- -
- 100%
- +
Николай Бизин
nik.bizin@gmail.com
тел. 89817376608
Глупый автобус
(книга Сказок, или
люди, чей мир перевернут)
КАПЛЯ, УПАВШАЯ ВВЕРХ
p. s., который началу предшествует: А моря до краев наполнялись морскою водой, но – по каплям; взять горсть капель – как горсть песка – и построить на горсти сказочный замок; и что нужно, чтобы фундамент сказки стал нерушим? Чтобы и ты обернулся чем-то совсем иным, читатель и совсем юный житель волшебного замка, возведённого на горсти дождевых капель?
Немногое – чтобы моря до краев наполнялись каплями: это – уже есть, и этого достаточно.
Было семь часов вечера самого что ни на есть знойного лета, которое только и могло с нами приключиться год – или немного больше года – назад в пригороде не самого большого, но и не самого малого и не самого невеликого, но – и не самого великого города на земле, то есть Санкт-Петербурга, когда простая дождевая капля (то есть – упавшая вниз) стала причиною выпадения из гнезда птенца.
Под деревом (а это была старая береза), на котором в ветвях было укреплено воробьиное гнездышко, лежал старый и (что с возрастом сего раритета ничуть не связано) только-только забытый хозяином зонтик… Туда-то и упал, попеременно рушась и планируя на слабых крыльях, воробьёнок.
Вот как это произошло.
В свое время кукушка, пролетая мимо в поисках места, куда можно украдкой снести свое яйцо, гнездышком воробьев побрезговала, и воробьёнок без проблем вылупился и вот теперь почти что достиг возраста подлётыша.
Простая дождевая капля – как она умудрилась в таком зное соткаться в воздухе и выпасть на землю, верно, ей и самой было не совсем непонятно; впрочем, ей ещё предстояло многого не понимать…
Достаточно ей понять пока что немногое – она упала сверху, причём – прямо на воробьиную голову…
Причём – капля умудрилась соткаться и упасть на птичью голову в тот самый единственный момент, когда воробьенок (не)впервые из гнезда выглянул!
А потом (и потому) – вынужден был рухнуть, впервые примеряясь к воздуху и пробуя о него опереться…
Так вот они оба и рухнули (капля – отвесно и наотмашь, а птица – кувыркаясь и порою планируя) на высушенную почву рядом с забытым старым зонтом, и интеллигентный зонт вежливо сказал им:
– Здравствуйте! Как я рад вам.
Они (капля и зонтик) – не ответили: оба оказались страшно заняты. Капля – расплющилась и разбрызгалась… И ей даже пришлось себя собирать – дабы не впитаться в почву; капля концентрировалась, перетекала сама в себе и… Как подол платья подбирают – удерживала себя от земли…
Птица, не умеющая летать, всё это время ошеломленно вертела клювом и пробовала чирикнуть…
И хоть это у неё получилось!
– Чирик, – сказала птица-воробьёнок (так мы и будем дальше его звать, поскольку созвучно слову «ребенок»), а потом сказала уже погромче и поувереннее:
– Чирик!
– Что? – воскликнул взволнованный зонт.
Чтобы восклицать или просто разговаривать, ему приходилось приоткрываться и колыхать краями.
– Что такое?
– Ничего такого особенного, – пробурчала в ответ уже собранная (и оттого мрачно-сосредоточенная) капля, – Он птица, если вы ещё не заметили.
– И что с того? – удивился зонт, – Вот я, например…
Капля, которой было некогда (могла либо высохнуть на солнце, либо впитаться в землю), беззастенчиво его перебила:
– Да летать он хочет! Пора уж ему.
– Так пусть летит. Я например, всегда могу раскрыться, – зонт почувствовал себя немного обиженным: ему не дали представиться примером чему-то особенному…
Капля почти отмахнулась:
– Да не умеет он ещё! Вот я бы ему показала, мне уже доводилось летать.
– Так покажите! Покажите! Покажите скорей, – вскричал зонт и добавил, на птицу-воробьёныша покосившись:
– Тут неподалеку (меня как-то проносили мимо) кошачье логово…
Зонт не стал упоминать, что вот только-только с котом имел беседу.
Он не собирался никого беспокоить (кота ему удалось хитро спровадить – об этом в следующей сказке); о воробьёныше он тоже собирался похлопотать (очень созвучно с будущим хлопаньем крыльев)… Потому – зонт просто гнул своё (как пальцами колыхая своими спицами) и нашёл-таки осторожную середину в своём предупреждении.
