Убийства на «Утреннем шоу». Гастрономический детектив

Глава 7

Стоило Летиции повернуть ключ в замке, как из глубины квартиры донёсся мягкий, радостный лай.

– Шарлотта, – улыбнулась Летиция, едва успев снять пальто.

Крошечный йоркширский терьер выскочил навстречу, мелькнув черно-золотым облачком. Она запрыгнула на хозяйку, забарабанила лапками по её коленям, будто пытаясь спросить, где же та пропадала целый день. Летиция опустилась на пол, прижала собаку к себе, и впервые за последние сутки позволила себе настоящее, не дежурное тепло.

– Вот кто у меня самый преданный зритель, – прошептала она, целуя тёплую мордочку. – Ни фальши, ни лишних вопросов.

Шарлотта радостно фыркнула, виляя крошечным хвостиком, и побежала к миске, оглядываясь, чтобы убедиться, что Летиция идёт следом.

В этом мгновении – запах дождя, шелест ключей, тихие лапки по паркету – было больше жизни, чем во всём утреннем эфире. Летиция знала: как бы ни сложилось завтра, здесь, рядом с Шарлоттой, её простая, честная любовь.

Летиция подошла к окну, не включая свет. Город за стеклом мерцал неоном и дождём, словно весь состоял из отражений – одно подменяло другое, как на телеэкране.

Она включила настольную лампу – мягкий свет лег на разбросанные газеты. Все с одинаковыми заголовками: «Фестиваль памяти Харлоу», «Вкус, ставший легендой». Бумага ещё пахла типографской краской, и этот запах почему-то казался ей фальшивым – как дешёвый аромат, призванный скрыть гниение.

Телефон зазвонил. Долгий, настойчивый сигнал. Летиция вздохнула – знала, кто это, ещё до того, как посмотрела на экран.

– Летти? Это редакция, – голос продюсера был ровен, почти бодр. – Слушай, завтра утром мы хотим короткий сюжет о фестивале. Без трагедии, без надрыва. Интервью с Грейсоном Мортимером – новым шефом. Он заменит Харлоу, возглавит показ. Пять минут, не больше.

– Пять минут? – переспросила она. – Чтобы стереть память или отпраздновать её?

– Чтобы удержать зрителя, – ответил продюсер, не уловив тона. – Нам нужна надежда, Летти. Не подозрения. Люди устали от смерти.

– А правда их не утомит?

– Правда – это то, что мы подаём в правильной дозировке. Помни: мягко, без сенсаций. Оставь эмоции за кадром.

Он отключился, не дожидаясь ответа.

Летиция ещё долго сидела, держа телефон в руке. Комната была тёмной, только свет уличных фонарей ложился на клавиши ноутбука, превращая их в миниатюрные могильные плиты.

«Мягко, без сенсаций».

Эта фраза звучала, как приговор.

Если она послушается – сохранит работу, экранное имя, привычный ритм эфиров. Если нет – потеряет всё, но, возможно, впервые скажет то, что действительно важно.

Она закрыла глаза, и в памяти всплыло лицо Харлоу: уверенное, живое, чуть насмешливое. Его голос – «вкус нельзя торопить». А теперь те, кто торопит, собираются рассказать его историю за пять минут.

– Мягко, – повторила она вслух. – Но правда никогда не бывает мягкой.

Она понимала, что завтра на интервью ей придётся выбирать – между карьерой и совестью, между ролью телеведущей и ролью свидетеля. И впервые за долгое время ей казалось, что вкус страха и вкуса правды – один и тот же.

Телефон зазвонил, когда Летиция уже почти собиралась лечь спать. Город за окном дрожал в отражениях фонарей, дождь всё ещё стучал по подоконнику – как будто небо медленно набирало чью-то фразу, не решаясь её закончить.

Она взглянула на экран – «Джемайма».

– Не спишь? – голос подруги был спокойным, как всегда, но в нём чувствовалась та собранная энергия, с которой люди говорят перед важным решением.

– Пытаюсь, – ответила Лети. – Но не выходит. Завтра съёмка с Грейсоном Мортимером. Редакция велела «мягко». Без вопросов, без острых углов.

– «Без углов» – значит, без сути, – заметила Джемайма. – Так они убивают правду – ножом из ваты.

Между ними повисла короткая пауза, в которой было слышно, как где-то далеко гудит ночной автобус.

– Я думаю поехать с тобой, – сказала наконец Джемайма.

– В Ковент-Гарден? – Летиция удивилась. – Зачем тебе?

– Затем, что я вижу то, чего другие не замечают. Ты – журналист, ты задаёшь вопросы. А я – наблюдатель. Я читаю то, что скрывается между словами. Вдвоём мы увидим то, что другим покажется нормой.

