Убийства на «Утреннем шоу». Гастрономический детектив

Глава 3

Утро пришло без радости – серым, сырым, с тем самым лондонским дождём, который не падает, а врастает в воздух, в кожу, в стекло.

Город просыпался неохотно: редкие автобусы шипели на поворотах, как старые чайники, витрины ещё дремали, и только газетные киоски стояли на посту, будто сторожа чужой тайны. Бумага была влажной по краям, чернила чуть расплывались – заголовки, как крики сквозь туман:

«ТРАГЕДИЯ НА УТРЕННЕМ ШОУ»,

«УМЕР ЛЕГЕНДАРНЫЙ ШЕФ ДЖЕЙМС ХАРЛОУ»,

«КОРОЛЬ ВКУСА БЕЗ ФИНАЛЬНОГО АККОРДА»

Под этими строками – сдержанные абзацы, официальные, аккуратные, будто отутюженные. «Смерть наступила внезапно», «обстоятельства уточняются», «семья просит о конфиденциальности». Слова осторожны, как люди, идущие по скользкой брусчатке. Но между строк, в самой структуре молчания, уже слышна была другая речь – вкрадчивая, хищная: скандал, домыслы, версия за версией. Сенсация дышала, хотя её ещё не назвали по имени.

Кофейни принимали тех, кто не спит по привычке: журналистов, сменщиков, утренних скептиков. На столах – влажные зонты и чашки, из которых поднимался медленный пар; над ними склонялись головы, и пальцы листали страницы не ради фактов, а ради намёков. На первой – улыбка Харлоу, приученная к камерам, но теперь чужая, потому что улыбкам без дыхания верить нельзя. Рядом – кадр с кухни, застывшая кастрюля с золотым блеском на дне: суп ещё на пути к финальному штриху, который не случился.

Телевизоры в кофейнях показывали новостные сюжеты, едва слышные сквозь пар молочных питчеров: улыбающийся Харлоу, фраза «Вкус не терпит спешки», повторяемая как реквием.

Город будто замёрз на вдохе. Такси ехали тише обычного, задувая фары дождём; голуби топтались у дверей булочных, где пахло корицей и маслом; дворники скребли тротуары, не глядя на те самые крупные полосы, что читают в метро. И всё же даже они видели и знали – сегодня имя Харлоу будет произнесено в каждом доме, где включают чайник. Лондон умеет говорить шёпотом, но умеет и гудеть – как рой, почуявший кровь.

Редакционные колонки держали ровный тон: «Мы скорбим», «Мы ждём результатов экспертизы». Но абзацы шли плотнее, чем обычно, и знаки препинания стояли так, словно их расставлял не корректурный глаз, а рука, привыкшая резать по живому. Фразы не спорили – сдерживали. Пресс-релизы, комментарии, «официальные источники»; у каждого предложения – вежливый воротничок. А всё равно: сенсация лезла наружу, как запах муската из открытой банки, – сладковато и слишком сильно.

У дверей киоска двое спорили вполголоса:

– Сердце? – спросил один.

– Сердца не умирают в прайм-тайм, – ответил второй. – Их выключают за кулисами.

Трамвайный звонок перебил их, и шум дороги снова стал главным. Дождь упорно печатал по карнизам, как наборщик по свинцу, выводя один и тот же текст: «случайностей не бывает; бывает версия для широкой публики». И Лондон, холодный и молчаливый, сделал то, что умеет лучше всего: спрятал чувства внутрь и пошёл дальше – читать, нюхать воздух, сопоставлять полутона. Потому что истинные новости здесь всегда приходят не с первой полосы, а из той паузы между словами, где город затягивает ремень и готовится к правде.

Глава 4

Лондон к полудню очистился от утреннего тумана, но воздух всё ещё пах дождём и металлом. Здание студии «Утреннего шоу» стояло на углу Хай-стрит, с фасадом из стекла, где всё казалось прозрачным – кроме людей, которые теперь ходили внутри, словно по сцене после спектакля, где актёра нашли мёртвым.

