Убийства на «Утреннем шоу». Гастрономический детектив

Глава 14

К полудню небо над Кенсингтоном разорвалось на клочья света – серый лондонский туман отступил, уступая место хрупкому, почти прозрачному солнцу. Воздух пах свежестью и влажной травой, а листья, облепленные каплями после утреннего дождя, казались стеклянными.

Летиция, Джемайма и Синди шли по аллее Гайд-парка – втроём, как будто всё происходящее вокруг не касалось их. Но касалось. Каждая несла в себе часть той тревоги, что сгустилась в последние дни, – просто каждая прятала её по-своему.

– Помните, как мы гуляли здесь весной? – спросила Синди, поправляя шарф. – Всё было зелёным, как надежда, и никто ещё не умирал в прямом эфире.

– Тогда у нас была другая драма, – улыбнулась Джемайма. – Ты пыталась посадить розы в саду, и весь Кенсингтон неделю пах удобрением.

Синди фыркнула, но рассмеялась – тихо, искренне. Смех вернул им живое дыхание, которое так трудно найти после тревожных дней.

Они нашли место у старого каштана, где листья сплели золотой ковёр. Джемайма расстелила плед, достала корзину, где аккуратно лежали булочки, баночки с вареньем и тонкий фарфоровый термос.

– Чай облепиховый, – сказала она, наполняя чашки. – С мёдом и розмарином. Для ясности мысли и доброты сердца.

Пар от чашек поднимался лёгкими спиралями, будто сам воздух слушал их разговор.

– «Это не суп»… – произнесла Джемайма вслух, словно пробуя слова на вкус. – Он не мог написать это случайно.

Летиция кивнула.

– В отчёте указано, что его смерть наступила примерно через тридцать минут после того, как он ушёл из студии. А на столе нашли только стакан с водой и кусочек хлеба. Всё. Ни следов яда, ни химикатов, ничего.

– Может, яд был в хлебе? – осторожно сказала Синди.

– Нет, – ответила Летиция. – Судмедэкспертиза исключила. Хлеб был абсолютно чист.

Синди задумчиво поворачивала в руках чашку.

– Тогда выходит, он умер не от того, что съел… а от того, что вдохнул.

– Или попробовал, – добавила Летиция. – Помните его фразу – «chef’s perfume»? Он говорил это с иронией, но теперь я думаю, это было буквально.

Джемайма замерла, держа ложку в руке.

– В гастрономии «аромат шефа» – это смесь эфирных экстрактов, которую иногда используют для презентации блюд. Не в пищу – в воздух. Чтобы создать впечатление. Если кто-то подменил состав…

– Он мог вдохнуть токсичные пары, – закончила за неё Летиция.

Синди покачала головой.

– Но зачем? Почему именно так? Почему не проще – яд в супе, например?

– Потому что Харлоу бы это заметил, – спокойно сказала Джемайма. – Он обладал безупречным вкусом. Умел различить разницу даже между партиями специй. Его язык – как лаборатория. Он понял бы, если что-то не так.

Некоторое время они молчали, слушая, как ветер гонит листья по дорожке.

– Но в крови Харлоу – ничего, – повторила Летиция, перелистывая свои записи. – Ни яда, ни химикатов, ни следов специй, которые могли бы вызвать летальный исход. Пусто.

– Вот именно, – отозвалась Синди, задумчиво глядя на пруд. – Слишком пусто. Это странно.

Она помолчала, а потом добавила с неожиданной уверенностью:

– Я бы посмотрела на эти анализы.

– На анализы? – удивилась Джемайма, поднимая бровь. – Дорогая, с каких это пор ты умеешь читать биохимические карты?

Синди улыбнулась, чуть смущённо, но в глазах мелькнуло что-то профессиональное, острое.

– Просто… я раньше работала в лаборатории, – призналась она. – До замужества, до всех этих дипломатических приёмов и благотворительных ужинов. Мы занимались токсикологией.

– Ты? – выдохнула Летиция. – Лаборантом?

– Да, – кивнула Синди. – И я знаю одну вещь: не все яды можно увидеть под микроскопом. Есть так называемые природные токсины растений. Они – часть самого организма, средство защиты от насекомых. Формально это не «яд» в нашем понимании, но в определённой концентрации – смертельно.

Джемайма оторвала взгляд от чашки с чаем:

– Но ведь если они природные, их можно определить, не так ли?

Синди покачала головой.

– Не совсем. Такие вещества не имеют официальных токсикологических порогов летальности, в отличие от цианида или метанола – она говорила спокойно, но в голосе чувствовалась профессиональная точность. – В обычных клинических анализах их не ищут. У них нет стандартных тестов – ни в крови, ни в моче. Она посмотрела на Летицию.

