Нацисты в бегах. Как главный врач Освенцима и его соратники избежали суда после жутких экспериментов над людьми

- -
- 100%
- +
Ситуация начала ухудшаться за несколько лет до приезда Менгеле. В 1968 году около сотни семей, живших в фавеле Вергуэйро, самой большой трущобе в городе Сан-Паулу, начали переселять в Эльдорадо. Агенты по недвижимости предлагали жителям трущоб участки земли в районе Эльдорадо. Это казалось выгодной сделкой: вместо арендаторов переселенцы становились полноправными землевладельцами. Таким образом, фавелу практически перенесли с одного места на другое. Жители сами строили свои новые дома, используя материалы старых лачуг. Никто из агентов не сказал, что земля находится на холме, далеко от центра города, и условия жизни здесь крайне неблагоприятные. Воду приходилось набирать в родниках в небольшом лесу неподалеку; по улицам бродили босоногие мальчишки, многие – голышом; электричества не было, для освещения использовались свечи и масляные лампы. Единственным плюсом этого района был вид с вершины холма, откуда можно было увидеть водохранилище Биллингс [38].
Европейца типа Рольфа, непривычного к неравенству развивающихся стран, подобная социальная обстановка шокировала. В разгар этой сцены деградирующего общества он вышел из машины Вольфрама и впервые за долгое время увидел своего отца лицом к лицу. Сначала он почувствовал себя странно. У старика на глазах были слезы, и его трясло от волнения. Войдя в дом, Рольф заметил, что внутри он так же беден, как и снаружи. Мебели было очень мало: стол, два стула, шкаф и кровать, которую отец уступил сыну, предпочтя спать на каменном полу.
Первые несколько дней Рольф боялся поднимать неудобные темы, например о работе отца в концентрационном лагере Освенцим. Старик был увлечен другим: мемуарами, которые он много лет писал для своего сына. Он прочитал несколько страниц Рольфу, но тот не обратил на это особого внимания. Семнадцатого октября 1977 года Менгеле записал в своем дневнике: «Облачно, дождливо, жарко. После завтрака разговор о моих сочинениях. Его оценка очень интересна и типична для современного молодого человека. Больше действия, больше событий, чем описаний, больше размышлений, больше напряжения!» [39].
Между отцом и сыном лежала пропасть. Менталитет Менгеле застыл в 1940-х годах, и он не успевал за изменениями, происходившими в Германии в последующие десятилетия. Немцы поколения Рольфа полностью оторвались от идей военного поколения.
Было очевидно, что Рольфа не интересовала пустая болтовня, он хотел услышать о том, что его отец на самом деле делал в Освенциме. Только когда они провели вместе еще несколько дней, Рольф набрался смелости и затронул тему концлагерей. Как и следовало ожидать, Менгеле взорвался: «Ты можешь представить, чтобы я мог сделать что-то подобное? Неужели ты не понимаешь, что все это ложь, пропаганда?» Рольф решил немного отступить. «А как насчет отборов?» – спросил он. Менгеле признал, что они действительно проводились, но пытался оправдаться: «Как я мог помочь сотням тысяч людей, если сама система была ужасно организована? Я помог многим… некоторым из них». Рольф пытался объяснить отцу, что само нахождение в Освенциме без попыток выбраться оттуда – нечто ужасное и невозможное для него. Он никогда не сможет понять, как человек может вести себя подобным образом, и его позиция не зависит от того, касается это его отца или нет. Для Рольфа пребывание отца в Освенциме и работа на эту машину смерти противоречили всей этике и морали, здравому смыслу и человеческой природе [40].
