- -
- 100%
- +
© Valera Bober, 2022
ISBN 978-5-0050-1792-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Издание 2-е, переработанное. 2015
АРМАГЕДДОН2176
Valera Bober
Раздел I
1. Дом Александра. Земля.
Александр проснулся, и еще не успев открыть глаза, сразу вспомнил, где он находится. В открытое окно врывался оглушительный щебет птиц. Сквозь веки пробивалось желтое солнце, и он зажмурился от удовольствия, чувствуя во всем теле утреннюю свежесть и бодрость от здорового сна, от которого хотелось смеяться. Он всегда плохо спал на новом месте и боялся, что и тут не уснет и сейчас был приятно удивлен. Ему не хотелось открывать глаза и расставаться с таким приятным сном, и мысли его еще были сонными и от этого, легкими и светлыми как в детстве. Он различал звуки птиц, тихий и еле уловимый шелест листьев, и даже, когда вслушивался, среди всех этих звуков находил пронзительный звон в собственной голове, на который обыкновенно не обращал внимания. Он вспомнил, что ему снилась зеленая трава, но это уже растворялось где-то в середине его, уплывало как случайно услышанный запах, и он никак не мог за всем этим угнаться и только ладони его помнили какое-то шершавое прикосновение травы. Наверное, опять разговаривал во сне, – подумал он и отвернулся к стене.
Над кроватью висел ковер с оборванной бахромой, как и тридцать лет назад. Когда то подобные копии можно было встретить в каждом доме. На ковре был выткан лес с поваленным деревом, вокруг которого сидели медведи и он вспомнил, что в детстве, когда ночью трогал бахрому, ему казалось, что все начинает шевелиться и медвеженок тянется к нему лапами, и это нагоняло на него ужас. Александр погладил колючую шерсть и улыбнулся, – первый раз за много лет он проснулся без будильника.
За окном темнели горы. Над ними висело синее небо. Обычное, земное. И теперь, лежа в спокойствии отеческого дома, он никак не мог понять, что привело его сюда. Его интуиция молчала. Много лет назад он покинул этот дом. В начале, он был слишком мал, чтобы что либо понимать, потом молод, полон надежд и уверенности в своих силах. Он не знал, чем именно хотел заниматься в жизни, но совершать безумные поступки было легко и радостно. Потом юношеская наивность уступила место прагматизму, а со временем, жизнь заставила уважать чужие авторитеты, первый признак старения. Что будет дальше, ему было неясно, да и не хотелось об этом думать. Сейчас ему хотелось просто пожить в этом доме.
И как в детстве, почувствовав горячее дыхание на ладони, Александр отдернул руку. Когда-то, маленькими они дружили с медвежонком, но с годами все менялось. Сначала во сне они перестали вместе летать, потом бродить по таинственным подземельям с запутанными коридорами, в бог знает сколько уровней, которые Александр помнил так хорошо, будто давно, чуть ли не в своей прошлой жизни, в них вырос. И уже, со временем, их дружба незаметно закончилась и Александр слышал только глухое рычание во сне, да и то его часто путал с ночной грозой.
Солнце вставало здесь поздно. Утро было ясное, вымытое росой, но горы накрывали лес огромной тенью и от этого было зябко. Сквозь распахнутые ставни было видно, как в траве лежит молоком туман и из него торчат кусты сирени. Изредка налетал ветерок, дергал за листья и стучал по железной крыше. Сирень густо тянулась к самому дому. Кусты врастали прямо в крыльцо, и блестя росой гроздьями лезли в окно, распространяя по комнате приторный сладкий запах и смешивалась с другим запахом из соседнего болота, где кричали лягушки. На стене висело зеркало в старомодной раме под золото. В нем отражалось окно, сирень и лес, за которым поднимались фиолетовые горы. Лес тихо шелестел как прибой во время штиля, и казалось, что ветер не просто дует поверх деревьев, а расчесывает им верхушки, а сами деревья кланяются и здороваются друг с другом. Во дворе заорал петух. В глубине леса длинно прокуковала кукушка и в ответ ей громко с перерывами протрещала неизвестная птица. Зеркало заблестело, отражая солнце и впервые за столько лет, Александр увидел рассвет с земли. Он вспомнил, как ему мечталось об этом, думал, что этот миг будет каким-то особым. Но сейчас и лес, и горы и вся природа казались ему простыми, доступными, совсем обыкновенными. Все выглядело по-будничному, как бывает каждый день, и он представил сколько людей встречают вместе с ним сейчас это солнце и улыбнулся, что не успел приехать, а уже и не понимает своего счастья. К счастью нужно привыкать.