– Даже в судебно-химических лабораториях их не найдут. Разве что в научно-исследовательских токсикологических центрах.

Летиция вскинула голову.

– И ты можешь это проверить?

– Возможно, – ответила Синди, сжимая кружку с остывшим чаем. – Если анализы Харлоу действительно поступили в лабораторию, где я когда-то работала… я знаю, кого спросить.

– Синди, – сказала Джемайма, улыбаясь с нежной иронией, – ты только что перешла из разряда «домохозяйка с идеальными булочками» в «ключевого эксперта по убийствам».

Синди рассмеялась.

– Ну, кто-то же должен внести немного науки в ваш клуб интуиции и аналитики.

Но в её глазах оставался холодный, вдумчивый блеск. Она знала: если Харлоу и был отравлен – это не сделала ни кухня. Это сделала сама природа, но под рукой того, кто понимал, как её заставить.

– Но кто мог это сделать? – тихо спросила Синди. – Мортимер? Завидовал, хотел занять место?

– Возможно, – ответила Джемайма, – но слишком очевидно. Он человек с амбициями, но не убийца. Я бы посмотрела в сторону спонсоров, поставщиков, рекламы – там, где большие деньги, редко остаётся место совести.

Несколько минут они молчали. Слышен был только звук ложечек, мягкий ветер и далёкий лай собак.

Летиция достала из сумки вырезку из газеты и показала подругам.

– Посылка. Она была у моей двери. От помощницы Харлоу. Она знала, что в компании что-то не так.

Синди нахмурилась.

– Думаешь, его убили, потому что он хотел рассказать?

– Не думаю. Знаю, – тихо ответила Летиция. – Только пока не понимаю, кто именно боится правды.

– Знаете, – сказала Джемайма, поставив чашку на траву, – я ведь когда-то работала на аукционах. И там тоже всё пахло деньгами и страхом. Люди улыбались, а за их улыбками стояли сделки, предательства, маленькие убийства – не телом, а словом. У Харлоу был такой же блеск в глазах. Человек, который знает слишком много.

Они пили чай и рассуждали, соединяя обрывки фактов, как бусины на нитке: «Hargrove Foods», странная женщина из «Городских садов», суп, который никто не ел, но все запомнили. Парк наполнялся людьми: кто-то выгуливал собак, кто-то катался на велосипеде, кто-то кормил уток. Жизнь шла своим ходом, как всегда в Лондоне, где за каждым туманом скрыта чья-то тайна.

– Я всё никак не могу понять, – сказала Джемайма, разламывая булочку, – зачем Харлоу понадобился тот кусочек хлеба в гримёрке. Он ведь собирался подать суп с крутонами, всё было готово заранее.

Запах тёплого теста разлился по воздуху, но даже он не смог развеять тяжесть разговора.

– Может, хотел проверить текстуру? – предположила Синди. – Шефы иногда держат образец, чтобы сравнить. Или хотел попробовать суп вместе с хлебом. Это ведь «финальный аккорд», о котором он говорил. Помнишь, он собирался добавить что-то в конце в рецепт?

Летиция покачала головой.

– Нет, он бы не пошёл в гримёрку ради этого. Крутоны были идеальны, я сама пробовала на эфире. Это был другой хлеб – не из подачи.

– Верно. – Кивнула Джемайма. – Без дрожжевого или ржаного запаха. Такой..нейтральный. – Значит, Джеймс что-то тестировал, – продолжала она. – Вкус, аромат, может быть, хотел сравнить с чем-то…

Джемайма задумчиво посмотрела на небо. Достала из сумки фарфоровый термос, аккуратно наливая остатки чая в тонкие кружки.

– Осторожно, он ещё горячий, – сказала она, – и, между прочим, вкус чая в фарфоре всегда чище.

– Ты снова про свои гастрономические тонкости, – улыбнулась Синди. – Неужели материал посуды действительно что-то меняет?

Джемайма помолчала, глядя, как пар поднимается над кружкой.

– Меняет, – сказала она наконец. – Только фарфор даёт абсолютно чистое восприятие вкуса. Не впитывает ароматы и не отдаёт ни грамма постороннего привкуса. Он держит напиток «чистым», без посторонних оттенков.

Над подругами зашумели ветви, и несколько листьев упали прямо на плед. Один – в варенье, другой – в чай Джемаймы. Она какое-то время смотрела на него и вдруг замерла, словно какая-то мысль зазвенела в воздухе.

– Господи! Ну как же мне раньше это не пришло в голову! – Ее лицо озарила довольная улыбка.

Летиция и Синди переглянулись.

– Ну же говори скорее! – Летиция от нетерпения задержала выдох

– Вот оно, – произнесла она. – Хлеб и вода!

Джемайма поставила термос и заговорила быстро, с блеском в глазах, будто сама догадка согревала её сильнее чая.

