Два случая: Эллен Вест и Лола Фосс

Методы психотерапии

© Руднев В.П., сост. и предисл., 2024

© Издательская группа «Альма Матер», оригинал-макет, оформление, 2024

© Издательство «Альма Матер», 2024

Вадим Руднев

Экстравагантный идеал Людвига Бинсвангера

Людвиг Бинсвангер (1881–1966) – швейцарский психиатр и основоположник экзистенциальной психологии.

В 1907 году Бинсвангер получил медицинскую степень в Цюрихском университете и в молодости работал и учился у некоторых самых известных психологов той эпохи, таких как Карл Юнг, Эйген Блейлер и Зигмунд Фрейд. Несмотря на различные взгляды, касающиеся теории психиатрии, Бинсвангер и Фрейд оставались друзьями до смерти Фрейда в 1939 году.

В период с 1911 по 1956 год Бинсвангер занимал должность главного врача санатория в Кройцлингене. На него оказали влияние экзистенциальная психология и работы Мартина Хайдеггера, Эдмунда Гуссерля и Мартина Бубера. Бинсвангер считается первым врачом, объединившим психотерапию с идеями экзистенциализма, которые он развил в своей вышедшей в 1942 году книге «Основные формы и знания о человеческом существовании» (нем. «Grundformen und Erkenntnis menschlichen Daseins»). В данной работе он закладывает основы экзистенциального анализа в качестве эмпирической науки, подразумевающей антропологический подход к конкретной человеческой личности. При проведении экзистенциального анализа наиболее известным клиентом Бинсвангера была Эллен Вест, пациентка, страдавшая тяжелой невротической анорексией.

Опираясь на идеи психоанализа Фрейда и экзистенциальную аналитику Хайдеггера, Бинсвангер разработал концепцию экзистенциального анализа применительно к психопатологическому исследованию человека. Содержание предложенного подхода Бинсвангер определяет как «антропологический тип научного исследования, то есть такой тип, который направлен на изучение сущности человеческого бытия». Философскую основу и методологию экзистенциального анализа Бинсвангер заимствовал из работ Хайдеггера, который описывал фундаментальную структуру человеческого бытия, названную им бытием-в-мире. В отличие от экзистенциальной аналитики Хайдеггера, который исследовал сущностные условия человеческой экзистенции на онтологическом уровне, экзистенциальный анализ Бинсвангера направлен на феноменологический анализ конкретного человеческого существования на онтико-антропологическом уровне.

Ключевым понятием экзистенциального анализа является миропроект, открывающий целостное понимание человеческого бытия-в-мире, в единстве его способов осуществления. Бинсвангер полагал, что каждая индивидуальная форма существования предполагает свой собственный миропроект, который получает развитие посредством определенных модусов выражения и действия. В концепции экзистенциального анализа мир не противостоит человеку как объект субъекту. Мир и человек образуют непрерывную ткань реальности.

Предлагая методологию экзистенциального анализа, Бинсвангер исследовал фундаментальную структуру человеческого существования и ее нарушения. Целью анализа, как и психотерапевтической работы, является открытие условий и возможностей для развития целостной личности, что предполагает анализ отношения человека к миру и к себе, в тех модусах, в которых человек открывает для себя мир.

Шизофреник, по Бинсвангеру, это тот, кто «не позволяет вещам быть», не может «безмятежно пребывать среди вещей», как это может обычный здоровый человек.

Вот краткий обзор болезни, Эллен Вест, несчастной девушки, ставшей жертвой schizofrenia simplex, простой шизофрении. Она просто хотела есть и одновременно хотела похудеть – шизофренический схизис.

Вес Э. В. снижается до 47 кг. Она усиленно занимается расчетами калорийности, рецептами. Предъявляет претензии к окружающим за то, что те много и хорошо едят, в то время, как она себе во всем отказывает. С большим умением она скрывает от других, что почти ничего не ест. Часто по пути она съедает то, что купила для дома и укоряет себя за это. За каждым принятием пищи Эллен сильно потеет. Едет с мужем в санаторий, специализирующийся на пациентах с расстройствами обмена веществ. Поначалу следует предписаниям доктора, и ее вес увеличивается до 50 кг. Однако после отъезда мужа она начинает игнорировать советы врача.