Он отвык от такой жизни, где никто, никуда не торопится. Забыл этот дом с резными ставнями, увитую плющом веранду. Когда ехал сюда, всю дорогу только и думал, что все здесь будет родным и близким, как в те далекие времена, а теперь видел только убожество и запущение. Дом показался ему чужим и неудобным. Низкие потолки, рассохшиеся двери, бог знает, когда выпавшие стекла на веранде, которую использовали теперь как склад для ненужных вещей и где жили мыши и тараканы. И сами эти вещи тоже никому не были нужны. И все здесь будто породнилось с лесом, стало единым целым, даже на стенах висели охапки высушенных цветов, и пахло, как на сеновале.
Треснутое стекло шифоньера отражало его ноги, продетые сквозь прутья кровати. В комнате было неуютно как в нетопленной бане, в стенах что-то постоянно шевелилось и все казалось ненастоящим, временным, каким-то бутафорским, и было удивительно, что все здесь сделано из настоящего дерева, как в старину. Заскрипели полы, дверца скрипнула, и отражение сдвинулось в сторону. В комнату заглянула сестра, закрывая свет от окна. Сестра изменилась, но ему казалось это к лучшему и что ей очень идут эти собранные в узел волосы, которые сейчас тонули в солнце и струились ореолом вокруг головы, так что глазам было больно смотреть, как если бы смотреть на блеск моря в ясную погоду, и от этого на фоне белой стены, сестра казалась ему слишком правильной и даже идеальной.
– Как спалось? – спросила она и стала раскладывать белье.
Александру было приятно ее внимание, и он улыбнулся:
– Показалось, что я снова очутился в детстве, – он кивнул на окно, – и деревья такие же, – его потянуло пожаловаться, – иногда мне кажется, что все эти годы прошли впустую и то что сейчас, это неправда, не по-настоящему, а та настоящая жизнь где-то еще там впереди. Кажется, что я только готовился к чему-то, набирался сил, опыта и становится страшно, когда понимаешь столько времени прошло впустую и так ничего и не достигнуто. А годы то идут.
– Как это, не достигнуто? Брось себя терзать, все будет хорошо, – сестра погладила его по плечу и Александр почувствовал тепло. Он потянулся. Жаловаться было приятно, и чтобы растянуть удовольствие, стал спорить с ней, наигранно, понарошку, как спорят младшие братья со старшими сестрами, когда знают, что это только их игра и не чья больше:
– Мои мысли разбегаются. Я хватаюсь сразу за несколько дел и ни одно из них не могу закончить. Мое тело в постоянном конфликте с собой. Мне даже кажется, что в моем теле одновременно живут несколько человек, но в нем почему-то нет места для меня самого, того который настоящий.
Сестра, не перебивая слушала и при этом успевала развешивать белье прямо на кровать. У нее были маленькие и сильные руки и он вспомнил, что она и в детстве уже была хозяйкой и сейчас во всех ее движениях все так же чувствовалась уверенность и сноровка.
За стеной резко зазвенел телефон.
Какой странный звук, – подумал Александр, – и спросил зачем-то ее, – может я сумасшедший?
Она обернулась через плечо и заулыбалась, а брови у нее поднялись вверх, и она стала смешная как клоун, и на него накатила полная гармония. Он находился в нужном месте и в нужное время и ему были рады просто за то, что он есть. Снова захотелось стать маленьким и спрятаться в ее руках.
– Тебе нужно отдохнуть. Это место тебе пойдет на пользу, – сказала сестра, разворачиваясь в двери. Она посмотрела на него с нежностью, как смотрят старшие сестры.
– Я нашла на чердаке старые фотографии, – отозвалась она уже из другой комнаты, – ты похож на прадеда, как две капли воды.
И он вспомнил, что так всегда говорят на земле, когда хотят уровнять две разные величины.
– Он был умный, наш прадед. Люди его выбрали старостой села, – добавила она.
Вставать не хотелось. Было хорошо от того что он чувствовал, как сестра радуется за него и живет эти минуты им.
Помолчав, она спросила:
– Ты почему не женишься?
Александру сразу сделалось скучно, и он стал изучать, заставленный цветами подоконник, по которому бежали муравьи. Начинается, – подумал он и сам не понимая зачем, стал оправдываться, уже зная, что это совершенно ни к чему, и чувствовал, как раздражается, и раздражение его передается сестре:
– Надоело мне все, понимаешь, абсолютно все, и даже работа. И особенно моя работа, – с ударением сказал он, понимая, что говорит все это не сестре, а просто разговаривает сам с собой, чтобы заполнить внутри себя пустоту. Ведь нельзя молчать, когда есть пустота, это все равно что прервать мелодию, которую нужно доиграть. Да и к тому же, сестра старше и хочет, чтобы у него все было как у людей.
Она вздохнула, и сразу же раскомандовалась:
– Вставай, умывайся, сейчас будем завтракать.
На кухне снова страшно зазвенело, и она взяла трубку:
– Алло. Да. Спасибо. Конечно. Нет. Еще нет. Хорошо, обязательно перезвонит. Как у вас? – и она стала расспрашивать о здоровье, договариваться о встречах, вести разговор, какой обычно ведут женщины по телефону и Александру все это показалось незначительным, но теплым и родным, тем бытом, без которого не обходится ни один человек. Поговорив, она положила трубку и загремела посудой.
В комнате звенели мухи. Сквозняк перебирал занавески, скрипел ставнями. Александр не моргая смотрел на тень от окна, что лежала крестом на полу, где клубилась солнечная пыль и вспыхивали бликами пролетавшие жуки и почувствовал, как перемещается в другую реальность. Зрение его расслабилось, расплылось и он вдруг понял, что улавливает еле заметное движение солнца и подумал, что вот сейчас поймал само время и нигде ни будь, а на земле. Это были те мгновения, из которых складывается жизнь и он обрадовался своему новому чувству. На свет выбежал таракан, шевеля усами. Зевая, Александр махнул на него рукой и посмотрел в окно. Таракан не шевелился. Он потянулся, встал и вышел во двор. В окно было видно сестру, которая наклонилась над столом. Тыльной стороной ладони она смахнула волосы со лба и закурила и ему сразу вспомнился запах в аэропорту. Так пахло на земле.
– Ты помнишь родителей? – послышался ее голос из глубины кухни.
Александр грустно улыбнулся, – конечно помнит, как может помнить сын, который не живет на земле.
– На фотографиях, – она выглянула в окно и голос ее зазвучал громче, – ты совсем маленький, но по ним можно сложить все твое детство.
Голос у нее был звонкий, веселый.
– Ну вот, твоя любимая яичница с помидорами, – сказала она, – по итальянскому рецепту.
– Вот оно, счастье, – подумал Александр.
Они ели очень вкусную, недожаренную, почти сырую яичницу. Бросали туда зеленые листья базилика и макали их черным хлебом вместе с соком помидоров. Сестра, дурачась, рассказывала о своей провинциальной жизни. Что, кроме работы и дома у нее ничего нет, и всем от нее что-то нужно. И чуть что, то сразу к ней, как будто ей больше всех надо. Александр разглаживал рукой скатерть и не задавал вопросов. Он знал характер сестры. Она постоянно должна была кому-то помогать и жить общественной жизнью, она по-другому и не умела и в этом заключался секрет ее одиночества, хотя ее нельзя было назвать некрасивой. Потом она принесла кофе с молоком в толстых фаянсовых кружках, из которых шел пар и поставила перед ним на маленькую салфетку.
– Настоящий, бразильский, – сказала она, – только что смолола.
Он слышал, как она молола его в какой-то гремящей дробилке и ему трудно было поверить, что такая красота так запросто делается. Ну, что еще нужно в этой жизни, – подумал он.