– Кот? – спросила капля.
– Да, кот. Покажите птице свой полёт, пусть улетит от кота – повторил зонт.
– Да не могу я показать! – вскричала раздосадованная непонятливостью зонта капля. – Любою минуту могу испариться (жара-то какая!) или провалюсь сквозь землю (вон как в пыль высохла – почти решето!)
– Чирик! – сказала птица, не умеющая летать. – Так что же делать? Летать хочу!
Как раз в этот миг солнце (попомните жаркие месяцы прошлого года), само от собственной яркости зажмурившись, бросило к земле свои особо лучистые лучики… Они пробились-таки сквозь ветви березы (та, услышав жалобу капли, попытались её заслонить) и упали совсем-совсем рядом…
И даже стали, перешагивая с лучика на лучик, подбираться к съежившейся капле…
Зонтик вскочил на ручку, отважно и полностью раскрылся, бросился, заслонил своей тенью (лучики удивлённо перестали переступать) каплю и сказал ей:
– Ой! Я ведь не только от дождя защищаю.
– Чирик! – сказала восхищенно птица, не умеющая летать; потом, взъерошив жиденьким крылышком на голове голове перья и поразмыслив, сказала осмелевшей капле:
– Теперь – учи! Теперь – можешь.
Но капля, меж тем, заметила, что часть её уже втянулась в сухую землю; капля, подобравшись, рванулась и вытянула себя, и сказала воробьенку:
– Видишь? Пока не могу. Земля хочет пить.
– Тогда, может быть, вы можете? – сказал воробьенок зонту. – Вас ведь тоже над землей носили, я из гнезда видел.
– Некому пока носить меня, – грустно ответил зонт… И вдруг опять воскликнул, колыхнув со всей мочи краями:
– Ой!
– Что ой? – с надеждой спросили все.
И зонтик ответил им всем:
– Нужен ковшик! Найдём ковш и пустим в него каплю. Тогда земля не выпьет каплю.
И тут произошло неожиданное.
Все понимали опасность, грозившую капле от земли. Все понимали опасность, грозившую капле от солнца. Все понимали опасность, исходившую воробьёнку от кота. Казалось, это вещи очевидные…
И вдруг капля совершила мысленный кульбит:
– Да нет, – сказала капля, подумав.– Зря я испугалась земли. Пусть себе пьет. Я неистребима и всё равно вернусь.
Зонтик с недоверием (и надеждой) на неё смотрел.
– Так что пусть пьет, но – потом. – призналась ему капля. – Сначала я осмотрюсь, я хочу осмотреться. Потом – я ещё хочу увидеть, как полетит воробьенок… Может, предпочту, чтобы меня испарило солнце… Если уж мы тут собрались летать, признаюсь сразу: из полёта тоже возвращаются на землю… Когда земля захочет пить.
Капля покивала сама себе.
Выглядело это так: кроха воды в ней перелилась от одного бока к другому… А поскольку бока у неё были не только сбоку, но и спереди и сзади; выглядело это так, что капля всей собой осматривала саму себя и всё вокруг.
Воробьенок поглядел-поглядел, как именно его оглядывают, и тоже попробовал так же осматривать каплю; потом он чирикнул:
– Жарко! Пить хочу.
На что зонт резонно (капля несколько растерялась) заметил:
– А кот хочет есть. Выбирай, пить или летать, чего больше хочется? Без капли не полетишь.
Воробьёныш обиделся:
– Все равно её земля выпьет! Ковша-то нет. Не кот же нам ковш принесет?
Да уж, он принесё-ё-т… – протянула капля…
Она вдруг вытянулась, и немного согнулась как бы пополам… Как бы склонив к плечу большую голову… И задумалась – не забывая, впрочем, от ждущей её земли, внутри себя подпрыгивая, удерживаться…
И вот здесь, немного зависнув посреди прыжка, капля сообразила и вскрикнула, передразнивая зонтик:
– Ой!
Все (в том числе и старая береза, что все это время к разговору прислушивалась) хором вскричали:
– Что ой?
– Что ты сделал, когда защищал меня от солнца? – спросила у зонта капля.
– Раскрылся… – удивленно колыхнулся зонт.