Глава 5
Восходящий ученый нацистской Германии
Барон Отмар фон Вершуер был тем наставником, о котором мечтал каждый молодой ученый в Германии 1930-х годов. Помимо привлекающего внимание дворянского титула, этот врач и плодовитый исследователь выделялся как один из пионеров в области изучения близнецов, передового в то время направления в развитии генетики. Сравнивая однояйцевых близнецов, Вершуер пытался выяснить, какие характеристики человека передаются по наследству, а какие определяются окружающей средой [41]. Та же методология использовалась для анализа генетических признаков различных «рас» – в то время раса была исключительно биологическим понятием. Расовый вопрос являлся центральным столпом нацистской идеологии и вызывал горячие споры в немецких академических кругах во времена Третьего рейха, когда по всей стране возникали новые исследовательские центры. В 1935 году Франкфуртский университет открыл Институт генетики человека и расовой гигиены и пригласил Вершуера стать его директором. Через два года после вступления в должность коллега из Мюнхенского университета попросил его стать научным руководителем молодого человека, преданного своему делу, – Йозефа Менгеле. Студент хотел получить вторую докторскую степень в претенциозно названном учреждении, возглавляемом Вершуером. Термин «генетика человека» широко используется и сегодня, в то время как «расовая гигиена» (или Rassenhygiene) сейчас широко осуждается как синоним евгеники. Теория евгеники во многом объясняет культурную среду того периода и условия, в которых Менгеле проходил академическую подготовку.
Важно отметить, что современную евгенику придумали не нацисты. Эта идея зародилась в XIX веке благодаря работам британца Фрэнсиса Гальтона, двоюродного брата Чарльза Дарвина. В то время как Дарвин создал теорию эволюции видов, наблюдая за медленными процессами в природе, Гальтон считал, что эволюцию можно ускорить искусственно, вмешавшись в механизм естественного отбора. Он представлял, что селективное скрещивание самых сильных, самых умных и самых приспособленных человеческих существ может за десятилетия достичь того, на что у природы ушли бы столетия [42]. Другими словами, Гальтон считал, что можно улучшить человеческий вид путем отбора наиболее подходящих «штаммов крови» или «рас», которые будут преобладать над менее подходящими [43]. Когда Гальтон защищал свою теорию перед интеллектуальной элитой викторианского общества на вечере дебатов в престижной Лондонской школе экономики и политических наук, он не мог предположить, какие ужасные практические последствия она будет иметь в будущем. В начале XX века евгеника стала всемирным движением, особенно в Соединенных Штатах. В 1920-х годах более половины американских штатов приняли законы, разрешающие «принудительную асексуализацию» людей, признанных непригодными, то есть одобрили принудительную стерилизацию или кастрацию. Под действие закона в первую очередь попали бедные люди с умственной отсталостью; их принуждали к стерилизации, чтобы они не передавали свои «пороки» будущим поколениям. Правительство считало, что принудительная асексуальность отдельных людей привела бы к очищению «расы» в целом [44]. В последующие десятилетия стремление к расовой гигиене или евгенике пошло еще дальше, достигнув ужасного апогея при нацизме.
В возрасте девятнадцати лет Менгеле и представить себе не мог, что его ждет впереди. Он покинул родной Гюнцбург, маленький городок в баварской глубинке, и отправился в столицу земли[16], чтобы поступить в университет.
Менгеле планировал изучать стоматологию в Мюнхенском университете, но вскоре старшие студенты убедили его, что лучше выбрать другие отрасли медицины – это решение в итоге изменит судьбы тысяч людей.
Именно старшие студенты открыли ему глаза на нацизм. На выборах 1930 года молодые люди в возрасте от двадцати лет и старше активно голосовали за нацистскую партию, которая стала второй по численности в Рейхстаге, немецком парламенте. В силу своего юного возраста Менгеле еще не мог голосовать и не имел политических пристрастий. Он считал себя националистом из-за влияния своей консервативной и очень католической семьи – таких в Баварии было большинство. На первом курсе ему казалось, что никто не должен оставаться равнодушным во времена сильных политических волнений, когда над страной нависла угроза марксистско-большевистского захвата власти.