Они вышли на веранду и сидя на старых мешках, смотрели на солнце, любовались небом и обсуждали ее бытовые проблемы. Он привез ей немного денег и собирался помочь по хозяйству. Нужно было запастись на зиму дровами. Подлатать крышу, поправить забор, пообщаться с соседями и вообще побыть здесь, вместе с ней. Потом они пошли разбирать фотографии. Вместе подставляли стул под шифоньер. Стаскивали сверху огромный, весь в пыли, старый, уродливый чемодан и даже не чемодан, а целый сундук с заклепками. Упустили его, разбили банку с сиренью и залили пол. А чемодан упал и конечно же раскрылся в самом ненужном месте, прямо в луже. Фотографии рассыпались, но они не обращая внимания на кавардак, сидели на полу, хохотали, выхватывали друг у друга фотографии, перебивали себя, смотрели, вспоминали и не могли наговориться.
Потом сестра тихо сказала:
– Хозяйка пансиона звонила. У них заболел маленький ребенок и они не знают, что с ним делать. Специально вызывать врача дорого, может у него и нет ничего серьезного, но все-таки это ребенок. Просят тебя посмотреть, – и быстро добавила, – ты можешь отказаться. В конце концов, ты не обязан заниматься здесь практикой.
Александр поднялся с пола, и катая ногой ободок стеклянного горлышка от банки, весело сказал:
– Ничего страшного, я схожу.
Он босиком вышел во двор и засунув руки в карманы, стал осторожно ступать по высокой, давно некошеной траве и сбивать с нее росу. Он вдыхал незнакомые запахи, чувствуя, как кружится голова и смотрел как трава, словно покалеченное животное шевелится и упорно распрямляется назад.
А сестра наблюдала за ним из окна, что вот стоит ее младший брат. Такой красивый и известный. Врач. Специалист высокого класса. Прилетел ни откуда нибудь, а с самой луны, где сделал головокружительную карьеру. Которым она гордится. Которого она так давно не видела и так хотела видеть, и про которого в округе уже все знают и только о том и говорят, что он прилетел и ждут чтобы прийти к ним в гости. И вот он стоит, рядом с ней, ее любимый Александр, в какой-то драной майке, в закатанных спортивных штанах с вытянутыми коленками и босыми ногами топчет бурьян.
2. Пансион. Таврическая впадина.
Александр шел по лесу, держась песчаной дороги, что вела к затопленному карьеру. Там у озера, в тиши пансиона, он собирался провести несколько дней, чтобы побыть наедине со своими мыслями. Блестела паутина, пахло хвоей, высоко над головой шумели сосновые кроны. Прыгали белки, громко долбили дятлы, было хорошо и легко, и от этого в голове у Александра все спуталось. Он вдруг понял, что никаких ограничений не может быть в том, что человеку нужно делать в жизни, потому что жизнь эта принадлежит только ему, этому человеку, и посвящена может быть только самому себе, а если что-то в этом объяснении не вяжется, то опять же все зависит от этого самого человека. Это справедливо и спорить с этим глупо и вредно. Было совершенно ясно, что только так правильно и никак не должно быть по другому, когда к примеру, в угоду отдельным личностям, придумываются для общества новые нормы поведения, не замечая, что от этого несет пошлостью и слабостью, потому что пошлость она и есть пошлость, когда что либо делается во имя личных интересов, а во имя личных интересов все делается, когда человек уже слаб, конец его близок и ему хочется думать только о себе. С этим трудно было спорить и ему стало радостно. Захотелось поделиться радостью с кем-то еще и навсегда остаться таким же понятным, и так же запросто все понимать самому. Вокруг все стало предельно ясным и чистым как белый лист, но уже через минуту мысли Александра снова спутались, он терялся и думал, что это уже болезнь какая-то в нем сидит и делает так, что он во всем сомневается. В голову лезло бог знает что, и все сразу, и про честность, и про совесть. Вспомнились студенческие времена, когда он ходил в столовую, где всегда не хватало вилок и как-то при всех унизил старую уборщицу, в душе считая ее необразованной, и всего лишь за то, что она в суматохе опрокинула его компот. И думал он тогда не о компоте, а о том что нужно быть профессионалом своего дела и никому не позволено прикрываться старостью или слабым умом и оправдывать свои промахи. Тогда он верил в жесткость как во благо, верил в каленое железо, наивно, прямолинейно. Он думал, что она заслуженно убирает за ним, таким умным и талантливым, и что так должно быть всегда. Одним движением глаз он заставил ее сконфузиться, он умел это делать, и они оба тогда почувствовали, что это было ее унижением. Тогда он посчитал свой поступок победой, но позже ему стало стыдно. Случай, конечно был мелкий, и скорее всего та женщина через минуту все забыла, но он не забыл, и чувство стыда еще долгие годы волочилось за его памятью. Редкая это была гадость, чувство стыда.