– Вот и надо раскрыться! – сказала гордая капля. – Всем надо по настоящему раскрыться! А ну-ка, зонтик, перевернись; понимаешь, ты тогда станешь ковшиком, и я тогда в тебя к-а-а-а-к заберусь…
– Но тогда тебя выпьет (увы, вместо меня) солнышко, – грустно сказал воробьенок и закрыл крылышками глаза.
Подумав, воробьенок признался:
– Я тоже не хочу тебя пить. Я к тебе привык.
Но! Не. Тут-то. Было.
Прозвучала правда – из разряда азбучных истин. Это капля (словно бы вся серебряно сверкнув) безапелляционно возразила:
– К земле ты привык. Тебе тоже надо раскрыться. – потом она громко крикнула старому зонтику:
– А ну ка перевернись!
Зонтик перевернулся и стал похож на раскрытую чащу. Он знал: у его «раскрытия» есть вполне прикладное значение! Так он приносил кому-то пользу.
Вот, например, птице, не умевшей летать.
– Теперь подбрось меня крылом! Только крылом, а не клювом, – сказала капля птице.
Воробьёнок подпрыгнул и подцепил крылом кралю. Капля взлетела, опять сверкнув, и плюхнулась в опрокинутый зонт, и… Растеклась – поначалу; потом – она опять собралась и спросила у зонта, постучав в его опрокинутое полотно:
– И зачем нам ковшик? Почему ты говорил о ковше?
– Потому что его тоже носят, как и меня…
– Вот видишь! – гордо сказала капля. – Носиться нужно самой по себе, как я.
Все (в том числе и береза) хором спросили у капли:
– Но теперь тебя выпьет солнышко!
На миг стало тихо.
– Пусть пьет! – сказала капля. – Тогда я опять полечу (здесь я уже хорошо огляделась) и покажу птице, как это делать.
Воробьёнок огорчился:
– Но ведь меня-то – не выпить; я, как ни крути, твёрдый…
О коте ему напоминать не стали; зачем? Кот птиц не пьёт, а ест… Если поймает, конечно! Так что воробьёнку нужно было срочно начинать летать.
– Тебе не нужно быть выпитым, нужно только раскрыться, – сказала ему капля. – Смотри и делай как я!
Капля оттолкнулась от зонтика, уже в воздухе стала перетекать сама в себе и приняла форму маленького воробышка, и крикнула солнцу:
– Вот я!
Солнце протянуло лучи и подхватило каплю.
– А теперь ты, воробышек, выпей меня, – крикнула капля, ставшая маленьким воробьем.
Воробьёнок вытянул токую шею и… Выпил маленького себя… И стал на солнечных лучах подниматься…
– Ой! Сказал воробьенок, молотя по воздуху крыльями.– Я падаю вверх!
– Ой! – сказал внизу зонт. – Он раскрылся!
Воробьёнок (словно бы цепляясь крыльями за лучи) летел и поднимался выше, и видел сверху целый мир (а не маленькие окраины березы); мир словно бы перевернулся и стал виден: кукушка, что когда-то побрезговала воробьиным гнездом, пролетая мимо, засмотрелась на воробьенка и споткнулась в воздухе…
Кот, выбравшийся из логова и уже направлявшийся в сторону березы (он там недавно был, а теперь возвращался), тоже засмотрелся … И вдруг улыбнулся…
Воробьёнок летел и был важен, и летел он над важной страной: и звучала «песня Важной Страны»!
Есть страны, в которых не странно.
В которых мы все рождены.
И каждый ребёнок есть странник
Своей очень важной страны…
И каждый ребёнок есть странник
Своей очень важной страны.
Есть страны, где воздухом влажным
Родные просторы полны.
Где белый кораблик бумажный
Бежит по вершине волны.
Бежит по вершине волны.
Есть важное в каждом сложении.
Есть важное в каждом сейчас.
И всё там имеет значение,
И каждый мечтатель из нас.
И каждый мечтатель из нас.
И стали видны окраины города Санкт-Петербурга: стала видна река, стала видна бегущая к городу железная дорога; было семь часов вечера самого что ни на есть знойного лета, которое приключилось – или только могло с нами приключиться – год или немного более года назад.
ещё один перевёртыш
ЗОНТИК, СУМЕВШИЙ РАСКРЫТЬСЯ
Зачем колоть орехи? Чтобы извлечь ядрышко.
