- -
- 100%
- +
© Дмитрий Близнюк, 2018
ISBN 978-5-4496-0314-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
семь жизней
ты кошка – семь жизней растрачены на чепуху,на стирку и готовку, на варку и уборку,на боевую раскраску лица и тела,на чуткий сон у колыбели.мне осталось тебя так мало.налить тебе лунного молока?я читаю тебя, как юношеские записки шерлока,как шпаргалки на девичьих коленях.мне от тебя осталась шагреневая кожа,и она с каждым годом всё меньше и тоньше,но я не могу не желать, не стремиться.перышко торчит из подушки,будто лыжня из снежного спуска.за окном блестит карамельная луна,и я смотрю на тебя сквозь годы,сквозь густой снегопад:ты улыбаешься, и твои губыкажутся запачканными кефиромв наплыве падающих снежинок…«где заканчиваешься ты и начинаюсь я?..»
где заканчиваешься ты и начинаюсь я?видела, как китайская стена упирается в море?а куда исчезает твой мир?серый хрусталь тишины в этих комнатахвпитал наши голоса, сохранил нас,будто живых саламандр внутри шарас мокрыми камнями и отрезком ручья.сколько еще любви и жизни спрятано в этих шарах?сколько этих волшебных шаров позади нас,будто пузырьки бессмертия, вьются и беснуютсявдоль времени-пуповины, вне смерти?а как ты грациозно выходила из моря —высвобождалась из пышного платья волн,простирающегося до самого горизонта,сияя соблазном, разглаживая волосы…а дальше вырисовывался величественный Рим,и оползни голубей Google’ились на площади,и мраморные протезы колоннподпирали рухнувшие небеса,и к платанам слоновьего цвета тянулась рука, и ты,как оса, лакомилась персиковым закатом.и зачем вспоминаю нас, тебя вне меня?выжимаю теплую заварку из пакетика чаяна закисшие глаза слепой суки.это странно, это приятно.это грильяж истины, об него я и ломаюмолочные зубы воспоминаний,чтобы взамен проросли коренные.«мы юность ели с ножа…»
мы юность ели с ножа.эти ночные рыбалки, свидания под луной,и ты, лопоухий герой,обжигаешься обнаженной девичьей плотью,как горячей ухой.лунные мальки беснуются в распущенных волосах,стог сена скрипит и мерцает,синеют на грядках капустины, жабьи жемчужины.сердца – две вишни – срослись бокамиклейкими, лиловыми, с гнильцой взросления.о Господи, верни ювенальное вдохновение,синий мир на соломенных слонах…городок в буйных садах,и яблочным уксусом пахнет летняя кухня —застекленный парусник,комариные укусы, река, река, река…лета солнечная гильотинаоблизывается золотыми лезвиями, и вы —фигуркииз коричневой сахарной глинынад бездной голубой —учитесь писать телом и душой,как первоклашки – шариковой ручкой,простые слова:люблю, друг, прости, навсегда, никогда,да пошла ты на.пока ты молодой —микрофон тишины включен,вход свободный – иди и неси всякую чушь.но ты меня не слушаешь…юность, я чувствую твой взгляд:оранжево-красную точкулазерного прицела…УРАН В 38
как прекрасен ее пупок.такие изящные выемки находишь в бракованных свечахили на стволах вишен – место, где обнажилась кость,отмерла старая ветвь или передумала рождаться новая.узкие джинсы – когда развешивает их на стуле —похожи на картонные цилиндры внутри рулонов.босоножки на высоких каблуках —жилистые царицы-скорпионшис выводком жал, выкрашенных черно-алым.и главное – глаза. глаза… там всегдамреют и плывут зеленовато-серые рассветыинопланетные,или угасают янтарно-жемчужные закатыбезлюдные.таинственная планета, и жизни – разумной, хищной —на ней нет, или она ловко прячется от меняза границами век, за туманами и озерами.