– Вот она карма, – думал он, – причина всех моих неудач. Просто так ничего не бывает, всегда что-то нужно отдать, для того, чтобы что-то получить.
В глаза лезла мошкара, в воздухе звенело, что-то нервировало, и он оглянулся, ища причину дискомфорта и вдруг увидел волка. Александр никогда раньше не видел волка близко. Воздух над его головой серебрился как осенняя паутина, и он тихо зарычал, и странно, его звуки не испугали Александра, и показались доступными для понимания, и он удивился от того, что так запросто понимает зверя и что раньше не догадывался о том. В воздухе зазвенело, над головой зверя поплыло облако. Это аура, – догадался Александр. Лес отодвинулся и сжался в кружок и до него стало далеко, как до неба. Александр облизал губы, чувствуя сильный привкус металла, похожий на радиацию, которую он всегда мог запросто различить, и удивился этому, но не испугался, и это удивило его еще больше, потому что он знал, что это признак чего то большего, чем случайное совпадение. Он слышал острый запах звериного тела, потную шерсть, в глазах его все расплывалось и ладони от напряжения были влажные, холодные и он нервно сжимал и разжимал их, будто бы надеялся услышать еще что-то. Ему казалось, что он понимает не только волчий язык, но и весь лес, но только не успевает своими мыслями угнаться за ним, от того что все происходит очень быстро, и от того что все здесь для него чужое. Подул ветер, заволновалась трава и волк исчез, а Александр стоял и смотрел. Смотрел на муравьев, что бежали по стволу дерева, на кусты, которые раскачивал ветер и никак не мог оторвать глаз. Он смотрел как листья пропускают сквозь себя солнце, играя лучами, и видел в них особую красоту и простоту, понятную для него сейчас. Тело его стало легким, словно он запросто мог взлететь, если захотел бы, и все вокруг стало частью его самого, и тень, и свет, и звуки.
– Вот так и должно быть всегда, – подумал он, – просто и ясно.
Он чувствовал, как какая-то тяжесть сваливается с него, а остается только легкость и чистота. Он словно освобождался от долгого сна и теперь ясно видел, что по сути дела, он есть ни что иное, как обыкновенное ничтожество, мелочь, которая растворяется в природе, теряется в ее просторах, и то что он ценит сегодня, завтра никто и не вспомнит, и ужаснулся от того, как это он раньше осмеливался убить муху, не имея представления о сложности ее устройства, и не понимая, как можно ее воссоздать.
Между деревьев заблестела вода, и где-то далеко зазвенел детский смех. Навстречу ему, снимая картуз, вышел лодочник. Нужно еще было переправиться на другую сторону, и они полезли сквозь камыш, раскачиваясь в неудобной, самодельной плоскодонке. Александр свесил ноги в воду, смотрел как лодочник работает веслом. Из воды торчали покрученные деревья, попадались поплавки рыбацких сетей, повсюду летал пух и от него чесалось в носу. Казалось, что в таком месте должна жить нечистая сила. Александр пригибался под низкими вербами у берега, трогал их длинные ветви, точно такие, как снились ему нынешней ночью, и все здесь казалось ему знакомым и близким. Было тихо и только один раз в зарослях страшно прокричала, хлопая крыльями, птица.
– Сом балует, – отозвался лодочник.
Александр закрыл глаза и погрузившись в звуки, ясно представил русалку в зеленой тине. Как белея спиной, она беззвучно полезла в сухой камыш. Послышался треск. Вздрогнув, Александр открыл глаза и увидел, как оставляя рябь, с поднятой головой плывет уж.
– Почти приехали, – сказал лодочник.
