- -
- 100%
- +
– А княгине Голицыной она сказала, что та умрет ночью, во сне. Эта гордячка даже побелела от страха, и поспешила удалиться с бала….
И тут Като замерла: перед цыганкой уселся рыцарь в черном плаще с опущенным забралом. Пожалуй, она одна могла узнать в нем цесаревича Александра по некоторым характерным жестам и привычно стройной осанке.
– А что ждет меня, прекрасная фараонита? – негромко спросил он.
– Вы проживете долгую жизнь, рыцарь, – так же негромко ответила ему гадалка. – И первая ее часть будет полна суетности, блеска и побед, а вторая пройдет в благости и кротости, где вы и обретете настоящее счастье.
– Ты хочешь сказать… – начал было рыцарь, но тут его прервал один из адъютантов императора:
– Их Императорское Величество желают видеть цыганку немедленно, – сообщил он.
Толпа придворных отшатнулась от предсказательницы, как если бы ее звали не к императору, а прямиком на эшафот. Только любопытная Като заскользила следом за адъютантом и цыганкой, стараясь быть не слишком заметной.
Цыганка низко присела перед императором и императрицей. Такой утонченный реверанс могла сделать только дама, досконально знакомая со всеми правилами этикета.
– Что ж, милочка, приоткройте будущее перед вашей императрицей, – почти ласково сказала Мария Федоровна.
– Вас ждут тяжелые испытания, Ваше императорское величество, но они будут недолгими, а потом вы будете жить мирно и счастливо среди любимых вами людей.
Павел саркастически хмыкнул:
– Видите, моя дорогая, испытания все-таки будут. А я… что вы скажете мне?
– Вы слишком высоко стоите над обычными смертными, Ваше императорское величество, чтобы я могла осмелиться заглянуть в вашу жизнь.
– Не увиливайте, – нахмурился Павел.
– Могу сказать одно: не верьте тем, кто говорит вам правду, не пытайтесь вернуть прошлое. И приготовьтесь к тому, что одна из ваших дочерей покинет мир раньше вас.
Павел не успел ничего сказать, только побледнел. И в этот момент к гадалке подскочил молоденький офицер:
– А мне что вы скажете?
– Я вижу на вас корону.
– Ну все! – загремел обретший голос Павел. – Сударь, маску долой! Я хочу видеть того, кого якобы ждет корона.
Офицер нехотя снял маску и все ахнули, узнав Великую княжну Екатерину. Павел залился своим ни на что не похожим лающим хохотом и никто не заметил, как исчезла, точно растворилась в блестящей толпе придворных загадочная цыганка.
…………………………………………………………………………………………
События между тем разворачивались своим чередом. Через неделю после маскарада, наделавшего столько шума из-за таинственной гадалки, в казарме Преображенского полка собрались граф Пален, генерал Беннигсен, князья Платон и Николай Зубовы, Петр Волконский, Александр Голицын, и другие заговорщики.
Князь Платон Зубов обрисовал положение, напомнив о разрыве отношений с Англией, беззаконии и диких выходках императора, и прочих малоприятных событиях в империи.
– Хорошо еще, что этот болван Кутайсов и впрямь подумал, что я влюблен в его дочь и намерен с ним породниться. Иначе мне никогда бы не выбраться из ссылки.
– Да, император словно заодно с нами, – подтвердил генерал Беннигсен. – Он возвращает из ссылки тех, кто его ненавидит, и отправляет в ссылку действительно преданных ему людей. Воистину, логика безумца непредсказуема.
– Надо срочно заставить царя подписать акт об отречении, – выпалил Зубов. – Иначе благоприятный момент пройдет, и тогда…
Пален и все остальные поддержали Зубова, однако лившееся рекой шампанское было самым красноречивым из доводов, так что серьезное вначале собрание заговорщиков превратилось в традиционную русскую пьянку, и скоро всем ее участникам уже море было по колено. А еще через некоторое время они были вполне готовы совершать любые подвиги «ради спасения матушки-России».