иногда промелькнет пятнистый монстр страсти,точно перед объективом дискавери,но отвлекают пыльно-шелковые облака,темное пульсирующее солнце.ее красота отзывчива и тепла —будто трон с подогревом.заботливая красавица,не трепанированная зубчатой самовлюбленностью, —это редкость: так бриллиант в кольцеискренне переживает, если ты порезалсяво время бритья. кто же ее создал, подарил мне?все вещи в доме пахнут ароматным уютом,и даже гладильная доска – близорукий птенец птеродактиля – смотрит на меня великодушно.а почему бы и нет?во мне скопилось так много любви —как радия в закромах миролюбивого диктатора.пора уже устроить небольшой термоядерный взрывсемейного счастья.«любимая, дай мне таблетку…»
любимая, дай мне таблеткуанальгина; туман туго обмоталтреугольные головы горам,точно влажными полотенцами,легчайшая боль неба, мелкая, незаметная,как подъязычная кость колибри,и виноградники разлаписто тянутсяпо каркасам и шиферным заборамкарликовыми истощенными драконами(больны осенним рахитом) —усыпаны сладкими пыльными ягодами.и грузчики, кряхтя и потея,уже вносят в прозрачные чертоги воздухатрехметровые портреты осени, забрызганныегрязью, глиной, грибными спорами,а осень в кровавых от ягод ботфортахс нами-статуэтками на ладоняхпозирует возле ржавого лимузинас выбитыми стеклами…«кто-то ходит внутри слова «осень…»
кто-то ходит внутри слова «осень»на высоких красных каблуках —этажом выше, пониманием выше.останавливается возле окна, отодвигает шторуи любуется исподтишка, глядя,как загорелые всадники листопадагарцуют и становятся на расклешенные золотые дыбы.а ива возле фонарного столба совсем потеряла себяи горюет, свесив безалаберную голову,пускает зеленые слюни на муравьев.и так до самого позднего вечера, а потомпоявится тонкая, что твое веко, луна:учительница с родимым пятном на лицеведет толпу звезд-второклашекна экскурсию в город ночной.дорога из другого мира
ветка легонько бьется в окно.равномерное постукивание вязальных спиц.звуки сливаются в оглушительное волшебство тишины.тишина на фоне мелкого шума,как девушка, что вышла из моря —она по-русалочьи ловко отряхивает волосы,выжимает их и кладет себе на плечо, как солдат мушкет.и я беру девушку за руку (доверчивая и нежная)и иду вместе с ней по парку, усыпанному звуками(шапка мономаха тишины утопаетв драгоценных каменьях).монета падает на асфальт,воздух царапает чирх зажженной спички,и где-то вдалеке позвякивают кастаньеты трамвая.слепой человек на скамейке причмокивает губами.его глаза-улитки ввалились внутрь, а рядом с нимтерпеливо сидит женщина, прямая и плоская,как дева на иконе, и держит его за руку.и сосны неподвижны в небесах, точно скалы.так тихо, что слышенскрип крошечных челюстей белок на соснах.тишина – это дорога из другого мира.фундаментальная стезя богов, проложенная черезмузицирующий бедлам человечества.в тишине мы зрим вечную сюрреальную толчеюи шествие слоновьих идей, образов, призраков.отодвинь бахромчатую ковбойскую завесу ноябряи прислушайся к тишине…это всё, что останется от тебя.пиджак из вороньих перьев