Летти тихо усмехнулась.

– Мы будем как два глаза одной истины?

– Или как две стороны одного ножа, – ответила Джемайма спокойно. – Один – режет, другой – отражает.

– Звучит опасно.

– Всё, что связано с правдой, – опасно, – сказала Джемайма. – Но ведь ты не из тех, кто отступает?

Летиция посмотрела на своё отражение в стекле. Свет от уличного фонаря делал её лицо бледным, почти неземным.

– Нет, не из тех, – произнесла она. – Завтра утром. Павильон «Hargrove».

– Я заеду, – сказала Джемайма. – И прихвати блокнот. Иногда ответы прячутся в деталях, которые журналисты считают неважными.

Звонок оборвался, но тишина не вернулась. В воздухе остался лёгкий след голоса Джемаймы – как аромат редкой специи, едва уловимой, но не забывающейся.

На столе, освещённом мягким светом настольной лампы, лежала газета – та самая, вчерашняя. Заголовок всё тот же:

«Трагедия на утреннем шоу. Умер легендарный шеф Джеймс Харлоу»

На фотографии – его улыбка, живая, дерзкая, с той едва заметной насмешкой, что была неотъемлемой частью его обаяния. Улыбка человека, который привык управлять жизнью как рецептом.

Летиция взяла газету в руки, провела пальцем по лицу шефа, как по памяти, что не стирается.

– Ты не успел сделать финальный штрих, – сказала она тихо. – Значит, это сделаю я.

Шарлотта приподняла голову, настороженно вглядываясь в хозяйку. Её крошечные уши дрогнули – дождь усилился, забарабанив в стекло, будто подтверждая её слова.

Летиция взяла ручку и на обороте газеты написала:

«Фестиваль. Мортимер. Муcкат. Hargrove».

Потом добавила:

«Найти рецепт убийцы»

Она сложила газету пополам, как письмо самой себе.

Шарлотта тихо, уверенно гавкнула – как будто сказала: именно так.

– Да, любовь моя, – произнесла Летиция, гладя её по спине. – Завтра начнём готовить. Но не суп. Правду.

За окном дождь всё ещё падал – ровно, размеренно, как отсчёт перед чем-то большим. Перед расследованием, которое уже началось – просто ещё никто, кроме неё, этого не понял.

Глава 8

Ковент-Гарден в это утро сиял, будто сам Лондон наконец вспомнил, что умеет быть тёплым. В воздухе висел аромат сидра, тёплого хлеба, печёных яблок и влажных каштанов, которые жарили прямо на улице. Витрины блистали, а улицы звенели от шагов, смеха и звуков флейты уличного музыканта. Над площадью тянулись гирлянды из осенних листьев и сухих злаков – город готовился к «Фестивалю урожая», и казалось, что даже старые каменные фасады улыбаются, подставив щёки под мягкое октябрьское солнце.

Летиция шла рядом с Джемаймой, держа в руке микрофон, а в голове – вопросы. Они пробирались через толпу, где торговцы громко приглашали попробовать сидр, а школьники с бумажными венками из листьев бегали, расплёскивая радость. Всё вокруг напоминало о жизни – особенно теперь, когда за ней уже стояла смерть.

– В Лондоне умеют праздновать даже грусть, – заметила Джемайма, поправляя шарф. – Видишь, как всё сияет? Здесь смерть превращают в декорацию, если она мешает бизнесу.

Летиция усмехнулась.

– По крайней мере, у нас будет хороший фон для интервью.

Жизнерадостный, гудящий жизнью Ковент-Гарден в это утро был похож на огромную открытку, нарисованную самой осенью. Площадь переливалась всеми оттенками янтаря, ржавчины и мёда. Лондон был другим – не серым и надменным, а щедрым, пахнущим землёй, травами и дождём.

Фермерские прилавки растянулись вдоль всей галереи, как калейдоскоп вкусов. На одном продавали гигантские тыквы – яркие, отполированные, как керамика; на другом – связки сушёных трав, лаванды, розмарина и чабреца, наполнявших воздух терпкостью. Рядом фермер из Корнуолла наливал густой яблочный сидр из дубовой бочки, а две девочки, укутанные в шерстяные шарфы, пробовали свежий козий сыр, морщась от неожиданной солёности.

Главной неожиданностью ярмарки стала инсталляция у самого входа – «Сердце урожая»: огромная композиция из тыкв, хлебных снопов и яблок, сложенных в форму человеческого сердца. Сквозь него проходили сотни людей, делая фото, будто через символ самой жизни. Между яблоками были спрятаны свечи, и к вечеру они должны были зажечься, превращая композицию в светящееся пульсирующее сердце – дань земле и городу.