Пахло гнилыми водорослями. Из зарослей вдруг открылся лиман, уходящий в блестящее море. Подпирая заросший соснами холм, у берега белел пансион со старомодными колоннами и цветной полатанной крышей. Было безлюдно, и только вдоль берега брели две спутанные лошади, а под ними в воде, нога в ногу тянулись их перевернутые отражения. Закаркало воронье и по лесу покатилось эхо. Сколько таких мест найдется в мире, – подумал Александр, – в которых захочется остаться навсегда.
Он опустил в воду руку и задумчиво смотрел на пенную дорожку. Лодка мягко уперлась в берег. Вместо прощания он сказал:
– Интересное местечко.
Пансионат был старый и запущенный. В коридоре висели засиженные мухами рамы без репродукций и остро пахло хлоркой, и сразу стало ясно, что здесь не отдыхают, а лечатся. Сквозь грязные окна пробивалось солнце, а под высокими потолками, как в часовне, ворковали голуби.
Раскатываясь эхом, громко хлопнули двери, и к ним торопливо подошла сестра в белом халате.
– Извините, доктор, – сказала она, – пожалуйста пройдите сюда, в эту комнату.
Она открыла дверь, пропуская его вперед, и из-за стола навстречу поднялась полная женщина, протягивая руку для приветствия. Волосы у нее были гладко зачесаны назад и пахла она свежим арбузом.
– Хорошо, – подумал Александр.
– Я так рада, что вы приехали, – заулыбалась она, – мы все вам очень благодарны. Много о вас наслышаны и гордимся таким знакомством. Извините, что пришлось вас оторвать от дел, но войдите в наше положение, сейчас такие тяжелые времена. Мы подумали, что может на условиях соседских отношений, вы согласились бы нам помочь?
Она, не переставая разговаривать, заглядывала ему в глаза и уже открывала дверь и шла куда-то по коридору.
– Мы так вам благодарны за ваше внимание. Ох, уж эти постояльцы, – она закатила глаза, – с ними одни проблемы. И все это никому не нужно, а налоги такие, что и не знаешь, как быть, – и она положила руки себе на грудь, – и все так дорого. И все сама, сама. А тут еще солдаты с проверками, – она повернулась к Александру и сделала испуганные глаза, – говорят, император болеет?
Александр пожал плечами, но она уже не слушала его:
– Вы сможете здесь остаться на неопределенно долгое время. На неопределенно долгое, – подчеркнула она, – вам уже приготовили комнату.
Александру больше всего понравились ее слова, – на неопределенно долгое время.
– У одной нашей постоялицы постоянно болеет ребенок, – продолжала хозяйка, – и вот сейчас новое осложнение. Я думаю, что это все от погоды. Но, она очень хорошая женщина и все время за ребенка переживает. Нужно только разыскать ее мужа. Я вам не говорила разве? – повернулась она, – там есть муж.
Они подошли к двери которая была закрашена настолько, что казалось ее красили густой замазкой, которая теперь вздулась. Александр попытался пропустить хозяйку вперед, не понимая, кто здесь должен идти первый и они оба застряли в двери, но в конце концов хозяйке удалось войти и они попали в большую комнату. У окна стоял высокий, худой мужчина с усами. Хозяйка подошла к нему и мягко взяла за локоть, указывая на Александра:
– Дорогой вы наш, это доктор и он любезно согласился осмотреть вашего ребенка. Не могли бы вы провести нас в свою комнату?
Мужчина задвигался, пытаясь поймать руку Александра и казалось, что сейчас он что-нибудь разобьет. Наконец все успокоились, отец ребенка рывком открыл дверь в комнату и до них донесся плаксивый женский голос:
– Ну, наконец-то. А, это ты? – сказала она разочарованно.
Комната была завешена бельем, на натянутых от стены к стене веревках. Пахло сыростью и от простыней нельзя было понять, что находится в другом ее конце. Сама женщина была одета в заношенное платье. На кровати лежал ребенок.
– Что с ним? – хмуро спросил мужчина.
Жена его выглядела уставшей и было заметно, что давно не следит за собой. Пересиливая комок в горле, она сказала:
– Не знаю, что с ним происходит, доктор. Он вдруг перестал дышать.
Александр наклонился над ребенком. Тот вяло перебирал ножками.
– Сколько ему?