если честно, не люблю писать —верлибры, стихи, прозу, —но люблю одну женщину. однажды Господьдал подержать ее за талию (бокал с плотью),обнять, заполнить семенем, мечтами,галлюцинирующей пустотой,а потом превратил в вибрирующую, ломкую,скульптуру из бабочек, щелкнул пальцами – фокл! —и она разлетелась по миру узорным маревом.а я только рот раззявил – небритый голодный птенец.теперь в каждой женщине, с которой я мужчина,узнаю узоры горячих крыльев.но эротическая радость узнаваниясменяется разочарованием,в каждом стихотворении я хочу невыхотимое…если бы я мог с ней остаться сейчас и навсегда,я бы и слова не написал больше. никогда.сжег бы все рукописи, а они горят, чадят —подожженные нефтяные скважиныс черными заваливающимися хвостами…но не смог раствориться в ее душе и теле —золотой айфон в желудке пойманной акулы.застыл лопоухим истуканом,а вокруг меня порхают – бабочки-в-животах?нет – она, она, она. но ее у меня нети больше никогда не будет.это шершаво-кошмарное «никогда» – шикарное слово,точно пиджак из вороньих перьев.надеваешь его на голое тело ранним утром – и жуть.и посему я возьму от поэзии все, что захочу.поздно или рано.вот почему я поэт.ЭМПИРЕИ
точно больной зуб,глубокой ночью дернется лифт сквозь тонкие стены,тишина передернет затвор —а я, будто зафлейтенная кобра,всё еще раскачиваюсь перед монитором,отдираю строки от зеленого лица,как мидии с валуна, – нарослиза время прилива вдохновения…исподволь прихожу в себя,а крылатая душа всё еще парит в эмпиреях,гуляет по комнатамзаброшенного дворца созвездий —так олененок, освещенный синим лунным светом,бродит по картинной галерее,где серые мерцающие стеныувешаны шевелящимисямордами львов.НОЧНОЙ ИЮЛЬ
расстеленное в саду старое ватное одеяло;лунный чертог паукообразныйраскинулся над нами шатром ветра,тонко-металлической музыкой хитинового Бахав исполнении электронного стрекота сверчков,тишайшего чавканья, тонких шорохов —сквозь узкие ветки яблонь и груш.ночь слизывала нас, как лимонный сок с ножа,и я чувствовал себя где-то далеко-далеков потустороннем Париже, как Эмиль Ажар.ящером задирал голову от протяжного выдохаи упирался отуманенным взором в кусты помидоров —кусты-джентльмены укоризненно наблюдализа нами, облокачивались на тростив металлической сетке-оправе.и детский мяч, укрывшись под скамьей,точно глобус с вылинявшими материками,бормотал во сне: «забери меня в коридор».лунный свет притворялся спящей лисойна поляне, заполненной зеленовато-синими цыплятами.мы занимались любовью в райском саду,жадно дышали, сверкали тугими поршнями,напряженными ногами,будто нефтяные насосы в Техасе,мы качали древнюю и сладкую, как черный мед, тьмуиз скважин звериной памяти,и я не чувствовал боли – от ее ногтей,от досадного камушка, впившегося в лодыжку,не ощущал растертых коленей —до консистенции вулканического варенья.ее тело сияло красотой и заброшенностью:ночные пустыни, над которыми проносятсяжадные руки – своевольными буранами.и банальный расшатанный стол под вишнейвмиг обращался под намив эротический трон для двоих…ночной июль —заброшенная винодельня;всех нимф вывели отчернивателем,как яркие пятна с темной блузки природы.это ночное преступлениес чужой женой, эквилибристика похоти и адреналинапосреди лунного райского сада,где каждый миг кто-то сомнамбуличнопожирал кого-то.но часть меня – щепотка – возносилась над садоми наблюдала за Адамом и Евой со стороны.вот так время сомкнулось петлей,как строгий ошейник с шипами вовнутрь,и зверь Вселенной жадно дышал —звездами, миллионолетьями…«ее душа расположена где-то снаружи…»
