По избранным мотивам всевременные стихи. Авторизованные переводы эпохи Тан

ЛУ ЧЖАОЛИНЬ (637? – 680?)

Застава в горах ждет брата старшего,

Там командира сменяет

Надвигается опять с гуннами война…

Видимся, может, последний раз…

В веселых забавах оставшиеся во дворцах

На провода̀х этих горестных

молча за ру̀ки мы взя̀лись,

молча глядим мы печально

друг другу в глаза…

ЯН ЦЗЮН (650 – 692?)

В ПОХОДЕ

Костры сигналов над столицей западной

Тревога в поход бойцов сзывает

Знак полководца выносим из Врат Дворцовых

Латников конных ставим вкруг Стен Дракона

Во вьюжной круговерти

узоры знамен поблекли,

бой барабанов доносит ветер…

Лучше в походе

просто командовать сотней,

чем дома за книгой корпеть одиноко…

Бахвалятся купцы-торговцы

в стараниях ко̀рыстных ловкостью,

обмана подлого не чураются

и глупым мотовством кичатся

Жизнь тратится в слепом неведеньи —

их низкие ждут превращения,

конец бесславный и безвестный,

как у существ самых презренных…

Не вижу достойных наследников

былого дебелых мужей.

Постиг юдоли сей конечность —

и скорбь моя бесконечна…

Это последнее четверостишие взволновало меня полнейшим соответствием «текущему моменту»! В книге – не совсем логично глубоко

«Не вижу былого достойных мужей (а как их видеть, если их уже нет! – Ю.Б.)

Не вижу в грядущем наследников им.

Постиг я безбрежность небес и земли,

скорблю одиного и слезы текут»

Неплохой перевод, в отличие многих других, но не вполне соответствует громадному смыслу, – своим, надеюсь, добился соответствия (только не понимаю сам вполне значение архаичного слова «дебелый» – его помню из «Тараса Бульбы» Гоголя: в сцене битвы козаков с поляками, Гоголь почти речитативом перечисляет сраженных козаков, и в том числе «… дебелый был козак Григорий Нечипоренко…», в смысле не только достойный (кое понятие включает значение и не совсем приятное, – с достоянием, то есть богатый), но еще и сильный, храбрый, закаленный ветеран схваток с поляками, – в моем переводе в размер вмещается вполне и понятие «достойных» (мужей), – но «дебелых» шире по значению и по необходимости достаточно архаично: пришла пора вспоминать и вдохновляться достойными деяниями предков…

В числе которых, несомненно самые великие те, которые отстоят от нас не далее столетия… Я положил его одним из эпиграфов к будущей   поэме (не сочинилась до сих пор, не нашло, отвлекаемое настоящими грандиозными переменами, да и преклонных годов наступлением необходимое вдохновение (и надобен хоть малый успех), – но вразбивку уже есть во многих местах моей поздней и уже четырехлетней поэзии, – выпущу вот общий сборник избранных стихов (но прежде сборник), взвесится в памяти всё, историософски-поэтически переработанное за эти четыре года, – и, позволит возраст, таки сочинится эта «Поэма о Ленине» —долг мой перед жизнью последний: до этого нельзя мне умереть)… о революции этот

ЧЭНЬ ЦЗЫАН (661 – 702)

Край родной мой далеко,

за долиною великой, за большой рекой

Солнце садится, иду один

с границы дальней от варваров диких

где ветер резкий в клочья рвет туман,

где лес дремучий на крутых горах

Мне сердце гложет черная тоска,

кричат в ночи прежалобно макаки

ЛО БИНЬВАН (640 – 684?)

Следующее стихотворение знаменито, и знал его в переводе еще Ломоносова

«Когда я в осеннее утро,

узник с далекого юга,

слушаю пенье цикады, —

думы меня терзают.

Цикада, скажи, зачем ты

ко мне под окно прилетела!

Зачем ты напевом грустным

тревожишь меня, седого?

Роса твои крылья смочила,

они тяжелы для полета,

и сильный пронзительный ветер

твой голос легко заглушает.