– Какая прелесть, – сказала Джемайма, остановившись у прилавка, где продавали мёд из графства Кент. Она взяла банку, поднесла к свету – густая янтарная масса переливалась, будто живая. – Посмотри, Летти, это же золото, только съедобное.

Она двигалась между рядами с выражением искреннего удовольствия – словно человек, который знает цену настоящему вкусу. Фермеры приветливо кивали ей, предлагая то свежие яйца, то хлеб, испечённый сегодня утром. Джемайма останавливалась почти у каждого прилавка: нюхала, пробовала, хвалила.

– Вот здесь, – сказала она, подзывая Летицию, – попробуй этот сыр с чёрным трюфелем. Его делают всего три семьи в Дорсете. А этот хлеб… боже, чувствуешь запах? Он пахнет дымом, как старинные кухни.

Вдали на прилавке выделялась диковина: высокий стеклянный сосуд с надписью «Pumpkin Nectar – 100% натуральный». Внутри переливалась густая, почти янтарная жидкость, похожая на осенний закат.

– Что это? – спросила Летиция.

– Говорят, новый продукт «Hargrove Foods», – ответил фермер с ухмылкой. – Секретная разработка. Тыквенный нектар – «вкус будущего».

Джемайма посмотрела на бутылку внимательнее.

– Вкус будущего, – повторила она, – или его предчувствие?

Ковент-Гарден шумел, переливался светом, пах хлебом и дымом, как город, готовый отпраздновать жизнь – слишком ярко, чтобы кто-то заметил, что за этой жизнью уже прячется тайна.

***

Павильон «Hargrove Foods» выделялся на площади, как идеально отглаженный воротничок среди шерстяных пальто. Белые тенты, яркие постеры с лозунгами «Вкус, который объединяет».

Люди у павильона гудели, как ульи на солнце. В воздухе стоял аромат жареной тыквы, орехов и свежего хлеба – тот самый запах, от которого Лондон вдруг начинал казаться провинциальным городком, где все друг друга знают. Над головами зрителей колыхались гирлянды из колосьев, и воздух звенел от смеха и музыки уличных музыкантов.

Летиция с микрофоном и Джемайма, укутанная в кашемировый шарф пробирались ближе к импровизированной сцене, где Мортимер проводил кулинарный мастер-класс для всех гостей. Толпа была плотной, как осенний туман, пропитанная ароматами карамелизированной тыквы, глинтвейна и свежей выпечки. Воздух был так густ, будто из него можно было варить суп.

Вдруг Летиция заметила Оуэна – он стоял у левой стойки сцены, с камерой на плече, сосредоточенно проверяя свет. Солнечные блики скользнули по его объективу, и на мгновение он выглядел так, будто сам излучает свет.

– Оуэн! – крикнула она, махнув рукой.

Он поднял голову, улыбнулся и ответил тем же – жизнерадостно, с лёгким наклоном камеры в её сторону, будто приветствие было частью съёмки.

Джемайма усмехнулась:

– Твой оператор, кажется, флиртует даже с объективом.

– Просто у него камера и сердце работают в одном режиме – «автофокус на эмоциях», – ответила Летиция.

Когда они подошли ближе, Оуэн уже сверял экспозицию.

– Доброе утро, леди, – сказал он, отступая на шаг, чтобы поймать их в кадр. – Вы, как всегда, вошли идеально в композицию.

– Мы не для кадра, а по делу, – парировала Джемайма, но улыбка выдала, что ей приятно.

– Тогда всё совпало, – ответил он весело. – Красивые женщины, тёплый свет и запах жареной тыквы – идеальное начало дня.

Летиция рассмеялась.

– Осторожнее, Оуэн, ещё чуть-чуть, и ты влюбишься в свой ISO.

– Слишком поздно, – подмигнул он. – Я уже настроен на 400 – режим вдохновения включён.

И в этот момент солнце, пробившееся сквозь облака, мягко легло на сцену – так, будто само решило участвовать в съёмке.

– Отличный свет, – сказал он, прищурившись и глядя на сцену, где шеф-повар Мортимер, высокий, спортивный мужчина с ухоженной бородой и слишком уверенной улыбкой, разрезал на кубики ярко-оранжевую тыкву.

– Важно не просто готовить, – говорил Мортимер в микрофон, размахивая ножом с лёгкостью дирижёра. – Важно чувствовать продукт. Тыква – символ осени, солнце в холодный день. Мы соединяем её с обжаренным луком, каплей оливкового масла и щепоткой муската – и получаем вкус тепла.

– Мягкий, тёплый, без паразитных бликов. Если фестиваль сорвётся, я всё равно уйду счастливым – ради такого золотого оттенка.