ее душа расположена где-то снаружи,как душа водопада или виноградной лозы.хищная большеглазая сутьзавтракающей на лету стрекозы.я отдал два года, два чемодана смыслов и нервовза дьявольское сокровище;изучал зеленый планетарий в ее глазах,дразнил аллигатора в бассейне лыжной палкой;любовался паучьими ресницамии вспоминал кляссеры с маркамимелкозубчатыми.не знаю, что чувствуют художники, рисуя женщин, ноя схватил вязальный крючок и распустил ее —дернул зазубриной за вену на запястье.криво расползалась плоть – бледное покрывало,зацепилось узлом за край некрашеной губы.и что же осталось?клеймо на затылке каждой мысли о ней,как на больничных наволочках,даже если мысль совсем не о…клеймо излучало тепло.в полнолуние я сижу голый и потный на простыне,обхватив колени, подражая сюрреальной стеле,похож на сырой картофель в граненых срезах,пытаюсь, как паук, выплеснуть в пространствошелковый новый мир, паутину мечты,где мы снова будем вместе.она будет учить испанский, а я – отбрасывать хвосты,прогуливаться на поводках нежности,а по вечерам лениво играть с темными пятнами,вырезанными из тигриных шкур,разложенных на письменном столе…как мне найти тебя, ева,если ты разлетелась на сотни маленьких женщин?и я собираю с миру по нитке, с женщин по занозе,в надежде когда-нибудь собрать целое,восходящее на остром звуке «ре».ребро, рембрандт, ре-диез.ЕДИНОРОГ
осеннее пасмурное утро.фонари, точно жирафы, тихо бродят в тумане,косые сгустки теней вздрагиваютза деревьями – это плотва прошедшей ночизапуталась в водорослях во время отлива.пахнет паленым войлоком и подгнившими сливамиосень тонкокостная дрожит – жеребенок-рахитс гнутыми ножками-ветвями.старуха тащит тележку с яблоками.иные листья еще рдеют – цвета желчи с кровью.внезапно срывается мелкий дождь,сотни призраков трут мокрые ветки ладонями,добывая туман.две студентки укрылись от измороси в беседке:курят, бережно кормят друг друга кусочками шоколада,словно птицы окающих птенцов – червяками,лишь бы не размазать на губах помаду.а захмелевший дворник Ефим грустит у подъезда,скучает по отчему яблоневому саду;но не пройдет и месяца, как явится чистокровная зима,и глянешь – с утра уже снегопад бредет за окном,точно чистокровный сказочный единорог,и его жалят белые слепни,а он нервно отмахивается поземкой-хвостом…«февраль – фиолетовый ящер …»
февраль – фиолетовый ящер —распластан на пышном снегу,и от твердой баклажанной кожи рептилиивалит сомнамбулический пар теплосетей.приближение зимы щекочет нервы мерзлым пером,словно приближение гигантской ледяной волны,и она движется медленно, как улитка, во все небо.можно подойти вплотную к ее изогнутой хрустальностии увидеть в ней – нет, не смерть,но ее глубокий сон, жидкий азот небытия,разлитый на поверхности всех зеркал.приятно напихать снега за шиворот орущему другуили самому ощутить белоснежную фыркающую оплеуху.вечерние огни светофоров и реклам жадно глотаютвальсирующие хлопья слепотынапомаженными ртами,оставляют губную помаду на снежинках,как на краях бокалов.и в длинных, точно английские луки, лужахтритоны зазеркалья замерли и покрылись коркой.реальность временно закрыта на карантин.улицы, как параши, присыпаны сказочной хлоркой.узорная катаракта разрастаетсяво всех глазах-окнах,и низкое серое небо обшито пенопластом,и самолет прожигает в нем ровную ядовитую линию,как сигаретным окурком.«тьма сгущалась наискосок…»
тьма сгущалась наискосок,будто кто-то играл каприччио паганини на скрипкебез струн, без лакированных хрящей,без рук и без смычка —на одном вибрирующем сгустке теней.и хотелось подойти к раскрытому окнуи выхватить голыми руками кусок синего неба,ослепительного, остывающего.антивечер.антимотылек летит на свет антисвечи,в комнатах всё вывернуто наизнанку:вывернуты зеркала – внутренности зеркального карпа.шторы, будто кони,пьют светящуюся пыль у сонного водопоя,и так тихо, что скулящий звук телевизора этажом нижепросачивается сквозь тишину – звуковой кровьюсквозь бетонные распаренные бинты.«рассвет стерильным солнечным ланцетом…»