Никто в этом мире грязном

в твою чистоту не поверит,

хоть ты и поешь свои песни

от самого чистого сердца»,

известно мне с молодости, и вот в старости дерзаю состязаться:

Узник с отрадного юга,

в это осеннее утро

слышу я скрип цикады —

мрачные мысли меня глодают

Зачем ты, цикада, сюда,

к темнице моей подлетела?

Зачем ты печальным пеньем

тревожишь прошедшего тени?

В росе твои крылья легкие

пока не способны к полету,

и твой голосок едва слышен

при ветра пустынного свисте…

Поешь ты совсем не хитро, —

просохнет роса – улетишь ты:

тебе никакого дела

до всей нашей грязи корыстной…

ХАНЬШАНЬ (8 век)

Живет на восток от лачуги моей

старушка, что бы̀ла и меня бедней

Но года всего-то как три назад

у ней почему-то прибавилось благ, —

Она потешается, я, мол бедняк…

Ее барышам я суровый судья:

все силы небес не примирят нас…

Иду со стыдом я к соседу

хоть горсточку проса занять, —

к жене отсылает, а та только глянет, —

к супругу спровадить спеша

Известно, чем больше запасы, —

тем точно черствее душа

Вот тот перевод и не пытаюсь улучшить:

Мои стихи ругал один знаток:

Мол, у Ханьшаня слишком бедный слог.

Но ты на древних мудрецов взгляни,

Ведь не стыдились бедности они!

Знаток почтенный хмыкнул мне в ответ:

«В твоих словах и капли смысла нет!»

Пускай он остается при своем,

Когда одна корысть и жадность в нем.

ХЭ ЧЖИЧЖАН (659 – 744)

С владельцем дачи слишком я не близок,

но с ним сижу,

любуясь ивами у реки…

И не нахлебник вовсе у него:

всегда я сам могу купить вино

Безусым из отчего дома ушел

той далекой весной,

вернулся назад седой;

Прежним остался лишь говор,

всё остальное мне ново;

Дети глазеют с удивлением —

даже отцы их неведомы мне;

Дети смеются и спрашивают,

как иностранца,

из какого я края…

Колокол на рассвете

Лодка рыбака домой бежит резво

Везде роса сверкает на траве

Гремел прибой всю ночь размеренно

Вдруг птицы сели на песке

Сокрыты тучами вершины гор,

за ними край родной далекий мой, —

туда наутро я пущусь с зарей

Вариант последней строки:

(Наутро в путь туда пущусь—

давно свидаться с другом я хочу)…

ЧЖАН ЮЭ (667 – 73О)

ОПАЗДЫВАЮ НА ШУСКОЙ ДОРОГЕ

До Шу и назад

и дням и ночам я счет знал

Но ветер осенний резкий не подождал

и раньше ворвался в столицу Лоян!

МЭН ХАОЖАНЬ (689 – 740)