Его отец, бизнесмен Карл Менгеле, до этого момента тоже не испытывал особой страсти к нацизму, однако он без колебаний позволил самому Адольфу Гитлеру выступить с речью на его заводе по производству сельскохозяйственной техники во время предвыборной кампании в ноябре 1932 года. Когда Гитлер выступал с речью в Гюнцбурге два года назад, самая большая городская площадка для публичных мероприятий – гимнастический зал на 1200 мест – оказалась тесновата. Для нового мероприятия нужно было место побольше, ведь нацистский лидер стал еще более популярным. Карл Менгеле был прагматичным человеком и старался поддерживать хорошие отношения со всеми, чтобы его бизнес шел гладко, именно поэтому он предоставил свое помещение Гитлеру. Карл не был поклонником Гитлера и на тот момент даже не состоял в нацистской партии; он вступит в нее позже, в том числе из-за своих деловых интересов [45]. Неизвестно, приезжал ли молодой Менгеле слушать речь будущего фюрера на семейном предприятии. Несомненно лишь то, что он не хотел идти по стопам отца как бизнесмен, несмотря на то что был первенцем среди трех сыновей: Йозефа, Карла-младшего и Алоиза. Менгеле хотел заниматься своим призванием и идти собственным путем.
Медицинская наука интересовала Менгеле больше клинической медицины, которая казалась ему «не очень научной». Затем Менгеле начал заниматься антропологией. В то время антропология и генетика были частью медицинских наук и, под влиянием позитивизма, требовали от исследователя точных критериев, основанных на конкретных данных. Именно эта математическая точность больше всего нравилась Менгеле [46]. Еще до Третьего рейха в Германии была создана научная отрасль под названием Rassenanthropologie, или «расовая антропология», пытавшаяся установить морфологические характеристики каждой «расы»: форму черепа, цвет глаз, цвет волос, кожи и т. д. Основываясь на анатомических описаниях и сравнении образцов крови, эта дисциплина стремилась найти генетические доказательства превосходства одной «расы» над другой. Менгеле продолжил это направление исследований, работая над своей докторской диссертацией по антропологии в Мюнхенском университете. В исследовании, посвященном «морфологии нижней челюсти четырех расовых групп», Менгеле сделал вывод, что можно определить «расу» человека, просто проанализировав его челюсть [47]. Профессор Теодор Моллисон, в то время директор Института антропологии Мюнхенского университета, был научным руководителем Менгеле, и результат ему настолько понравился, что он направил студента к своему знаменитому коллеге Вершуеру во Франкфурт. Для Менгеле это была прекрасная карьерная возможность.

Барон Отмар фон Вершуер оценивает цвет глаз пары близнецов.
Архивы Общества Макса Планка, Берлин
К тому времени молодой врач, которого больше интересовала наука, а не прием пациентов, уже провел академические годы в Мюнхене, Бонне, Вене и Лейпциге. В январе 1937 года он переехал во Франкфурт-на-Майне и в мае вступил в нацистскую партию, глубоко идеологически сблизившись с ней по расовому вопросу. В следующем году он защитил свою вторую докторскую диссертацию, на этот раз по медицине; Вершуер помогал ему писать работу, в которой изучалась расщелина губы как возможное генетическое отклонение. Менгеле отследил более пятисот родственников семнадцати детей c этим заболеванием, которые были прооперированы в клинике Франкфуртского университета [48]. Его работа цитировалась в научных публикациях, причем только в «Справочнике по генетической биологии человека» (Handbuch der Erbbiologie des Menschen), самой полной книге по этой теме в нацистской Германии, на нее ссылались шесть раз. Вплоть до 1960-х годов диссертация Менгеле оставалась обязательной к прочтению в этой области.
Будущее для Менгеле выглядело многообещающе. Вершуер выбрал его в качестве одного из своих ассистентов, и вскоре он стал любимцем старого профессора, и тот даже просил Менгеле заменять его на лекциях и конференциях. Помимо совместной научной работы, эти двое составляли отчеты для Рейхсиппенамта, нацистского ведомства, занимавшегося генеалогией – важным аспектом расовой политики режима. Менгеле и Вершуер использовали свои знания в качестве расовых антропологов, чтобы помогать обвинению в делах о Rassenschande («позорящих расу»)– или, другими словами, о сексуальных отношениях между «немцем» и «евреем»[17]. В одном таком деле рассматривали человека, чья мать-немка была замужем за евреем. Обвиняемый утверждал, что его настоящим отцом был любовник матери нееврейского происхождения, и поэтому он не полуеврей, а чистый ариец. Обвинение, опираясь на экспертное мнение Менгеле и собранные им «научные» данные, включавшие историю семьи и физические характеристики – такие, как форма носа и ушей, постановило, что отец обвиняемого на самом деле был евреем.