Зачем раскрывать мысль? Чтобы она стала доступна.
Милый мальчик, я опять расскажу тебе сказку о далеких временах, которые тогда ещё назывались старинными; потом – времена раскрыли свою даль и ширь, и высь! – а уж об их глубине и говорить не приходится…
Но и теперь я не называю их странными; хотя, казалось бы, в слове «старинный» для этого достаточно переставить всего одну букву…
Или почти достаточно. Об этом «почти» речь и пойдет.
Произошла эта вторая сказка чуть раньше, нежели все рассказанное в предыдущей.
Тот самый зонтик, который (помните?) – уже лежал на земле, но в этой второй сказке он ещё не был полностью (безвозвратно) забытым зонтиком; более того, он считал себя зонтиком английским.
Это вовсе не значит, что когда-то или даже совсем недавно он действительно принадлежал англичанину; это значит, что полностью самим по себе зонтиком он стал минуту или чуть больше назад, когда оказался забыт.
Его прежний носитель поспешно (и не прощаясь) удалился из начинавшейся сказки и с зонтиком не попрощался.
Произошло это ещё до начала первой сказки!
Его прежний владелец бросился к подошедшей электричке, взбежал на платформу, кинулся в вагон и уехал; вспомнил он о своём зонте, когда пневматические двери вагона закрылись, а колёса под вагоном провернулись… Тогда-то зонтик и нашёл себя.
Это был первый шаг зонтика.
Вторым (или третьим и так далее) шагом он должен будет раскрыться; об этом уже рассказано в сказке о воробьёнке… А пока что зонт непонятным себе образом уяснил, что находится (нахождение его таково) неподалёку от железнодорожной платформы Бернгардовка.
Здесь-то и смогла отыскаться (а потом и раскрыться) загадка его появления в моей сказке.
Вот она!
У англичан (не у всех, но у особо английских англичан – не нынешних и не прошлых пиратов сильверов, а у джеромов-джеромов с их «трое в лодке») есть обыкновение оставлять зонтики, когда в них отпадает непосредственная нужда.
Когда, предположим, вода перестает с неба падать… (и никакого намёка на каплю, которой скоро предстоит упасть на «пархающего» воробьёнка-подлётыша, сбив из его «полёта» на землю).
Итак, особо английский англичанин оставил-таки свой зонтик; у всего есть не только причина, но и следствие; итак – зачем был оставлен этот зонт?
Конечно, не просто так! Есть в этом добрый знак!
Например, чтобы потом, когда опять пойдет дождь и начнет кого-нибудь настигать, этот «кто-нибудь» смог подобрать оказавшийся неподалеку зонтик и сумел поговорить с дождём почти на равных… Даже (уже почти) забытый зонтик на многое способен.
Например, раскрыться.
Впрочем, и об этом рассказано – раньше; а сейчас мы перенеслись немного (минут на пять) назад и стали смотреть на то, чем нужно обладать и что уметь для того, чтобы раскрываться и дополнять того, кто этот зонтик обязательно подберёт.
Что это значит?
А то и значит – оставить всё как есть, но соделать (вместе постаравшись) более настоящим, чем обычное настоящее.
Это как у человека есть душа. Это как у природы есть красота. Это как у вещи есть её нужность… А вот если этой душой (красотой, нужностью) поделиться и дополнить ею наружность окружающих предметов… Я едва не сказал: дополнить собой весь мир!
И этот дополненный мир – такая вещь, добавлять к которой нечего, и от которой ничего не убавить: всё станет на своё место, и у любого предмета или явления появится если не вся душа, то та её часть, которой человек с ней поделился…
Сложно!
Нет. Просто слушайте сказку.
Так вот! Сказка!
Слушайте вторую сказку, которая первой предшествует. Случается она чуть раньше (минут на пять), чем сказка первая… Да и дальше будет всё страньше и чудесатей, но совершенно не льюскэрроловски… Ведь мы с вами дома и в России!
Вот и продолжаем совершенно по домашнему: зонтик, который здесь лежал на земле, но ещё не был полностью забыт и казался самому себе зонтиком особенно английским… Главным здесь было слово «особенно»!
Оно значило: к самому зонту прибавлено некое предназначение.
Пусть даже не частица души. но. Пусть даже не вся чудесатость, но.
