Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века

Ronald Park Bobroff

Roads to Glory

Late Imperial Russia and the Turkish Straits

I. B. Tauris & Co Ltd, New York

2006

Перевод с английского Арсения Черного

© Ronald Р. Bobroff, text, 2002

© I. В. Tauris & Со Ltd, 2002

© А. Е. Черный, перевод с английского, 2021

© Academic Studies Press, 2022

© Оформление и макет, ООО «Библиороссика», 2022

Сокращения

деп. ⁄ dep. – депеша

док. – доклад

(док., пам.) зап. – (докладная, памятная) записка pan. ⁄ гер. ⁄ desp. – рапорт

прим. ⁄ п. – примечание

псм./ Itr. – письмо

тел. ⁄ tel. – телеграмма

Слова благодарности

От всего сердца я хотел бы поблагодарить всех, кто оказал поддержку в претворении настоящей работы в жизнь. Я глубоко признателен профессору Мартину Миллеру, моему научному руководителю в Дьюкском университете, а ныне – говорю с радостью – и другу, который терпеливо опекал меня на протяжении всей нескорой работы, подбадривая и помогая как мудрым советом, так и добрым словом. С его великодушной помощью мне удалось изыскать собственный исследовательский путь, не теряя при этом из виду намеченную цель.

Также я обязан упомянуть недавно ушедшего профессора Уильяма Эванса Скотта: именно благодаря его семинарам по истории европейской дипломатии я заинтересовался фигурой С. Д. Сазонова и в целом проблематикой той эпохи. Билл Скотт был заботливым преподавателем и добросердечным человеком; я скорблю, что мне уже не удастся поделиться с ним конечными результатами своей работы.

Я благодарен коллегам, согласившимся уделить время и ознакомиться с отдельными главами, а в некоторых случаях – и со всей рукописью на разных стадиях ее готовности. Так, наряду с уже упомянутым профессором Миллером, весьма ценными замечаниями и поддержкой я обязан и другим членам диссертационного совета: Тами Биддль, Уоррену Лернеру, Дональду Рэли и Уильяму Редди. Кроме того, я крайне признателен профессору Алексу Роланду и профессору Оресту Пелеху, чья помощь отнюдь не ограничивалась их должностными обязанностями и рамками данной работы.

Помимо сотрудников Дьюкского университета, я хотел бы также поблагодарить научного руководителя моей магистерской диссертации в Лондонской школе экономики (LSE) профессора Дэвида Стивенсона, не раз с тех пор помогавшего мне в работе: помимо ценных указаний касательно тех или иных нюансов довоенного времени, профессор Стивенсон виртуозно ориентировал меня в лабиринтах дипломатических архивов. Его советы и личный пример были для меня поистине бесценны. Также я должен поблагодарить профессора Дэвида Макдональда, профессора Бена Эклофа и профессора Еву Левин за оказанную моральную поддержку.

Особую роль в появлении настоящей работы сыграли мои родители – Бонни и Роберт Боброффы, заботливо воспитавшие во мне любовь к истории и заострившие интеллектуальное любопытство, при этом с терпением и пониманием поддерживавшие меня в годы учебы, даже когда я то и дело от нее отвлекался.

Появлению этой работы весьма способствовали также и мои друзья из Дарема (штат Северная Каролина): Мэри Джейн Морроу, Сэм и Стефани Поли – каждый по-своему: добром и чувством локтя, смехом, советом и угощением – помогали мне не сбиться с намеченного пути. Я также признателен коллегам с исторической кафедры Университета Уэйк-Форест в Уинстон-Сейлеме за дружеское ободрение и ценные советы, в первую очередь Джеймсу Уилсону и Мишель Гиллеспи, чьи энтузиазм и вера в миссию ученого и учителя помогли мне куда легче освоиться в роли приглашенного профессора. Будучи в Москве, я обрел второй дом благодаря Гелию и Галине Земцовым.