Физическое состояние ухудшается. Каждый вечер она употребляет тиреоидных таблеток слабительного и в результате страдает от рвоты ночью и диареи днем, часто сопровождающейся сердечной слабостью. Вес доходит до 42 кг. Эллен становится все более ослабленной, мучается чувством, что «инстинкты сильнее разума», «внутреннее развитие, реальная жизнь остановилась» и что над ней доминирует полностью всепоглощающая идея, давно осознанная как бессмысленная. Но все же настроение Эллен довольно жизнерадостно, ей приятно, что ее друзья заботятся о ней. В 32,5 Эллен обращается к первому психоаналитику, молодому, чуткому терапевту, позволявшему себе отходить от некоторых принципов Фрейда. К Эллен возвращается надежда на лучшее, она посещает лекции и театр.

Эллен остается тревожной и все преувеличивает. Во время отсутствия мужа с ней находится старая няня. Вскоре Эллен начинает относиться к психоанализу, как к бесполезному занятию. В письмах к мужу сообщает, что вновь обнажилась ее любовь к жизни, но в центре ее действий и мышления остается страх потолстеть. «Мои мысли заняты исключительно моим телом, едой и слабительными, и тот факт, что время от времени на горизонте я вижу появление мифической страны счастья, оазис в пустыне, который я сама себе придумала, еще больше осложняет мой путь… раньше было легче, когда вокруг меня все было серым. Часто я полностью разбита конфликтом, который никогда не кончится, и я в отчаянии покидаю своего аналитика и прихожу домой с убеждением, что он может помочь мне разобраться, но не вылечить».

33 года. Завершается курс психоанализа. После ее возвращения муж замечает в ней состояние постоянной тревоги и возбуждения. Она нерегулярно ест. Эллен пропускает обеды и ужины, при этом может наброситься без разбора на любую пищу, оказавшуюся под рукой. Эллен посещает своих родителей, однако после второй недели она не может избавиться от плача, тревоги и возбуждения. Она в совершенном отчаянии, считает свою болезнь неизлечимой. Вместо лечения в терапевтической клинике Эллен во второй раз обращается к психоанализу. Муж по просьбе аналитика, вопреки желанию Эллен, оставляет ее одну. Через 2 дня, после предварительно высказанных ею суицидальных идей, она предпринимает попытку самоубийства, приняв 56 таблеток снотворного. Аналитик не придает этому большого значения и продолжает анализ.

Муж постоянно находится при ней Она прекращает принимать лекарства и бесцельно слоняется по улицам. Ей снятся сны о еде. Через месяц после первой попытки суицида, Эллен предпринимает вторую, приняв 20 таблеток барбитурата. На следующий день она оказывается в состоянии, которое аналитик называет «истерическое помрачение сознания». Она кричит и плачет целый день, отказывается от любой пищи, объявляет, что она лишит себя жизни, когда никого не будет рядом. На следующий день Эллен жадно набрасывается на пищу. После она предпринимает несколько попыток броситься под машину, а затем из окна офиса своего аналитика. Через несколько дней переезжает с мужем в клинику к терапевту, предлагавшему лечение ранее.

«Когда я просыпаюсь, то ощущаю страх голода. Даже когда я сыта, я боюсь того часа, когда опять проголодаюсь». «Я убегаю от хлеба на своей чайной полке». «Я совсем себя не понимаю. Я сталкиваюсь с собой, как с незнакомкой». Эллен болезненно осознает, что из-за болезни больше и больше удаляется от людей. В это время она начинает писать «историю невроза». Болезнь серьезно усиливается, и в конце декабря Эллен консультирует Крепелин и диагностирует меланхолию. Аналитик считает этот диагноз неверным и продолжает анализ. Эллен чувствует улучшение, но разрывается между различными позициями врачей по поводу ее лечения. В начале Нового года терапевт запрещает продолжение анализа, с чем Эллен соглашается.

