш разговор на завтра… Нет сил сегодня… Нет сил.
– Где и когда будет удобно завтра? – Михаил пытался скрыть своё разочарование. – У вас или в Комитете?
– Лучше здесь… – извиняющимся тоном попросил профессор, – и не завтра. Умоляю! Дайте мне немного прийти в себя. Я позвоню как буду готов. Это возможно?
Михаилу не понравилась резкая смена в настроении профессора от достаточно спокойного до полной истерики.
«Вероятно, придётся иметь дело с хроническим алкоголиком» – подумал Исайчев и с надеждой спросил:
– Хорошо. Но я думаю в ваших интересах не затягивать дело. Может быть, всё-таки завтра?
Профессор так яростно замотал головой, что Михаил понял – на завтрашнюю встречу рассчитывать не приходится, да и послезавтрашнюю тоже. Прежде чем пойти на выход, Исайчев положил на столик свою визитную карточку:
– На всякий случай, если вдруг вам захочется пораньше… Хотя ладно, звоните…
Уже выезжая из усадьбы, в кармане Михаила завибрировал телефон, номер был незнаком:
– Это Владислав Иванович Мизгирёв. Хочу поговорить с вами без сына. Это возможно? Завтра приду к вам часиков в одиннадцать, примите?
– Да. Жду! – торопливо ответил Исайчев.
* * *
Дома, после ужина, глядя, как жена рассматривает свои драгоценности, коими были старинные монеты из её нумизматической коллекции, Михаил вспоминал незаконченный разговор с мужем погибшей, анализировал детали. Ольга в это время неспешно вытирала специальной тряпочкой монеты, сверяла каждую с каталогом. Михаил долгое время не мог понять – зачем в течение стольких лет, каждый раз она с завидным терпением отыскивала в перечне свои монеты и каждый раз благостно улыбалась, увидев их там. Однажды он всё же спросил Ольгу: может ли что-то измениться в каталоге со временем и, получив отрицательный ответ, изумился настойчивости жены ещё больше. Позже понял – она каждый раз, увидев их там, испытывает счастье обладания. А счастье не бывает вчерашним, оно всегда сегодняшнее, иначе это не счастье, а послевкусие от него. «Какая удача, что я могу наблюдать её не только на портрете» – подумал Михаил, любуясь Ольгой.
Познакомился майор Исайчев со своей женой шесть лет назад в её кабинете. Ольга Ленина, именно эту фамилию она носила тогда, была в городе известным и успешным адвокатом2, одним из участников сложного запутанного процесса.
– Оль, – Михаил решил прервать занятия жены, – тебе ничего не говорит имя – профессор Петр Владиславович Мизгирёв?
Ольга оторвала взгляд от монеты и задумалась:
– Слышала. У меня год назад было дело о некачественном бензине. Одному моему клиенту запороли двигатель на заправке. Она принадлежала жене профессора химии Мизгирёва, если мне не изменяет память Софье Мизгирёвой. Дело мы тогда выиграли, двигатель перебирали за счёт хозяйки, но она упиралась до последнего. Подозреваю, что бензин бадяжили по её приказу, а профессор ей подкидывал идейки – как, куда и сколько. Свалили инициативу на заправщиков. Хозяйка прошла боком. Хотя было понятно, что без её участия невозможно разбодяжить бензин на всех её заправках в одинаковых пропорциях. Один из управляющих до хрипоты выгораживал владелицу. Готов был взять всё на себя, но не срасталось. Он в это время уже месяц как отсутствовал, ездил к поставщикам продлять договора. Думаю «герой» был в хозяйку влюблён. Хотя не знаю, утверждать не буду. И всё же её непосредственное участие доказано не было. Письменных приказов не отдавалось, а всё остальное к протоколу не пришьёшь. А что?
– Вены она себе вскрыла…
– Да ты что-о-о! – Ольга резко развернулась к мужу. – Никогда не подумала бы, что такая особа, как Софья Мизгирёва может что-либо подобное выкинуть!
– Почему?
– На всю жизнь запомнила как она вошла в мой кабинет! Будто не я, а она в нём хозяйка, а я недоразумение, не более… И потом всё время нашего общения безостановочно хамила. У неё это здорово получалось. Пришлось осадить, но не вышло. Представляешь, первый раз в жизни верный способ дал осечку. Мои слова не произвели на госпожу Мизгирёву должного впечатления. Она продолжала разговаривать, переплёвывая через губу.