С приходом Гитлера к власти в 1933 году евреи стали исключаться из общественной жизни благодаря постановлениям и действиям нацистского режима и молчаливому соучастию простых граждан. После принятия Нюрнбергских законов в 1935 году немецкие евреи подверглись сегрегации, стали постоянными объектами случайных нападений, были отстранены от государственной службы и полностью исключены из общества. Более того, они лишились всех политических прав. Евреи больше не считались гражданами Германии (Reichsbürger) [49]. Другой нюрнбергский закон, касающийся «защиты немецкой крови и чести», запрещал сексуальные отношения между евреями и неевреями на том основании, что «чистота крови необходима для дальнейшего существования немецкого народа». Однако научно обоснованного вывода о том, что такое «немецкая» или «еврейская» кровь, так и не было сделано, поэтому немецкое правительско само определило, что значит быть евреем. Интересно, что для этого они использовали религиозный, а не биологический критерий. Постановление гласило, что «евреем считался любой, кто происходил как минимум от трех дедушек и бабушек, которые являлись расово полноценными евреями», а «полноценный еврей» – это «мужчина или женщина, принадлежащие к еврейской религиозной общине». Таким образом, нацисты определяли «расу» человека, считавшуюся биологической и научной концепцией, по религиозной принадлежности его дедушек и бабушек [50].
Хотя нацисты яростно цеплялись за понятие расы как биологической характеристики, эта идея возникла отдельно от нацизма. Она медленно развивалась в Европе начиная с эпохи Просвещения, когда натуралисты начали классифицировать людей так же, как они делали это ранее с животными и растениями. В XVIII веке великий шведский натуралист Карл Линней ввел термин Homo sapiens для обозначения нашего вида и разделил его на четыре «разновидности»: европейскую, американскую, азиатскую и африканскую (europaeus, americanus, asiaticus и africanus). Это был первый шаг к классификации человечества в биологических терминах. Соперник натуралиста, француз Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон, пошел еще дальше: вместо «разновидностей» он начал систематически использовать слово «расы» для описания различных групп среди видов Homo sapiens. Эта терминология повлияла на многих авторов, которые впоследствии создали новые подкатегории человеческого вида, основываясь на анализе внешнего вида определенных групп.
До появления биологического понятия «раса» этот термин имел другой оттенок, относясь исключительно к определенному семейству или виду животных. Раса, понимаемая как биологическая основа и как генетическое наследование, дала европейцам якобы конкретное и научное обоснование их чувства превосходства над другими группами населения [51]. В XIX веке европейский империализм еще больше укрепил новую концепцию научного расизма для убедительного оправдания эксплуатации других народов, будь то африканцы или коренные народы Азии и Океании. Чувство европейского превосходства проистекало из представления о том, что Европа достигла более высокого уровня цивилизации, чем «дикари» в других частях света. Во времена нацизма это империалистическое наследие стало сочетаться с одним из старейших предрассудков в истории – антисемитизмом.
Явление антисемитизма, или ненависти к евреям, даже старше, чем биологическое определение расы. Его истоки лежат в библейском сюжете о виновности израильтян в убийстве Иисуса. Это обвинение имело крайне негативные последствия на протяжении последующих столетий, после распространения христианства по Европе. С наступлением Средних веков, преимущественно аграрной эпохи, евреям запрещалось владеть землей, но разрешалось заниматься ростовщичеством – давать денежные ссуды под проценты; для христиан это занятие было запрещено. Ростовщичество еще больше усугубило негативный образ евреев, и их стали считать жестокими и жадными – яркий образ такого персонажа описан в драме Уильяма Шекспира «Венецианский купец».