Я благодарен сотрудникам множества разных библиотек и архивных фондов за понимание и помощь в сборе необходимых для работы материалов. Особую благодарность мне бы хотелось выразить сотрудникам Архива внешней политики Российской империи (и прежде всего – Наталье Владимировне Бородиной), Российского государственного исторического архива, Российского государственного военно-исторического архива, Российского государственного архива военно-морского флота, Военно-морской исторической службы Министерства обороны Франции {Service historique de la Marine) и Государственного архива Великобритании {Public Records Office, ныне части Национального архива Англии, Уэльса и Соединенного Королевства). Я также признателен Архивному фонду Министерства иностранных дел Франции, Государственному архиву Российской Федерации, Гуверовскому институту и отделу рукописей Российской национальной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Отдельно я бы хотел поблагодарить сотрудников по межбиблиотечному обмену Библиотеки Перкинса Дьюкского университета и Библиотеки Захарии Смита Рейнолдса в Университете Уэйк-Форест.

Работе над настоящей книгой отчасти поспособствовали исследовательский грант Совета международных научных исследований и обменов (IREX), а также средства, выделенные Национальным фондом гуманитарных наук и Государственным департаментом США. Ни одна из вышеперечисленных организаций не несет ответственности за выраженные здесь взгляды. Также мою исследовательскую деятельность поддерживали следующие подразделения Дьюкского университета: отделение аспирантуры, исторический факультет, Центр славистских, евразийских и восточноевропейских исследований и Центр международных исследований.

Также мне бы хотелось выразить горячую признательность всем, кто помог довести эту работу до логического завершения – это Лестер Крук, Кейт Шерратт, Элизабет Маннс и другие сотрудники издательства I. В. Tauris. Я благодарен Джулии Эдельсон из университета Уэйк-Форест за мягкую, но при этом чрезвычайно внимательную редактуру текста, даровавшую ему столь необходимую ясность. Средства на подготовку рукописи к изданию были выделены Фондом научных публикаций и исследований при отделении аспирантуры гуманитарных и естественных наук Университета Уэйк-Форест.

Но, конечно, всего более я благодарен Марии Парк Боброфф – моей жене, всегда дарившей мне дружбу, поддержку и здравомыслие, благодаря чему я не только пережил годы работы, но и сделал это с превеликим удовольствием, коего без нее было бы куда меньше. Более того, отложив работу над собственной диссертацией, Мария критически вычитала рукопись, в результате чего последняя освободилась от множества самых разных недочетов.

С помощью всех этих людей – ас ними и тех, кто упомянут не был, но чья помощь отнюдь не осталась недооцененной, – настоящая работа стала стократ сильнее. Слабости же ее исключительно мои собственные.

Джеймстаун, Северная Каролина

Декабрь, 2005 год

Введение

Один из центральных вопросов европейской геополитики в преддверии Первой мировой войны заключался в принадлежности, контроле и дальнейшей судьбе Черноморских проливов: Босфор и Дарданеллы, связующие Черное море со Средиземным, являлись важнейшей артерией для торговой и военной навигации в обоих направлениях у южных границ Российской империи. Проливы и ныне сохраняют свое значение в силу экспорта нефти, добываемой в Каспийском бассейне. Однако же столетие назад вопрос о проливах был неотъемлемой составляющей целого комплекса более глобальных проблем, совокупно именовавшихся восточным вопросом[1]. В данном контексте европейские державы – главным образом Россия, Австро-Венгрия, Великобритания, Франция, а затем и Германия – стремились закрепить свое влияние на Османскую империю и контролируемый ею Балканский полуостров. Все эти государства жаждали поживиться добром «больного человека Европы» – как тогда именовали одряхлевшую Османскую империю, – полностью или частично взяв под контроль те или иные ее территории. Проливы же являлись тем средоточием, вокруг которого и разворачивались все перипетии восточного вопроса.

В исследованиях, посвященных внешней политике и истории Российской империи начала XX столетия, значение проливов до сих пор оставалось недооценено, а также истолковывалось превратно; в настоящей работе подробно изучается политика России в отношении Босфора и Дарданелл в тот переломный исторический момент. О коренной смене в отношении России к данному региону возвестило назначение министром иностранных дел в конце 1910 года Сергея Дмитриевича Сазонова. После столетия разного рода двухсторонних соглашений с Константинополем, посвященных защите российских интересов, в Петербурге решили, что настало время прибегнуть к многостороннему подходу в решении данного вопроса; подобно большинству своих предшественников на посту, Сазонов считал, что, покуда Россия недостаточно сильна, чтобы самолично навязать Турции свою волю, ради сохранения status quo проливов ей следует объединить усилия с великими европейскими державами. Он руководил внешней политикой России и во время Первой мировой войны, предвидя судьбоносные англо-франко-русские дипломатические обсуждения касательно будущего данного региона. Так, одним из важнейших его достижений явилось заключение весной 1915 года трехстороннего соглашения, согласно которому после победы Антанты над Центральными державами Российская империя получала в свое безраздельное владение бывшие турецкие проливы. Однако после отставки Сазонова в июле 1916 года русской дипломатии уже не суждено было вернуться к реализации соглашения, поскольку вскоре царский режим рухнул.

Как будет показано далее, Россия проводила последовательную политику в отношении проливов вплоть до заключения в марте-апреле 1915 года вышеупомянутых соглашений. Вся деятельность Сазонова в предвоенное время и в первые месяцы войны была сосредоточена как раз вокруг поддержания status quo Черноморских проливов. Россия выступала против влияния прочих государств, помимо турецкого и своего собственного, на важнейший морской путь. В то же время она никогда не позволяла своим интересам в регионе вмешиваться в политику сдерживания и противостояния немецкой экспансии. До сих пор существовало превратное понимание сути такой политики в широком контексте российского государства и общества – и, пожалуй, наиболее весомым фактором здесь являлась недооценка реального значения трехстороннего соглашения о проливах.

Хотя принято считать, что заключенные Сазоновым соглашения были его выдающейся победой и серьезнейшим достижением всей русской дипломатии, я утверждаю, что этот «триумф» обернулся величайшей трагедией, усложнившей военные усилия России и внесшей ощутимый вклад в крушение державы, на благо которой столь усердно трудился Сазонов. Его непрестанное стремление достичь назначенной цели, в то время как война обостряла внутренние нестроения в самой России, явно указывает на смену восприятия общественной сферы многими чиновниками и офицерами. Эти «государевы мужи» понимали, что власти придется прислушиваться к мнению общественности, возможно даже созвав новое правительство, подотчетное законодательному органу страны – Государственной думе. И когда депутаты с трибуны стали требовать добиться передачи России Черноморских проливов, Сазонов последовал их увещеваниям, хоть на тот момент и нес ответственность лишь перед царем. В силу этих причин Сазонов отверг идею заключения сепаратного мира с Османской империей, даже несмотря на то, что это могло бы решающим образом склонить чашу весов на сторону союзников в противостоянии Центральным державам. Именно эта решающая ошибка и является основой для всех дальнейших оценок роли Сазонова в российской и европейской истории и, следовательно, в целом геополитической системы, в которой он эту роль играл.

Когда в конце XVII столетия на московский престол взошел Петр I, Турция безраздельно владычествовала над всем Черным морем. Были еще слышны отголоски османского могущества, однако в последующие столетия черноморские границы империи неуклонно сдвигались. Петр мечтал о том, чтобы Россия закрепилась на Черном море, и к концу следующего столетия ее положение там было окончательно утверждено усилиями Екатерины II. В XIX веке – в особенности после разгрома Наполеона – баланс сил между Петербургом и Константинополем все больше склонялся в пользу России. Когда же балканские народы – греки, сербы, румыны, болгары и другие – стали активно восставать против турецкого правления, Россия быстро освоилась в роли покровителя славян и православных на турецких землях; весьма активно подпитывали общественный интерес к судьбам славянских народов, воспринимаемых в качестве братских, и идеологии славянофильства и панславизма[2]. Балканы для России оказались очагом напряженности не только из-за турок, но и из-за Австро-Венгрии, по мере ослабления Османской империи серьезно усиливавшей свое влияние на европейский Юго-Восток. И если в девяностые годы XIX столетия австро-русское противостояние постепенно затихло, то во многом с его новой вспышки на заре XX века и разгорелась Первая мировая война.

Важность Балкан для России состояла не только в поддержании собственного реноме и обеспечении безопасности на границах империи, но также и в том, что полуостров выступал естественным преддверием к турецким черноморским проливам. Именно контроль над проливами стал центральным направлением российской внешней политики начала нового столетия ввиду кратно возросшего стратегического и экономического значения региона на пороге Первой мировой войны.

С точки зрения военной стратегии ни русский, ни иностранный корабль не мог бы достичь южных границ Российской империи без прохода через турецкие проливы; проход же нетурецкого военного флота без санкции султана воспрещался целой серией международных соглашений, заключенных в течение XIX века. Данный режим обеспечивал безопасность южных границ России от нападения, за исключением случаев, когда Россия и Турция сами находились в состоянии войны[3]. Большую часть столетия Россия полагала, что главная угроза для нее исходит от Британской империи, стремящейся обезопасить каналы коммуникаций со своей индийской колонией через Средиземное море. Тем не менее уже Русско-японская война 1904–1905 годов с очевидностью показала, что невозможность прямого морского сообщения куда более мешала, чем помогала: Петербург оказался попросту не способен оперативно перебросить подкрепление из Черного моря в Тихоокеанский бассейн. Заключенная впоследствии в 1907 году Англо-русская конвенция[4] приглушила традиционные опасения России о возможном британском нападении, однако ситуация осложнялась общим технологическим прогрессом вкупе с возобновившимся интересом Турции к военно-морскому вооружению. Так, недавно изобретенные линкоры класса «дредноут» – более быстроходные, лучше вооруженные и бронированные, чем прежние военные корабли, – уже вскоре сделали необходимой полную модернизацию устаревших черноморских кораблей. Когда офицеры-реформисты, известные как «младотурки», пришли к власти в Османской империи в 1908 году, они заказали за границей новые военные корабли и добились международного разрешения на введение их в бассейн Черного моря. Это вынудило и Россию строить свой Черноморский флот в южных портах, не имевших, однако, вплоть до 1911–1912 годов столь мощных верфей, а даже и с появлением таковых – ввиду малой скорости работы на них – не имевших возможности на равных конкурировать с западным и центральноевропейским судостроением[5]. Таким образом, режим Черноморских проливов самым критическим образом оказывал влияние на национальную безопасность Российской империи.

С экономической точки зрения проливы составляли конкуренцию северным судоходным маршрутам из Санкт-Петербурга; ко времени же Сазонова значение Черноморского пути возросло еще сильнее, в особенности по причине роста экспорта нефти, марганцевой руды и угля с юга России[6]. В период с 1906 по 1913 год на южные порты приходилось в среднем 26,1 % от внешнеэкономической деятельности Российской империи, в то время как на балтийские – 30,4 %. Но, что еще важнее, если через северные порты шла большая часть импорта страны, то черноморские порты выступали главным очагом ее экспорта – как раз в то время, когда правительство старалось экспортировать как можно больше, чтобы иметь возможность импортировать критически важные технологии. Полное закрытие турками навигации по проливам в апреле-мае 1912 года в ответ на итальянское нападение на Дарданеллы в ходе Итало-турецкой войны (см. главу вторую) вынудило Россию еще более обеспокоиться безопасностью своей столь уязвимой связи со Средиземноморьем.