Зонтик про себя это понимал. Он (как давеча его прежний владелец – его самого) покинул эту обыденность и стал даже несколько горд собой… Чем? А хотя бы тем, что именно на этом месте собирается кому-то пригодиться.
В каком-то особенном приключении.
Но! Сейчас – никаких-таких небольших приключений, они (с воробьёнком) будут чуть позже; сейчас я пытаюсь рассказать, как зонтик оказался приключений достоин… А это уже не небольшое, а вполне себе великое приключение: быть достойным приключения.
Быть может, именно на платформе Бернгардовка хозяин и носитель этого особо английского зонта искал своих братьев по крови, особо английских ангичан; очевидно, этот оставленный нам зонтик ещё не знал о своей будущей истории: как он поможет дождевой капле упасть вверх.
А капля, упавшая вверх, в свой черед поможет выпавшему из гнезда воробьенку научится летать.
В этом можно быть почти уверенным; но! Кто его знает?
– Так, – сказал сам себе зонт.
Он – явно что-то знал.
Зная это «что-то», он (для начала) оглядел «сам себя» такого – оставленного «какому-то» будущему; потом – зонт сам от себя взглядом оттолкнулся и устремился оглядывать окружающее: выяснилось, что не возле платформы он был «кому-то» оставлен – что, согласитесь, было бы удобней.
Там его быстро бы заприметили и отдали в бюро находок; но!
Очевидно, наш «кто-то» (носитель и хозяин особо английского зонтика) не был обязан ходить по проторенным тропам… Но!
Тогда-то и выяснилось, что особо английский зонт лежал на земле под той самой старой березой, на ветви которой находилось то самое воробьиное гнездо, из которого тому самому воробышку ещё только предстояло упасть…
Но до этого ещё оставалось какое-то время.
Казалось, само это какое-то время старалось помочь зонтику самоопределиться.
– Так, – повторил сам себе зонтик. – Так-сяк-наперекосяк.
И время ему действительно помогло! Произнеся считалку, зонтик решил, что одиночество не есть лучшее место, где можно долго находиться зонту… Потому – зонт обратился к березе:
– И давно я…
Здесь зонт как-то весь смутился, весь подернувшись и (так это называется) пойдя пятнами; надо сказать, что расцветкою был он пестрым…И тогда зонт обратился к самому себе:
– Да я невежа! – воскликнул зонт.
И он ещё раз передёрнулся. Так он краснел от смущения. Потом он ещё раз обратился (словно бы внутри себя весь обернувшись) к березе:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте, – молча ответило ему дерево.
Потом берёза все так же молча (деревья либо молчаливы, либо отвечают так долго – как и растут – что мир, убегая, редко успевает их услышать или слышит едва и почти) колыхнулась и указало зонту на возможное скорое другого возможного собеседника – уличного кота…
Да! Этот возможный кот был всем котам уличный кот!
Есть и домашние коты, но – они всегда под рукой, потому – в моей истории непригодны; кота ещё не было, зато логово кота как раз находилось неподалеку… До логова кота, казалось бы, почти рукой подать…
Самого кота пока что не было видно. Что в недалеком будущем ещё сыграет в моей сказке свою игру.
Что за игра?
Вестимо – это игра в умения и достижения: «до чего либо добраться» или «раскрыться», например, влететь… Что далеко ходить: на березе располагалось то самое воробьиное гнездо, из которого вот-вот вылетит-выпадет подлётыш, и кот (умей он летать) то самое гнездо давно бы навестил…
Причём – навестил именно на той самой ветви, которая очень -а именно там гнездо и скрывалось – далеко была от ствола вынесена…
Кот (напомню: а это был матерый котяра из тех, которые всегда сами по себе), понятно, хорошо умел цепляться когтями; он всегда цеплялся к березе, добираясь-добираясь-добираясь… Сначала (пробуя добраться) – до воробьиных яиц, а потом (пробуя добраться) -уже и до вылупившихся птенцов…
Опять-таки понятно, что кот добирался – «почти»!
Ветвь была слишком вынесена и высокомерна! Игра в том и заключалась, что кот – вот-вот… Опять-таки понятно, что кот постоянно срывался, но (к его чести) никогда не скандалил.
Игра в то, что кот – вот-вот, и вся дальнейшая история примет трагический оборот… Представите только, что воробьёнок (о которого сверху ударится капля) будет сбит прямо в те самые когти, что пока что постоянно срываются…
Нет! Лучше не представлять.