Ушло за горы жаркое солнце,

ущелья ночь скрывает тьмою

Над соснами луна восходит

в бодрящей свежести ночно,

Ручей в камнях журчит немолчно

Ушли из лесу дровосеки,

оставив птиц молчать в тиши

Придет ли друг, как обещался,

на цитре нынче поиграть…

На горе Бэйшан старый отшельник

покою рад в туманах белых

Проведать друга к орлам парящим

всхожу на гору, уняв одышку

Грущу – светило уж на закате,

и радуюсь – открылись дали…

И вижу сверху – как мураши

с полей крестьяне на берег вышли,

на пристани паром поджидают…

На высоте деревьев нет —

один кустарник, трава сухая

…Меня со жбаном давно ждет старый —

вином забыться нам надо в праздник…

Уходит свет дневной за горы…

а месяц озером плывет с востока…

Лежу, открыв окно, прогнав заботы

Душистый запах лотосов приносит ветерок

Роса на бамбуках неслышно оседает

По струнам цитры мне б ударить,

да радость звуков некому доставить

О старом друге мысли все,

давно видаюсь с ним я лишь во сне

В беседе неспешной забыли о сне —

и в радости чистой возвышенных мыслей

молчим в у̀тра свежести на заре…

Мой праведник мудрый

и с бедной посудой,

и в утренний холод

душой всегда молод

В Северный зал государю

уж не ношу я бумаг

В старой лачуге на южной горе

вновь обретаюсь

Видно, не слишком умен я,

раз пренебрег государь,

позабыли друзья, —

и ко всему заболел я…

Году конец зелень весны —

старости знак снег седины…

ПОСЛЕ ПРОЩАНИЯ С ВАН ВЭЕМ

Безмолвия злая тоска —

только мне и осталось

Утро за утром проходят напрасно

Один отправляюсь

искать благовонные травы,

не будет друг милый

мой путь разделять

Встречаются редко ценители чувств —

и на кого я теперь обопрусь?…

Осталось хранить тишины нерушимость

и сада ворота замком

за собою закрыть

Со склона горы во мраке

доносится жалобный плач макак

Темнеет река и над нею сгущается мгла

и ветер в деревьях шумит на ее берегах

Восходит луна над моим одиноким челном,

она освещает немилые сердцу места

Далёко там, за темными горами,

во мгле лежит родимая земля

И вспоминаются светлой печалью

далекой юности моей друзья…

К циньской столице длинна дорога,

день же короток к исходу года

К вечеру небо на землю упало,

и этот короткий день убавив…

С боку на бок поворачиваясь, ночую у костра, —

а к у̀тру снег вывалил сильный,

занес дорогу, горы забелил…

Усталые гуси с криком ищут отмель,

им не найти подкормки в поле

Вороны голодные каркают в роще

И ноги мои от снега коченеют мокрые,

голодный – сутки уже без пищи

и нет надежды скоро выйти к жилищ

Мой старый друг селянин

на курицу с пшеном позвал меня

Сидим перед фанзой в вечер ясный ранний,

собой довольны и пока не пьяны…

В садах весенних цветет деревня

Уходят косо отроги гор

Сидим, судачим о скоте, о тутах,

глядим на огород, на кур,

снующих по двору

Лай псов, мычание коров,

блеянье коз до нас доносится, —

и женский смех и крик детей,

как жизни продолженье…

И на душе моей успокоенье…

Но в путь обратный поутру:

в осенний праздник вновь

наведаюсь я к другу…

…В осеннем небе пролет гусей

до слез печалит меня теперь, —

а плач макак послезакатный

мне все внутри как обрывает…

В вечернем тумане направил лодку

на ивами сплошь заросший островок

Чужбиною мрачною я опечален,

тоску усугубляет наползающий мрак

Пустыня бескрайня,

небо на землю будто упало, —

вода глубока̀ – во мраке

не видно даже отмели дна

Плывем мы в лодке далеко.

Дружна под вечер песнь гребцов

Смеюсь, любуюсь мощною рекой,

бегущей к нам по ней луной…

ЦУЙ ХАО (? – 754)

НА БАШНЕ ЖЕЛТОГО АИСТА

Кто жил здесь – белым облаком улетел,

башня Желтого Аиста скорбно опустела

Исчез однажды Желтый Аист —

и жди хоть сотню лет напрасно…

Струит река меж дерев воды чистые,

островок Попугая в травах росистых,

туманный вечер уже близок…

Грусть не вернет мне друга с горних высей

ЦУЙ ГОФУ (687 – 755)

Враг северный перешел рубеж,

и наша родина в большой беде

Несчастье это нас равняет всех…

На север день и ночь спешим,

и люди и лошади уже без сил…

Сверкают копья под луной,

в ножнах пока мечи, —

но впереди кипит уж жаркий бой

с огромной, с гор

свалившейся ордой…

ВАН ВЭЙ (701 – 761)

Багряным золотом осень расцветила склоны,

без счета птиц летит с северо-востока.

В  взойду на холм, тоске глубокой

спущусь с него в  грусти спокойной

Бамбук высокий отражен

в водах реки глубокой,

косая рябь идет с востока,

из заводей гусиный гогот

Вдали от всей тщеты̀ я здесь,

не встречусь даже с дровосеками

…В горах пустынных людей не услышишь

В лучах заката горят склоны хребта

Цапли чредой над горой на юг летят

Вечерний луч озарил кусты

последний раз из-за вершины

Ночной туман встает в ущельях

тут и там клочьями белыми

Друг ушел Кругом горы

Ручья в камнях бурливый разговор

Закрыл калитку на замок —

уже сегодня не придет никто

Скоро травою покроется луг

Когда ж ко мне вернется друг…

Ну как избавиться от пут-обязанностей,

от забот тягости?