– В гастрономии существует понятие «neutral palate reset» – нейтрализация вкусовых рецепторов между дегустациями, чтобы сохранить чистоту восприятия. Этот ритуал используют во всех формах высокой гастрономии. Хлеб и вода обнуляют рецепторы при дегустации, чтобы язык заново воспринимал вкус, как с чистого листа. То есть это не просто гастрономический жест, а перезагрузка сенсорной карты мозга. Так делают сомелье, дегустаторы шоколада, сыров, шефы.

Синди вытаращила глаза.

– То есть хлеб в гримёрке…

– Был не случайностью, – закончила за неё Летиция. – Он собирался очистить вкус перед финальным штрихом.

– Именно! – воскликнула Джемайма. – И хотел убедиться, что не ошибается. Хлеб был его инструментом проверки, не частью блюда.

– Но что он проверял?

– И могли ли это что-то его убить?

Синди покачала головой, всё ещё поражённая.

– Откуда ты всё это знаешь, Джем?

Та улыбнулась – немного смущённо, но с лёгкой гордостью.

– Из Le Cordon Bleu, – ответила она. – Пять лет назад я прошла там кулинарный курс. Для себя, для души. Нас учили слушать не язык, а память вкуса. Всё, что мы едим, откладывается в мозге, как музыка. И чтобы услышать фальшивую ноту – нужно сначала очистить инструмент.

– Харлоу делал то же самое, – сказала Летиция, задумчиво глядя на пруд. – Только кто-то не дал ему закончить мелодию.

Ветер шевельнул листья, и капля чая упала с крышки термоса – тихо, как точка в конце догадки.

И пока солнце медленно опускалось за горизонт, три женщины сидели среди листьев, обсуждая смерть, как рецепт – шаг за шагом, вкус за вкусом. Гайд-парк казался театром, где только что закончился первый акт. Они поднялись, собирая вещи. Осенний воздух щекотал ноздри ароматом листвы, земли и чая, а где-то внутри каждой из них появилось чувство – интуитивное, почти звериное, – что игра только начинается.

Глава 15

Кафе «The Clockhouse» стояло на углу старинной улицы в Челси – так давно, что само казалось частью городского организма. Его кирпичные стены, потемневшие от дождей и табачного дыма XIX века, дышали временем. Говорили, что когда-то здесь останавливался Чарльз Диккенс, чтобы выпить крепкого кофе перед утренней прогулкой, а позже за тем же столом сидел безымянный поэт, оставивший в чайной ложке строку, которую никто не понял.

Внутри царила полутьма – не угрюмая, а благородная. Полы скрипели, будто вспоминая шаги сотен лет. Витражи, потускневшие от лондонского тумана, пропускали мягкий янтарный свет, окрашивая лица посетителей в оттенки старых фотографий. Здесь не просто подавали чай – здесь время заваривали, как черный листовой, густой и терпкий.

Над стойкой висели медные часы, уставшие спешить. Они отбивали минуты не с точностью, а с достоинством, как всё в этом заведении. Воздух был густ от запаха бергамота, старого дерева и лёгкого привкуса дыма – словно из соседней эпохи всё ещё доносился вздох паровых машин.

Летиция и Джемайма выбрали столик у окна, где было видно, как на мокрых булыжниках отражаются вывески антикварных лавок. Джемайма огляделась, словно вернулась в любимый старинный роман, где всё немного пыльно, немного театрально – и безупречно в своей честности.

– Вот что я обожаю в этом месте, – сказала Джемайма, снимая перчатки. – Эти фарфоровые чашки звенят так чисто, так тонко, будто проверяют тебя не искренность. Сделаешь глоток с ложью на языке – и они сразу треснут от возмущения.

На столах стояли фарфоровые чашки с тонкой, почти прозрачной каймой – каждая со своим крошечным дефектом, как морщинка на лице у красивой женщины, делающая её только живее. Ложки потемнели от времени, но звенели удивительно музыкально, будто их когда-то полировали терпением викторианских домохозяек.

Джемайма провела пальцем по краю блюдца, хмыкнула и сказала с её фирменной, едва заметной улыбкой:

– Здесь даже посуда знает, что пережила три эпохи и два вида сахара – колониальный и коричневый.

Летиция усмехнулась, но внутри чувствовала напряжение. Встреча с Эммой Линн обещала быть не случайной. Эмма, гастрономический обозреватель с безупречным стилем и чуть скандальной репутацией, умела говорить правду так, будто делает комплимент.

Она появилась вовремя – в тёмно-зелёном пальто и шляпе с вуалью, из-под которой выбивались рыжие пряди.

– Девушки, – сказала она, снимая перчатки и улыбаясь, – я надеюсь, вы заказали что-то покрепче, чем чай? После таких недель сахар – не слабость, а терапия.