Все возрастающее экономическое значение проливов привлекло внимание не только государственных чинов, но также и общественных деятелей и групп. Произошедшие после революционных событий 1905 года конституционные изменения предоставили общественным движениям прежде отсутствовавшее у них право голоса в государственных делах. Издавна русское общество интересовалось судьбой Константинополя – главной обители восточного христианства с одной из наиболее почитаемых православных церквей – собором Святой Софии, уже несколько столетий как обращенным турками в мечеть. То была заветная мечта русского православия: освободить Константинополь, вновь водрузить на законное место крест над Софией, утвердив раз и навсегда Российскую империю в качестве преемницы Византийской. По мере роста коммерческого оборота в южных портах все большее значение приобретали и сами проливы. После 1905 года занимавшиеся торговлей и финансами получили возможность – и охотно пользовались ею – донести свою позицию с трибуны нового представительского органа страны – ее Государственной думы, равно как и со страниц более свободной и смелой, чем прежде, прессы, бурно развивавшейся в предвоенные годы. Все эти люди давили на правительство, требуя обезопасить для себя эту важнейшую морскую артерию, когда что-либо угрожало ее закупоркой; когда же разразилась война, к требованиям взять под контроль проливы добавился и Константинополь – в награду за понесенные в войне потери и в целях обеспечения будущих интересов России[7].

Были заинтересованы в проливах также и иные великие европейские державы. Традиционным визави России в регионе являлась Великобритания, однако к началу XX столетия ряд факторов снизил ее опасения касательно влияния России на ее сообщение с Индией. Так, Франко-русский союз означал, что теперь война с Россией обернется также и войной с Францией. Новое военно-стратегическое равновесие снизило роль Черноморских проливов, поскольку даже в случае их закрытия французский флот все равно угрожал бы королевскому. Кроме того, тщательнейшим образом продуманная морская доктрина, вкупе с прочными позициями, занятыми в Египте, позволяли Адмиралтейству Ее Величества меньше тревожиться за безопасность азиатской части Британской империи. Некоторые дипломаты уже тогда связывали британские позиции в Персии с российскими позициями в Константинополе, однако отчетливая готовность к размену проявилась лишь с началом Первой мировой войны [Monger 1963:116–117, 294–295; Neilson 1995а: 114–115, 233, 284; Miller 1997, pt. 3 «Oil»].

Французские власти, со своей стороны, были куда более озабочены финансовым положением Турции, а также своими интересами в регионе, ныне являющемся территорией Сирии и Ливана [Keiger 1983: 74]. Французы десятилетиями инвестировали в различные турецкие предприятия – от сельскохозяйственных и легкой промышленности до горнодобывающих и инфраструктурных, – благодаря чему обладали крупными, часто контрольными пакетами акций. Так что Париж весьма чувствительно относился ко всему, что могло бы задеть турецкое правительство, поставив под угрозу как французское влияние на него, так и французские инвестиции – в особенности если в результате в выигрыше оказывалась Германия. Франция также надеялась, что проливы останутся закрыты для русских кораблей, дабы не нарушать сложившийся баланс сил на море, что неминуемо произошло бы, сумей Россия закрепить на Черном море свой флот [Fulton 1984]. Франко-русский союз, заключенный за два десятилетия до начала Первой мировой войны, оказался для России даже более серьезной препоной, чем ее давний противник – Великобритания.

Германии и Австро-Венгрии Османская империя представлялась потенциальным партнером в сдерживании российской экспансии, ограничивающим ее панславистскую деятельность, поскольку все три державы лишь теряли в случае успеха России. К тому же Турция являлась ареной колониальной активности Германии, уже не тешившей себя грезами об «Африканской империи». Германия вкладывала серьезные средства в железнодорожные проекты – ив первую очередь магистраль Берлин – Багдад, – посредством которых чаяла распространить на слабеющую Османскую империю как экономическое, так и политическое влияние [Trumpener 1984; Wolf 1936]. Австро-Венгрия испытывала к туркам гораздо более сложное отношение, чем Германия: она выступала против раздела Османской империи, и в значительной степени оттого, что Россия, скорее всего, выиграла бы куда больше от аннексии проливов и территории Армении, чем от каких-либо иных территориальных приобретений; более же всего Австрия была заинтересована в турецкой помощи в сдерживании балканских государств [Bridge 1984]. Таким образом, любой шаг России оказывался чреват вероятным насилием в дальнейшем.