– Осадила? Верный способ? Ты что, плюнула в неё, что ли? – рассмеялся Михаил.
– Зачем плюнула? Я всегда говорю хамам: «Погодите, погодите я включу диктофон. И вот эту фразу повторите, пожалуйста». Обычно это приводит особо борзых в чувство. Никто не хочет оставлять после себя мусор в истории.
– Ты её записывала? – заинтересованно спросил Михаил, – может быть и запись сохранилась?
– А то! Я ничего не выбрасываю, – Ольга вскочила со стула и быстрым шагом пошла в кабинет. Минут через пять вышла и победно заявила, – вот, получай!
Она протянула мужу диск и компактный СД-проигрыватель. На диске значилась надпись: «Бадяжный бензин. Софья Мизгирёва и дата» Михаил нажал кнопку «воспроизведение»: Женский голос:
– Господи, испугали, да пожалуйста… (Голос низкий, с трещинкой. «Много курила». – решил Михаил). – У вас что, есть на примете такой осёл, который нассыт мне целую цистерну на разбадяжку всего объёма бензина? У меня в городе пять заправок!
Голос Ольги:
– У вас муж…
Голос Софьи:
– Да бросьте вы! Даже мой муж не может напрудить столько мочи… (пауза) … Хотя стоит попробовать, вероятно, сможет (смеётся) … Он у меня сыкло, наверное, сможет!
Окрик Ольги:
– Ну, хватит паясничать! Ваш муж химик?
Голос Софьи:
– Ну и что? Я тоже химик, правда, ни дня не работающий, но все же химик… Вы думаете, у химиков мочи больше?
Спокойный голос Ольги:
– Вы завтракали? Может быть, кофе?
Звук падающего предмета.
Голос Софьи:
– Не надо меня лечить! Я леченная!
Шаги. Стук двери.
– Она что-то бросила? – сделал брови домиком Михаил, – откуда звук падающего предмета?
– Смела со стола блокнот, – нехотя пояснила Ольга. – Хлопнула дверью и ушла.
– И что? Почему ты её не вернула?
– Миша, я была адвокатом потерпевшего, а не её. – Ольга опять раскрыла каталог старинных монет. – Всё, что могла тогда – сделала. Я ведь приглашала Софью заключить мировое соглашение… Получила то, что получила! Потом, правда, ободрала её по полной и даже за моральный ущерб по верхней границе отыграла. Она меня запомнила… Как видишь, я её тоже… Ты уверен, что она сама? – Ольга недоверчиво посмотрела на мужа, – такие особы редко причиняют вред себе любимой…
– Сама. Правда, из предсмертной записки следует, что её
к этому краю подвели…
– Понятно … – вздохнула Ольга, – чистая 110-я. Про злодея написала?
– Написала… Злодей семнадцатый год в могиле лежит…
Ольга присвистнула, отложила в сторону каталог и подсела ближе к мужу:
– Повествуй!
Закончив рассказ, Михаил ещё раз включил диктофон с записью разговора Ольги и Софьи, смешно шевельнул ухом, поднёс к нему проигрыватель и, прослушав запись, резюмировал:
– Уверенная. Строптивая. Вины не чувствует. Обычно с представителями Фемиды рядовые граждане, не «урки», так себя не ведут. А тут вон тебе, лезет на рожон… – Михаил оперся на спинку кресла, вытянул ноги. – Знаешь, закрываю глаза и вижу её лицо там, на кромке ванны. Глаза голубые и виноватые. Никак с тем, что сейчас услышал, не вяжется.
– Хочешь я тебе расскажу притчу из истории монет?
– С подтекстом? – открыл один глаз Михаил.
– Конечно, что зря языком молоть…
– Давай!
– На аудиенции у правителя Цейлона оказались купцы из Персии и Византии. На вопрос о том, чей государь сильнее и богаче перс долго славил своего царя. Византиец молчал. Когда же купцов попросили показать монеты, местный правитель сразу получил ответ на свой вопрос: у перса монета оказалась серебряная, мелкая, а у византийца – золотая, большая, чёткая, качественная.
– Ну? – Михаил открыл оба глаза и привстал.
– У Софьи Мизгирёвой тоже есть своя монета, которой она себя оценила. Её надо найти и тогда ты сможешь понять, чего она стоила и почему так закончила. И ещё… – Ольга на секунду запнулась, будто решила говорить или нет, – хочу поведать тебе, муж, о своём ещё одном давнем увлечении… Дай слово, что не будешь смеяться.