Около полуночи заговорщики отправились к Михайловскому замку двумя группами: первой командовал Пален, второй Беннигсен и Платон Зубов. Правда, граф Пален оставался много трезвее других и сознательно тянул время, чтобы не оказаться в первых рядах. И на это у него были веские причины: несколько дней тому назад во время очередной аудиенции император вдруг огорошил его вопросом:
– Вы знаете, что существует заговор против меня? Меня хотят низвергнуть? Знаете?
Лицо царя перекосилось от гнева.
Пален почувствовал себя разоблаченным. И все же почти в паническом состоянии он нашел в себе силы спокойно ответить:
– Да, Ваше Величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре.
– Как, вы участвуете в заговоре? Да вы в своем уме? Что это вы несете? – совсем зашелся от гнева император.
– Сущую правду, Ваше Величество, – ответил невозмутимый Пален. – Я участвую в заговоре, чтобы знать все его пружины и всех участников. Но вам нечего бояться: я держу в руках все нити, и скоро все станет вам известно.
И Пален сопроводил свое обещание смешком, выражавшим искреннюю доверительность соучастника, чем окончательно успокоил своего собеседника. Император ему поверил. Но теперь необходима двойная осторожность, чтобы в случае чего снова выйти сухим из воды.
Но люди из другой группы заговорщиков подходят к дворцу, поднимаются по узкой служебной лестнице, ведущей к покоям царя. Проникнув в прихожую, они сталкиваются с двумя лакеями, ранят того, который оказал сопротивление, и врываются в комнату государя, которая в эту ночь почему-то оказалась не запертой, как обычно. Да и трусливые лакеи вместо обычных дежурных офицеров, слепо преданных императору… Не знак ли это судьбы?
…………………………………………………………………………………….
В эту ночь Павел долго не мог уснуть. Непогода за стенами замка, мокрый снег, залеплявший окна и вой ветра в каминных трубах – все это прогоняло сон. К тому же Павла одолели воспоминания, что бывало с ним крайне редко: он буквально погрузился в реку своей жизни, которая отнюдь не была гладкой и спокойной.
Сын неизвестного отца и знаменитой матери, почти полвека жаждавший взойти на престол, он за четыре с небольшим года своего царствования сумел вызвать у подданных такую ненависть, какую не вызывали даже античные тираны. Император Павел I, больше чем кто-либо из его предшественников и последователей стремившийся вызывать к себе любовь близких и обожание подданных, достиг прямо противоположного результата – и все из-за некоторых странностей в психике.
Почему неизвестного отца? Да потому, что первые шесть лет брака Великая княгиня Екатерина, супруга наследника престола, оставалась девственницей. Петр Федорович, как деликатно отмечали придворные медики, «не обрел брачных кондиций».
Года шли, судьба российского престола находилась в полной зависимости от их высочеств – великого князя и великой княгини – а долгожданного наследника все не появлялось. На племянника-то, императрице Елизавете, по большому счету, было наплевать, но нужен был продолжатель рода, а невестка, сохранившая в замужестве невинность до двадцати с лишним лет, становилась просто бельмом на глазу. И, Господи боже, что скажут в Европах?
Дабы пресечь зловредные слухи, Елизавета повелела Екатерине забеременеть немедленно – хоть от мужа, хоть от придворного истопника, мелочи ее не заботили. Но прошло еще долгих четыре года, пока великая княгиня не доложила своей августейшей тетке-свекрови об «интересном положении».
Отцом будущего великого князя называли Сергея Салтыкова, но некоторые подозревали другого придворного – Льва Нарышкина, а откровенные недоброжелатели вообще советовали поискать виновника торжества в гвардейских казармах. Но отцом Павла вполне мог быть и его формальный отец. Ведь Павел Петрович скорее походил на Петра Федоровича, никогда не отличавшегося особой красотой, чем на писанного красавца Салтыкова или на обаятельнейшего Левушку Нарышкина. От матери в нем не было ничего, кроме… незаурядного ума. Но не было ее немецкой педантичности и терпения.
Личность Павла вообще загадочна и неоднозначна. Некоторые считают его патентованным сумасшедшим, с колыбели, якобы, проявлявшим все признаки агрессивного слабоумия. Другие – непризнанным гением, достойным внуком своего великого деда – Петра Первого. Впрочем, нормальность Петра Алексеевича не является аксиомой, а его жестокость временами граничила с патологией.