Летиция показала пропуск у входа. Охранник, обычно приветливый, сегодня был бледен и молчалив.

Она поздоровалась кивком, чувствуя, как под ногами гулко отзывается пустота холла. Всё выглядело так же, как вчера: яркие плакаты Фестиваля урожая, корзины с декоративными тыквами у ресепшена, запах кофе из автоматов. Только теперь в этом запахе чувствовалось что-то чужое – металлическое, тревожное, как след крови в воздухе.

Джемайма шла рядом, молча, в перчатках, плотно сжимая сумку.

– Господи, – прошептала она. – Как будто ничего не случилось. Всё на месте, даже баннеры остались.

– Именно это и страшно, – ответила Летиция. – Лондон умеет выглядеть спокойным, когда внутри всё рушится.

В редакции стоял тот особенный утренний полумрак, когда электрический свет кажется слишком жёлтым, а дневной – ещё не решился войти. Пахло кофе, свежей краской и напряжением – тем, что обычно предшествует прямому эфиру, только сегодня оно было иным: вязким, недоговорённым.

Летиция и Джемайма прошли по темному коридору, тишину которого лишь изредка нарушал мягкий гул техники и сухой шелестом бумаг. На мгновение девушкам показалось, что студия вымерла, будто весь персонал притворяется мебелью, пока кто-то не даст сигнал «дышать можно».

В продюсерской сидел Эдвард Лоури – человек, у которого даже волосы лежали по регламенту. Рядом с ним ведущий утреннего шоу, Майкл Хендрикс, потирал ладони, будто согреваясь. Лицо у него было пепельно-серое, взгляд – в пол. Он, казалось, забыл, как держать позу ведущего, человека, чья улыбка всегда на дежурстве.

– Спасибо, что пришли, – произнёс Лоури, не глядя в глаза ни одной из них. – Полиция уже здесь, но пока без выводов. Предположительно – аллергическая реакция. Или пищевое отравление.

Летиция усмехнулась краем губ.

– Аллергия на успех? Не встречала такой диагноза.

Джемайма молчала, разглядывая комнату. За закрытой стеклянной дверью кто-то двигал коробки с декорациями, шуршание казалось слишком громким. Всё вокруг – слишком громкое, слишком светлое для дня, когда умер человек.

Дверь тихо приоткрылась – в помещение, пахнущее кофе и резиновыми кабелями, вошла, переводя дыхание, Синди: на ней было идеальное кремовое пальто, чуть сбившийся шарф, в руках – зонтик, безнадёжно цеплявшийся за ручку двери.

– Простите за опоздание, – сказала она, виновато улыбнувшись и вытирая капли с пальто. – Мой муж вылетает в Брюссель, пришлось собирать чемодан – дипломатия не знает траура. К тому же, у людей, которые решают судьбы через рукопожатия, – свой фронт: галстуки против здравого смысла. Без жертв не обходится.

– Здесь своя война, – ответила Джемайма.

Синди замерла, быстро окинула взглядом лица.

– Так это правда…

– К сожалению, да, – сказал Лоури. – Нам всем нужно… собраться.

Он говорил «собраться», но выглядел так, будто сам едва держится. Его голос напоминал ноту, сорвавшуюся с нужной высоты: профессионально, но с дрожью.

– Полиция работает. Мы полностью сотрудничаем, – добавил он. – Но шоу должно продолжаться.

Майкл Хендрикс кивнул, но взгляд всё ещё прятал. Летиция отметила: его руки дрожат. Тот, кто вчера шутил рядом с Харлоу, теперь не может поднять глаза.

– Что с ним? – спросила она, глядя прямо на ведущего.

– Просто устал, – быстро ответил продюсер. – Все устали.

Ведущий стоял у окна. Раньше его улыбка была как флаг. Сейчас он мял программку, не поднимая глаз на Летицию.

В этот момент Джемайма заметила движение за спиной ассистента. В углу, под холодным светом софита, стояла кастрюля с тыквенным супом. Та самая. На том же месте. Остывшая, без огня, без хозяина. На её стенках виднелись оранжевые потёки, как высохшие следы солнца.