рассвет стерильным солнечным ланцетомвскрыл птичий нарыв в кронах каштанов.весна, как скрипичный концерт с мокрыми смычками,покрытыми листьями, лепестками, жукамив самом разгаре, развизге.и раздавленная гроздь сиреницвета мятых шпаргалок по физикеваляется под ногами,и ты обживаешься в моих объятиях на скамейке,тихо скребешься и ежишься.хорошенькие женщины – как мыши:устраивают гнезда в синих лапах слонов-мужчин,прогрызают хрящи и винтовые лестницы,наводят марафет и уют.но всё это в будущем,и вся жизнь – игра-игра-игра-игра – впереди,но мы еще не знаем всех правил жизни,и ты покамест не чья-то жена,и мы не мумифицировались взрослостью,не обезвожены обязанностями,не отравлены ртутными парами серьезности,и парк, обвязанный прозрачным апрельским ветерком,как рулеткой, для нас выбирает будущее —со всего света и тьмы съехались лучшие мастера,дуремары, волшебники…чувство снега
сегодня выпал первый снегв саду,и черный мозг земли,взрыхленный муравьями,с еще зелеными извилинами травы,но уже пегими листьямикрасиво присыпало белыми перышками,будто ангелы дрались подушками,с тихим треском вспарывали когтями белую ткань.сегодня первый снег пришел в качестве гостя.невинный, нежный, напоминаеттроянского пушистого жеребенка,скачет, играет, понарошку кусаетрастопыренные пальцы.и моя душа радуется(наперекор и вопреки логике, здравому смыслу):пусть всё это обман – нас возвышающий,нас вальсирующий…верблюжата детстваподсматривают в игольное ушко,а я оглядываю карликовый сад:черная костлявая вишняпод снегом обрела второе дыхание,расцвела почти как весной —поймала на спиннинги ветвейстайку голодных воробьев и снежинок.здесь, в ноябре,посреди охлажденного ада,первый снег прекрасен, точно кит-альбинос,всплывающий из-под земли.и Ахав медлит, но всё же отворачивает гарпуни я – атлет в пуховике —поднимаю взглядом тяжелое низкое небо —черно-синюю штангу с белой бахромойкак можно выше.я живя бессмертеня что-то еще…«я найду тебя в иконе из трав…»
я найду тебя в иконе из трав,в клейком шепоте молодых кленов,сквозящих на солнце.так и хочется спросить у вечернего мира: ты еще здесь?но в ответ пахучая тишинатанцует босиком на теплом песке,с голубой лентой ветра в прозрачных волосах.или это младшая сестра тишины?с веснушчатым тонким лицомнащелкивает песню кузнечиков,дразнит слух занозистым звуком далекой пилы,вздрагивает звяком собачьей цепи…так я сейчас в каком мире? в лучшем из невозможных?и правый берег сознанияисподволь исчезает в электрическом тумане;я слышу тихое мур-мур мира —песню беременной кошки(изящно растеклась по подоконнику),прислушиваюсь к невечному, зыбкому, сиюминутному.так младенец в утроберазличает размазанные, будто джем,звуки музыки извнеи невпопад вздрагивает ножками,миниатюрными кулаками.все эти легкие чувства – шестые, седьмые, восьмые —твои, господи, невесомые шаги.а все мои слова – трехтонные одноразовые якоря;я бросаю их на немыслимую глубину,чтобы уже никогда не поднять на поверхность…V