Да, официальный отец Павла, император Петр Третий действительно был дурно воспитанным и малообразованным идиотом. Но дело в том, что Екатерина Великая, мать Павла Петровича, в запальчивости кинула как-то сыну:
– Мне стоит только открыть рот и ваши права на престол окажутся фикцией.
Но – не открыла. Промолчала, унесла тайну с собой в могилу. Или не было никакой тайны, лишь возможность шантажировать наследника его якобы нецарским происхождением? Кто знает?
Впрочем, сумасшедший на троне – не такая уж редкость, как это может показаться. Монархи те же люди и ничто человеческое им, как говорится, не чуждо. Просто слегка (или не слегка) сдвинутый по фазе обыватель доставляет хлопоты своим близким, не более того. Коронованный безумец – проклятие целого народа, а иногда и резкий поворот в истории страны. Что позволено Юпитеру…
Павел родился 20 сентября 1754 года – через десять лет после свадьбы его родителей. Младенца немедленно унесли на половину императрицы Елизаветы и родная мать не видела его целых сорок дней. Потом ей сына все-таки показали – издали! – и снова спрятали в дальних комнатах. Екатерина нашла ребенка «очень хорошеньким» – и фактически не виделась с ним целых восемь лет: до смерти императрицы Елизаветы.
Императрица же – формально незамужняя и бездетная – находилась наверху блаженства. Рождение законного наследника романовского престола праздновалось почти год, причем не только при дворе, но и в домах богатых вельмож. Елизавета Петровна, которой только-только исполнилось сорок пять лет, воспитывала внука по-старинке: окружила его толпой нянюшек и мамок, кутала до того, что ребенок обливался потом и не сообразовывалась ни с каким расписанием.
Спать ребенка укладывали то в восемь часов вечера, то далеко заполночь, кормили когда Бог на душу положит, но обязательно обильно. Ни к кому так хорошо не подходила поговорка «у семи нянек дитя без глазу», как к маленькому великому князю: в одно прекрасное утро мамки и няньки с ужасом обнаружили пустую колыбель. Оказалось, что ночью Павел упал на пол и преспокойно проспал под колыбелью, прямо на полу.
Окруженный с первого дня рождения мамками-няньками, Великий князь так до конца своих дней и не избавился от внушенных ими предрассудков. Они вечно рассказывали ему про ведьм и домовых, приучили бояться всего и всех: грозы, громких звуков, бабушки-императрицы, собственных родителей.
К шестилетнему возрасту Павел был типичным «барчуком», отданным на попечение темной деревенской дворни. И лишь к этому времени Елизавета Петровна озаботилась приискать единственному внуку воспитателя. Им стал граф Никита Иванович Панин – человек незаурядного ума, но по складу характера – одновременно желчного и флегматичного – меньше всего подходящим на роль воспитателя Великого князя, как, впрочем, и любого ребенка.
Малоподвижный, сухой в обращении, Панин пренебрегал прогулками с ребенком и вообще общался с ним чрезвычайно неохотно. Отсутствие свежего воздуха и физических упражнений плохо сказалось на Павле, а вечный страх не угодить строгому воспитателю привели и без того расшатанные нервы цесаревича в практически неуправляемое состояние.
Это, тем не менее, не помешало ему спустя некоторое время безоглядно привязаться к своему воспитателю, который, между прочим, исподволь внушил Павлу мысль о том, что он – единственный законный наследник российского престола, и что его царственная бабка подумывает о том, чтобы назначить его наследником в обход племянника – его родного отца. Но Елизавета скончалась, так ничего и не предприняв в отношении престолонаследия.
А ее племянник, став российским императором, в душе так и остался голштинским принцем, тратившим все свободное время на три излюбленных занятия: муштру солдат, выпивку и курение. За всеми этими делами император практически не видел единственного сына. В свое кратковременное, полугодичное царствование он видел Павла лишь дважды. Первый раз удостоил сына визитом, побеседовал с ним и сказал на прощание:
– Из него выйдет добрый малый. На первое время он может оставаться под прежним присмотром, но скоро я устрою его иначе и озабочусь лучшим его военным воспитанием вместо теперешнего женственного.