Пребывание в Крейцлингенском санатории 14 января – 30 марта. Из заключения терапевта имеют место эндокринные нарушения. Невроз сам по себе выражен в навязчивых идеях, особенно в страхе стать толстой и позже в компульсивном желании есть много и без разбору. Позже к неврозу прибавилась циклотимия-депрессия о обострениями примерно раз в месяц и периодическими суицидальными идеями. Во время депрессий навязчивые мысли отходили на задний план. В клинике состояние Эллен улучшилось во время присутствия мужа, который благотворно влиял на нее. Вес постепенно дошел до 52 кг. Сильное чувство болезни, упадок психической энергии. Эллен всерьез жаждет смерти.

День ото дня в клинике происходят колебания настроения. Ест почти все, что предлагают, во время прогулок забывает о своем страдании. Позже начинаются суицидальные идеи, которые постепенно становятся более серьезными. Тема смерти проходит через всю жизнь Эллен, занимаясь верховой ездой она совершает легкомысленные трюки, если узнает о смерти подруг, завидует им. В детских домах посещала детей, больных скарлатиной, в надежде заболеть. Ее консультирует Блейлер. Исходя из анамнеза и собственных заключений, ей был поставлен диагноз «прогрессирующий шизофренический психоз». По прошествии некоторого времени, вес ее составил 47 кг (столько же сколько при поступлении). Она вела привычный для нее образ жизни.

После возвращения Эллен чувствует неспособность бороться с жизнью еще больше, чем в клинике. Симптомы обостряются, Эллен расстраивает отсутствие режима. Встреча с родными только обостряет течение болезни. На третий день пребывания дома она съедает много еды, впервые за 15 лет и действительно насыщается. Она гуляет с мужем, читает стихи, она в праздничном настроении, пишет письма. Вечером Эллен принимает смертельную дозу яда.

История болезни Лолы Фосс не столь популярна, как случай Эллен Вест, но не менее трагична. В возрасте двенадцати лет она перенесла серьезный приступ брюшного тифа с высокой температурой и должна была провести пятьдесят два дня в постели. В течение этого периода появились первые признаки состояния тревоги. Например, она отказывалась спать дома, потому что «это было недостаточно безопасно», и ночевала в доме бабушки.

В двадцать два Лола сопровождала свою мать в поездке на немецкий курорт с минеральными водами. Незадолго до отъезда она отказалась сесть на корабль, если из багажа не будет убрано определенное платье. Только после того, как ее желание было исполнено, она присоединилась к матери на корабле.

Для патологического мышления Лолы характерны изощренные навязчивости.

Она всегда поворачивала назад, когда видела джентльмена с такой тростью, т. к. в ней она «читала» следующее: «трость» по-испански = baston\ «on» наоборот = no\ «резина» по-испански – goma; первые две буквы в английском = «go». Вместе это равняется «no go», что означает «Don’t go on! Turn back!» (He ходи дальше! Поверни назад!). Каждый раз, когда она не подчинялась этому предостережению, с ней что-нибудь случалось. Когда у нее на душе было неспокойно и она видела кого-нибудь, подпирающего лицо рукой, она успокаивалась. Почему? «Рука» по-испански = mano (второй слог no)\ «лицо» по-испански = cara, что напоминало ей английское слово «care». Из этого она приходила к: «no care» (нет заботы), т. е. нет причин беспокоиться, или, по-испански, no cuidado. Любое слово, начинающееся с «car» в испанском или немецком (саre, carta, Kartoffel) и связанное с чем-то, что означает «нет» (nо), означает удачу. Все, что содержит слоги «si» («да» по-испански) или «ja» («да» по-немецки), подразумевает «да» на заданный внутренне вопрос: например, nar-iz (нос) – «is» это «si» наоборот; ore-ja (ухо); si-lla (стул); gold означает «go» и т. д.

Навязчивости сменяются бредом преследования – она почему-то боится медсестры. Это уже параноидная шизофрения, которая, по Бинсвангеру, характеризуется истощением здесь-бытия и наличием «экстравагантного идеала», то есть манерой «заходить слишком далеко». Это, как бы сказал Славой Жижек, «возвышенный объект идеологии».