Летиция повернулась, и сердце ухнуло.

– Боже, – прошептала она. – Почему она здесь?

Вся студия пахла кондиционером и пластиком, но от кастрюли исходил слабый запах муската – призрак вчерашнего эфира. Он будто просачивался в воздух, как напоминание: где-то здесь должна была быть жизнь.

Джемайма подошла ближе.

– Боже, посмотрите на это, – сказала она. – Как ребенок, который только что лишился родителя.

– Её не убрали? – спросила Синди.

– Продюсер сказал… оставить, – пояснила ассистент, неловко оправдываясь.

Сиротливая тяжесть металла и остывшее золото на дне. Она и впрямь выглядела, как младенец без родителя: накрытая крышкой, забытая, не к месту живая в этом холодном утре.

Продюсер неловко кашлянул.

– Пожалуйста, оставьте это. Мы… мы решаем, что делать. Кстати, Летти, фестиваль не отменён. Память должна быть живой. Место Харлоу займёт его коллега – шеф Грейсон Мортимер.

– Ах, как удобно, – сказала Джемайма. – Смерть ещё не остыла, а уже назначили преемника. Прямо как в кулинарной монархии. 11:00 – соболезнования, 11:15 – преемник.

– Быстро вы нашли замену, – тихо сказала Синди.

– Фестиваль – главное событие сезона. Всё должно идти по плану.

Летиция подняла взгляд на него.

– Иногда планы идут слишком точно, не находите?

Продюсер впервые посмотрел ей прямо в глаза – устало, с раздражением.

– Мы делаем телевидение, мисс Летиция. А не политику и не мистику.

Она улыбнулась.

– Иногда телевидение опаснее политики. И мистики тоже.

Майкл отвёл глаза. На мгновение в комнате снова стало тихо. Только дождь барабанил по окну.

Глава 5

Полиция прибыла тихо, как утренний туман, – без суеты, но с тем ледяным присутствием, которое чувствуется сразу. В студии стало прохладнее, хотя свет софитов всё ещё обжигал. Прожекторы ещё горели, отражаясь в блестящих поверхностях кастрюль и полированных столов, но свет теперь казался чужим, слишком ярким, почти беспощадным. Он подсвечивал не весёлое утро, а последствия – и тени, которые раньше никто не замечал.

Двое мужчин в одинаковых серых плащах шагали по коридору с точностью метронома.

Первым вошёл инспектор Томас Хейл – высокий, сухощавый мужчина лет сорока пяти, с лицом, которое будто создано из прямых линий. Его глаза – холодно-серые, как утренний Лондон, – двигались медленно, без суеты, но каждое движение было точным. Он не нуждался в блокноте, чтобы запоминать детали: казалось, он фотографировал всё мгновенно – позы, запахи, следы пальцев на металле.

За ним шёл детектив-констебль Артур Бэйли, моложе, с мягким лицом и внимательным взглядом – тем самым, что умеет подмечать то, что старшие часто упускают. Он вёл себя тише, но напряжение в нём чувствовалось, как в натянутой струне.

– Ничего не трогать, – сказал Хейл, проходя мимо стола, на котором стояла кастрюля с тыквенным супом. Его голос был ровный, но в нём ощущалась власть – та, что не требует повторений.

Пахло всё тем же – сливками, мускатным орехом и… чем-то металлическим. Запах тепла и смерти редко сочетаются, но в этот раз они были почти неразделимы.

Ведущий шоу стоял в стороне, бледный, как подсветка телесуфлёра.

– Мы ничего не поняли, – говорил он, запинаясь. – Он сказал, что выйдет через 30 минут… что нужно кое-что закончить… и…

– И не вернулся, – закончил за него Хейл. – Где гримёрка?

Ассистент, девушка с красными глазами, указала в сторону узкого коридора.

– Там. Мы… нашли его там.

– Хорошо, – сказал Хейл. – Мы туда ещё вернёмся.