Нет ничего более постоянного, нежели временное! Вторая встреча отца и сына состоялась очень нескоро и лишь благодаря настояниям Панина. Император поприсутствовал при экзамене Павла и заявил своему окружению:
– Господа, говоря между нами, я думаю, этот плутишка знает эти предметы лучше нас. Жалую его в капралы своей гвардии!
Знать что-либо лучше Петра Федоровича было легче легкого, а звание капрала Павел так и не получил из-за забывчивости отца. Впрочем, ненавидевший свою мать, он в полном смысле слова боготворил отца и так и не простил его преждевременной смерти ни Екатерине, ни ее сподвижникам. Для образованного, начитанного и тонко чувствовавшего цесаревича образцом и идеалом навсегда остался полупьяный и необразованный человек, абсолютно, к тому же, безразличный к самому факту существования у него сына.
После своего восшествия на престол и чрезвычайно своевременной смерти супруга – свергнутого императора, Екатерина ничего не изменила в жизни своего сына. Придворные – и в первую очередь Панин – наивно полагали, что Семирамида Севера поцарствует лет восемь, до совершеннолетия Павла, а потом тихонечко уступит ему престол и исчезнет с политического горизонта. Как бы не так!
Прежде всего, она озаботилась тем, чтобы каждое слово и каждое движение наследника становились тут же ей известны, а затем постаралась свести до минимума влияние на него графа Панина и окружить Павла малозначительными и неинтересными людьми. Переписываясь с лучшими умами Европы того времени, Екатерина откровенно не желала замечать, что ее сын и наследник мог бы стать для нее достойным собеседником и преемником ее идей. Она обращалась с сыном, как с дальним докучливым родственником, и постепенно робкое обожание, которое Павел все-таки питал к матери, сменилось холодной озлобленностью и абсолютным равнодушием. Масла в огонь подлила и первая женитьба цесаревича.
В отличие от своего официального отца, «брачные кондиции» Павел обрел довольно рано. Во всяком случае, когда цесаревичу исполнилось шестнадцать лет, заботливая матушка приискала ему тридцатилетнюю вдову и повелела «образовать Великого князя в вопросах деликатного свойства». Вдова оказалась старательной, образование закончилось тем, что у нее родился сын, Семен Павлович Великий, который в возрасте двадцати двух лет погиб в чине капитан-лейтенанта российского флота.
А Екатерина начала поиски невесты в европейских дворах. Ее выбор пал на Гессен-Дармштадских принцесс – трех сестер. Павлу же предстояло выбрать из трех красавиц одну. За невестами был послан ближайший друг цесаревича, граф Андрей Разумовский, к которому Павел питал совершенно слепое доверие.
«Дружба ваша, – писал он в Ревель, где Андрей командовал кораблем, – произвела во мне чудо: я начинаю отрешаться от моей прежней подозрительности… Как мне было тяжело, дорогой друг, быть лишенным вас в течение всего этого времени».
Между тем графу Андрею не то что невесту – кошку доверить было бы неблагоразумно. Внук свинопаса, зато графский сын, он успел пожить в Версале, разделяя недетские увеселения французского двора, получил поистине европейское образование и чуть ли не с пеленок умел обольщать женщин. Из трех принцесс-невест его внимание немедленно привлекла Вильгельмина, ибо он знал, что именно ее Екатерина наметила в невестки.
Вильгельмина была крещена под именем «благоверной Натальи Алексеевны», но ничем это знаменитое в России имя не украсила. Единственной ее страстью, если не считать красавца Разумовского, были всевозможные развлечения, деньги она транжирила еще до того, как успевала получить. Ко всему прочему, великая княгиня оказалась неизлечимо больной: вследствие несчастного случая, происшедшего с ней в детстве, у нее были деформированы позвоночник и кости таза.
Через три года после свадьбы великая княгиня скончалась от родов, причем ребенок погиб еще в ее чреве, так и не появившись на свет. Но за эти три года сумела основательно настроить супруга против свекрови вплоть до того, что был составлен небольшой заговор – сценарий очередного дворцового переворота. Но Екатерина настолько глубоко презирала и сына, и невестку, что даже не сочла нужным кого-то наказать, хотя список заговорщиков видела своими глазами.