Людвиг Бинсвангер

Экстравагантность[1]

Человеческое существование проецируется в измерениях широты и высоты1; оно не только движется вперед, но и поднимается вверх. Поэтому в обоих отношениях человеческое существование может слишком далеко зайти, стать экстравагантным. Если мы хотим понять антропологический смысл экстравагантности, нам следует отыскать то, что делает возможным превращение экзистенциального подъема в экстравагантный способ существования. Антропология никогда не может ограничивать свои исследования одним лишь только экзистенциальным направлением, а будучи, по сути, антропологической, всегда должна иметь перед собой общую структуру человеческого бытия. Поэтому основание этого перехода, или превращения экзистенциального подъема в экстравагантность с самого начала будет не просто рассматриваться как движение вверх, но пониматься как часть koinonia2, или единства других основных потенциальных возможностей человеческого существования. Как я пытался показать в другой работе3, экстравагантность фактически обусловливается определенной дисгармонией в отношении между подъемом вверх и движением вперед. Если такое отношение, в том случае, когда оно «удачно»4, называть «антропологически пропорциональным», тогда мы должны говорить об экстравагантности как о форме антропологической диспропорции, как о «несостоятельности» взаимоотношения между высотой и широтой в антропологическом смысле.

Восхождение человеческого существования вверх не следует понимать в рамках контекста его бытия-в-мире5, 6 и соответствующей его ориентации в пространстве и времени. Скорее его следует понимать в контексте бытия-вне-мира в смысле обретенной обители и вечного присутствия любви, где не существует ни «вверх» ни «вниз», ни «близко» ни «далеко», ни «ранее» ни «позднее». Если же, вопреки этому, человеческое существование, как имеющее пределы бытие, все-таки «остается» и «перенесенным» в плоскости высоты и ширины, тогда оно может «зайти слишком далеко» именно там, где оно покидает обитель любви с присушим ей измерением вечности и целиком погружается в «пространство и время». Ибо только там, где отсутствуют communio [2] любви и соmmunicatio [3] дружбы и где простое взаимодействие и общение с «другими» и со своим собственным Я становятся исключительным направлением нашего существования, только там высота и глубина, близость и отдаленность, настоящее и будущее могут иметь такое важное значение, что человеческое существование может зайти слишком далеко, может достичь конечной цели и сейчасности, откуда нет хода ни вперед ни назад. В таком случае мы говорим о переходе в экстравагантность. Это может быть экстравагантная «идея», идеология (идеологии экстравагантны по самой своей сути), экстравагантный идеал или «чувство», экстравагантное желание или замысел, экстравагантное притязание, мнение или точка зрения, простая «прихоть» или экстравагантный поступок или проступок. Во всех этих случаях «экстравагантность» обусловлена тем фактом, что Dasein «застряло» в одном определенном эмприческом местоположении [Er-Fahrung], когда оно уже не может, используя выражение Гофмансталя7, «свернуть свой лагерь», когда оно уже не может вырваться оттуда. Лишенное communio и communicatio, Dasein уже не может расширять, изменять или пересматривать свой «эмпирический горизонт» и остается привязанным к своей «узости», то есть четко ограниченной позиции. В этом отношении Dasein оказывается «застревающим» или упорствующим, но еще не экстравагантным [4], ибо дополнительной предпосылкой экстравагантности выступает подъем Dasein на высоту большую, чем та, что соответствует широте его эмпирического и интеллектуального горизонта, то есть другими словами, непропорциональное соотношение высоты и широты.