Тем более что это и происходило (почти что «это» – почти что происходило): кот, на которого дерево молча указало зонтику, как раз сейчас гуляя – не-по-да-лёку… И сам по себе гулял, и более чем сам по себе бродил (то есть п- о своим кошачьим мыслям прогуливаясь), и как всегда невзначай оказался подле березы (и, стало быть, возле зонта).
И, как и всегда, ничего не сказал.
До падения воробьёнка оставалось совсем немного времени.
Так что пока кот вёл себя как миролюбивый кот. Хотя он и не поздоровался ни с берёзой, ни с зонтиком; для этого были причины… Не то чтобы кот был невежей, но сейчас он собирался на очередной подвиг цепляния за ствол берёзы…
И готовился к очередному падению… Подготовка была в самом разгаре!
И к штурму берёзы, и к ожидаемой неудаче…
Но кот не был бы котом, если бы не пытался (даже в воображении) настоять на своём.
Вот… Кот… Уже… Представил себе, как очень скоро на самой высокой высоте он будет цепляется одной когтистой лапой к березе (та, как и всегда, морщится), а второй – уже не удержавшейся – он загребуще загребает воздух…
И здесь его перебили:
– Здравствуйте, – сказал ему зонтик.
Зонтик всего лишь попытался немедленно стать нужным (тоже представил, как его носит кот и спасается от дождя), и ничего у него не вышло… Впрочем, кот на его приветствие почти отозвался, чуть-ли не покосившись и чуть-ли от будущего своего падения не отвлекшись…
В свете скорого падения воробьёнка в этом был смысл.
В этот самый миг солнышко (надо сказать, что дело было в прошлом на редкость солнечным летом) проскользнуло сквозь ветви и осветило наших героев: кота, корни березы и зонтик…
И такими они стали вдруг солнечными и красивыми, что у них появились тени!
Зонтик был сложен (то есть не сложным он оказался, а сложенным), потому удивился сам себе:
– Какой я тонкий и простой!
Потом он себя похвалил:
– Наверное, так легко и просто проникать в суть вещей!
Надо сказать, что зонтик – ведь ему скоро предстояло раскрыться (как и воробьёнку предстояло упасть и взлететь)… Надо сказать, что зонтик постоянно чувствовал себя перед чем-то новым для себя.
Перед чем-то, после чего его жизнь изменится.
Надо сказать, что та же история была и с котом! Если коту удалось бы закогтить берёзу на самой вершине, это стала бы его вершина… Но! Сейчас решался вопрос, будет ли кот под берёзой, когда упадут туда капля и подлётыш.
Кот спросил (сам себя, но вслух):
– Как я думаю, сегодня я не сорвусь?
Прозвучало иначе: как вы думаете! Последнюю часть фразы кот, стесняясь, проглотил.
Никто ему на это ничего не ответил. Все думали (над обрывком фразы), но не знали, как именно это делали.
Кот внимания на молчание не обратил.
Точнее, кот оказался занят или почти занят: его голову тоже посетила мысль о собственной тени… А вот берёза зонту ответила (и все ещё продолжала отвечать):
– Так действительно легко проникать.
Берёза была неслышной.
Или – как всегда опоздала быть услышанной; потому и мы, убежавшие вослед за предыдущей сказкой, опять её не услышим, а зря… Быть может, эта берёза растёт из прошлого в будущее.
Быть может, она заранее рассказала бы о капле и воробьёнке…
Тогда зонтик всё бы узнал заранее!
Но – тогда ему не пришлось бы раскрываться самому (его бы раскрыли, придав мыслям определённое направление)… А в это время! Происходили события!
Кот, которого посетила мысль о собственной тени (ведь, раз она у него есть, стало быть – коли её нельзя попросту съесть – и еще к чему-то пригодна), стал обдумывать следующую мысль…
А потом стал обдумывать следующую мысль и в конце концов решил мяукнуть и даже почти что (как и молчаливая береза) поздоровался с зонтом; зонт, почитавший теперь себя легко проникающим в суть, проникся ею (сутью то есть) и кивнул ему.
Кот, которого все еще преследовала и – как тень – никак не отставала мысль (это только кажется, что кот стоит на месте, на деле он кружит и ускользает) решил ею поделиться (пусть и его преследует) с проникающим в суть вещей англиским зонтом и почти ею поделился, то есть мурлыкнул…