Он обвёл взглядом зал, где съёмочная группа теперь стояла как музейная экспозиция – никто не двигался, все ждали разрешения дышать.

– Кто был с ним на площадке в момент, когда камеры отключились?

Летиция, Джемайма и Синди подняли руки почти одновременно.

– Мы, – сказала Летиция. – Он закончил готовить, сказал, что хочет «подобрать финальный аккорд».

Бэйли сделал пометку в блокноте.

– Финальный аккорд? Вы помните его точные слова?

Летиция кивнула. Голос её был ровным, как у репортёра, привыкшего держать эфир даже в грозу.

– А вы? – взгляд перешёл к Джемайме.

– Я сидела за столом, – ответила она. – Мы ждали его возвращения. Он был спокоен. Ни следа тревоги.

– И вы не видели, как он возвращался?

– Нет, – вмешалась Синди, – мы думали, что он просто пробует блюдо ещё раз.

– В предварительном отчёте указано, что мистер Харлоу сообщил: «пойду немного отдохну».

Джемайма моргнула.

– «Отдохну»? – в голосе её не было раздражения, только искреннее изумление. – Простите, но это неправда. Я слышала каждое слово. Он сказал: «Мне нужно нанести, как говорится, chef’s perfume».

Бэйли поднял голову.

– Простите, «поварские духи»?

– Именно. Дословно: «Мне нужно нанести, как говорится, chef’s perfume». У него было особое чувство языка, он подбирал слова точно. Я запомнила фразу.

Инспектор Хейл повернулся к ней, глядя чуть дольше, чем требовала вежливость.

– Вы уверены, что он произнёс именно это?

– Абсолютно – Голос ровный, как линейка. – Мне тогда это показалось странным, – ответила она спокойно. – Я сама готовлю, и неплохо. Я хорошо знаю, о чём говорю. – В её голосе появилась твёрдость. – Ни один уважающий себя шеф не станет пользоваться ароматами перед подачей. Это перебивает вкус блюда. Тем более Харлоу. Он был педантичен в запахах, до маниакальности. Поэтому, когда он сказал «поварские духи», я подумала, что ослышалась. Но теперь понимаю – нет, он сказал именно это.

– Возможно, шутка? – предположил Бейли.

– Харлоу не шутил о вкусе, – вмешалась Летиция. – Особенно в прямом эфире.

Младший детектив что-то отметил в блокноте.

– Просто кто-то переписал реальность, – произнесла Джемайма спокойно. – И сделал это довольно быстро.

Хейл кивнул и посмотрел на Джемайму с уважением.

– Вы наблюдательная.

– Искусствоведы должны быть такими, – ответила она с лёгкой улыбкой.

– Мы уточним, мисс, – сказал Бейли, закрывая блокнот.

– Уточните, – ответила Джемайма. – Потому что между «нанести поварские духи» и «отдохнуть» – целая пропасть. В первой фразе человек уходит, чтобы вернуться. Во второй – чтобы сделать что-то последнее.

Полицейские переглянулись, но ничего не ответили.

Хейл обошёл студию, осматривая детали: след от обуви у кухонного острова, брошенное полотенце, остывшую кастрюлю.

– Убийства редко случаются в прямом эфире, – сказал он вполголоса. – Но если они и происходят, то всегда – на идеально освещённой сцене.

Бэйли оторвался от записей.

– Думаете, это убийство?

Хейл посмотрел на кастрюлю с недоваренным супом.

– Думаю, люди не умирают, когда собираются нанести «поварские духи».

Он сделал короткую пометку в своём блокноте.

Бэйли тем временем осматривал стол с ингредиентами, задержав взгляд на банке мускатного ореха – этикетка выглядела чуть иначе, чем на других.

– Сэр, – сказал он, – похоже, у нас тут что-то новое из линии «Hargrove Foods». Логотип другой.

Хейл посмотрел на банку и усмехнулся уголком губ.

– Вот видишь, Артур, у каждой истории есть свой аромат. Иногда – мускат. Иногда – ложь.