Классическим примером этого из области психиатрии служит концепция Блейлера относительно определенного вида психического слабоумия как «диспропорции между стремлением и пониманием»; классическим примером из художественной литературы – строитель Сольнес Ибсена8, который «строит выше, чем может подняться» [5]. Однако эту диспропорцию между широтой и высотой ни в коем случае не следует понимать как отношение между конкретными «способностями» или характеристиками и менее всего как отношение между «интеллектом и потребностью в том, чтобы вызывать восхищение»; скорее мы должны искать антропологические предпосылки, делающие возможными такое непропорциональное соотношение. Мы не рассматриваем экстравагантность как нечто присущее отдельным группам (партиям, кликам, сектам и т. п.), которые явно воплощают односторонний набор «черт», «идентификационных характеристик». Поэтому в целом ее нельзя понимать как черту характера либо же некоего рода поддающееся определению психологическое, психопатологическое, социальное явление или «симптом». Скорее к ней следует подходить в ключе аналитики Dasein9 – то есть как к чему-то, требующему понимания в рамках общей структуры человеческого существования – короче говоря, как к антропологической, онтологической возможности. Только принимая такой подход, мы можем прийти к подлинному пониманию всей многообразной «симптоматики» экстравагантности. Только тогда мы сможем, к примеру, увидеть, каким образом и до какой степени можно проводить антропологическое различие между так называемыми (отнюдь не правильно) «экстравагантными идеями» маньяка10, «экстравагантными» («ненормальными», «странными») жестами, языком или действиями шизофреника11, и фобиями невротика – хотя мы и психопатологи, и обыватели, называем всех их «экстравагантными». По моему мнению, даже шизофреническое помешательство можно понять12, только если с самого начала признать его экзистенциальной формой экстравагантности. То же самое верно и по отношению к «массовым явлениям» экстравагантности.

Однако вернемся к экстравагантности, рассматриваемой как структурное смещение антропологических пропорций. Горизонталь, как смысловой вектор, «выход в широкий мир» – в большей мере соответствует «дискурсивности», опытному постижению «мира», осмыслению его и овладению им, «расширению поля зрения», расширению понимания, перспективы и открытости навстречу «разноголосице» внешнего и внутреннего «мира». Аналогичным образом, вертикаль, как смысловой вектор – подъем вверх – в большей мере соответствует желанию преодолевать «земное притяжение», подняться над «тревогами земными» и давлением, а также желанию обрести открывающуюся «с большей высоты» перспективу, «возвышенный взгляд на вещи», как выражается Ибсен, – точку зрения, позволяющую человеку формировать, подчинять себе или, одним словом, использовать «познанное». Такое освоение мира в плане становления и реализации самости означает выбор самого себя. Выбор, будь то отдельного действия или же дела всей жизни, предполагает подъем или самовозвышение над конкретной земной ситуацией, а следовательно, над сферой знаемого и видимого. Но что означает это «над»? [6] Как красноречиво описано у Ницше в предисловии к произведению «Человеческое, слишком человеческое», это не означает «кругосветного плавания» искателя приключений, то есть земных переживаний; скорее это означает напряженное и многотрудное восхождение по «ступеням лестницы» проблемы оценивания [7], то есть определение порядка предпочтения.

Таким образом, подъем вверх – это не просто познание своего пути, знание в смысле опыта, кроме того, он подразумевает «обретение собственной позиции», выбор самого себя в смысле самореализации или достижения зрелости. Однако мы должны быть осторожны и не путать этот подъем вверх с собственно волей, в смысле психологического разграничения понимания, чувства и воли [8]. Скорее мы должны понимать (как намекает термин Блейлера «стремление»), что при подъеме человек, увлекаемый ввысь («на крыльях» страстей, желаний, настроений, а в конечном счете «фантазии», воображения), плавно переходит к решительному [9] «выбору позиции». Тем не менее антропологически мы должны четко проводить различие между определяющим настрой состоянием влекомости желаниями, идеями, идеалами и напряженным, многотрудным действием подъема по «ступенькам лестницы», позволяющего сравнивать эти желания, идеи и идеалы друг с другом в жизни, искусстве, философии и науке, переводить их в слова и деяния.

