Убийства на «Утреннем шоу». Гастрономический детектив

© Ксения Блажиевская, 2025

ISBN 978-5-0068-5350-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Лондон в это утро пах мокрым камнем, дымом и тыквой. Дождь висел в воздухе тонкой взвесью, и казалось, что сам город – большая кастрюля, где медленно томится осень.

– Готовы? – шепнула ассистент, поправляя микрофон ведущему. – Три… две… одна… Мы в эфире!

– Доброе утро, Лондон! – голос ведущего раздался с тем блестящим пафосом, который можно простить только человеку, искренне влюблённому в своё утро. Он стоял в центре студии, как капитан на мостике, и улыбался в камеру с уверенностью человека, для которого даже дождь – часть сценария.

– Сегодня город дышит осенью, и мы – вместе с ним. В эти дни Лондон превращается в огромный сад: яблоки, каштаны, горячий сидр на уличных ярмарках, запах печёной тыквы у каждого паба… Всё это значит одно – начинается Фестиваль урожая!

Публика зааплодировала, кто-то из операторов даже стукнул кулаком по столу – в такт.

Сегодня студия «Утреннего шоу» выглядела как воплощение уюта, продуманного до последнего блика света. На экране – теплые оттенки янтаря и меда, свет падает мягко, словно сквозь утренний туман, а каждая деталь будто создана, чтобы зритель поверил: мир за окном добр, предсказуем и пахнет свежеиспечёнными булочками.

Полы отполированы до зеркала, столешницы сияют чистотой, букеты из осенних колосьев аккуратно расставлены по углам. В кадре – идеальная осень: без ветра, без грязи, без дождя.

Темой эфира стал «Праздник урожая», «Harvest Festival», – старинная лондонская традиция, что каждый октябрь возвращала городу ощущение земли под ногами. В этот день даже самые холодные каменные улицы будто вспоминали, что когда-то здесь пахло не асфальтом, а хлебом и сеном. Все в студии дышало выбранной темой: корзины, полные яблок и груш, подсвеченные мягким янтарным светом, стояли вдоль стен; на заднем плане – пучки пшеницы, овса и золотистых колосьев, аккуратно перевязанные лентами в старинном английском стиле. На столах лежали тыквы – блестящие, гладкие, как полированные солнцем камни, и маленькие горшочки с мёдом.

Воздух в телевизионной студии был густ от запахов: яблок, свежей выпечки, корицы и подогретого сидра, которым за кулисами угощали гостей. Всё выглядело настолько уютно, что зрителю с другой стороны экрана могло показаться – вот он, идеальный Лондон: добрый, спокойный, согретый ароматом осени.

Но среди этого уюта жило лёгкое, почти неуловимое напряжение. Камеры стояли чересчур неподвижно, свет был чуть ярче обычного, а люди – слишком правильны в своих улыбках. Казалось, будто праздник, который они празднуют, не настоящий, а его отрепетированная тень. Даже ведущий, с его неизменной бодростью, говорил чуть громче, чем нужно, словно пытался перекричать то, что витало в воздухе – предчувствие, ещё не имеющее формы. Праздник урожая всегда символизировал благодарность земле. Но сегодня, под этими гирляндами из золотых листьев и подсвеченными корзинами, земля будто собиралась взять своё обратно.

– Праздник урожая – не просто традиция, – продолжил ведущий, – это напоминание о том, что земле должна быть своя особенная благодарность. Мы слишком привыкли спешить, заказывать еду, не чувствуя её запаха. Но сегодня мы вернёмся туда, где всё начинается – к простым ингредиентам, честному вкусу и немного к чуду.

Ведущий распахнул руки так, будто собирался обнять хмурую Темзу. Он сделал театральную паузу, обернувшись к зрителям в студии.

– А теперь, дорогие мои, вопрос, без которого не обходится ни одно английское утро: догадались ли вы, кто сегодня у нас в гостях?

Зал оживился. Кто-то выкрикнул имя Джейми Оливера, кто-то засмеялся. Ведущий приложил палец к губам, будто охранял государственную тайну.

– Я дам подсказку, – сказал он, выдерживая интригу. – Это человек, который однажды приготовил суп для премьер-министра, но отказался раскрыть рецепт даже ради эфира BBC. Человек, чьё имя ассоциируется не с рестораном, а с целой философией вкуса. Он говорит, что еда должна «согревать душу, а не кошелёк».

Смех, аплодисменты. И тут ведущий поднял руку, как дирижёр перед оркестром:

– Дамы и господа… сегодня с нами тот, кто превращает осень в музыку из муската и сливок. Мастер вкуса, философ кухни, человек, ради которого Лондон готов встать пораньше – шеф Джеймс Харлоу!

Свет усилился, напрягся, заиграл. Декорации вспыхнули тёплыми тонами янтаря и золота, двери открылись – и на площадку вышел он. Высокий, спокойный, с уверенной походкой, будто ступал не в телевизионную студию, а на собственную сцену.

В зале стало чуть тише, словно даже камеры замерли. Когда шеф-повар Джеймс Харлоу вошёл в студию, в воздухе будто изменилось давление. Даже софиты, казалось, стали светить мягче, как если бы знали – главный здесь теперь он.

Он не нуждался в представлении: публика знала его шаг, полный спокойной силы, уверенный наклон головы, тот лёгкий жест, когда он закатывал рукав рубашки и брал нож, словно дирижёр перед первым аккордом.

Харлоу был мужчиной, в котором обаяние не требовало усилий. Средних лет, с чуть поседевшими висками и руками, загорелыми не солнцем, а огнём плиты. В его движениях чувствовалась выучка, но не холодная, а та, что рождается из любви к делу – из тех, что делают ремесло похожим на веру.

Он умел молчать красиво и говорить так, что даже простая реплика о луке или сливках звучала как цитата из хорошей книги.

– Доброе утро, Лондон! – произнёс он, и зал ответил лёгким, почти театральными аплодисментами.

– Джеймс, итак, что у нас сегодня в меню? И, пожалуйста, без спойлеров – пусть это будет «season finale»!

– Сегодня – день простых вещей. Земли, солнца и супа. Всё, что нужно человеку, чтобы понять, что жизнь – не зря.

Его голос был низкий, тёплый, с хрипотцой, в которой слышалась усталость и ирония человека, видевшего слишком много ресторанов, критиков и ночей без сна. Он говорил не как повар – как рассказчик, для которого каждый ингредиент имел характер, тайну и прошлое.

– Тыква, – сказал он, показывая плод на разделочной доске, – это символ осени, но и символ терпения. Её нужно ждать, ухаживать, доверять солнцу. Слишком рано сорвёшь – получишь пустоту. Слишком поздно – мягкость без вкуса. Всё как в жизни, – он улыбнулся в камеру. – Главное – вовремя.

Зал тихо засмеялся, а Джемайма наклонилась к Летиции:

– Он не готовит, он читает проповедь.

– А люди верят, – ответила та, не сводя с него глаз. – Потому что он говорит о вкусе, как другие – о смысле жизни.

Харлоу улыбнулся краем губ – он, кажется, слышал всё.

– Итак, – произнёс он, – сегодня мы не просто готовим крем-суп. Мы вспоминаем, каково это – быть благодарным. За хлеб, за дождь, за тех, кто смотрит нас по ту сторону экрана.

Он взял нож – уверенно, почти ласково. Разрезал тыкву надвое, и звук реза был чистым, как выдох.

– Сегодня – классика: тыквенный крем-суп с мускатом. Не слишком сладко, не слишком смело. Как хороший английский характер – сдержанный, но запоминающийся. Подавать суп мы будем прямо в запечённых мини-тыквах – в знак уважения к сезону и его символу. Эта идея родилась в восточном Лондоне – в районах Hackney и Shoreditch, где кулинарная сцена сочетала деревенскую простоту с арт-подачей. С тех пор суп стал не просто блюдом, а ритуалом осени.

Харлоу снял с тыквы крышку ножом так мягко, будто открывал письма юности.

– Запах тыквы… – немного мечтательно произнес он, – всегда ассоциируется у меня с камином, дождём и уютом. – А затем как-то печально добавил – И вместе с тем запах тыквы – это осень, которая знает, что ей недолго жить. Поэтому она пахнет сильнее других времён года.

Ведущий усмехнулся:

– С таким подходом, Джеймс, вы могли бы писать книги.

– Писать – это как готовить, – ответил Харлоу. – Только вместо ножа – совесть.

Летиция улыбнулась:

– Кажется, я нашла героя следующей статьи.

– Осторожнее, – заметила Джемайма. – Такие герои любят тайны. А у тайн – дурная привычка возвращаться.

Шеф Харлоу, будто почувствовав на себе их взгляды, обернулся к ним и слегка кивнул – с тем самым выражением человека, который всё понимает, но не спешит говорить.

– Ну что ж, – произнёс он, – начнём. Осень ждать не умеет.

И с этими словами он зажёг плиту – тихо, точно, как человек, уверенный, что контролирует всё: огонь, вкус и жизнь. Никто тогда ещё не знал, что ровно через полчаса одно из этих трёх исчезнет.

Ведущий, не сбавляя темпа, добавил с улыбкой:

– Джеймс, Лондон в ожидании. Говорят, вы приготовите сегодня не просто крем-суп из тыквы, а «послание осени в тарелке». Это правда, или мы снова поверим в чудо кулинарного пиара?

Харлоу усмехнулся краем губ.

– Если суп получится таким, как я задумал, – сказал он спокойно, – пиар можно будет съесть ложкой.

Смех, аплодисменты. Но где-то в этой лёгкости уже проскользнуло что-то неуловимое – то, что позже назовут первой трещиной в идеальном утре.

Пар поднялся из тяжёлой кастрюли; в нём был густой аромат запечённой тыквы, земляной и тёплый, с мягкой дымкой топлёного масла. Он расплавлял студийный холод, вяжущий, как мокрый шарф после дождя.

– Ах, запах… – тихо сказала Джемайма, сидя рядом с Летицией в зоне гостей. – Как детство у камина. Если бы детство подавали в фарфоровой миске.

– Я бы взяла на борт ещё гренки, – отозвалась Летиция.

– И чёрный перец, чтобы не заснуть на прямом эфире, – добавила третья подруга, Синди, улыбаясь уголком губ. – Но пусть шеф ведёт.

– Лондонцы, – ведущий обвёл рукой стол, – вот наш натюрморт: мускат, лавровый лист, морковь, лук-шалот, сливки, домашний бульон… И – внимание – маленький секретный ингредиент. Джеймс, интригуете?

– Я лишь слушаю овощи, – сказал Харлоу. – Они рассказывают, когда им достаточно. Мы, люди, слишком любим говорить вместо них.

Сковорода зашипела, принимая кубики лука и моркови. Масло загудело, аромат стал шире – теперь в нём было карамельное тепло и сладковатая дымка. Шеф работал быстро, точно; нож в его руке был продолжением запястья, а деревянная лопатка – его голосом.

– Позвольте вопрос, – раздался хрипловатый баритон из ряда экспертов. Кулинарный критик в клетчатом пиджаке, мистер Кармайкл, тонко улыбнулся. – Вы говорили однажды, что «вкус – это память, которую язык хранит лучше сердца». Вы всё ещё так считаете? Или это было влияние хорошего портвейна?

Смех в студии. Камеры скользнули ближе.

– Это было влияние правды, – ответил Харлоу, не поднимая глаз. – Сердце лжёт чаще языка. Особенно, когда голодно.

– Как парламент после каникул, – не удержался ведущий.

– Пожалуйста, не о политике до завтрака, – вмешалась Джемайма, публика оживилась. – У нас же семейное шоу.

– Семейное, но с перчиком, – заметила Летиция, и красная лампа на камере качнулась в её сторону.

Суп густел на глазах. Шеф вёл блендер, как капитан лодку в тумане: ровно, без лишних движений. В паре появилась сливочная мягкость; запах стал бархатным, в нём проступил ореховый шёпот запечённой тыквы. В студии кто-то тихо выдохнул.

– Чувствуете? – Харлоу наклонился к кастрюле. – Это момент, когда суп перестаёт быть овощами и становится историей.

– Как мы все после второго кофе, – сказал ведущий. – Кстати, где мой?

– У англичан всё делится на «до чая» и «после чая», – отпарировала Синди. – Сейчас, боюсь, период «между супом и правдой».

– Прелестно, – хмыкнул Бэзил Кармайкл. – Тогда следующий вопрос, мистер Харлоу. Фестиваль урожая в этом году щедро спонсируется брендом специй. Чувствуете ли вы… давление на вкусовые рецепторы? Или мускат – всё-таки ваш, а не их?

В студии тонко натянулась тишина – как струна, на которую не смели нажать.

Шеф положил лопатку, вытер руки полотенцем.

– Мускат – мой. Ответственность – тоже. – Он улыбнулся, но в улыбке блеснул металл. – Любая специя – только инструмент. Вкус – это выбор повара.

Он потянулся к ряду банок. Камера поймала его пальцы: длинные, крепкие, чуть жёлтые от пряностей. На столе стояли две одинаковые стеклянные баночки – обе с мускатом. На одной – привычная фирменная наклейка с золотым кантом. На другой – чистое стекло, без имени, как солдатская фляга.

Летиция наклонилась к Джемайме:

– Видишь? Он ставил одну. Теперь – две.

– Может, запасная, – шепнула Синди. – Или кто-то любит двойные шансы.

– Вкусу достаточно одного шанса, – сказала Джемайма. – И одной ошибки.

– Джеймс, – ведущий играл голосом, – покажите тот самый «секретный ингредиент», а то Лондон волнуется. Волнуется Лондон – нервничают автобусы.

– Секретный ингредиент – отсутствие лишнего, – ответил шеф и поднял банку без этикетки. – Мускат.

Крышка щёлкнула. В воздух разом ударил пряный аромат – сладковатый, жирный, как бархатная ширма. Он был щедрым, даже нарочито благосклонным, и на мгновение заглушил всё: карамельную ноту лука, сливочную теплоту бульона, тихий хлебный дух тыквы.

Летиция сморщила нос.

– Слишком сладко, – прошептала она. – Как комплимент без адреса.

– Или как взгляд на камеру, – заметил Кармайкл, не сводя глаз с баночки. – Скажите, мистер Харлоу, вы поверили бы в мускат без имени?

– Я знаю его запах, – спокойно сказал шеф. – И его тень.

Он добавил щепотку пряности – осторожно, как врач, дозирующий обезболивающее. Перемешал. Пар стал гуще, но в нём мелькнул металлический обертон – едва слышный, будто ложка задела невидимый кант кастрюли.

– Дорогие зрители, – ведущий уже подносил к носу маленькую чашу, – если бы вы только… – он вдохнул и закашлялся. – Простите. Очень… щедрый мускат. Джеймс, вы на нас не экономите.

– Вкус должен быть смелым, но не дерзким, – тихо сказал шеф. – Как признание, сказанное шёпотом.

Он снял кастрюлю с огня. Блеск на поверхности супа был ровный, густой, как полированный янтарь. По краю побежала тяжёлая капля. Камера вплотную взяла его руку – крепкую, уверенную. Джемайма держала дыхание, будто боялась нарушить ритуал.

– И всё же, – Кармайкл не отпускал тему, – если фестиваль – сцена, кто ваш зритель: горожане… или спонсоры?

– Вкус никогда не играет на публику, – ответил Харлоу, – он играет против времени. – Он положил половник, протянулся к сливкам. – Предфинальный штрих.

– Drum roll, – сказал ведущий, притворно постучав по столешнице. – Уважаемые автобусы, держитесь.

Летиция снова глянула на банку без этикетки. Стекло блеснуло тускло, как глаз в тумане.

– Джеймс… – тихо позвала она, сама не зная почему.

Шеф едва заметно кивнул, будто услышал, хотя обращались не к нему. Он взял кувшин со сливками, поднял над кастрюлей – молочная дорожка, как белый след чайки над серой водой, должна была аккуратно влиться в это янтарное тыквенное море.

И в этот миг его рука дрогнула. Словно сквозняк прошёл сквозь кости.

Сливки качнулись, край кувшина звякнул о половник, и тонкий белый ручей сорвался, расплескавшись в сторону. Шеф перехватил кувшин второй рукой – слишком резко для человека с такой выучкой.

– Джеймс? – голос ведущего впервые потерял улыбку. – Всё в порядке?

Шеф не ответил. Его взгляд на секунду потемнел, как небо перед ливнем. Он сделал шаг назад, вдохнул, будто запах внезапно стал тяжелее воздуха… и снова потянулся за ложкой – сделать теперь уже финальный штрих.

– Ну что ж, дамы и господа, наш суп почти готов, – улыбнулся ведущий, подмигнув в камеру. – Остался финальный штрих, и вы узнаете секрет, ради которого в Лондон приезжают гурманы со всей Европы.

Шеф Харлоу стоял у плиты, опершись ладонью о край стола, и смотрел на золотистый крем-суп, как художник на полотно перед последним мазком. Кастрюля дышала паром, а в воздухе витал аромат тыквы, сливок и муската – тёплый, бархатный, немного сладкий, будто сама осень пришла в студию.

Он чуть поднял голову, улыбнулся зрителям и сказал своим хрипловатым голосом:

– Настоящий вкус нельзя торопить. Как и любовь, – добавил он и поставил половник в сторону.

Ведущий засмеялся:

– Ну вот, шеф, теперь вы точно разбили пару сердец где-то в Виндзоре!

Смех прокатился по студии. И в этот момент зажёгся красный индикатор – знак от режиссёра.

– Джеймс, пять секунд до выхода в новости, – прозвучало в наушнике ведущего.

Он повернулся к камере:

– А теперь, друзья, короткий выпуск утренних новостей. Дамы и господа, не переключайтесь и не перемывайте ложки – через тридцать минут вернёмся к самому вкусному моменту!

Музыка отбивки заполнила студию, свет стал мягче. Камеры опустились, съёмочная группа задвигала стулья. Ассистенты потянулись за кофе, кто-то включил вентилятор, кто-то достал телефон. Наступила та особенная пауза прямого эфира – как вдох между фразами.

– Полчаса, – сказал продюсер, глядя на часы. – Джеймс, вы успеете всё закончить?

Харлоу снял фартук, сложил его пополам и кивнул.

– Я хочу подобрать финальный аккорд в тишине. – Он чуть улыбнулся. – Как говорится, нанести chef’s perfume. Не волнуйтесь, я не сбегу с кастрюлей.

– Ещё бы, – поддел ведущий. – Такой суп стоит дороже, чем мой автомобиль.

– И пахнет лучше, – добавила Джемайма с соседнего стола.

Смех снова вернулся.

Харлоу, улыбнувшись, взял маленький контейнер с пряностями – тот самый, без наклейки, дегустационный набор шефа – и направился к гримёрке. Дверь за ним мягко закрылась.

– Гений, – сказала Синди, сделав глоток ароматного кофе. – У моего мужа на приёмах дипломаты говорят так же – долго, красиво и без конкретики.

– Только у Харлоу всё-таки есть вкус, – заметила Летиция. – Его фразы можно есть ложкой.

– Если добавить перца, – заметила Джемайма.

Они рассмеялись. За стеклом в студии новостей говорили о политике, погоде и курсах валют. Всё шло своим чередом, как будто ничего не происходило.

Минут через двадцать ассистент постучал в гримёрку.

– Джеймс? Всё в порядке? – тишина.

Он пожал плечами. – Творец в момент вдохновения, – сказал он с лёгкой ухмылкой. – Не стоит тревожить музу.

– Он, наверное, просто проверяет вкус, – предположила Синди. – Или разговаривает с тыквой. У мужчин бывают странные ритуалы.

– Главное, чтобы не со специями, – заметила Джемайма. – От них бывает философия, а не вкус.

– Или смерть от восторга, – добавила Летиция, не отрывая взгляда от кастрюли, где уже почти исчез пар.

Прошло двадцать пять минут. Техники снова выстроили свет, камеры заняли позиции. Режиссёр хлопнул ладонью по пульту:

– Готовность за пять! Где шеф?

Ведущий надел микрофон, потянулся и шутливо произнёс:

– Может, Джеймс решил устроить драматическую паузу? Или суп возомнил себя шедевром и отказывается быть доеденным?

Студия засмеялась, но чуть натянуто.

– Позовите его, – сказал продюсер.

Ассистент еще раз постучал в дверь гримёрки. Через минуту он вернулся – бледный, но с натянутой улыбкой.

– Эм… шеф не открывает..

– Да, видимо, финальный штрих будет… позже. Ох уж эти мишленовские шефы… – Озадаченно протянул продюсер Эдвард Лоури..

Ведущий моргнул, сохранив улыбку:

– Ах, вдохновение не знает расписания. Что ж, дорогие зрители, наш Джеймс Харлоу решил сохранить интригу! Настоящий мастер не раскрывает секрет за один день. Завтра утром он покажет, как рождается легендарный суп. А пока – наслаждайтесь ароматом осени и новостями погоды.

Камера плавно отъехала назад. На экране осталась кастрюля, от которой поднимался тонкий, едва живой пар.

Джемайма прошептала Летиции:

– Завтра? Ты слышала? Он ведь даже не говорил, что будет завтра.

– Да, – ответила девушка тихо. – А суп… уже остывает.

Музыка титров зазвучала громче обычного. Ведущий весело махал рукой в камеру, но в его улыбке чувствовалось что-то скомканное, лишённое блеска.

Когда свет потух, продюсер сказал:

– Уберите декорации. Завтра снимем финал. Только не трогайте кастрюлю – Джеймс попросил оставить.

– Пусть стоит, – сказала Джемайма. – Он же сказал – вкус требует времени.

Смех был неловким.

Они выходили последними. Студия пустела, лампы остывали, пахло тыквой и чуть жжёным мускатом. Летиция на секунду обернулась – на плите стояла кастрюля, тёмно-золотая, неподвижная. Пар окончательно исчез.

На улице шел дождь, а за стеклом студии отражался логотип «Утреннего шоу».

За закрытой дверью гримёрки горел одинокий свет.

Его никто не выключал.

Глава 2

Серый рассвет стелился по улицам Кенсингтона. Мокрые листья липли к булыжникам. В воздухе стоял аромат сырости и страха, который ещё не успели осознать. Лондон дышал медленно, будто прислушивался к тому, что только что случилось – к новости, ещё не успевшей остыть.

Летиция стояла у витрины кофейни на углу Кенсингтон-Черч-стрит, глядя в своё отражение – не узнавая его. Телефон в руке вибрировал без остановки, уведомления вспыхивали, как сигналы бедствия.

Заголовки были все одинаковые:

«Трагедия на „Утреннем шоу“. Шеф-повар Джеймс Харлоу найден мёртвым»

Она подняла глаза, когда услышала быстрые шаги. Джемайма – в кашемировом пальто, не застёгнутом на пуговицы, без перчаток, лицо бледное, глаза – взволнованные, будто ночь не кончилась.

– Господи, Летти, – выдохнула она, едва подойдя. – скажи, что это ошибка. Скажи, что это чёртов розыгрыш, – голос её дрожал, будто сам воздух ломал слова.

– Это не ошибка, – тихо ответила девушка. – Его нашли в гримёрке. Вчера после эфира.

Джемайма замерла, будто надеялась, что услышит опровержение. Но Летиция не отвела взгляда.

– Но мы же… – Джемайма осеклась, – мы с тобой сидели рядом с ним, Летти! Он шутил, помнишь? Так поэтично рассказывал про Фестиваль урожая…

– Я помню, – кивнула девушка. – А теперь говорят – несчастный случай. Сердце. Или аллергия. Но полиция молчит.

– Аллергия? – Джемайма вскинула брови. – Он готовил двадцать лет! Он знал каждую специю, каждую траву!

– Именно. Они пока называют это «несчастным случаем». Но мы обе знаем, как звучат эти слова, когда правда ещё не найдена.

Джемайма обхватила себя руками, словно хотела защититься от ветра.

– Я всё думаю… там, на съёмках… кто-то ведь мог остаться после. Режиссёр, звукорежиссёр…

– Или кто-то из гостей, – добавила Летиция. – Тот мужчина в клетчатом пиджаке. Помнишь, он всё время задавал странные провокационные вопросы?

Девушка взглянула на неё пристально:

– Это может быть не случайность. И если так – то кто-то из тех, кто был с нами в студии, знает больше, чем говорит.

Мимо проехало такси, оставив за собой брызги грязной воды. Джемайма вздрогнула, словно звук мотора разрезал воздух.

– И знаешь, что странно? – Летиция бросила взгляд на свой телефон.

Джемайма побледнела ещё сильнее.

– Что он умер сразу после ухода на 30-минутный перерыв. Когда он остался один в гримерке, чтобы «доработать рецепт». – Летиция сжала телефон. – И теперь все молчат. Режиссёр, редактор, даже охрана.

– Ты думаешь, это убийство? – спросила Джемайма шёпотом, будто боялась, что дождь услышит.

– Думаю, – ответила Летиция медленно, – что кто-то очень не хотел, чтобы он дошёл до фестиваля.

Порыв ветра швырнул в них пригоршню мокрых листьев. Они застыли под козырьком, словно под укрытием.

– Господи, – выдохнула Джемайма. – Он ведь говорил мне утром, что собирается рассказать что-то «громкое» на празднике. Что люди перестанут есть из банок, когда узнают правду.

– Ты помнишь, что он добавил в суп перед эфиром? – спросила Летиция.