Он обернулся к Летиции и Джемайме:

– Спасибо, дамы. Думаю, нам ещё придётся поговорить.

Полицейские ушли так же бесшумно, как пришли, оставив за собой запах дождя и химию кожаных перчаток. Их шаги эхом отозвались по пустой студии.

Летиция долго смотрела на дверь, что закрылась за ними.

– Ты понимаешь, – сказала она наконец, – что сейчас мы слышали не просто разницу в словах. Мы слышали, как кто-то переписал момент смерти.

– Да, – сказала Джемайма тихо. – И сделал это очень аккуратно.

Она посмотрела на стол, где всё ещё стояла кастрюля с супом. – Настоящий «поварской парфюм», – добавила она с горечью. – Только теперь от него веет чем-то совсем другим.

В тот момент Джемайма впервые подумала, что смерть Харлоу – не кулинарная драма, а постановка, где кто-то тщательно режиссирует вкус правды.

Глава 6

Вечер медленно опускался на Кенсингтон, словно уютное одеяло. После трех часов допросов и бесконечных вспышек камер дом Джемаймы казался убежищем – островком, где шум большого города утихал, словно за двойным стеклом. Кухню наполнял аромат облепихового чая и булочек с корицей, которые принесла Синди. Она вошла в дом с лёгким ароматом духов и принесла запах выпечки, который мгновенно сделал вечер мягче. Время стало идти медленнее и мир стал пахнуть не страхом, а корицей.

– Булочки с корицей, – сказала Синди с привычной скромной и сдержанной улыбкой, как настоящая жена дипломата.

Она была такая же домашняя и тёплая, как и ее кулинарное творение.

– Я пекла утром. Муж улетел в Брюссель, так что я осталась наедине с духовкой и совестью. Первая партия подгорела, зато теперь идеальные.

– У тебя и уголь вышел бы идеальным, – усмехнулась Джемайма. – Это запах детства и спокойствия. Лондон можно пережить, если в доме пахнет корицей.

– А ещё – когда рядом есть фирменный чай Джемаймы, – добавила Летиция, завороженно наблюдая, как Джемайма всё ещё в строгом чёрном платье, но босиком, обирает ветки облепихи и бросает крупные маслянистые ягоды тут же в стеклянный заварник – Джем, ты как будто только что их сорвала в своем саду.

– Облепиха с Ковент-Гардена, – улыбнулась Джемайма. – Сегодня утром фермер только привёз. Я всегда у него беру – ягоды свежие, ещё с росой. В Ковент-Гардене всё настоящее, если знать, у кого покупать.

Она говорила спокойно, без позерства. Но в её словах чувствовалась внутренняя гордость: Джемайма всегда выбирала лучшее – продукты, книги, людей. Её кухня была храмом вкуса и простоты. Всё здесь – от медных кастрюль до деревянной ложки – имело историю. Не коллекционерская роскошь, а практическая, почти философская забота о качестве.

– Я не люблю фальшь. Даже в еде. Поэтому покупаю всё сама – на рынках, у фермеров. Люди думают, что это прихоть, но на самом деле это доверие. Я должна знать, откуда пришёл вкус, прежде чем его подать. – Она поставила чайник обратно на плиту и добавила, чуть тише: – Это правило в жизни и в готовке.

Чайник шипел на плите, окна запотели, и на мгновение можно было поверить, что весь этот кошмар остался за дверью.

Джемайма, колдуя у кухонного острова, не торопясь добавила к уже успевшим дать сок ягодам облепихи две чайные ложки черного чая Earl Grey, цедру апельсина и щепотку кардамона.

– Почти готово!

Она двигалась с изяществом человека, привыкшего к тишине и точности – бывшего искусствоведа, привыкшего видеть смысл даже в мельчайших деталях. Волосы собраны, взгляд – внимательный и спокойный.

– Так  – она потянулась к специям.

На подоконнике из глиняных горшков с розмарином, тимьяном и базиликом доносился аромат свежий, терпкий, будто кусочек средиземного лета, спрятанный от лондонского дождя. Рядом – стеклянная банка с лимонными дольками в сахаре, другая – с чаем, пахнущим дымом и цветами.