недорисованные портреты художников в юности,я встречаю вас всю жизнь. ваши седеющие волосыпосыпаны пеплом рукописей —так посыпают кусты роз золой.только здесь уже нет цветов —лишь неброский пустырь да ржавый штырь.ваш талант в молодости посчитали нелепым, уродливым, несвоевременным, мертворожденным —и сожгли в крематории практичности,как тряпичную куклу Гоголя,чтобы не рвала пластмассовыми ногтямишелковую обшивку обстоятельной жизни.вот так прах Музы, насыщенный кальцием и печалью,шел на удобрение чернозема, благосостояния,в пищевую добавку для бройлерных кур.так лирику перетапливали в жир.вы, одаренные дети,несостоявшиеся таланты,точно средневековые лучники,попадали в плен общества – вас не казнили,но уже в школе отсекали мечомбольшой и указательный пальцы,чтобы вам больше никогда-никогдане натянуть тетиву шикарного лука,не сыграть птичий ноктюрн на контрабасе неба.талантливые тени и тени высохших талантов,сколько вас?и где вы сейчас?вы не доиграли, на половине пути бросилиигрушечные скрипки в траве забвения,но кто-то подберет плюшевое недоразумение,крокодила Гену с пуговичными диалогами,и вырастит упертых гениев: сквозь жар, огонь,слезы, медные трубы радости, характер и пот.ну что же: я показываю пальцами – v – супостатамна другом берегу, их лимузинам, пьяным огням,благоразумному мышьяку «хлеб всему голова».дразню их – мои пальцы целы! смотрите!но боже! сколько раз я подбирал нелепые обрубки в травеи пришивал их кое-как, наспех, обломком иглыфалангу к фаланге,верлибр к верлибру.а сейчас моя муза в длинном вечернем платье,исподволь перетекающем в ночной океан,как было сказано выше,точно палец, подносит к темным губамдвойную стрелуиз трав и пения.из осколков стихотворений.тсс…«осень – голодная скорпионша…»
осень – голодная скорпионшас клейким выводком детенышей на спине,но никто не приютит ее, не пригреет. лишь поэтсмело протянет руку и скажет: «сигай ко мне!»осенью каждый второй если не поэт,то зародыш Гомера:прошли четыре рыжих недели – без дождей и дрожи.и каждый третий прохожий ужален роскошным ядом,и кленовые листья хрустят и шуршат под ногами, точночипсы осени со вкусом Пушкина Александра.а город, а город, а город исподволь грузнои с грустью впадает в предзимнюю спячку;дворник жадно сосет никотиновую лапу —насыщается медвежьим жиром дворовой мечты.все эти пейзажи – городские, земные, осенние,с червивыми чертогами и грудами дряхлого золота,с кривыми гвоздями в полусгнившей раме,с голым ветром, босиком шагающим по листьям,будто невидимка по острым ракушкам на берегу моря,я никогда не забуду, где бы я ни оказался завтра:в каком-нибудь раю/аду или на незнакомой планете.спасибо. спасибо. спасибо…«окно плавает в чашке с чаем, как поплавок…»
окно плавает в чашке с чаем, как поплавок,и ты опускаешь взгляд в небо,точно пакетик чая на нитке,и памятник Ленину еще стоитс естественно-окаменевшим, замершим лицом,как человек-мочащийся по пояс в морской воде,в граните истории.а война где-то бродит рядомминотавром с окровавленным поломанным рогом.и небритые мальчики дерутся на ребрах.и бурьян молчит, по горло плывет в тумане,и луна на рассвете горько и грустно мычит,как корова в бедламе,и осенние лучи косой медью падают во двор,будто лестница без перил на небеса.и девушка-оса жалит меня, усыпляет живьем,оставляет во мнепрожорливые личинки миров.зеленый фонарь
невыразимое…я в тебя угодил, как в капкан,пошел на родник поздним вечером,замер безрукой статуей посреди осеннего сада.что же делать? хватать зубамисухие ветки – узловатые карандаши,бросаться под длинные, как лимузины, слова,чертить чернозем, царапать асфальт…а молодой клен обнял самку фонаря(стеклянный цветок на железном стебле),желтой листвой нарядил металл —«теперь ты жива! теперь ты одна из нас!»