Историография вопроса

Если влияние Черноморских проливов на политику Российской империи и нечасто оказывалось центральной темой исторического исследования, то хотя бы мимоходом «вопроса о проливах» касались весьма многие работы, посвященные причинам и ходу Первой мировой войны. Отчасти из-за острых дебатов по поводу вины Германии в разжигании войны, отчасти же из-за того, что с началом войны дипломатические маневры уже более не представляли такого интереса, – так или иначе, зачастую обсуждение внешней политики Российской империи относится именно к довоенному периоду, хотя примечательные и важные дипломатические шаги, предпринятые во время Первой мировой войны, также не были оставлены историками без внимания. Но довольно редко оба этих периода – и довоенный, и непосредственно военный – рассматривались учеными вместе. По причине же подобного разделения из виду упускались важнейшие причинно-следственные связи (равно как и отсутствие таковых), которым и посвящено настоящее исследование[8].

В первые послевоенные десятилетия западная и советская историография обращалась к проливам исключительно в качестве примера российских империалистических амбиций, даже несмотря на совершенно различные трактовки понятия «империализм» в этих научных школах. Наиболее заметная тенденция в западной науке сформировалась в ответ на суровые условия Версальского договора, возлагавшего вину за развязывание войны на Германию. Пытаясь опровергнуть данные обвинения, немецкие историки при поддержке иностранных коллег искали подтверждения тому, что в войне были повинны либо иные, либо же вообще все европейские державы, а подчас и вовсе не какая-то из них, но целый ряд системных факторов, неизбежно приведших Европу к катаклизму. Крупнейший американский ревизионист Сидни Фей прямо – но, впрочем, ошибочно – связывал заинтересованность России в проливах с ее готовностью к всеобщей мобилизации в июле 1914 года, в свою очередь подтолкнувшей к мобилизации Германию, а Европу – к войне [Фей 1934:307][9]. Его самым непримиримым оппонентом являлся Бернадотт Шмитт, признававший важность проливов для России, однако же настаивавший, что ради них она не готова была спровоцировать глобальный кризис [Schmitt 1930, 1: 98]. И если упомянутые монографии касались вопроса проливов лишь вскользь, то подробные работы Уильяма Лангера и Роберта Кернера были специально посвящены именно ему [Langer 1928; Kerner 1927–1928]. Тщательно исследуя дипломатические аспекты событий эпохи, эти авторы, однако же, вовсе не касаются более широкого контекста образования самой российской политики. Противостояние ревизионистов с антиревизионистами продолжилось и в 1930-е годы: к уже опубликованным ранее с обилием купюр немецким и рассекреченным большевиками царским документам прибавилось огромное количество свежих материалов из британских, французских и австрийских архивов вкупе с более полными изданиями советских документов. Соответственно, последовавшие научные труды, вроде работы Гарри Говарда, отличались значительно большей фактической доказательной базой, в меньшей степени зависели от субъективных суждений мемуаристов, сохраняя при этом повышенное внимание к дипломатической стороне вопроса [Howard 1931].

В Советском Союзе первое поколение большевистских историков описывало императорскую Россию в сугубо негативном свете, пусть и расходясь порой в дефинициях самого «империализма», присущего тогдашней России [Rieber 1993]. Тогдашний корифей советской исторической науки М. Н. Покровский трактовал желание царской России заполучить контроль над проливами как один из весомейших факторов, приведших к войне [Покровский 1926]. Некоторые его коллеги – скажем, Е. А. Адамов или Я. М. Захер – были менее категоричны в оценках намерений царского правительства и не считали вопрос о проливах ключевым эпизодом, спровоцировавшим дальнейшую военную эскалацию[10]. Так или иначе, это были работы весьма ограниченные как по объему, так и в идеологическом плане, строго вписанные в рамки ленинизма.