Судьба обрекла Павла на вечные драмы, не составил исключения и первый опыт его супружеской жизни. Сразу после кончины обожаемой супруги матушка предъявила ему такие доказательства неверности Натальи Алексеевны – ее переписку с любовником, – что цесаревич едва не помешался от горя и обиды, но враз излечился от скорби. Не прошло и трех месяцев, как вдовец согласился вступить в новый брак. На сей раз Екатерина сделала правильный выбор:
«Принцесса Вюртембергская в качестве великой княгини или императрицы будет только женщиной и больше ничем», – писал из Петербурга один из дипломатов.
Да, статная, высокая, очень свежая но склонная к полноте блондинка, София-Доротея являла собой идеальный, с точки зрения немцев, тип женщины. Едва прошло несколько недель после помолвки – заочной! – как она собственноручно написала Павлу письмо на русском языке, а близким подругам признавалась, что «любит великого князя до безумия».
Говорят, противоположности сходятся. Низкорослый, субтильный, нервно-желчный Павел был очарован этой спокойно-сентиментальной великаншей, чуть ли не каждый год исправно рожавшей детей. Но и при этом она старалась быть на высоте своего положения, не давая себе ни минуты передышки.
«То, что утомляет других женщин, ей нипочем, – писал один из современников. – Даже во время беременности она не снимает парадного платья, а между обедом и балом, когда другие женщины надевают капот, она, неизменно затянутая в корсет, занимается перепиской, вышиванием или живописью.»
Правда, Мария Федоровна», занималась не только вышеперечисленным. Она неустанно подогревала честолюбивые мечты супруга относительно престола. Кроме того, с излишней жестокостью подчеркивала безупречность своего поведения по сравнению с образом жизни свекрови.
И без того уверенный в том, что мать, пусть и косвенно, но безусловно виновна в смерти отца, Павел выстроил сложную схему внутрисемейных отношений, где он играл роль идеалиста-страдальца, а Екатерина – роль злобной и развратной фурии, прислушивающейся только к зову своего неукротимого темперамента.
С Орловым и Потемкиным Павел еще как-то ладил. Но когда блистательного князя Таврического сменила бесконечная череда любовников-однодневок, большинство из которых было моложе его самого, великий князь ожесточился. Молчаливое поощрение убийства законного супруга ради двух великих страстей – власти и любви – он еще мог понять. Но чисто мужское отношение к плотским радостям, откровенное пренебрежение общественным мнением – нет, нет, и еще раз нет.
Разлад Павла с Екатериной становился все более глубоким и, к сожалению, отражался на его отношениях с женой и детьми. Там, где прежде царили гармония и любовь, прочно обосновались подозрения, неприязнь и даже… ненависть. Сыновья становились соперниками в борьбе за трон, жена – возможной предательницей.
Павлу перевалило за сорок и законная супруга в несчастливые минуты иронично называла его «вечным наследником». Жестокая российская действительность оказалась сильнее врожденной немецкой сентиментальности. Впрочем, Мария Федоровна не чужда была и честолюбивым мечтам: похоронить свекровь, овдоветь – и царствовать, благо дети находились у нее в полном и безоговорочном подчинении.
Еще накануне Павел, находясь в одном из редких для него моментов благодушия, пожелал выпить чаю на половине супруги и обсудить с нею близкий брак великой княжны Марии. Естественно, разговор коснулся и будущего других дочерей.
– Я решил выдать Като за вашего племянника, – заявил Павел, как всегда безапелляционно. – Этот брак может быть крайне удачен в плане будущего России.
– Боюсь, что не совсем понимаю вас, друг мой, – недоуменно отозвалась императрица.
– На Александра у меня надежды мало. К тому же он явно жаждет моей смерти: корону ему обещала еще моя покойная мать. Константин, увы, просто дурак. А ваш племянник производит впечатление умного и рассудительного юноши…
– Он еще совсем мальчик, ваше величество, – пролепетала императрица.
– Подрастет, – отрезал император. – А я надеюсь, у меня хватит времени подготовить его достойным образом…
– Подготовить к чему?
– Неважно. Что-то зябко сегодня. Прикажите еще чаю погорячее.