На протяжении веков «избранный Богом народ» оставался нежелательным для европейских монархов. Англия изгнала евреев в XIII веке, а в XV веке то же самое сделали Испания и Португалия. В оживленной Венеции XVI века евреев не изгоняли, но они теснились в первом в Европе гетто, живя изолированно от остального населения. Ситуация улучшилась только с наступлением эпохи Просвещения, или Века Разума, когда идеал равенства, заложенный Французской революцией, наконец-то позволил евреям получать гражданство. Так они смогли постепенно интегрироваться в жизнь больших европейских городов, занять важные позиции в обществе и совершить революцию в различных областях знаний, о чем свидетельствуют работы Карла Маркса, Зигмунда Фрейда и Альберта Эйнштейна. Несмотря на социальную ассимиляцию евреев, антисемитизм в Европе оставался жив. Так, в конце XIX века в некоторых уголках Российской империи евреи стали объектом варварских преследований и печально известных погромов – организованных массовых убийств еврейского населения, обычно поддерживаемых самими властями.
После Первой мировой войны ярость против евреев охватила всю Германию, поскольку страна искала козлов отпущения, чтобы объяснить поражение Германской империи. В «Майн кампф»[18] – книге, которую Гитлер написал, находясь в баварской тюрьме за попытку переворота за десять лет до прихода к власти, он подробно описывает, как ему открылись глаза на «опасность иудаизма», что произошло только после его переезда в Вену. В детстве иудаизм никогда не был проблемой для его семьи из низшего среднего класса. Однако в Вене, космополитической столице бывшей империи Габсбургов, в то время процветавшей благодаря богатству, искусству и знаниям, Гитлер увидел бедность вблизи. Там он начал воспринимать евреев как главный источник зла и позже писал, что «проблема иудаизма стала ясна», как только он обнаружил еврейское влияние в прессе, искусстве, литературе и театре. Он писал: «Существовал моральный мор, который заражал общество. Это хуже черной смерти» [52]. Ненависть к евреям и идея их истребления занимают десятки страниц этой книги. Гитлер также пропагандировал идеи евгеники, утверждая, что арийская «раса» превосходит все остальные, а еврейская «раса» является паразитом. «Сильнейшие должны доминировать и не должны спариваться со слабейшими, потому что тем самым приносят в жертву собственную превосходную природу», – утверждал он [53].
Главным источником вдохновения для абсурдных расовых идей, изложенных Гитлером в «Майн кампф», стал том Grundriss der menschlichen Erblichkeitslehre und Rassenhygiene («Основы учения о наследственности человека и расовой гигиене»), который он также читал в тюрьме. Книга 1921 года, написанная тремя ведущими учеными того времени, Эрвином Бауром, Фрицем Ленцем и Ойгеном Фишером, стала авторитетной книгой по евгенике. Фишер был наставником Вершуера, ставшего научным руководителем Менгеле. Влияние Менгеле на науку ясно показывает, что и он, и Гитлер вдохновлялись одними и теми же идеями. Эти идеи также лежали в основе программ расовой гигиены Третьего рейха и были направлены не только против евреев, но и регулировали принудительную стерилизацию людей с заболеваниями, считавшимися наследственными, в основном с психическими и неврологическими расстройствами [54].
В 1939 году, в начале Второй мировой войны, Гитлер довел евгенику до крайности, разрешив уничтожать немецких граждан, которые считались слабыми и вели «недостойную жизнь». Нацистские органы здравоохранения стали рекомендовать родителям направлять своих маленьких детей с физическими и умственными отклонениями в определенные «педиатрические клиники». В действительности это были центры уничтожения, где детям делали смертельные инъекции. Позже программа «эвтаназии» расширилась, затронув подростков и в конце концов взрослых пациентов, страдающих шизофренией, эпилепсией или деменцией.
Гитлер подписал разрешение на участие врачей и медицинского персонала в этих убийствах без риска судебного преследования в будущем. Секретная программа получила кодовое название Т4 – по названию улицы, на которой располагался центральный офис в Берлине – Тиргартенштрассе, 4. Позже было создано шесть газовых камер: пять в Германии и одна в Австрии, куда жертвы доставлялись на автобусах или поездах. По прибытии их отправляли в душевые, но из них выходила не вода, а угарный газ, от которого они умирали от удушья за считаные минуты. После этого тела сжигали, а пепел отдавали родственникам в урне вместе со справкой, в которой указывалась ложная причина смерти.