три девушки с распущенными волосамиграциозно выцокотали на аллею,за ними просеменили пушистые, как норки,запахи дорогих шампуней…я слышал каждый шорох, осязал детали:велосипедист пролетел, шуршание стройное спиц,два отрока уткнулись в гаджеты, как жирные мотылькив кольца сиреневого света,бьются мягкими мордами о мерцающие экраны.и – о чудо – парень с девушкой танцуют вальсниже, по асфальтовому течению,под платиновым сиянием фонаря.она обучает парня: ангел в белой куртке и с рюкзаком;и сотни мыслей, деталей, образов роемжужжат, требуют, покусывают…но сколько из впечатлений выживут?или растают, точно крошки маслана раскаленной сковороде бытия…я попал в медленный ураганиз желто-красных бабочек октября,мгновений-однодневок…Господи, как же мне всё это выразить?сквозь решето сознания просачиваетсяфосфоресцирующая соленая вода смысла.и мысли мысли мысликружатся в голове, как музыка Листа:смотри, как стремительно сорвался кленовый лист —точно пианист с ногой в гипсе выпал из балкона.а я выскочил из вечерних теней измененныйневыразимым – будто легчайшей радиациейисказили лирический код моей души.чуть не плакал, бежал домой,шевелил обрубками рук, сжимал зубамизеленый призрачныйлуч…не грусти, Златоуст
сельская тишина – толстый бутерброд с маслом,щедро присыпанный сахаром луговых стрекоз.в ближайшие сто лет здесь ничего не произойдет.в future simple тебя никто не ждет.только внезапно нахлынет красноватая синева вечеровс повышенным гемоглобином,и зашевелятся хищные звезды, задвигают клешнями —настоящие, страшные звезды,а не мелкое городское зверье в намордниках смога.и луна привинчена ржавыми болтами к небесам на века,как баскетбольное кольцо,и филин летит слишком низко – не достатьтрехочковым броском. а вдруг?(и заметалась паутина под желтым сквозняком.)парочка поедает друг дружку под темным окном.кожа плотной девицы с толстой косойпокрыта лунной пылью —со вкусом плохо смытого мыла;и поцелуи грубы и жадны, сладки и приторны,как рахат-лукум. такое опьяняющее постоянство,что ты не отличаешь дня от ночи.весь ландшафт, куда ни глянь —голубой газовый шарф с запутавшимся воробьем;коза улеглась на старой будке,петух важно бродит с хлястиком мозга наружу.и по ночам упрямый мотылекбьется головой об освещенное стекло,как буйнопомешанный ангелв мотоциклетном шлеме о стену.здесь революционеры впадают в спячку, как лягушки.здесь не имеет смысла откладывать с получкина путевку в Египет.здесь всё живет согласно теореме Ерёмы.здесь всё поддернуто дремой.и заманчивые холмыбесконечной сказкой увиваются вдаль —камень, брошенный вдоль болотистой гати.и пролистав две-три страницы, два-три холма,ты ощущаешь волшебную плотность под пальцами —еще не скоро наступит сказке конец.и пьянят по вечерам крепкие, как спирт,рулады сверчков,хочешь – грильяж созвездий погрызи.а на рассвете грубые домики примеряют дожди,как самки гоблинов – ожерелья…мечты не сбылись? ну и что?!ангелы на мотоциклах умчались без вас,бросили с рюкзаками на проселочной дороге?жар птица разменялась на зажигалки?так не грусти, златоуст,ты – нарисованный человечек на школьной доске,и тебя медленно стирают снизу вверх,сейчас виден один бюст, и уже растворяетсялокоть во влаге.жизнь не идет, а прыгает, как царевна лягушкасо стрелой в толстых губах,по-песьи тащит апорт, и вершины не взяты.и тишина всё так же неприступна,и приступ взросления длится,спущенные колеса велосипеда шамкаютпо теплой пыли, и звезда со звездой всё больше молчит.жизнь проходит, оттесняя тебя к шумящему краю.Господь давал помечтать,посидеть за рулем лимузина-мира…а затем, как щенка, бросал назад,и вставлял ключ-рассвет в зажигание…