Теперь уже Исайчев не только привстал, а сел окончательно и встревоженно уставился на жену.
– Ой, да не бойся! – засмеялась Ольга, – ничего криминального! Я всего лишь стала коллекционировать запахи…
– Фух! – радостно выдохнул Михаил и опять улёгся на диван, принимая прежнюю расслабленную позу, – духи собираешь? Французские небось!
– Нет, Ваше Величество, я коллекционирую запахи эмоций.
Лицо Исайчева опять посуровело.
– Ну-у-у?!
– Ты помнишь Стефанию?3
– Неужели, – поморщился Михаил, – такую разве забудешь! И что?
– Она пахла бабушкиным сундуком. Вроде духи себе позволяла новомодные и вещи фирменные, а тянуло барахолкой. Старушечьим запахом тлена. Для меня так пахнет зависть.
Михаил опять привстал и уже с интересом спросил:
– Ну, и?! Ну, и?! Как пахнет злость?
– Злость пахнет болотом и металлической стружкой. Исайчев задумался, переваривая полученную информацию:
– Мне казалось злость пахнет сероводородом, как в преисподней!
Ольга легонько отмахнулась:
– Ну, уж сероводородом! Сероводородом пахнет мужской грех, а женский пахнет домашней фиалкой, такой вкрадчивый, фиолетово-розовый, игриво-глазастый…
Михаил удивлённо заметил:
– Точно! Я когда вошёл в спальню Софьи там пахло фиалкой. Все подоконники обыскал – не было ни одного цветочного горшка, а запах был. Поинтересовался у прислуги, может, это освежитель воздуха? Они аж руками засучили: «Что вы! Что вы! У Софьи Константиновны аллергия на запахи. Никаких цветов и освежителей!» Но пахло ведь… Пахло… Ты говоришь грехом?
Михаил снял очки и, как всегда, в минуты раздумий, помассировал указательным пальцем переносицу, посмотрел на Ольгу наивным детским взглядом:
– Наверное, женщина, ты права. Научи, как это делать?
– Что это?! – хихикнула Ольга.
– Как нюхать эмоции? Мне позарез нужно.
– Учись! Вдохни ноздрями как можно больше воздуха и задержи дыхание. – Ольга вдохнула и задержала дыхание.
Михаил повторил, ко всему ещё надул щёки, а когда выдохнул, разочарованно произнёс:
– Чую только пахнет котлетами. Это какая эмоция? А ты что почувствовала, когда вдохнула?
– Это не эмоция, это запах обеда, который ждёт тебя на плите. А я сейчас почувствовала, как пахнет любовь. Она пахнет тобой и маленьким ребёнком. Я учуяла этот запах на нашей первой встрече и поняла ещё тогда – так пахнет для меня любовь. Пойдём в кухню. Накормлю тебя или дождёмся дочь. Она скоро придёт.
– Откуда знаешь? Что тоже унюхала? Зоська не приходит так рано.
– Унюхала! – воскликнула Ольга и мечтательно, слегка прикрыв веки, произнесла, – Зоська пахнет тёплыми только что скошенными травами, сладковатыми с горьковатыми нотками…
В замке входной двери послышалось шевеление ключа.
– Зоська! – ахнул Михаил, – ну ты даёшь, жена…
Михаил удивлённо посмотрел на спешащую навстречу дочери Ольгу, подумал:
«Ох, не зря ты мне именно сейчас рассказала о своём давнем увлечении. Ох, не зря… Ты ведь ничего не делаешь просто так, умница моя…»
Глава 4. МИЗГИРЁВ СТАРШИЙ
Исайчев не дошёл двух шагов до двери своего кабинета, когда услышал требовательный звонок городского телефона.
«Полковник Корячок» – решил Михаил.
Теперь во времена всеобщей обеспеченности сотовыми аппаратами, по городскому телефону звонил только он.
Михаил ускорил вращения ключа в замочной скважине и буквально ворвался в кабинет:
– Да, Владимир Львович, слушаю, – торопливо проговорил он.
– Что там по самоубийству? – не здороваясь, спросил Корячок. – Причины поступка ясны?
– Пока нет. Вчера профессор Мизгирёв попросил паузу, – доложил Исайчев. – Но сейчас я жду его отца. Он сам изъявил желание встретиться без сына.
– Хо-о-рошо. Ты особо не затягивай и тихо-о-о нечко, тихо-о-онечко. Особо не нажимай. Они люди непростые, – видимо, размышляя, тянул слова полковник. – Попроси его после беседы, зайти ко мне.
– Есть! – сам не ожидая, сорвался на петушиный крик Михаил.
– Что ж ты так орёшь? – прошелестело в трубке.
В дверь постучали. Михаил посмотрел на часы, покашлял, добавил в голос металла:
– Входите, Владислав Иванович!
На пороге кабинета появился сухощавый человек в чёрном берете. Обнажая седую голову, Мизгирёв-старший осмотрелся. Его взгляд упёрся в разукрашенное оранжевыми плодами апельсиновое дерево. Зёрнышко этого растеньица вместе с горшочком земли притащил в кабинет сослуживец – капитан юстиции Роман Васенко. Роман давний друг Михаила. Когда появляются сложные «дела» они работают в паре.4
– Садитесь сюда, здесь будет удобно, – Михаил указал рукой на кресло у окна, как раз рядом с апельсиновым деревом. Исайчев специально приподнял жалюзи и обнажил яркое растение. Ему хотелось расположить к себе собеседника, сделать обстановку служебного кабинета более уютным.
Гость основательно устроился в кресле, тут же рядом повесил на подлокотник бадик, Михаил поставил рядом стул для себя.
– Я очень заинтересован в нашей беседе, – начал разговор Исайчев. – Слушаю, Владислав Иванович.
– Шёл к вам и думал с чего начать? – в голосе Мизгирёва слышалась неуверенность. – Вроде всё ясно – она сама распорядилась своей жизнью… Но… Она указала имя человека, которого нет. Давно нет. Что это? Помутнение рассудка? Я так не думаю!
– Вы уверены? – Исайчев сглотнул слюну, хотелось курить.
– Вы хотите курить? – угадал желание следователя Мизгирёв, – Давайте покурим. Здесь можно?
Михаил встал, взял со стола металлическую пепельницу-юлу, поставил её на подлокотник кресла гостя.
– Так, удобно?
Мизгирёв кивнул и сунул руку в карман пиджака, извлёк трубку из чёрного дерева и небольшой металлический коробок. Исайчев успел сделать уже несколько затяжек, а Владислав Иванович всё ещё медленно разминал пальцами табак. В воздухе кабинета появились нотки запаха ореховой скорлупы.
– Мне хочется помочь, – заговорил Мизгирёв, – вам придётся расспросить много людей, пока составите представление о Соне. Сколько людей выскажутся, столько разных образов получите. Она, как морская волна, всегда казалась новой… Вы вчера смотрели на её портрет и, вероятно, пытались что-то понять о ней живой. Пустая трата времени! Портрет ничего не отражает. Вернее, отражает только её облик, но не суть. На картине Соня – Снегурочка…
– А в жизни Купава? – не удержался от вопроса Исайчев.
– Купава? – Мизгирёв задумался, приминая в трубке табак и слегка постукивая по табачной камере. – Нет! Она больше Алекто.
– Кто? – удивился Михаил. – Простите моё невежество, но я не знаю кто такая Алекто.
– Ну, что вы, – смутился Мизгирёв, – знать всё невозможно… Я увлекаюсь греческой мифологией в ней есть три сестры, три богини мщения – Алекто – непрощающая, Мегера – завистница и Тисифона – мстящая за убийство. Так вот Соня – Алекто. Она никому ничего не прощала. Всегда последний удар за ней. Петр трудно жил. – Владислав Иванович большими пальцами принялся трамбовать табак от краёв чаши к центру. – Соня жаждала подчинения от всех.
– И от вас? – не удержался Исайчев
– От меня нет! Моя особа оказалась ей не по зубам. Я абсолютно самостоятельная единица. Однажды Софья упустила возможность поставить меня в зависимость от себя, – Мизгирёв пососал мундштук трубки, проверяя тягу. Михаил понял – ритуал подготовки к курению завершён. Владислав Иванович поднёс зажжённую спичку к чаше, удерживая огонь над поверхностью табака, начал водить его по кругу, делая короткие и лёгкие попыхивания. – Я живу с их семьёй, но в своей четверти дома. Выкупил её у них.
– Выкупили? За деньги? – Михаил изумлённо взглянул на собеседника.
– Петр после смерти моей жены, его матери, пригласил к себе. Хвалынь хороший городок, нам с Тасей в нём было уютно. Она ушла и стало плохо. Я принял приглашение с условием, что любая четвертина в их доме моя, кроме их спален, конечно. – Владислав Иванович медленно посасывал трубку и также медленно будто вспоминая, продолжил говорить. – Продал дом, хозяйство, сложил всё с прошлыми накоплениями, а их было немало, и всю сумму отдал невестке. Она думала недолго, согласилась. Деньги вложила в свой бензиновый бизнес. Пётр не возражал…
– Он у вас единственный наследник?
– Нет! – резко бросил Мизгирёв, – у меня есть ещё сын, но он носит не мою фамилию и теперь живёт не в этом городе, даже в другой стране. Видимся редко. Моей помощи не принимает. Пётр о нём не знает. Владик не хочет.
– Владик – так зовут вашего второго?
– Владик… – кивнул Мизгирёв. – Мы раньше всё вместе жили в Хвалыне, а потом разъехались… Мой грех…
– Владислав Иванович, вы деньги невестке просто так отдали или по письменному договору, – уточнил Михаил.
– По договору, конечно. К тому времени я уже выяснил с кем имею дело.
– Насколько мне известно, – поспешил внести ясность Исайчев, – супруги Мизгирёвы долгое время жили в Исландии. Приехали недавно.
– Да. – Подтвердил Владислав Иванович, – больше двух лет назад.
– Когда вы успели понять, что собой представляет ваша невестка? Разве вы жили с ней до их отъезда в Исландию?
Мизгирёв попыхтел трубкой, прикрыл большим пальцем трубочную камеру, и раскурив угасающий табак, продолжил:
– По письмам. Петя писал часто. Скучал. Вероятно, чувствовал себя одиноко. Видели бы вы эти письма! Тася после них дня два приходила в себя от ярости. Они подвергались жёсткой цензуре. Софья беззастенчиво вычёркивала всё, что ей не нравилось. Тася как-то позвонила, сделала невестке замечание. На что та без тени смущения ответила: «О себе он может писать всё. О том, что здесь происходит – выборочно. Обо мне – ничего. Без обид! Это моя жизнь!»
– Жёстко!
– Жёстко! И я, памятуя об этом, решил себя обезопасить, купил пространство в собственность. Она поняла, что промахнулась, когда однажды сделала мне замечание. Я тогда вошёл в общий зал без стука. Невестка возмутилась. Я в манере присущей ей разъяснил, что в свою четвёртую часть помещения могу входить без стука, когда хочу и как хочу. Она уважала принципы. Поняла, что нежных чувств я к ней не питаю, решила не связываться.
– У вас часто бывали конфликты?
– Их не было. Мы притирались друг к другу недолго. Сразу поняли, кто чего стоит и, поняв, дальше жили в параллельных вселенных, не пересекаясь.
– Как Софья относилась к мужу?
– К мужу? – Мизгирёв болезненно поморщился, – Пётр был женат на ней. Она замужем за Петром не была. Знаете, как она его звала? Мизирёв!
– Как? – переспросил Исайчев.
– Мизирёв, без буквы «г». Понимаете от какого слова производное? А любила Софья одного человека – Игната Островского, Леля.
– Может быть, причина её поступка в этом – все годы Соня страдала и, наконец, решила оборвать?
– Нет, нет! – резко взмахнул рукой Владислав Иванович, – Любовь к Игнату закончилась с его жизнью. Мне кажется, за несколько месяцев до гибели Леля, Софья ненавидела его. Он ведь прогнал её от себя. Жениться собирался на другой девушке… Не успел… Погиб!
– Вы вчера сказали, его убили. Что там за история?
– Пётр сказал вам, что перед отъездом в Исландию интересовался о «деле Игната» и его известили будто оно закрыто, как несчастный случай. Это не совсем так. Я тоже наводил справки через своих знакомых: Игнат не рассчитал затяжной прыжок, парашют не успел раскрыться полностью. Парень разбился. Такова официальная версия.
– Вы с ней не согласны?
– Те, кто был на поле, говорили, что над Игнатом появился белый язык. Купол наполнился воздухом и сразу обмяк, как проткнутый мяч. В этом деле много нечёткого, а где смутно, там затёрта цель, которая оправдывает средства…