Довольно просто:

отказом от удовольствий!..

В скорби и страхе знати дома,

дымы пожарищ, копоть и чад…

Когда же придет государь настоящий,

наведет порядок:

суровой дланью покарает

, … вельможпродажных вороватых

Не дивись любви и ненависти,

не доверяй и не надейся,

умерен в горе будь и радости,

чурайся мотовства и жадности…

Беги людских больших скоплений,

предпочитай уединение…

На лет закате – только покой,

задумки суетные уж не владеют мной

Давно отринул замыслы обширные,

и ждут меня места родимые…

В далекой юности я их покинул…

Под вздохи сосен расслаблю пояс,

настрою цитру я под луною…

Бряцать на цитре буду беспечно,

рыбак ответит мне с речки песней,

под вечер с лодки бросая сети…

Живу среди гор в покое,

любуюсь цветами, питаюсь подсолнухом

Тщеты мирской далёк отныне,

веду простую сельскую жизнь

С людьми я не тягаюсь больше

из-за пустых наград и почестей…

В лодке большой изо дня в день

плывем по великой Желтой Реке…

Мощные воды безбрежные

уходят до края небес…

Вот город проходит,

домов тысяч с десять,

к полудню еще, к вечеру тоже…

Вот ветер крепчает с запада,

парус можно ставить:

быстрее пойдем туда, туда —

где шире всё и шире желтая бескрайняя

вода, вода, вода, вода!..

В тихую ночь лишь собаки не спят,

лают, хозяев покой стережат

С другом прощаюсь, что службу оставил,

чин свой презрев и богатство

В келью свою в горах западных собирается,

травы будет собирать,

коренья, плоды, дикие злаки…

Решимость его тверда – нет возврата

в мир этот лживый, развратный…

(В тысяча девятьсот семьдесят первом \ почти так же, \ от должности в партии, хорошо оплачиваемой, отказавшись, – \ и почти трех « образований», —\ поступил и я сам… только аз \ не собирал злаки, \ а соболей в гористой тайге Сихотэ-Алиньской отлавливал … – Ю.Б.,

Молодежь беспечна при дворце царском,

в шелках, – несметные наследные богатства

(наследие отцовско̀-дедо̀вского воровства!),

милостями осыпана монаршими,

всегда любые яства,

разъезжают в раззолоченных колясках…

Только вот на дела̀ не годятся —

и потому страшна̀ у них судьба…

В печали гляжу на закат,

тяжко вздыхая

В горы туда уйти не могу —

держит семья:

сестренка взрослеет моя,

брат не женат

Скудный у меня оклад,

без всяких достатков семья:

взлететь не дает нужда —

смотрю не вперед – назад…

ЛИ БО (7О1 – 762)

Среди цветов стоит кувшин

в густой полуночной тиши…

Я сам с собою пью вино —

давно со мною никого

Ну, разве полная луна

с небес к отшельнику сошла

Да тень моя всегда со мною —

и вот уж нас как будто трое…

Но тень молчит, молчит луна, —

я петь начну – никто мне в такт…

Пляшу – со мной тень моя,

колеблясь, скачет по углам…

Луна восходит над полями…

Я захмелел – и всё один:

со мной одни мои седины…

Надеюсь я – наступит день,

когда и я взнесусь к луне…

(Это стихотворение – \ произведение мировой поэзии, – \ оно вызвало много подражаний, – \ сейчас у меня в памяти только одно Баратынского («Полный влагой искрометной, \ запотел ты, мой бокал, \ и покрыл туман приветный \ твой озябнувший кристал \ Ты не встречен братьей шумной, \ буйных оргий властелин: \ сластолюбец вольнодумный, \ я сегодня пью один)… великое

Грустим мы, любуясь рассветом…

Здесь годы со мною прожив,

ты отправляешься в путешествие, —

я тоже, но идем не вместе…

Услышишь ты в южных горах крики макак, —

я буду на севере луной весенней

любоваться…

Ты молод, как стройная эта сосна, —

хоть годы на мне,

но и я не совсем еще стар, —

так выпьем на росстань по чарке…

Под оперение зимородка цвет платья красавицы,

что здесь танцевала.