– Сейчас распоряжусь, друг мой.
Императрица на несколько минут вышла из своего будуара, а затем вернулась. По дороге подошла к полузамерзшему окну и вгляделась в сумеречную глубину деревьев перед замком.
– Как здесь все-таки мрачно, – проговорила она.
Император резко встал и тоже подошел к окну. Его супруга тут же вернулась обратно к чайному столику.
– Не вижу ничего мрачного, – заявил Павел, полюбовавшись глубоким рвом и часовыми возле подъемного моста. – К тому же, здесь мы в безопасности.
В этот момент лакей внес кипящий самовар и Мария Федоровна оставила реплику супруга без ответа. Она вообще как-то сжалась, а в глазах загорелись мрачные огоньки. Молча она разлила свежий чай, но сама к своей чашке не притронулась. Император же явно наслаждался крепким, ароматным напитком, и не обращал на перемену в настроении супруги ровно никакого внимания.
Закончив чаепитие, супруги церемонно пожелали друг другу спокойной ночи. И для Павла ночь действительно прошла спокойно, он даже спал дольше обычного, хотя на следующий день был мрачен, рассеян и то и дело подносил руку ко лбу.
– Здоровы ли вы, друг мой? – осведомилась за обедом императрица, заметив состояние супруга.
– Вполне, – буркнул Павел. – Немного болит голова.
– Приказать капель?
– Обойдусь без ваших микстур, мадам. Еще отравите…
Присутствующие за столом великие князья, княгини и княжны сделали вид, что ничего не слышат, всецело поглощенные едой. Павел окинул их подозрительным взглядом и произнес загадочную фразу:
– Ничего. Недолго осталось.
Потом резко встал, бросил на стол скомканную салфетку и вышел из столовой. К вечеру голова разболелась еще сильнее, появился какой-то звон в ушах, смутное беспокойство, и пришли те самые невеселые мысли о своей жизни, которые упрямо отгоняли сон.
Наконец Павлу удалось забыться, но сон этот оказался недолгим. Шум в прихожей, поднятый первой группой заговорщиков, мог не услышать только глухой.
Внезапно разбуженный Павел вскочил и спрятался за ширму. И тут же едва не упал, ощутив сильнейшее сердцебиение. В глазах у него потемнело, в голове пронеслось: «Я умираю». Он из последних сил бросился к двери, ведущей на половину супруги, отодвинул засов, повернул ключ и… обнаружил, что дверь заперта с той стороны.
– Мари! – захрипел Павел. – Откройте дверь! Мне плохо…
Но открылась совсем другая дверь – в прихожую, и в спальне появились заговорщики со шпагами в руках. Павел оцепенел от ужаса. А Платон Зубов предложил государю «для высшего блага России» подписать акт об отречении, который один из офицеров положил на стол.
– Подпишите, ваше величество, и вы спасете себя и страну.
Каким-то образом в руках у Павла оказалось перо, уже окунутое в чернила. И в этот момент на него накатил второй приступ головокружения, куда сильнее первого. Император покачнулся, захрипел и упал головой вперед, угодив виском в острый угол массивного письменного стола. Из пробитого виска брызнула струйка крови, несколько капель попали на заговорщиков…
Через несколько секунд все было кончено. Перед оцепеневшими присутствующими лежало бездыханное тело с пробитой головой и синим, точно от удушья, лицом. Император Павел скончался, причем налицо были все признаки насильственной смерти.
Около часа ночи, получив известие об успешных действиях заговорщиков, Пален вошел в комнату Александра. Он объявил, что Павел только что скончался от сильнейшего апоплексического удара.
Александр расплакался, но граф прервал его и жестко сказал:
– Хватит ребячества! Я сдержал слово, вашего отца никто пальцем не тронул. Такова, видно, была воля Божья. Благополучие миллионов людей зависит сейчас от Вашей твердости. Идите и покажитесь солдатам!…
Тщетно. Александр был безутешен, винил в гибели отца только себя и рвался принять монашеский сан «во искупление греха отцеубийства». Масла в огонь неожиданно подлила его мать. Она появилась из своих покоев полностью одетая, словно и не ложилась спать в эту ночь, и закричала: