Шах и мат

Глава 13

Роуз 8,5 лет

Бабушка Мэгги смотрела на маму с очень странным выражением лица. А мама в ответ глядела совсем по-другому. Примерно так, как я в школе смотрю на Джинн, когда она без спроса берет мой карандаш, а потом не отдает его.

– Что случилось, бабушка Мэгги? – спросила я.

– Ничего, милая. – Хмурый, строгий взгляд бабушки Мэгги сменился улыбкой.

– Я собираюсь покататься на велосипеде, – сообщила я ей.

– Будь осторожна, – начала бабушка.

– Да, я знаю, – перебила я. – Мама мне уже сказала.

И выбежала из комнаты, прежде чем бабушка Мэгги успела сказать все то же самое, что мама уже говорила про машины и людей. Взрослые любят повторять одни и те же слова снова и снова. Может, они все ходят в секретную школу для взрослых, где их учат говорить одно и то же и вести себя одинаково. Я побежала за шлемом, а затем вернулась на кухню. Мама все еще оттирала кастрюлю, которая уже должна была стать самой чистой на всей нашей улице. Бабушка Мэгги открыла дверцу холодильника и высматривала что-нибудь, наверное, поесть. Я выскочила в сад. Мой велосипед стоял у стены под кухонным окном. Я наклонилась, чтобы проверить шины, как учила меня мама. Крепко сжала каждую по очереди. Они были твердыми, а не хлюпкими, как коричневые бананы. Я любила кататься по нашей дороге. Иногда ехала так быстро, что казалось, будто ветер завидует и пытается сбросить меня с велосипеда, но этого не происходило. Когда мама сняла с моего велосипеда боковые колеса, она бегала за мной и держала седло, чтобы я не опрокинулась. А потом иногда отпускала его и не говорила мне об этом. Но я упала только один раз – и не заплакала, хотя очень хотела, потому что у меня сильно болел локоть. Мама отряхнула с меня пыль, поцеловала в лоб и сказала, что я храбрая девочка, раз не плачу. И я проглотила слезы и не позволила пролиться ни одной. Ни одной.

– Когда ты расскажешь Калли правду? – донесся голос бабушки Мэгги через открытое окно кухни.

– Я уже сказала, – ответила мама.

– Смерть моего сына не была трагической случайностью.

– Думаете? Он родился Нулем в мире Крестов. Трагичнее не бывает.

– Разве это не… как это называется – софистика? – Обе помолчали, прежде чем Мэгги добавила: – Не удивляйся так. Может, я и не получила столько образования, как ты, но умею читать и не глупа.

– Мэгги, я никогда не называла вас глупой. А что я должна была сказать Роуз? – спросила мама. – Она еще слишком мала, чтобы слышать все эти печальные подробности.

– Ты не позволяешь мне это сделать, так когда же собираешься рассказать ей правду?

– Когда она будет готова. А пока какой вред от того, что она будет верить, будто ее отец жил как святой и умер как мученик?

– Я думаю…

– Я уже знаю, что именно вы думаете, – перебила мама. – Но не надо со мной спорить, Мэгги. Только не в этом.

Что за «мучник»? И что такое «софис»… «сопис»… вот то слово, которое произнесла бабушка Мэгги? Почему она так сердится на маму? Может, считает, что маме не стоило говорить со мной о папе? А мамин голос был жестким, как иней на ветровом стекле автомобиля.

– Я расскажу Калли-Роуз всю правду о ее отце, когда она станет достаточно взрослой, – пообещала мама.

– Лучше раньше, чем это сделает кто-то другой.

– Это угроза?

– Нет, конечно нет. Но тебе не кажется, что будет лучше, если это скажешь ты?

– Когда она будет достаточно взрослой – или вы собираетесь критиковать меня и за это?

– То есть?

– Вы знаете, о чем я. Считаете, я не вижу, как вы смотрите на меня, когда я с Роуз? Считаете, не знаю, о чем вы думаете?

Я не понимала, о чем вообще речь. Почему бабушка Мэгги наблюдала за мамой, когда та была со мной? И что мама должна была рассказать мне о папе? Что за «вся правда»? Не соврала ли она, сказав, что его смерть была несчастным случаем? Но мама не стала бы мне врать. Просто не стала бы.

Я уже собиралась вернуться в дом, расспросить маму об этой «всей правде», но тут передо мной выпорхнула кремовая бабочка, цвета маминых нотных листов. Затаив дыхание, я медленно протянула руку. Бабочка села на мою ладонь, ее крылья мягко и нежно коснулись моей кожи. Это было так красиво, так спокойно. При взгляде на нее все внутри меня улыбалось. Затем, взмахнув крыльями, она поднялась и упорхнула прочь. Я смотрела, как бабочка исчезает в небе – казалось, она просто растворяется в воздухе. И хотя мама и бабушка Мэгги разговаривали дальше, я не стала их слушать. Просто покатила велосипед по боковой дорожке и выехала на тротуар. Сегодня я буду… звездной воительницей, стану летать на своем космическом корабле по вселенной и бороться со злом. Всяческим злом.

Каждое воскресенье, когда бабушка Мэгги возвращается из церкви, я всегда спрашиваю ее, что там было. И она всегда отвечает: «Мы говорили о зле. О всяческом зле».

Мне хотелось пойти с ней и узнать, о чем же речь, но мама не пустит. Твердит, что церковь – пустая трата времени. Что Бог – пустая трата времени. Мама иногда так говорит при бабушке, и та огорчается. Порой я гадаю, может, мама специально хочет ее позлить. Иногда она смотрит на бабушку так, будто очень ее не любит. А бабушка иногда смотрит на маму так, будто почти ее боится.

Взрослые такие странные.

Глава 14

Сеффи

– Вот бы он быстрее пришел, а то я его не увижу, – пожаловалась Роуз.

Раннее полуденное солнце било ей в глаза, но она не отходила от окна гостиной. Я взглянула на часы. Сонни поздно приходит, а Мэгги поздно уходит. Какой социальный прогноз на сегодня? Морозно, как и всегда.

– Он здесь! – Роуз выскочила из комнаты. Я едва успела выйти из гостиной, а дочь уже распахнула входную дверь. – Сонни!

– Привет, тыковка!

Роуз прыгнула к нему в объятия, не дав ему времени опомниться.

– Ого! – Сонни с ухмылкой посмотрел на мою дочь, хотя ее выходка выбила из него дух.

– Роуз, не делай так, – упрекаю я. – Ты уже слишком большая.

– Глупости! Моя девочка никогда не будет слишком большой. Правда, тыковка? – спросил Сонни.

Он попытался взъерошить волосы моей дочке, но та увернулась. Сонни обращался с Роуз так… будто она была его собственным ребенком. А Роуз всегда воспринимала Сонни как члена семьи.

Но он им не был.

У меня екнуло сердце, пока я наблюдала за ними. Они полностью растворились в обществе друг друга, не замечая ничего вокруг. Включая меня.

– Ну же, Роуз. Спускайся.

Дочь уловила мой тон и спрыгнула вниз, вырвавшись из объятий друга.

– Готов к работе, Сонни? – спросила я.

– С радостью, – ответил тот. Он всегда так говорил.

Мэгги появилась из гостиной, уже в пальто и неся верхнюю одежду Роуз.

– Здравствуйте, миссис Макгрегор. Как поживаете?

– Отлично, Сонни, – ответила она, даже не взглянув на него.

– Вы сегодня прекрасно выглядите, – улыбнулся Сонни.

– Возможно, тебе нужно почаще бывать на свежем воздухе, – кисло сказала Мэгги, прежде чем повернуться ко мне. – Мы пойдем к моей сестре. Вернемся после ужина.

– Хорошо, – отозвалась я, стараясь сохранить нейтральный тон.

Мы с Мэгги исполнили наш обычный ритуал: она посмотрела на меня, я – на нее, без малейшего доверия и с крайней подозрительностью. Мэгги отвернулась первой.

– Пока, – сказала она, уже распахивая входную дверь.

– Пока, мама. – Роуз обняла меня за талию и прижалась головой к моему плечу.

Я еще помнила, как могла держать дочь одной рукой, когда она была размером примерно с коробку хлопьев и ненамного ее тяжелее. И посмотрите, какая она сейчас. Я накрыла ее ладошки своими. Не для того, чтобы притянуть к себе, но и не затем, чтобы оттолкнуть. Я поцеловала Роуз в макушку, вдыхая аромат ее детского шампуня.

– Сонни, ты ведь не уйдешь до нашего возвращения?

Он покачал головой:

– Ты все еще должна мне партию в шахматы.

– Вот зачем? Ты вечно выигрываешь, – пожаловалась Роуз.

– Это ненадолго. Ты научишься и однажды выиграешь, а я проиграю, – пообещал Сонни.

Роуз засияла от этой мысли:

– Ты правда так думаешь?

Сонни кивнул.

– Пойдем, Калли-Роуз, – резко сказала Мэгги.

– Пока. – Роуз помахала нам напоследок.

Мы с Сонни не обмолвились ни словом, пока я не закрыла за ними входную дверь.

– Не хочешь попробовать закончить нашу песню «Просто спроси»? – поинтересовалась я.

Сонни кивнул.

Я повела его наверх, в дальнюю спальню. Но на полпути сработало какое-то шестое чувство, и я обернулась. Сонни не сводил взгляда с моей попы.

– Ты не найдешь там музыкального вдохновения, – сухо сказала я.

– О, даже не знаю! – озорно заспорил Сонни. – Эти покачивания просто произведение искусства!

– Сонни, веди себя хорошо! – велела я и добавила: – Как там Кейша? Ты же теперь с ней, не так ли?

– Мы расстались.

– Уже? – весело изумилась я.

Кейша продержалась… сколько? Два месяца, если не меньше.

– Она оказалась не той женщиной.

– Ты вечно так говоришь, когда бросаешь очередную подружку. – Я покачала головой. – А сам и не знаешь, какая девушка тебе нужна.

– О нет, знаю, – тут же парировал Сонни.

– Тогда почему бы тебе просто не найти себе нормальную девушку и не угомониться? – раздраженно спросила я.

Сонни долго смотрел на меня.

– Слушай, извини. Это не мое дело, – быстро поправилась я. – Меньше всего мне хотелось бы раздражать одного из своих лучших друзей.

– Так вот кто я?

– Конечно.

– И все?

Я нахмурилась:

– А кто еще?

Сонни задумчиво улыбнулся – улыбнулся без грамма веселья.

– Я мог бы стать больше – если бы ты мне позволила… – тихо сказал он.

– У меня нет никакого желания становиться одной из многих, спасибо большое, – сухо парировала я.

– Ты бы и не стала одной из многих.

– Правда? А кем бы я стала?

– Единственной.

– Ага, ну да! – фыркнула я. Вот теперь стало понятно, что он шутит.

Мы двинулись дальше по ступенькам. Я не знала, смеяться мне или плакать. Сонни явно был в дурацком настроении. Повезет, если напишем хоть один новый куплет.

– Почему Мэгги меня не любит? – внезапно спросил Сонни.

Я резко остановилась и обернулась к нему:

– Не уверена, что это правда.

Просто Мэгги никого не любила. К ней тяжело было подступиться, по-настоящему с ней сойтись. Впрочем, то же можно было сказать и обо мне.

– Я с тобой уже пять лет работаю, а она мне пяти предложений за раз не сказала. Мы вместе пишем песни, причем успешные; оба прилично зарабатываем, и все равно она относится ко мне как к нахлебнику.

– Просто она вот такая, – ответила я, удивляясь, с чего вообще ее оправдываю. В конце концов, мы с Мэгги тоже уже почти не общались друг с другом.

– Знаешь, что я думаю? Она меня боится, – медленно произнес Сонни.

– О чем ты?

– Она боится потерять тебя и свою внучку, – ответил он. – Думает, что я пытаюсь занять место Каллума.

Я уставилась на Сонни, моя нижняя челюсть отвисла, как увядший лист салата.

– Но это просто чушь, – выдавила я, наконец обретя голос.

– Что именно? То, что она об этом подумала, или то, что я так делаю?

– Сонни, я серьезно.

– С чего ты взяла, что я не серьезен? – спросил он.

Если бы не веселый блеск в его глазах, я могла бы забеспокоиться. Поймала себя на том, что нахмурилась, и пришлось постараться, чтобы расслабить мышцы вокруг рта. Неужели Сонни угадал? Неужели причина нелюбви Мэгги к нему в том, что она решила, будто я ищу замену Каллуму? Но ведь это бред, не так ли? Зачем мне тогда было ждать все это время, почти девять лет? Я и Сонни? Какая чушь! Он больше не думал обо мне в таком ключе.

Мы вошли в дальнюю спальню, которая стала моим рабочим местом с тех пор, как я оплатила пристройку к задней части дома. Помещение получилось небольшим, а маленький садик стал еще меньше, но по крайней мере теперь у меня было место для работы, да и кухня внизу расширилась. В комнате стояло цифровое пианино, два стула с мягкой обивкой, крошечный сосновый стол и пюпитр. На полу лежало несколько книг. На столе валялись какие-то записи, блокноты и карандаши. Воткнутый в розетку, но не работающий CD‐радиоприемник приютился у стены. Я включила клавиатуру и загрузила последнюю песню, над которой мы с Сонни работали.

И уже собиралась сесть, но что-то показалось не так. В комнате было тихо. Слишком тихо. Я обернулась и увидела, что Сонни наблюдает за мной. В последнее время я часто замечала, что он за мной наблюдает.

– Я говорил серьезно, – начал Сонни. – Ты единственная и неповторимая. Так было всегда.

Он так это произнес… торжественно, искренне. Так правдоподобно. Меня всерьез пробрало. Неудивительно, что за ним девчонки бегают. Чтобы сыграть настолько убедительно, требовалось настоящее мастерство.

– Сонни, ты девушек меняешь каждые три месяца. Крутишь, мутишь, спишь с ними, а потом бросаешь – даже необязательно именно в этой последовательности.

– Одиночество глушу, – признался Сонни. – Перебираю кучи девушек, чтобы не изнывать по той, которая действительно важна.

Все это время он не сводил с меня глаз. И я вдруг начала в нем тонуть.

– Сонни, я…

Договорить я не успела. Сонни взял меня за руки и поцеловал. К нашему общему удивлению, я ответила. Закрыла глаза и позволила себе раствориться в этом мгновении. Сонни тут же обнял меня, крепко, почти до боли. Я прильнула к нему. Меня целовали.

Кто-то меня желал.

Меня.

После стольких лет.

Главное, не открывать глаза.

Глава 15

Роуз 9 лет

Привет, папочка.

Как ты там, на небесах? Мистер Брюстер, наш учитель, сказал, что мы должны написать письмо кому-то далекому. И я сразу же подумала о тебе. Бабушка Мэгги сказала, что это хорошая идея. Но мама с ней не согласилась. Она сказала, что я должна написать своему кузену Таджу или придумать кого-нибудь. Какой смысл писать Таджу, когда можно просто позвонить ему или отправить электронное письмо. Вдобавок он маленький, и я вряд ли смогу с ним нормально поговорить. А какой смысл писать выдуманному человеку? Это просто письмо впустую. Я выбрала тебя. Сначала мне пришлось спросить об этом маму. Ты с небес слышишь, как мы с ней говорим? Ну на всякий случай – я спросила ее:

– Мамочка, а где именно мой папа?

– Твой папа на небесах. Я тебе уже говорила.

– Точнее, где он похоронен?

У мамы появилось то выражение лица, которое всегда появляется у нее, когда я начинаю задавать вопросы, на которые она не хочет отвечать. Мама тогда не смотрит мне в глаза, как-то странно двигает руками и опускает голову и плечи, прежде чем заговорить. Интересно почему?

– Твоего отца кремировали, а его прах развеяли, – наконец сказала она.

– Где развеяли?

– Я не помню, – сказала мама.

– Как это – не помнишь? Если б я твой пепел развеяла, то обязательно запомнила бы где.

– Это было очень давно, Роуз.

– Да, но это ведь не то же самое, что потерять зонтик или перчатку, правда? Тогда я могла бы понять, если бы ты не помнила, куда их положила. Но это же прах папы, и…

– Роуз, его прах был развеян в розовом саду бабушки Джасмин, – перебила мама.

– Но ты только что сказала, что не можешь вспомнить!

Мама вздохнула:

– Калли-Роуз, мне понадобится адвокат?

– Не язви, – сказала я ей. – Почему же ты не помнила, а потом вдруг вспомнила?

– Вылетело из головы, ясно? Но ты так насела, что пришлось вспомнить.

Я решила не обращать внимания на ее ехидство.

– Сколько мне было, когда умер папа?

– Я уже говорила тебе. Он умер до твоего рождения.

– Да, я знаю. Но сколько именно мне было?

– Не знаю. Я была примерно на четвертом месяце беременности. Может, на пятом. Не могу вспомнить.

– Но он знал, что ты беременна мной?

– Конечно. Я уже говорила тебе об этом.

– И он был рад?

– Да, дорогая. К чему все эти вопросы?

– Просто Тоби кое-что сказал.

– Что сказал Тоби? – вдруг резко спросила мама.

– Он согласился со мной, что написать папе – хорошая идея, вот и все. Сказал, мне стоит узнать о нем побольше, чтобы написать письмо, в котором не будет очевидных вопросов.

– Ясно.

Больше мама ничего не сказала. Вот у меня и возникла идея выбрать тебя – ведь рай далеко, правда? А еще я решила написать тебе, потому что бабушка Мэгги говорит, что всем нам нужен кто-то, кому можно рассказать о своих бедах. Она рассказывает обо всех своих бедах Богу. Мама за глаза называет ее богобеспокойщицей. Хотя, между нами, бабушка Мэгги знает, как мама ее называет. Сказала мне, что Бог любит, когда его беспокоят. Я спросила маму: кому она рассказывает о своих проблемах? Мама не ответила. Думаю, никому. Может, и ей стоит тебе написать? Мне жаль, что у меня не было возможности встретиться с тобой. Я бы хотела, чтобы мы встретились. Мама рассказывала мне, как после окончания школы ты работал в доме бабушки Джасмин садовником. Что бабушка Мэгги какое-то время работала у бабушки Джасмин, и так вы с мамой впервые встретились. Она говорит, вы практически выросли вместе. Ты когда-нибудь целовался с мамой? Держу пари, что нет. Поцелуи – это мокро! Бабушка Мэгги много рассказывала мне о тебе в детстве – что ты любил есть, какие предметы тебе нравились в школе и все такое. Но каждый раз, когда я спрашиваю что-нибудь о вас с мамой, бабушка Мэгги твердит: «Спроси у своей мамы». Так бесит.

Кстати, насчет бесит. У меня вчера в школе день был не очень. Лукас, что учится на год старше, принялся обзываться и попытался меня пнуть, но я ему кулаком в нос зарядила. Да так сильно вышло, у него кровь полилась прямо на рубашку. Он разревелся и побежал жаловаться мистеру Брюстеру. И тот на меня накричал. Ненавижу Лукаса Чеши, он просто гаденыш. Сам же первый полез, но мистер Брюстер не поверил, ведь у меня не было ни синяков, ни следов. Разве так честно? Как по мне – нет. Когда я только пошла в школу, бабушка Джасмин предупредила, что если кто-то начнет обзывать меня, то я не должна – как это? – мстить (надеюсь, верно написала). Мол, лучше сообщить учителю или подождать и рассказать маме или ей. «Ты должна показать этому мелочному обидчику, что лучше его и выше таких вещей».

А вот бабушка Мэгги сказала: «Если кто-то в школе обзывает тебя или пытается сделать что-то еще хуже, дай ему хорошую затрещину. Тогда они больше не полезут!»

А ведь бабушка Мэгги ходит в церковь! Когда я недавно спросила маму, что мне делать, она посмотрела на меня и сказала: «Приди и расскажи мне. Не кричи, иначе школа использует это как повод, чтобы выгнать тебя. Просто скажи мне, и я все улажу».

Но я не говорила ей, что сделал Лукас. Маме не нравится, когда я расстраиваюсь или обижаюсь на других людей. У нее становится такое страшное выражение лица. Думаю, если бы я ей пожаловалась, она бы, наверное, сразу пошла в школу или к Лукасу домой. Может, даже сунула бы его головой в унитаз. Было бы весело!

Папочка, тебе нравилось целоваться? Спорю, что нет. Я не понимаю, как кто-то может такое любить. Это же гадость. Я не про чмоки, хотя и они не сильно приятные. Бабушка Мэгги целует меня каждое утро перед тем, как я ухожу в школу, а бабушка Джасмин – каждый раз, когда видит меня. Но прям целоваться? Фу! Как кому-то может нравиться прижимать свои губы к чужим? Очень негигиенично. Сплошные микробы! Бабушка Мэгги сказала, что вы с мамой были лучшими друзьями и будете любить друг друга вечно. Как-то очень слащаво. Я спросила маму, любит ли она тебя до сих пор, но мама лишь отвела взгляд. Она больше не отвечает на этот вопрос. Ей не нравится говорить о тебе. Я думаю, она слишком сильно по тебе скучает. Все, больше не могу писать. У меня рука устала. И так уже много сочинила. Надеюсь, за это письмо я получу золотую звезду. Как думаешь, мистер Брюстер даст мне золотую звезду? Может, мне стоит убрать ту часть, где мистер Брюстер накричал на меня? Хотя нет, наверное, оставлю. В конце концов, это правда было. Я же ничего не выдумываю. Бабушка Мэгги помогает мне с орфографией, так что, надеюсь, это письмо будет одним из лучших в классе. Уж точно самым длинным. Я очень надеюсь, что получу звезду. Мама будет счастлива. Может быть, даже обнимет меня. Рука очень болит.