Согласно подсчетам самой программы эвтаназии, ради обеспечения расовой гигиены «арийской расы» с января 1940 по август 1941 года в рамках Т4 в газовых камерах были уничтожены более 70 000 немцев с физическими или умственными отклонениями.
Если нацисты были способны на такие зверства по отношению к собственному народу, то что говорить о тех, кого они считали «низшей расой»: евреях, цыганах, синти? Это была прелюдия к холокосту.
Менгеле очень обрадовался началу войны. Он верил, что это будет решающая схватка немецкой нации за свое существование. Ему не терпелось попасть в армию, и он не возражал против того, чтобы оставить свою новоиспеченную жену – высокую блондинку Ирен Шёнбайн, которая была моложе его на шесть лет. Они познакомились в Лейпциге, когда Менгеле проходил свою первую медицинскую ординатуру в детской клинике [55]. Несмотря на желание воевать, ему пришлось ждать призыва почти год. Только в июне 1940 года Менгеле был призван в запасной медицинский батальон вермахта в Касселе, городе в Центральной Германии. Однако он не продержался в подразделении и месяца из-за враждебного инструктора, полного решимости уничтожить своих подчиненных. Менгеле решил как можно скорее уйти от него и вступил добровольцем в Ваффен-СС, боевое подразделение СС, само по себе являвшееся военизированной организацией в составе немецкой армии. За год до войны Менгеле уже вступил в СС, чьи бойцы были преданы лично фюреру, как в старой немецкой армии были преданы кайзеру (императору) [56][19].
Будучи экспертом в области генетики, Менгеле был назначен расовым экспертом в отделении Ваффен-СС по консолидации немецкого народа в Польше – роль, аналогичная той, которую он занимал, когда работал с Вершуером во Франкфурте. В его обязанности входила оценка этнических немцев среди землевладельцев и фермеров в странах Балтии, чтобы определить, можно ли их репатриировать в сильно расширившийся с начала войны Рейх. Нацисты изгнали тысячи польских крестьян со своих ферм, заставив их уехать на восток, и предложили их земли гражданам немецкого происхождения, так называемым Volksdeutsche, которые жили в оккупированных нацистами странах. Так, 120 000 этническим немцам из Латвии, Эстонии и Литвы было предложено «вернуться домой» и занять бывшие польские земли, ставшие частью Рейха [57]. Менгеле был одним из экзаменаторов, определявших, кто из этих людей может получить такое предложение.
Неугомонный молодой человек не собирался всю войну заниматься этой бюрократической работой в Польше. Вскоре он покинул управление по консолидации немецкого народа и стал врачом войск СС в дивизии «Викинг». Именно в составе этого подразделения он спас двух солдат из горящего военного танка во время боев на Восточном фронте в России, за что был отмечен орденом Железного креста первого класса – самой важной наградой, которую немецкий солдат мог получить в бою; Гитлер был приставлен к ней во время Первой мировой войны. Командир дивизии «Викинг» с поддержки главврача предложил Менгеле повышение до гауптштурмфюрера, но из-за ранения ему пришлось перевестись в Берлин, где он вернулся к бюрократической работе в управлении полиции и СС Рейхсарцта. Рейхсарцт буквально означает «врач Рейха». В то время эта должность принадлежала доктору Эрнсту-Роберту Гравитцу, занимавшему высшую ступень в медицинской иерархии СС; он подчинялся непосредственно Генриху Гиммлеру, боссу СС, который отвечал только перед самим Гитлером. Гравиц играл центральную роль в большинстве преступлений, совершенных врачами в концентрационных лагерях. С ним работала группа из пятнадцати человек, включая команду врачей СС, и одной из его важнейших обязанностей был поиск быстрого способа убийства заключенных. Рейхсарцт был лучшим местом для тех, кто хотел быть в курсе медицинских исследований, проводившихся в нацистских концентрационных лагерях [58].