– Мы взяли «Earl Grey» и тосты с лимонным курдом, – ответила Джемайма. – И готовы к терапевтическому шоку.

– Тогда начнём, – сказала Эмма, и её улыбка стала тоньше. – Вы ведь о Харлоу.

Летиция кивнула.

– Я догадываюсь, о чём вы хотите спросить.

– Тогда скажите, зачем вы были в студии «Утреннего шоу» в день убийства Харлоу, – сразу начала Летиция. – Вас не было в списке гостей.

– Верно. У меня был разговор с ним. – Эмма медленно размешала сахар. – Личный.

– Личный разговор в гримёрке после эфира, – уточнила Летиция. – В момент, когда Харлоу остался один на тридцать минут.

Эмма встретила её взгляд.

– Вы думаете, я его убила?

– Думаю, вы что-то знаете, – спокойно ответила Летиция. – Что-то, чего не должны знать.

Тишина повисла мгновенно. Даже чайник на соседнем столе будто перестал шипеть.

– Когда я зашла к нему в гримерку в тот день, он ещё был жив. – ответила Эмма, глядя в чашку. – Но уже… другой. Он выглядел так, будто из него вышел воздух. Лицо побледнело, губы – серые. Он держался за живот, дышал неровно, сказал, что, может, просто «перегрелся под софитами» или устал. Устал… – Она горько усмехнулась. Это не его слово. – Потому что Харлоу не уставал. Он был, простите, как чугунный котёл – вечный.

Джемайма нахмурилась.

– Симптомы отравления?

– Да, но странного. Давление падало, дыхание сбивалось, но ни боли, ни судорог. И запах… – Эмма подняла взгляд. – Был лёгкий, сладковатый, неестественный. Не еда – что-то химическое, тонкое, как фальшивая нота в музыке.

Летиция сжала ручку блокнота.

– Вы рассказали это полиции?

– Рассказала, – вздохнула Эмма. – Но они решили, что я преувеличиваю. «Нервное напряжение эфира», – так они сказали. А я думаю, это было вмешательство. И не по рецепту шефа.

Джемайма подалась вперёд.

– Промышленное?

– Возможно, – сказала Эмма. – Знаете, Бэзил Кармайкл, мой коллега, недавно взял журналистскую премию за статью, где разнёс «Hargrove Foods» в пух и прах. Был пресс-тур на их производство – он вернулся оттуда мрачнее тучи. Сказал, что за их «натуральными специями» стоит химия, а не природа. Через неделю – Харлоу умирает.

Летиция почувствовала, как внутри всё стало ледяным.

– И вы думаете, его…

– Думаю, – перебила Эмма, – что он знал то, чего не должен был знать. А Бэзил – написал то, чего не должны были печатать.

Джемайма медленно поставила чашку.

– То есть всё связано с «Hargrove Foods».

– И с их «новыми ароматическими технологиями», – добавила Эмма. – Возможно, кто-то решил, что лишний запах лучше убрать навсегда.

Летиция сделала глоток чая. Он показался ей металлическим, как ртуть.

– Значит, – сказала она тихо, – мы имеем дело не просто с убийством. Это саботаж, только не на фабрике – в самом сердце вкуса.

Эмма кивнула.

– Добро пожаловать в лондонскую гастрономию, дорогие. Здесь теперь пахнет не специями, а страхом.

В этом кафе, где каждый предмет хранил историю, встреча Летиции, Джемаймы и Эммы Линн казалась не просто беседой. Скорее – новым слоем городской легенды, которую стены уже начали впитывать, не зная, чем она закончится. Но будто в ответ за окном промозглый ветер тронул вывеску кафе, заставив её громко звякнуть, будто кто-то подтвердил услышанное в разговоре.

Глава 16

Гайд-парк в это субботнее утро напоминал огромную чашку чая – терпкий, горячий, бодрящий. Над лужайками стоял тёплый пар, солнце отражалось в пруду, как в серебряной крышке чайника, а ветер шевелил листву старых дубов, словно добавлял сахара в этот осенний напиток. Сегодня здесь было живее обычного – будто весь Лондон высыпал на солнце, чтобы убедиться, что оно ещё существует. Воздух пах мокрой травой, свежими круассанами из ближайшего киоска и чем-то ещё – лёгкой свободой, которая случается только по субботам. По дорожкам бежали люди в спортивных куртках, звонко щёлкали поводки, и над всем этим стоял собачий хор – десятки голосов, от басов лабрадоров до звонких сопрано терьеров. Здесь собаки были не просто питомцами – они были частью городского темперамента. Лондон держал себя сдержанно, но позволял себе слабину именно через них. А выгул домашних животных в Гайд-парке выглядел почти как священный ритуал.