Эта концепция проливает свет на диспропорцию высоты – широты, лежащую в основе самой возможности «маниакальной идеации». Мы скоро увидим, что эта форма диспропорции настолько отличается от лежащей в основе экстравагантности, что мы даже не можем говорить о ней как об «экстравагантной идеации», но скорее, как о «полете идей» (термин, также используемый в психопатологии). Диспропорция высоты – широты присущая тому типу бытия-в-мире, который выражается в полете идей, отлична от той, примером которой служит экстравагантность. В первом случае диспропорция заключается в том, что вместо продвижения вперед размеренным шагом происходит скачок «в бесконечное». Горизонт, или поле видения «безгранично расширяется», но в то же время подъем вверх остается исключительно «vol imaginaire», влекомостью на крыльях желаний и «фантазий». В результате невозможно ни общее видение, как эмпирическая мудрость, ни проникновение в проблемную структуру конкретной ситуации (подъем в своей основе – это одновременно и проникновение, так как altitudo, по существу, относится как к высоте, так и к глубине), ни, таким образом, какая бы то ни было решительная позиция. Эта диспропорция высоты – широты уходит своими корнями в «чрезмерное» расширение рамок маниакального мира, с его всепроникающей изменчивостью; чрезмерное именно в том, что сфера подлинного одновременно подвергается процессу «уравнивания»13, 14. Под «подлинным» мы подразумеваем те высоты (или глубины), которые могут быть достигнуты, только если Dasein пройдет через многотрудный процесс собственного выбора и созревания. С точки зрения аналитики существования, о диспропорции, наблюдающейся в образе жизни человека, страдающего манией, можно говорить как об «изменчивости». Это означает невозможность достижения подлинно устойчивой позиции на «лестнице» человеческих проблем, а значит, кроме того, невозможность подлинного принятия решения, действия и достижения зрелости. Обособленный от любовного communio и от подлинного communicatio, слишком далеко и стремительно увлекаемый вперед и возносимый вверх, страдающий манией человек парит в иллюзорных высотах, где он не может занять позицию или принять «самостоятельное» решение. В этих «нереальных» высотах любовь и дружба теряют свою силу. Человеческое общение низводится до уровня психотерапии.

Экстравагантность, присущая шизоидной психопатологической личности, и бесчисленные формы шизофренического бытия-в-мире совершенно отличны15. Здесь антропологическая диспропорция уже не уходит корнями в чрезмерность широты («скачков») и высот чистого vol imaginaire, превосходящих (подлинные) высоты «принятия решения». Она обусловлена чрезмерной высотой решения, которая превосходит широту «опыта». Временно абстрагируясь от существенного различия между психопатическим шизоидом и шизофреником, мы можем сказать, что их способ «заходить слишком далеко» отличает их от людей, страдающих манией, именно в том; что они не уносятся в «иллюзорную высь» оптимистических настроений: они в одиночку, «не обращаясь к опыту», поднимаются на некую конкретную ступеньку «лестницы человеческих проблем» и остаются там. Высота этого подъема вверх не имеет никакого отношения к широте или узости и непоколебимости опытного горизонта («опыт» понимается здесь в самом широком смысле, то есть как «дискурсивность»16 как таковая). Здесь экстравагантность означает нечто большее, чем просто «остановленность», так как предполагается не просто невозможность эмпирического продвижения вперед, а скорее жесткая привязанность или зависимость от конкретного уровня или ступени человеческого опыта (Problematik). В этом случае широта изменчивости человеческой «иерархии высот» понимается, по существу, неправильно и одна конкретная идея или идеология становится навязчивой или абсолютизируется. В той мере, в какой «опыт» еще осознается, он не оценивается или не используется в собственных интересах, ибо его «смысл» установлен непоколебимо. Таким образом, экстравагантность означает «абсолютизацию» одного-единственного решения. Кроме того, такая «абсолютизация» возможна только там, где Dasein «в безысходности» изгоняется из обители и вечного измерения любви и дружбы, и в силу этого уже не знает или не ощущает «относительности» «верха» и «низа», очевидной на фоне неоспоримой веры в Бытие (Sein), несомненной онтологической защищенности. Это отлучение от бытийной защищенности и от общения или взаимодействия с другими, а значит – от сомнений и поправок, возможных только в ходе такого общения. Таким образом, замкнутый на сообщение или взаимодействие исключительно в себе такой процесс может лишь «истощать себя» до тех пор, пока не превратится в простое лицезрение медузоподобной, психотически жестко фиксированной проблемы, идеала или «ничтойной тревоги»17. В результате освобождение из экстравагантной позиции становится возможным лишь посредством «посторонней помощи», как спасение альпиниста, слишком высоко поднявшегося по отвесной скале [10].