– Палочка корицы и, пожалуй.., да, звездочка бадьяна.

Джемайма подошла к плите. На её лице играли отблески огня – мягкие, тёплые, но в глазах стояла тревога. Она налила кипятка в заварник. Воздух тут же стал густой от запаха облепихового чая – терпкого, медового, чуть с кислинкой, как у самого октября.

– Ничто не очищает мысли так, как облепиха, – сказала она, разливая чай в тонкие фарфоровые чашки с потёртыми золотыми краями – Даже после полицейских.

Синди тихо рассмеялась, усаживаясь на высокий стул у кухонного острова.

– После них очищать надо не мысли, а совесть. Они так смотрят, будто каждый из нас – подозреваемый.

– Для них так и есть, – Летиция, взяла булочку, разломила её пополам: изнутри потянулся сладкий пар. Она выглядела усталой, но глаза оставались внимательными, живыми, будто всё происходящее она рассматривала через объектив камеры. – Они ищут виновного не глазами, а паузами.

– Булочки прекрасные, – сказала Летиция. – Синди, ты могла бы открыть пекарню.

– Нет уж, – улыбнулась Синди. – Одного гения кухни нам хватило.

Джемайма поставила чашку перед каждой из них и села сама. Её кухня была как сама хозяйка – уютная, тёплая, но с внутренней силой, как будто стены помнили больше, чем готовы рассказать.

– Девочки, добавьте мёда – Этот чай нужно пить сладким. Иначе он напоминает жизнь.

Синди поправила прядь волос и вздохнула.

– Всё это похоже на дурной сон. Вчера – тыквенный суп, смех, камеры, блеск ножей. А сегодня – протоколы, подписи и холодная кастрюля, стоящая, как памятник.

Джемайма села напротив, обхватив чашку ладонями. Янтарный пар поднимался лениво, пах медом и терпкостью цитрусов.

– Я не верю в совпадения, – сказала она медленно, будто пробуя слова на вкус. – У таких людей не бывает случайных смертей. Харлоу жил на грани контроля – в каждом движении, каждом вкусе. Если он умер, значит, кто-то помог.

Повисла тишина, в которой тикали старинные часы.

– Возможно, кто-то просто завидовал, – тихо произнесла Синди. – В мире мужчин зависть – профессия. Мой муж говорит, что дипломатия – то же самое, только вместо ножей – улыбки.

Летиция кивнула.

– Зависть – возможный мотив. Но всё это слишком аккуратно, слишком чисто. Как будто смерть Харлоу – часть сценария, прописанного заранее.

Джемайма откинулась на спинку стула.

– Ты снова говоришь как журналист.

– А ты – как человек, который знает, что ложь всегда пахнет не так, – ответила Летиция, улыбнувшись уголком губ.

Синди вздохнула, глядя на чай, где кружились яркие оранжевые ягоды облепихи, словно крошечные солнца в буре.

– А если всё-таки несчастный случай? Он ведь мог просто ошибиться со специями…

– Харлоу? – Джемайма покачала головой. – Он был педант. Его кухня – это алтарь точности. Он не ошибался. Он контролировал всё, вплоть до того, как пар поднимается из кастрюли.

Синди подняла глаза от чашки:

– Но ведь он не просто шеф. Он был символом. Самый богатый повар в Британии, автор «Пяти вкусов времени». Его рестораны бронировали за полгода. И он умер от муската?

– Не от муската, – тихо сказала Летиция. – От чужих рук.

В кухне стало тише. Даже чайник перестал шипеть, будто прислушался.

Джемайма медленно разлила остаток чая, янтарного и плотного, словно жидкий свет.

– Я думаю об этом всё время, – произнесла она. – Его успех, его слава, его независимость. Он не принадлежал никому, хотя все хотели иметь кусочек от его имени. «Hargrove Foods» спонсировали его мастер-классы. Он должен был представить их новую линейку специй на фестивале. Но за неделю до эфира он отказался.