Летиция усмехнулась:

– Только ты, Оэун, можешь говорить о цветовой температуре вместо человеческих эмоций.

– Эмоции – это тоже цветовая температура, – ответил Оуэн. – Вот у тебя сегодня – пять с половиной тысяч кельвинов. Уверенность с лёгким оттенком любопытства.

Джемайма подошла, держа в руках стакан кофе и улыбаясь их пикировке.

– Если вы начнёте спорить о балансе белого, я уйду к Мортимеру – он хотя бы готовит, а не философствует.

Оуэн рассмеялся, поворачивая камеру в её сторону.

– Прекрасно! У нас есть эксперт по эстетике, журналист с микрофоном и я – скромный служитель оптики. Чего ещё не хватает?

– Разве что правды, – заметила Летиция.

– Ах, – вздохнул он театрально, – правда в фокусе редко бывает резкой. Но я обещаю – если она появится, я поймаю её на широком угле.

Джемайма хмыкнула:

– В тебе, Оуэн, потерялся поэт.

– Нет, просто оператор, который любит своё дело, – ответил он с улыбкой, проверяя уровень света. – А теперь, если позволите, у нас идеальный кадр. Мортимер на фоне осенних гирлянд, золотой дым, и этот свет – прямо как в фильме, где всё только начинается.

Летиция улыбнулась, глядя, как он ловко настраивает камеру. В его движениях не было ни суеты, ни позы – только спокойная радость человека, для которого картинка – это способ любить жизнь. И, глядя на Мортимера через объектив, Летиция подумала, что, может быть, в этом и есть разница между оператором и журналистом: он видит свет, даже когда всё остальное тонет в тени.

Между тем, толпа внимала каждому слову Мортимера. Дети аплодировали, женщины снимали видео, мужчины кивали с уважением. Мортимер двигался с отточенной уверенностью того, кто привык быть на сцене.

– Осень, – произнёс он, подбрасывая ломтики тыквы, прозрачные как лепестки, на сковороде, – это сезон не про грусть, а про благодарность. Каждый вкус должен быть тёплым, как солнце, которое мы теряем.

– Какая поэзия, – пробормотала Джемайма, стоя рядом с Летицей. – Только в его голосе ни капли тепла.

Летиция кивнула. Её взгляд был профессионально насторожен.

– Он говорит идеально, – сказала она, – но слушай тембр. Человек, привыкший убеждать, а не делиться.

На сцене Мортимер улыбнулся публике, бросил в сковороду горсть жареных семечек.

– Тыква не терпит одиночества, – продолжал он. – Добавьте немного кислинки – бальзамик или яблочный уксус. Жизнь, как салат, требует баланса. Немного сладкого, немного горького.

– Как будто говорит не о еде, а о себе, – заметила Джемайма.

– И финальный ингредиент. Но здесь он не просто украшает, а строит тело блюда. Нам нужно 30 мл на порцию. Давайте вместе подберем лучшее к этому салату с фетой и грецким орехов, чтобы салат «запел» и случилась сливочная гармония. Здесь важно уловить баланс между ореховыми, жареными и травяными нотами.

Толпа одобрительно зааплодировала и закивала. Дамы постарше писали что-то у себя в блокнотах чтобы не упустить ни малейшей детали и повторить увиденный рецепт дома.

Грейсон Мортимер поднял к губам тонкую черную ложечку, чуть длиннее чайной с матовой поверхностью и мягкими линиями – как будто это перо шефа, а не столовый прибор. Он повернул её к свету, наблюдая, как густая янтарная жидкость медленно переливается оттенками золота и меди. Сделал крошечный глоток, закрыл глаза и на секунду замер, будто прислушиваясь к аромату, а не к звуку вокруг.

– Ноты жареного ореха, соленой карамели, подпеченного злака…

Летиция наблюдала за ним и подумала, что именно так, наверное, художники пробуют свет – медленно, точно и с тайной, которую не спешат раскрывать.

Оуэн, поймав жест Летиции, ловко поднялся на сцену, ступая так бесшумно, будто знал цену каждому звуку. Камера в его руках дышала, следуя за движениями шефа. Он опустился чуть ниже уровня стола – ракурс, в котором всё выглядело почти торжественно.

Грейсон Мортимер наклонился к ложке, чтобы сделать еще один крошечный глоток

– И легкий шлейф кофе и хлебной корки..вершина баланса между сладостью, теплом и ореховой глубиной – тихо сказал он. – Чистый вкус осени.

– Ещё чуть ближе, – прошептал Оуэн, фокусируясь. – Вот так… держи… отлично. Свет работает, будто знает, кого освещает.